На руках соседа множились истекающие красным зарубки. Острые уголки тяпки рассекали кожу, зубцы легко дырявили жирок и рвали мышцы, перестали слушаться перебитые мизинец и безымянный на левой руке. Несколько раз лезвие стесало шматки плоти возле локтей, обнажив кость. Кровь часто капала на кафель, добавляя ему хаотичной пестроты. Меткие удары перерубили сухожилия на запястьях. Запах крови приводил бабу Зину в восторг: ей казалось, что аромат справедливости должен быть именно таким.
Сосед визгливо матерился, верещал и охал, отступая вглубь квартиры. Улучив момент, баба Зина всадила зубцы ему в рот, продырявив щеку с языком. И метко пнула между ног, заставив соседа согнуться и упасть на пол.
– Отличный удар! – оценил Жириновский. – Кстати, как насчет подлить горяченького?
Он улизнул на кухню и быстро вернулся с густо исходящим паром электрочайником. Вручил его бабе Зине, ткнул пальцем в съежившегося соседа.
– Считаю, вялый он какой-то. Однозначно надо взбодрить!
– Взбодрим!
Баба Зина наклонила чайник и плеснула кипятка на живот соседу, пытающемся непослушными пальцами выдернуть тяпку изо рта. Сосед завыл, засучил ногами и баба Зина плеснула еще, побольше – в пах.
– Кто сказал, что вареные яйца полезны для здоровья? – назидательно изрек Жириновский. – Я сказал!
Глаза соседа вылезли из орбит так, что казалось, еще чуть-чуть – и они выскочат на пол. Жириновский восхищенно зааплодировал. Баба Зина засмеялась, наклонила чайник и щедро обдала кипятком лицо соседа, стараясь попасть в рот.
Сосед коротко булькнул горлом и потерял сознание.
«Какой нежный сорняк… – разочаровалась баба Зина. – Полить нельзя – сразу завял».
Жириновский задумчиво потер подбородок.
– Однозначно не хватает заключительного штриха!
Он протянул бабе Зине садовые ножницы, кивнул на член соседа.
– Полагаю, можно сразу под корень! С таким пипентием век коротать – только позориться!
Баба Зина взяла ножницы, пошире растолкала соседу ноги. Приставила ножницы к паху, с силой надавила вниз – чтобы захватить и откромсать побольше, а если получится – то все сразу. Из рассеченной кожи выступила кровь. Баба Зина вспомнила «Мерседес» возле подъезда, задорно улыбнулась.
«Любишь проход загораживать, полюби и без мудей хаживать!»
И решительно свела ручки ножниц.
***
– Дяденька, помогите пожалуйста!
Расслабленно идущий домой с халтуры Лихов обернулся. Сознание на миг будто бы раздвоилось: сначала он увидел высокого худощавого мужчину с жестким надменным лицом, поймал пронзительный, властный взгляд глубоко посаженных глаз. А потом на месте незнакомца очутилась девочка лет семи-восьми – худенькая и светловолосая, до одури похожая на его дочку – веснушчатую бойкую Дашку-кудряшку: и очень, очень испуганная.
Дашка была счастьем и путеводной звездой Лихова, особенно после того, как в прошлом году его бросила жена. С простым сантехником хрупкая душевная организация гениальной, пусть и непризнанной поэтессы не уживается, видите ли. И ребенок внимания требует, а временами еще и есть просит.
Лихов наклонился к девочке.
– Что случилось?
– Меня дяденьки пьяные трогали-и-и! – захныкала она. – За попу, а худой чуть трусики и платье не порвал! А толстый шею языком лизнул! Я еле убежала-а-а!
Перед глазами Лихова колыхнулся багровый туман. Воображение в темпе, детально и красочно изобразило паскудные рожи кучи ушлепков, с похотливым хихиканьем лапающих его Дашку.
– Где?!
– Та-а-ам…
Девочка ткнула пальчиком в сторону заброшенного двухэтажного профилактория – места сборища алкашей и прочих маргиналов, находившегося в паре сотен метров от дома Лихова.
Он коротко рыкнул и побежал к заброшке, придерживая увесистую и глухо звякающую сумку с инструментом.
Обкусанные ржавчиной ворота были нараспашку. Лихов миновал их, целью был темнеющий провал входа.
Заскочил внутрь. Редкие чешуйки штукатурки на стенах, битое пыльное стекло, грязь и рваный линолеум под ногами, куцые обрезки сантехнических труб из стен, въедливый запах сырости. Лихов спохватился, вытащил из сумки трубный ключ и пружинисто зашагал дальше.
Мужские, явно нетрезвые голоса звучали из второго дверного проема с левой стороны. Рассохшаяся дверь валялась поперек коридора, и Лихов свернул в комнату, на ходу замахиваясь ключом.
Возле деревянного ящика, накрытого куском фанеры, на обшарпанных стульях сидели два мужика. Украшающий фанерину натюрморт был незамысловатым – бутылка дешевой водки, свежий огурец, банка рыбных консервов, несколько ломтей хлеба и два пластиковых стаканчика. Еще одна, пустая бутылка валялась на полу.
На звук шагов мужики повернулись одновременно. Один напомнил Лихову Весельчака У из «Тайны третьей планеты» – короткие ножки, шарообразный торс, лысая голова из плеч и заплывшие свинячьи черты лица. Второй мог без грима сниматься в роли Кощея – худой, высокий, с длинными руками, крючковатым носом и костистой физиономией мизантропа.
– Ты чо, бля… – Весельчак успел пьяновато вытаращиться и привстать, а потом трубный ключ с размаха раздробил ему скулу. Весельчак слетел со стула и грохнулся на карачки, выхаркнув кровь вперемешку с осколками зубов.
Кощей сжал мосластые кулаки и вскинул руки к лицу, но Лихов без раздумий обрушил ключ на его колено. Кощей заорал, показывая мелкие кариесные зубы и желтоватый язык, схлопотал ногой в живот и кубарем покатился со стула.
– Шема, блядь… – Весельчак сморщился и сплюнул вторую порцию зубов. – Ебнулшя, шо ли?
Лихов пнул его в то же место, куда ударил ключом. Голова Весельчака мотнулась в сторону, показав короткую пухлую шею со вздувшимися жилами, и он упал набок, зайдясь в жутком кашле.
Кощей уже вставал, и Лихов прыгнул к нему, шарахнул ключом по затылку, опять сбив с ног. Кощей обмяк. Лихов взял его кисть и накрыл ею пустую бутылку.
– Руки чешутся девочек трогать? На, мразь!
Он ударил ключом по тыльной стороне кисти, глухо разбилось стекло. Лихов остервенело бил по руке, глядя, как из-под ладони растекается кровавая клякса; как хрустит, крошась, стекло; как лопаются вены и выгибаются переломанные пальцы.
Потом остановился, лихорадочно скользнул взглядом по комнате. Душа требовала сделать с педофилами что-нибудь особенное.
Взгляд притянул угол с подсохшими колбасками кошачьего дерьма. Лихов сгреб его голой рукой, наклонился к Кощею.
– Сладенького захотелось? Жри это, мразь!
Кощей открыл мутные глаза и Лихов впечатал дерьмо ему в рожу, растер, немного впихнул между губ.
– Жуй, сука!
Новый удар ключа расплющил Кощею губы, и Лихов продолжил бить, бить, бить, не давая педофилу вытолкнуть изо рта дерьмо, фаршируя его остатками зубов.
Багровый туман снова спеленал сознание. Лихов раздробил Кощею нос, выбил глаза. Очередной удар провалился во что-то брызнувшее в лицо теплыми ошметками, и Лихов задержал руку на новом замахе. Смачно плюнул в месиво из кожи, плоти и костей на месте лица.
Встал. Повернулся к продолжающему кашлять Весельчаку, расстегнул ширинку.
– Попей, не кашляй.
Тугая желтая струя ударила Весельчаку в лицо, смешалась с кровью. Закончив мочиться, Лихов взял початую бутылку водки, вылил ее на Весельчака. Вытащил из кармана зажигалку, чиркнул колесиком.
Пламя занялось почти сразу. В дикий хрип горящего человека вплелся детский смех. Девочка стояла в дверном проеме и смеялась – весело, взахлеб.
– Гори-гори ясно, чтобы не погасло!
Лихов изумленно мотнул головой. Голос девочки стал ехидным, мужским. Лихов моргнул и оторопел. Реальность сбоила и двоилась – девочку сменял виденный недавно мужчина с жестким лицом, и спустя миг-другой – опять принимал облик девочки.
Девочка закончила смеяться, превратилась в Дашку-кудряшку и подмигнула Лихову.
– Вообще-то я пошутила. Не трогали они никого. Но заебись же шутка вышла? Ударная.
Сердце Лихова начало биться часто, неровно. В ноги ударила дурная слабость, и он грузно опустился на краешек стула.
– Кто ты?
– Я тот, кто влупит этому миру за щеку, – хохотнул мужской голос. – А потом он начнет клянчить добавки, блядь!
***
– Здравствуй, милая…
Вкрадчивый мужской голос за спиной заставил Евгению оцепенеть, любимый пеньюар показался сотканным из кристалликов льда.
– Я надеюсь, ты рада меня видеть, дорогая? И нет – я тебе не мерещусь. Я зде-е-есь…
Евгения медленно повернулась.
Происходящее не могло быть реальностью, ведь мертвые не возвращаются, но Артем расслабленно сидел на диване, закинув ногу на ногу, целый и невредимый. Бывший муж, хороший гипнотизер, двуличный ублюдок и маньяк – жестоко убивший около полусотни человек просто потому, что ему это нравилось, при задержании получивший пулю в затылок – был в ее квартире; и Евгения не могла отделаться от ощущения, что хорошим встреча не кончится. Омерзительная в своей уверенности улыбочка Артема сулила именно это.
«Не смотри ему в глаза».
Мысль запоздала всего на миг. Артем поймал взгляд бывшей жены, и она поняла, что все ниточки ее тела и души – в его власти. Пока он еще не натянул их, но обязательно сделает это; потому и пришел.
– Я смотрю, ты не сильно по мне убивалась? Ай-яй… Ну, подумаешь, кровушки пролил, мясца порубил-порезал. У каждого свое хобби. Кто-то жуков на булавки прикалывает, кто-то гороскопы составляет, а я вот так вот развлекался… Тебя-то я пальцем не тронул, на руках носил, все у тебя было.
Он помолчал, качнул головой:
– Могла хотя бы на могилу не плевать, обидно же.
– Тебя же убили… – прошептала Евгения. Нервы сдали, и она ткнула в Артема пальцем. – Ты должен гореть в аду, нелюдь!
Артем рассмеялся – громко, беззаботно.
– Фу-у-у, какой нелепый пафос… Да был я там. Интере-е-есное местечко. Хочешь, свожу? Не-е-ет, я вижу, что именно ты хочешь знать… Как я выбрался, да?
Евгения помедлила, опасаясь подвоха, но все же кивнула. Артем подался вперед, улыбка стала бесконечно ликующей.
– Я. Загипнотизировал. Дьявола. Представляешь, милая? Он и отпустил. А теперь я могу подчинить себе кого угодно, любой у меня как на ладони, трижды уже проверил – полный восторг… Такие горизонты открылись, это просто отвал башки, однозначно. Для кто-то преисподняя – это финиш, а для меня – новый уровень.
– Нет… – Евгения мотнула головой. – Нет, ты врешь. Ты как-то выжил, сбежал… Я не верю.
Артем пожал плечами.
– Верь, не верь, а с дьяволом трахаться придется. Это его и мой бонус за возвращение… Кстати, он любит вставлять сзади.
В ноздри ударил запах серы, послышались тяжелые шаги. Евгению затрясло.
– Это твой гипноз, это не по-настоящему…
– Когда я тебе врал, любимая? – оскалился Артем. – Этой привычки не изменила даже смерть.
Евгения оглянулась. Дьявол стоял в метре от нее – ростом под потолок, уродливый, рогатый, багровокожий. Вздыбившийся член был длиной с полицейскую дубинку и толщиной с предплечье крупного мужчины. Оголенная головка курилась дымком.
– Ах, какой будет трах-трах… – мечтательно протянул Артем. – Ты же любишь пожестче, да? А теперь встаем раком, не стесняемся… Дьявол не любит ждать.
Сознанием и телом начала управлять чужая воля. Покорно снятые трусики остались на полу, Евгения задрала пеньюар к подбородку и встала на четвереньки.
За спиной жутко и довольно сопел дьявол.
– Мой властелин, я обещал вам новое удовольствие? Вот оно.
Артем сделал приглашающий жест, и Евгения ощутила на бедрах жесткие обжигающие лапы кошмарной бестии, запахло горелой плотью. Довольный рык дьявола предвещал один из кругов ада.
Ягодицы и промежность Евгении обдал жар, а в следующий миг дьявол вошел в нее: рывком, до упора.
Крик Евгении слился с хохотом и аплодисментами Артема.
Олеся Бондарук – «Комиссия»
– Можно?
Толик заглянул в кабинет, и, не услышав ответа, решил, что можно. Заходить было не так просто: сначала надо было распахнуть дверь пошире, потом перехватить покрепче оба костыля и перешагнуть неудобный порожек. Однажды он пытался переехать порожек на кресле и наслушался от хозяйки кабинета замечаний вроде «следите за своим языком» и «здесь вам не рюмочная на базаре». То, что в кабинете сидела соцработник по делам инвалидов, и что порожек был непреодолимым препятствием для кресла, обладательницу кабинета волновало чрезвычайно мало.
Толик доковылял до стула, тяжело опираясь на костыли каждый раз, когда надо было переставлять единственную ногу. Соцработник – Марианна Ивановна – благоухала духами и внимания на посетителя не обращала. Такой уж у нее был стиль общения с посетителями – уставиться в экран компьютера и не реагировать до последнего. Но Толик был воробей стреляный, торопиться ему было некуда, поэтому он спокойно сидел на стуле. Его устраивало все, кроме резкого запаха парфюма, от которого щекотало в носу, но и это было терпимо.
Наконец Марианна, которую за глаза ее подопечные называли Гадюкой, соизволила обратиться к Толику:
– Чем могу помочь, Анатолий Сергеевич?
Толик, хоть и готовился к визиту, не смог сразу гладко ответить:
– Я это… ну… короче, вы же знаете… ну, в общем, мне нужен новый протез.
Отвечала Марианна с мерзкой ухмылкой:
– Вы получили протез три месяца назад. Следующий вам положен через год. Что-то еще?
Толик и не думал уходить:
– Нет, мне нужно сейчас… Не могу я ждать.
– А где тот, что вы получили?
– Это дерьмо пластиковое? Да он на следующий день сломался!
Толик кривил душой, но правду решил не говорить ни за что.
– Дают говно всякое, а потом удивляются, что на год не хватает.
– Анатолий Сергеевич, следите за языком!
– А что, неправда, что ли? Всяким мокрощелкам пятнадцатилетним бионические небось выписываете. Видел я эту… Смирнову. И тому, который без обеих ног, тоже немецкие дали. А мне… Короче, хочу новый, и чтобы бионический.
Марианна окончательно оторвалась от своего компьютера, и на лице у нее появилось то самое выражение, за которое она и получила свое прозвище: презрения, тихой ненависти и тайного удовольствия от своей власти.
– Анатолий Сергеевич, давайте тогда честно. Смирновой пятнадцать, да. И она занимается спортом, прекрасно учится и ведет активную жизнь. Ей нужен качественный протез, который выдерживает нагрузки. Кашинский работает, ведет здоровый образ жизни. А вы… Вы думаете, я не догадываюсь, что с вашим протезом? Готова поспорить, что вы опять напились, были в неадекватном состоянии и просто его потеряли. И вам уже сорок семь. Мало надежды, что в вашей жизни что-то изменится.
От проницательности Гадюки Толику стало не по себе. Он и правда пил сначала с Димоном, потом пришел его друг, то ли Леха, то ли Андрюха. Потом все было как-то смутно. Кажется, они куда-то ехали, потом где-то пили во дворе, потом пытались купить еще бухла. Где-то глубоко было неясное воспоминание, что он предлагал протез продать, и обещал друганам, что бухать на эти деньги смогут неделю. Правда ли он его продал, память сообщать отказывалась. Очнулся Толик в парке на скамейке, без протеза и без костылей. Хорошо, что попались какие-то не очень злобные менты, которые помогли ему добраться до дома. Но ничего этого рассказывать Марианне он не собирался – надо придерживаться версии, что протез сломался.
– Короче, Марьян Иванна, мне нужен протез, – заново начал он. – Заместо сломанного. И не говно ваше, а нормальный.
– Ага. А где же этот ваш сломанный протез, позвольте поинтересоваться? Может, мы его починим, – издевательским тоном парировала Гадюка.
Ответить Толик не успел, потому что телефон на столе завибрировал, и его собеседница ответила на вызов, не обращая на посетителя никакого внимания.
– Да, – говорила она. – Да, заказывала. Да, после шести. Третий микрорайон, двенадцать, квартира семь, правильно. Значит, доставка точно будет до семи? Отлично, буду ждать.
Она положила телефон на стол и сказала Толику:
– У меня все. Можете хоть до посинения сидеть, ничего не высидите. Сами уйдете, или охрану пригласить, чтобы проводили?
Толик выругался и стал собирать свои костыли.
– Я еще приду. Я свои права знаю. Может, вы протезы налево толкаете, знаю я вашу породу. Я еще покажу вам! Пигалицам, значит, бионику, а нормальному мужику – хер!
– Удачи, – ледяным тоном попрощалась с ним Гадюка и снова отвлеклась на телефон, мягко вибрирующий на столе.
***
«Третий микрорайон, двенадцать, семь», – повторял много раз про себя Толик, шедший домой. Память его подводила в последнее время, а он не хотел забыть столь ценную информацию. «Три – двенадцать – семь. И до скольки эта блядь сказала, будет дома? До шести? До семи? Или после семи? Неважно, главное, адрес, – тихо бормотал он. – Три – двенадцать – семь. Три – двенадцать – семь. Три – двенадцать – семь».
Придя домой, он первым делом записал адрес на старом рекламном флаере, валяющемся в прихожей. Дома была заначка – бутылка водки. Он накрыл нехитрый стол: водка, старая мутная рюмка, сосиски прямо в пачке – остатки покупок со дня пенсии – и привядшая луковица. Он пил, каждый раз чинно наливая в рюмку и даже мысленно произнося какой-то тост.
Он еще не представлял, что будет делать. Заявится и устроит скандал? Покажет мерзкой бабе, кто тут настоящий мужик, чтобы знала, как с ним так разговаривать? Ничего, сымпровизирует. Он все прокручивал и прокручивал в голове разговор с Марианной Ивановной, придумывал хлесткие остроумные реплики, переигрывал его то так, то эдак, неизменно выходя победителем. Но потом вспоминал презрительное «Удачи» и начинал злиться еще сильнее. «Убью эту блядь», – наконец решился он и повеселел. Ему стало намного легче думать после половины бутылки. «Хорошо, что адрес записал», – подумал он радостно, потому что ни единой цифры больше не помнил. Надо бы уже выходить, на автобусе почти час, да и там на костылях пока доберется. «Убью эту блядь», – повторил он, как заклинание, и ему стало казаться, что он нашел решение всех проблем, и что он сильный, и все еще у него впереди, и протез он получит, потом откроет свой бизнес с Димоном, шиномонтажку какую или еще чего-нибудь крутое. Осталось только избавиться от Гадюки, и все у него получится.
***
Добираться по разбитому тротуару на костылях было нелегко, под мышками нещадно болело. Это были старые тяжелые костыли, которые пришлось взять вместо легких и удобных, потерянных в ту же ночь, что и протез. Хорошо, что он их сохранил, на коляске по городу передвигаться было нереально.
На звонок в домофоне Гадюка ответила довольно быстро, и как только услышала «Доставка», сразу открыла. Видимо, настоящий курьер еще не приходил. В доме был лифт – настоящее чудо для Толика, иначе на четвертый этаж карабкаться пришлось бы долго. Когда лифт доставил его на нужную площадку, Гадюка уже стояла в дверях.
Ее глаза округлились, когда она поняла, кого видит перед собой, но Толик не дал ей шанса произнести ни слова. Он просто пихнул ее в грудь под дых костылем, и пока она беспомощно раскрывала рот, пытаясь вдохнуть, затолкал ее внутрь квартиры и быстро прикрыл дверь. В узкой прихожей он бросил костыли на пол, схватил Марианну за халатик и зажал ее в угол. Не давая ей даже пискнуть, он начал бить ее по лицу, пытаясь сохранить равновесие на одной ноге. Он бил, и бил, и бил, пока ее лицо не стало наливаться красно-лиловым. Кажется, Гадюка пыталась царапаться и вырываться, но он не обращал никакого внимания. Весу в ней было от силы килограмм пятьдесят. Когда она перестала сопротивляться, он ударил ее несколько раз головой об стену, и она потеряла сознание.
– Ну что, сука, может, охрану свою теперь позовешь? Или комиссию соберем? Будем решать, что такой блядище, как ты, положено?
Он встал на колено, схватил женщину за волосы и потащил ее в комнату, больно опираясь на культю. Только теперь он подумал, что, возможно, она живет не одна, но сразу отбросил эту мысль. Кто же в здравом уме с такой будет жить? В комнате он огляделся, из стопки белья, приготовленного, видимо, для глажки, выудил махровый халат с поясом, вытащил пояс из петелек и крепко связал женщине руки за спиной. Потом там же нашел то ли колготки, то ли чулки, которыми связал ей ноги. Вспомнил, что надо бы заткнуть ей рот, чтобы не подняла шума, пока он решит, как будет ее убивать, похвалил себя за сообразительность, запихал Гадюке в рот трусы и повязал сверху какой-то косынкой.
От всего этого Толик устал, его прошиб пот, руки начали трястись, и смертельно захотелось выпить. «Ничего, никуда теперь не денется», – подумал он, кое-как поднялся и на одной ноге запрыгал в кухню. Водки в холодильнике не оказалось, но зато в одном из шкафчиков обнаружилась целая бутылка коньяку, и после пары глотков в животе стало тепло, а в голове – легко. Теперь можно было решать, что делать дальше. Толик поскакал обратно в прихожую, чтобы забрать костыли, и там обнаружил что-то вроде здорового стенного шкафа, а в нем – ящик с инструментами. «Годится», – решил он и поволок добычу в комнату, где, судя по неясным стонам, приходила в себя хозяйка квартиры.
Толик оборудовал себе гнездышко: принес коньяк, колбасу из холодильника, ящик с инструментами, аккуратно поставил костыли рядом. На дергающуюся Марианну смотреть ему было смешно. Она уже не была такой высокомерной мразью, а то ли еще будет! Он налил в принесенный стакан коньяк, решив больше не пить из горла, а чтобы развлечься, взял телефон хозяйки. Даже звонок в домофон его не отвлек: наверное, пришел настоящий курьер, да и хер с ним. Как пришел, так и уйдет. А вот фотографии в телефоне его заинтересовали намного больше.
– Слушай, Марьянка, тебе сколько лет? Сорок три, сорок четыре? А этому, которому ты пишешь, лет тридцать. Любишь ебарей помоложе? И не стыдно тебе ему такие фотки слать? Все вы, шлюхи, одинаковые. Мужа, наверное, на хуй послала, а этого потрахушечника завела. Ну ты баба-то еще ничего… была. А вот если ты как я станешь, будет он тебя трахать, а? Ты-то себе протезы бионические выпишешь, да захочет ли он? Тебе же и так года два, ну три осталось ебабельного возраста, а потом все. Самотыком будешь обходиться.
Марианна с ужасом смотрела на него, извиваясь перед ним на полу, но никак не могла освободить туго связанные руки и ноги. Один ее глаз совсем заплыл, лицо опухло, волосы торчали во все стороны, как пакля. Толик смотрел на нее все веселее. Коньяк был выпит наполовину, и решительность только росла.
– Короче, щас будет заседание комиссии. И комиссия решила тебя подправить немного. Посмотреть, как ты потом будешь активную жизнь вести, или как там ты говорила.
Он включил телевизор на полную громкость, сполз на пол, подтянул к себе ящик с инструментами и выудил из него молоток. А потом сел прямо Марианне на грудь, лицом к ее ногам, и ударил молотком по колену. Она взвыла так, чтобы даже кляп не мог сдержать крика, но Толику было все равно. Он продолжал бить по колену, превращая его в кровавое месиво. Марианна долго дергалась, а потом перестала. От колена осталась каша, нога выглядела странно чужой, особенно по сравнению с другой, нормальной.
– Зачем тебе такая? Протез красивше будет. Когда ты его получишь, года через полтора, если тебя комиссия в жопу не пошлет с твоими просьбами, – приговаривал Толик.
Потом он взял топорик и принялся отделять куски мяса, которые остались вместо колена, пока от ноги не осталась только уродливая кровоточащая культя.
– Слушай, Марьян Иванна, нехорошо, некрасиво. Ноги-то у тебя разные, – сказал он и сам захохотал своей шутке. – Но ничего, щас поправим. Мне несложно, я мужик рукастый.
И он снова взял в руки молоток, на этот раз атакуя левую ногу. Судя по тому, что женщина начала опять стонать, она еще была жива.
– Правильно, блядь, ты мне не вздумай помирать. Я тут стараюсь не для того, чтобы ты сдохла. Я тебе новую жизнь организовываю. Работаю, понимаешь, не покладая рук. Цени, сучара, спасибо мне скажи. Я тебе покажу, как комиссия решает. Я теперь сам комиссия.
Когда и вторая нога оказалась отделена от тела, Толик наконец развернулся, чтобы посмотреть на Марианну. Глаза у нее были закрыты, то ли она была без сознания, то ли не выдержала совсем. Толик добрался до бутылки с остатками коньяка, а потом снова вернулся к женщине.
– Смотри, теперь же тебя ебать еще удобней будет, так своему малолетке и скажешь. Я щас тебе покажу.
Он задрал атласный халатик, силой сорвал тонкие трусики, а потом стянул с себя штаны и трусы. Эрекции у него давно не было, и сейчас член так и остался мягким и вялым. Он попытался пристроить его между ног женщины, но из этого ничего не вышло. Это его разозлило, и он начал орать:
– Сухая, блядища, как пустыня Сахара! Как тебя мужики ебут с такой сухой пиздой? Моторным маслом смазывают, что ли? В такую хуй хер вставишь! Но ничего, я тебе покажу, как можно. Если ты своей дыркой уже никого завлечь не можешь, используй подручные средства! Очумелые ручки, блядь!