Заметки Панацеи

Кипучее бытие двора с высоты семи метров представало перед ним, как тщательно отрепетированное представление, где один зритель, а актеры не в курсе, что они играют. Всё было таинственным, волшебным и интересным: обрывки полночных фраз, ссоры, сальные шутки подгулявших жильцов, пьяные походки и томные взгляды. Любопытным было даже появление во дворе в одно и то же время одних и тех же людей – они шли с работы, как механические игрушки. Это почему‑то забавляло Бориса Михайловича. Он никогда не думал, что люди могут быть настолько пунктуальными.

В тот душный вечер он по своему обыкновению улегся на балконе в коротких беговых шортах, с наслаждением вытянул ноги, закинул руку под голову и с удовольствием сказал про себя:

«Всяко лучше, чем телевизор смотреть». Борис Михайлович сторонился и даже слегка боялся всего нового. Телевизор в его системе жизненных координат был олицетворением прогресса – зубастого и непонятного. В советское время, с травоядной, тщательно цензурированной программой – еще куда ни шло, Борис Михайлович много смотрел его с женой. Но после перестройки, когда в страну хлынул селевой поток аляповатых шоу, сериалов, информации, криков, стонов и «боевиков-карате», Покрышкин предпочел выключить его вовсе. Боялся, что не получится приручить зверя.

– Что, говоришь, лучше? – переспросила старушка Кузьминична.

Она сидела на лавке у подъезда, Борис Михайлович ее не заметил, а сказал, похоже, слишком громко.

– Да на тебя смотреть, Кузьминична. Всяко лучше, чем в этот проклятый телевизор пялиться, – засмеялся Покрышкин.

– Это ты зря, через 20 минут, – бабулька посмотрела на крошечные, будто детские наручные часы, – «Богатые тоже плачут» начнутся, сериял.

– Что я там не видел? «Богатые тоже плачут?» Известное дело, плачут. Вон из соседнего, 36‑го дома, дядьку вот как раз такого – богатого, в малиновом пиджаке, с «ролексами» на руке – пристрелили. А еще соседка – бабка Глаша – говорит, мол, потом тех, кто пристрелил – тоже пристрелили. Так что, плачут. И еще как! Я это и без ваших «сериялов» знаю, – с вызовом сказал Покрышкин и подбил подушку, собираясь перед сном еще часок поглядеть на жизнь двора.

– Понятно, что плачут, но у них там всё так красиво, чинно! – Кузьминична аж потерла ладони от удовольствия, предвкушая 23‑минутный сеанс плавания в мексиканском заливе латиноамериканских страстей.

– А у нас во дворе разве не кипят страсти? – удивился Борис Михайлович, приподнявшись на локте и глядя на соседку сквозь прутья балконной перегородки, словно из клетки. – Я тут, знаешь, уже целый месяц живу, на этом балконе, и гляжу с него, как с театральной ложи на сцену. Учительница из второго подъезда, знаешь такую?

– А как же, знаю.

– Как‑то вышла в три часа ночи и под этим грибком села, сидит, значит. А мне не спалось от жары. Спрашиваю у ней, что случилось, мол? Помощь, может, нужна? А та плачет, говорит, муж буянит пьяный и она ждет, дескать, когда тот заснет, чтоб не прибил. Чем не страсти-мордасти?

– А я мужа знаю, – задумчиво сказала Кузьминична. – Николай Саныч, тоже учитель.

– Вот, в том то и дело, что учитель, физик. Никогда бы не подумал, что он пьет, зараза, а оно вон как. А ты говоришь – страсти! – сказал Борис Михайлович, потом повернулся на бок и будто спохватился. – Хотя, что я это, прям как ваша сестра со скамейки, сплетни разношу. Я, это самое, что сказать‑то хотел: в реальной жизни намного интереснее, чем в твоем, Кузьминична, телевизоре. Так что лучше не в ящик смотреть, а вон, в окно.

– Да ну тебя, – махнула рукой Кузьминична, – сиди на своем балконе, кисни в этих помоях, а я пойду смотреть, как люди живут.

Бабушка ушла, а у Бориса Михайловича осталось на душе неприятное чувство. Во-первых, он корил себя за то, что начал как та классическая «приподъездная бабка» распространять сплетни про хорошего человека – учительницу, а во‑вторых, пугало предчувствие какой‑то надвигающейся подмены реальности.

Будто подлинную жизнь с ее запахами, криками, всполохами, печалями и радостями хотят заменить декорациями из папье-маше, вымыслом – всеми этими мыльными операми на ТВ. А главное, что в такой капкан попадутся первым делом пенсионеры. Потому что они наивны.

В ту ночь он снова плохо спал и беспрерывно ворочался. Внезапно атмосферное давление упало, подул холодный ветер – прообраз будущих вьюг – и намял Борис Михалычу бока. «За сплетни», – как решил он с утра. Продуло. Причем так основательно, что крепкий, никогда особо не болевший мужичок – бывший ударник завода «Теплоприбор», неизменный участник заводских спортивных мероприятий, непьющий и некурящий кремень – сделался вдруг несчастным и пожелтевшим. Никогда с ним ничего подобного не случалось, а лечиться он не привык.

С балкона пришлось перебраться на румынскую тахту. Детям пояснил, что приболел, подробности не рассказывал. Холодный ветер, как лазутчик, сделал свое дело и был таков: на улице всё так же пекло, дом к вечеру раскалялся, а несчастный Покрышкин потел на тахте и не мог встать. Он еле‑еле ходил, мучаясь болью в спине, подъедал остатки еды из холодильника и решил, что, если через неделю не полегчает, придется вызывать врача.

А этого он очень не хотел: Борис Михайлович сторонился людей в белых халатах, а после смерти супруги, которой не смогли вовремя диагностировать рак и поставили диагноз на уже неоперабельной, терминальной стадии, мужчина вообще зарекся иметь хоть какие‑то дела с медициной. Он ее рассматривал как еще одну часть прогресса: с одной стороны – телевизор, с другой стороны – врач.

«И так и так помру. Рано или поздно», – стоически размышлял он, когда, случалось, у него болел желудок. Обычно после какой‑нибудь тяжелой пищи вроде холодца с хреном.

Впрочем, самое печальное, что прострелы в спине и в боках не только лишили его возможности загорать на карьере, но и согнали с балкона. Лежи целый день – не тужи. Поначалу он пытался читать, но буквы плясали, мысли убегали, как те скакуны из песни Газманова – ее в тот год часто крутили по радио – читать надоедало. Потом он играл сам с собой в шахматы, но после третьего детского мата, поставленного самому себе, затея показалось пустопорожней и идиотской.

«Как можно самому с собой играть, это же бред», – думал Покрышкин.

Какое‑то время бедняга просто так лежал и смотрел в стену, вспоминал разные случаи из жизни, прокручивал их, как, бывало, прокручивал диафильм детям, когда те были маленькими.

Но эти самосозерцательные опыты почему‑то приводили в уныние – опытный Борис Михайлович умело отслеживал опасное, почти смертельное для пенсионера чувство и блокировал усилием воли.

Все явственнее, настойчиво и даже дерзко попадался на глаза телевизор. Он стоял в углу, на его макушке белела ажурная салфетка, из‑за которой аппарат напоминал чью‑то квадратную голову в косынке.

На четвертый день покрышкинской лежки в дверь позвонили. «Продутый живчик», охая и причитая, пошел открывать. На пороге стояла Кузьминична.

– Слава богу, живой. А то ты, дед, пропал с балкона, я и заволновалась, думаю, мало ли, вдруг помер, – жизнеутверждающим голосом сказала соседка.

– Да я это, приболел. Продуло, похоже. Жду вот, когда отпустит, – ответил Борис Михалыч. – Да ты чего на пороге стоишь? Проходи, поболтаем. Правда, мне угостить тебя нечем.

Покрышкин скучал по живому общению, по наблюдению за жизнью двора, по людям. Невысокие стены с выцветшими бумажными обоями в бледно-коричневых узорах были плохими собеседниками.

– Да не, извини, спешу, – Кузьминична переминалась с ноги на ногу и сунула Покрышкину литровую банку с голубцами. – На вот, поешь. Сегодня сготовила.

– Спешит она, ты ж на пенсии, куда тебе спешить? Или смерть свою обогнать хочешь? – зловеще рассмеялся Борис Михалыч, а потом вдруг понял, в чем дело. – А-а-а, точно! «Сериял».

Он специально коверкал слово.

– Про богатых.

– Ага, «Богатые тоже плачут», – ответила соседка, – через пять минут начнется.

– И бедные плачут, и богатые плачут, и я плачу, – философски заметил Покрышкин. – Ну иди.

– Я завтра зайду еще, – голос Кузьминичны удалялся, она жила двумя этажами выше, на четвертом.

Борис закрыл дверь. Перед глазами, нагло выпятив стеклянное брюхо, стоял телевизор.

«Да черт с тобой! – плюнул Борис Михалыч. – Посмотрю, кто там плачет, не зря же стоит этот динозавр, занимает место. Посмотрю и, может быть, выброшу его на помойку или продам. Хотя кому он нужен, черно-белый».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.