Литературный альбом: Москва – Санкт-Петербург. Классики. Наставники. Коллеги. Друзья

Дмитрий Каралис

Литературный альбом: Москва – Санкт-Петербург. Классики. Наставники. Коллеги. Друзья

Литература – охранная грамота России!

Эта книга заставила вспомнить школьные сочинения на тему «Какую книгу ты взял бы в космос?». Ну, в космос меня уже не пустят, а вот на дачу или в путешествие я с удовольствием взял бы книгу, которую вы держите в руках.

В этой книге Дмитрий Каралис собрал замечательную компанию из двух десятков человек, распределив ее по комнатам-этажам. Рассказы о наставниках – Д. Гранине, Б. Стругацком, В. Конецком сменяются интервью и беседами со знаменитым поэтом Глебом Горбовском, прозаиком Андреем Битовым, руководителями писательских союзов Валерием Поповым и Борисом Орловым, литератором-многостаночником Юрием Поляковым, тонким сатириком Семеном Альтовым, вдумчивым православным писателем Николаем Коняевым, драматургами Людмилой Разумовской и Александром Образцовым, правнуком классика Дмитрием Достоевским, детским писателем Валерием Воскобойниковым и др.

Читать книгу одно удовольствие – ты чувствуешь высокий ход мыслей и чувств, испытываешь чувство гордости за нашу литературу и ее создателей.

Доброго вам чтения!

Александр Казин, писатель, доктор философских наук,научный руководитель Института истории искусств Министерства культуры РФ.

Раздел I. Классики

1. Дерзкий мальчишка… (Александр Пушкин)

В Александре Пушкине сошлись: дерзкий мальчишка – весельчак и проказник, вдумчивый публицист, гениальный поэт и прозаик, отчаянный дуэлянт, пылкий любовник, заботливый муж, русский дворянин с арабскими корнями, патриот России и критик деспотизма, верующий и атеист, азартный игрок в карты и кропотливый историк…

Все, что написал Пушкин, может быть процитировано большинством русских людей с удовольствием, как свои собственные мысли и чувства. Хотя бы это, из стихотворения «Клеветникам России», написанного в 1831 году в ответ на антирусскую кампанию, поднятую во французской прессе, и призывы к войне с Россией:

…Иль русского царя уже бессильно слово?Иль нам с Европой спорить ново?Иль русский от побед отвык?……………………………………Так высылайте ж нам, витии,Своих озлобленных сынов:Есть место им в полях России,Среди нечуждых им гробов.

Так или иначе, каждый русский человек воспитан на его произведениях, носит в душе частицу его творчества: кто-то помнит несколько строчек: «Москва… как много в этом звуке // Для сердца русского слилось! // Как много в нем отозвалось!», кто-то читает наизусть всего «Евгения Онегина», кто-то, сам того не ведая, цитирует крылатые пушкинские строки: «Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит…» Пушкин и по сей день, в год своего двухсот восьмого дня рождения, является одним из наиболее цитируемых авторов, его произведения переведены на добрую сотню языков.

Считается, что в области прозы у Пушкина почти не было предшественников. И. С. Тургенев писал о Пушкине: «Не следует забывать, что ему одному пришлось исполнить две работы, в других странах разделенные целым столетием и более, а именно: установить язык и создать литературу». Пушкин решил задачу историческую: навел порядок в молодой русской литературе и стал ее родоначальником. Тот блестящий успех, который выпал русской литературе в последующие годы и века, бесспорно, заложен литератором-революционером Пушкиным.

Современники Пушкина не сразу оценили реализм, ясность, непринужденность стиля и высокую художественность его простоты. «Прелесть нагой простоты, – писал он, – так еще для нас непонятна, что даже и в прозе мы гоняемся за обветшалыми украшениями… Поэзию же, освобожденную от условных украшений стихотворства, мы еще не понимаем». Тяжесть словесных конструкций, доставшаяся русскому литературному языку от церковнославянских форм и устаревшего классицизма, была заменена Пушкиным языком живым, внятным, образным, доступным всем сословиям. Создание норм национального литературного языка – уже этого одного хватило бы, чтобы назвать Пушкина гениальным.

Записок, воспоминаний, рассуждений, догадок и предположений о жизни и смерти великого поэта написано в миллион раз больше, чем собственно пушкинским пером. К какой-нибудь пушкинской рабочей тетради толщиною в мизинец изданы тома комментариев. Каждое поколение филологов-пушкинистов заново разбирается в рукописях поэта и через поправки, наброски, рисунки и цвет чернил пытается исследовать душевные порывы и ход творческой мысли поэта. Сам же Александр Сергеевич, словно специально к этому случаю, написал: «Следовать за мыслями великого человека есть наука самая занимательная».

Почему подробности жизни Пушкина и ход его мыслей привлекают пристальное внимание?

Судьба Пушкина, гордый образ его жизни, удаль, дерзкие слова, не раз сказанные в лицо власти, легкость и ясность мысли, жажда справедливости – вполне в духе русского национального характера. По русскому счету герой не тот, кто изо дня в день по крупицам собирал богатство, чины и должности или высиживал за письменным столом скучные тома нравоучительных историй, – русский герой подобен комете, вспыхнувшей на небосклоне.

Таков был Пушкин.

2. Живая душа автора «Мертвых душ» (Николай Гоголь)

Еще при жизни Гоголя персонажи «Мертвых душ» сделались именами нарицательными: коробочки, плюшкины, маниловы… Это ли не награда для писателя? Но Гоголь относился к своей наделавшей шума поэме иначе. Приблизившись к возрасту Иисуса Христа, он начинает стыдиться написанного. Пытается уйти в монастырь, путешествует в Иерусалим, чтобы провести в молитвах ночь у Гроба Господня, два раза переписывает и сжигает вторую часть поэмы…

Конфликт между желанием очистить душу для светлой духовной прозы и даром сатирика, навязчивой потребностью высмеивать недостатки общества – этот кризис поразил Гоголя во время написания «Мертвых душ» и тянулся до самой смерти.

…Летом 1840 года Гоголь пережил в Италии душевную болезнь, ослабившую весь организм. После тяжелых приступов тоски, во время которых он уже приготовился к смерти и написал духовное завещание, ему последовали «видения» и «чудное воскресение». Гоголю открылось, что его жизнь «нужна и не будет бесполезна». Он предпочитает книги духовного содержания, много размышляет о чистоте души пишущего человека, с которого спросится многое и многое не простится. «Кто заключил в себе талант, тот чище всех должен быть душою», – писал в те времена Гоголь. Он впадает в аскетизм, всерьез думает о монашестве и склоняется к выводам, которые делали и другие творческие люди: «Гений и злодейство несовместимы», «Искусство должно сближать людей, а не увеличивать ненависть», «Без Бога литература не искусство, а вид заработка» и т. п.

В мае 1842 года в Москве выходит в свет первый том поэмы «Мертвые души» и вызывает шквал критических стрел в печати. Булгарин обвиняет Гоголя, что тот явил обществу «особый мир негодяев, который никогда не существовал и не мог существовать». Молодые читатели восторгаются языком и живостью персонажей, смелостью автора в изображении России. По поводу поэмы кипят нешуточные страсти. Гоголя чуть ли не объявляют врагом народа и самодержавия, нахватавшимся от западных писателей критиканства, его называют жалким подражателем Диккенса и Поля де Кока… Лишь Белинский величает Гоголя «первым писателем современной России» и пытается, обходя цензуру, толковать «Мертвые души» с революционно-демократических позиций.

Гоголь скитается по Европе: Германия, Франция, Италия… Письма друзьям полны жалоб на здоровье и хандру. Он единственный понимает, что «Мертвые души» не дописаны, что Россия показана им лишь «с одного боку», и ему кажется, что теперь следует явить читателю героев самых замечательных, «одаренных божественными доблестями», чудо-богатырей духа и титанов практического дела. Белинский называет эти замыслы фальшивыми, «потому что того и нет еще на свете»…

Гоголь в мучительных раздумьях. Да, отыскать в России героев положительных труднее, чем явить читателю плута и казнокрада. Он догадывается, что дело не только в отсутствии материала, но и в его собственной душе, которая не готова, не созрела для завершения замысла романа. В одном из писем поэту Н. М. Языкову он замечает: «Ты спрашиваешь, пишутся ли “Мертвые души”? Пишутся и не пишутся. …Я иду вперед – идет и сочинение, я остановился, нейдет и сочинение».

Наступает очень трудный для Гоголя 1845 год. Его болезнь усиливается. Он принуждает себя писать, но получается скверно, душа противится написанному, и он почти ежедневно посещает церковные службы в русской посольской церкви в Париже. Отложив на время похождения Чичикова, он берется за книгу о Божественной Литургии, с целью ознакомить молодежь и начинающих прихожан храмов с накопленным опытом. Книга пишется легко и спокойно…

Летом 1845 года Гоголь живет во Франкфурте, и в один из ясных солнечных дней ему вдруг кажется, что он умирает: холодеют руки, возникает слабость, он пишет священнику записку с просьбой причастить его на дому. Священник застает его на ногах, находит его тревоги надуманными и приглашает к себе в Висбаден, где Гоголь, увидев в домашнем кабинете хозяина свои книги, признается, что не любит своих прежних произведений и кается за них.

Буквально через пару недель после этого Гоголь сжигает свой пятилетний труд – рукопись второго тома «Мертвых душ». «Бывает время, когда нельзя иначе устремить общество… к прекрасному, пока не покажешь всю глубину его настоящей мерзости, – объяснялся он чуть позже, имея в виду первую часть своего сатирического романа, и рассуждал об ущербности второй части, сожженной: – Бывает время, что даже вовсе не следует говорить о высоком и прекрасном, не показавши… путей и дорог к нему…» Не знаешь, куда вести, не веди; слепой не может быть поводырем.

Между тем душа Гоголя пребывает в постоянных трудах. И в 1847 году он вместо ожидаемой всеми второй части «Мертвых душ» издает написанную со страстью верующего человека книгу «Выбранные места из переписки с друзьями». Книга вызвала еще большую бурю, чем «Ревизор» и «Мертвые души», вместе взятые. Более всех был рассержен Белинский, надеявшийся, что своей поощрительной критикой он взращивает великого писателя-революционера, художника-бунтаря. Гоголь, по сути, языком публицистики сказал о России то, что ему не давалось сказать в романной форме через придуманных героев: о силе и бессилии молодого русского народа, который подобен растопленному металлу, еще не отлившемуся в свою национальную форму.

В 1848 году Гоголь совершает наконец давно задуманное паломничество в Иерусалим и проводит в страстных молитвах ночь у Гроба Господня. Но, по его собственному признанию, земное не сгорело в нем, он не стал лучше. В тот же год Гоголь возвращается в Россию и предпринимает несколько поездок в монастырь Оптиной пустыни, где он чувствует нисходящую на него благодать.

Роман движется, но не летит. Возникают мысли уехать на Афон и там закончить «Мертвые души». «Путь мой труден; дело мое такого рода, что без ежеминутной, без ежечасной и без явной помощи Божией не может двинуться мое перо…» – признается Гоголь оптинскому иеромонаху Филарету.

Он молится и пишет… На новую редакцию второй части «Мертвых душ» уходят два года. Гоголь снабдил ее рассуждениями о добре и зле, явил в качестве положительного героя крепкого доброго помещика Костонжогло… Но перевязанные тетради ложатся на полку в шкафу его московской квартиры.

И вот приходит ночь на 12 февраля 1852 года. Ослабевший от болезни Гоголь долго молится в своей комнате и затем с помощью мальчика-слуги сжигает в печи тетради. Ложится на диван и плачет. О чем?..

Через девять дней Николай Васильевич Гоголь скончается в крайней степени духовного и физического истощения. В его квартире найдут черновики нескольких случайно уцелевших глав второго тома «Мертвых душ» и опубликуют их в 1855 году.

Гоголь писал свою поэму в прозе семнадцать лет и умер, не ощутив столь желанного для писателя хруста новых страниц в книжке. Его «Души» оказались вовсе не мертвыми, они написаны живой душой страдающего за свою страну человека и живут уже второе столетие. Их не заслонят ни Гарри Поттер, ни многочисленные персонажи гламурных и детективных сериалов.

3. Подальше от Невского! (Н. С. Лесков)

Литературная судьба Лескова удивительна. Великий мастер русского языка, автор «Тупейного художника», «Левши» и других замечательных романов, рассказов и повестей был на грани исчезновения из русской литературы.

Критик Писарев объявлял ему бойкот, пытался вытолкать из литературы. Косо смотрел на коллегу Салтыков-Щедрин. Не давал ходу Некрасов. Угрюмо молчал Федор Достоевский. Старался не замечать блестящего автора Тургенев. Лишь Лев Толстой, с которым писатель-разночинец состоял в переписке, не скрывал своих добрых чувств к самобытному художнику слова.

Чем провинился Николай Семенович Лесков перед литературными авторитетами 60-х годов XIX столетия?

Жизнь в провинции, служба в уголовной палате и коммерческая деятельность, во время которой он ездил по России, дали ему огромный материал. Городишки и села, переселенческие обозы, барки, канцелярии, поля, пыльные дороги, тюрьмы, трактиры и церквушки – вот где Лесков до тридцати лет постигал богатство и тайники русской души.

Приехав в Петербург уже сложившимся тридцатилетним человеком, Лесков столкнулся с литературной жизнью северной столицы и был разочарован. Интриги, суета, пустословие, забота о казенной квартире с дровами и личном достатке легко уживались в литераторах с красивыми идеалами народничества и нигилизма. Он не увидел в большинстве столичных интеллигентов, пекущихся о народном благе, и доли той природной доброты, что доводилось ему видеть в простом народе.

Выросший среди простых людей, знавший, как никто другой, Россию, Лесков всегда шел против «течений», не желая примыкать ни к каким партиям. «Я не изучал народ по разговорам с петербургскими извозчиками, – писал Лесков, намекая на коллег-литераторов. – Я вырос в народе…»

Начало его литературной деятельности в столице осложнилось тяжелой драмой. В мае 1862 года Лесков, уже известный столичной публике литератор, напечатал статью по поводу подозрительно частых пожаров, виновниками которых называли студентов. Тогда дотла сгорел Апраксин двор, выгорел участок у Пяти Углов, горели даже дровяные барки на Фонтанке… Народ подозревал в устройстве пожаров «лондонских пропагандистов», студентов и левых журналистов. Лесков, искренне желавший защитить молодежь, на которую буквально стали нападать на улицах прохожие, потребовал от власти либо представить ясные доказательства участия студентов в поджогах, либо опровергнуть клевету. Либеральная интеллигенция истолковала статью как враждебную, ее автор был назван провокатором, призывающим расправиться с вольнолюбивой молодежью. Ему не подавали руки, на его имя поступали анонимки, Лескова называли участником «похода на социалистов». Писатель тяжело переживал случившееся, пытался опровергать свалившиеся на него обвинения, но, не имея ни опыта литературной жизни, ни могущественных друзей, все глубже увязал в чужой интриге.

Человек гордый и решительный, он хлопнул столичной дверью и укатил в заграничное путешествие – сначала в Прагу, а затем в Париж, где с неостывшей обидой написал роман «Некуда», вызвавший на родине еще большую неприязнь либерального лагеря. В отличие от романа Чернышевского «Что делать?», нигилисты Лесковым изображались довольно злостно.

Для писателя наступают трудные годы: он много пишет, печатается, его читают, но либералы пытаются отлучить его от литературы, замолчать и принизить его талант.

Второй, не менее злой антинигилистический роман «На ножах», выпущенный Лесковым уже в начале 1870-х годов, продолжал тему и смыкался в своей идейной близости с «Бесами» Достоевского. И опять – недовольство критиков.

Вскоре писатель напишет в письме И. Аксакову: «…печататься мне негде, на горизонте литературном я не вижу ничего, кроме партийной лжи, которую я понял, и служить ей не могу». Человек, хорошо знавший все российские сословия, Лесков одинаково скептически относился и к салонным революционерам, призывающим Россию освободиться от монархии, и к нарождающемуся капитализму, с его «банковским периодом», бессердечным чистоганом и падением нравов.

В начале 1880-х годов выходят «Архиерейские мелочи», в которых писатель приводит ряд неприглядных бытовых картин из жизни высшего духовенства. Теперь происходит буря в консервативном лагере. Лесков умудряется не понравиться всем. Правда жизни не устраивает ни романтическую молодежь, одержимую идеями народничества, ни зрелых людей, тоскующих по простому рецепту устройства общества, ни тем более революционную интеллигенцию, обличенную в его романах.

После злого романа «На ножах» Лесков вдруг превращается в иконописца: как замечал М. Горький, «он начинает создавать для России иконостас ее святых и праведников. Он как бы поставил целью себе ободрить, воодушевить Русь, измученную рабством, опоздавшую жить, вшивую и грязную, вороватую и пьяную, глупую и жестокую страну, где люди всех классов и сословий умеют быть одинаково несчастными…»

Его современники – Гончаров, Тургенев, Лев Толстой, Достоевский – пишут много и разнообразно, Лесков же, словно прозрев, начинает двигаться в поисках здоровых начал российской жизни, возвышающих душу. «Русский человек за что бы ни взялся, все сможет», – подбадривает он своего читателя. Ни у кого из русских писателей мы не встретим такого количества положительных героев. «Соборяне», «Левша», «Очарованный странник», «Запечатленный ангел», «Человек на часах»… Лесков превращается в писателя-моралиста, этим он близок Толстому и Достоевскому, но редчайший дар рассказчика, волшебный язык, которым он «читает проповеди», ставят его на совершенно особое место.

Лесков рекомендовал быть ближе к народной жизни, писать о России со знанием дела, а не руководствоваться лишь красивыми идеями. «…Всем молодым писателям надо выезжать из Петербурга на службу в Уссурийский край, в Сибирь, в южные степи… Подальше от Невского…» – писал он в одной из статей.

Творческий путь Лескова продолжался тридцать пять лет, и все эти годы, несмотря на недоброжелательность критики, он был любим читающей публикой. После его смерти оказалось, что автор изумительных и своеобразных вещей не имеет самостоятельного и почетного места в истории русской литературы. Либералы, не простившие ему критики народничества, даже после смерти замалчивали его талант, обходили стороной его творчество.

Историческую ошибку исправил Горький, чувствовавший себя во многих отношениях учеником Лескова. После революции 1905 года он разъяснил, что Лесков – «совершенно оригинальное явление русской литературы: он не народник, не славянофил, но и не западник, не либерал и не консерватор». Его героев тянет не к отвлеченной идее, а к жизненной правде, к жертве во имя жизни. Именно в этом Горький видел связь Лескова не с интеллигенцией, а с народом, с «творчеством народных масс».

В статье 1923 года Горький решительно заявил, что Лесков как художник достоин стоять рядом с великими русскими классиками. С этой верительной грамотой классика Лесков был возвращен в литературно-книжный мир.

Скончался Николай Семенович Лесков 21 февраля 1895 года в возрасте шестидесяти четырех лет и погребен на Литераторских мостках Волкова кладбища в Петербурге.

4. Время Горького еще не наступило

Книги Максима Горького читались моим поколением скорее по необходимости, чем по велению души, хотя некоторые рассказы, пьесы, повести удивляли яркими романтическими героями и поражали необычными нравами, царившими в дореволюционной России. «Челкаш», «Детство», «В людях», «Мои университеты» отчетливо помнятся и по сей день. Большинство повестей и романов Горького иллюстрировали очевидное, то, что знал любой пацан из нашего класса или любая девчонка с нашей улицы: «При капитализме простому народу жилось несладко». Но мы знали, что нам капитализм не грозит. Мы были уверены: никакой дядя Сэм или паразит капиталист из прошлого не заставит нас быть рабами. Если произведения Горького и пугали нас, то задним числом, абстрактно. Ибо никто даже в страшном сне не мог представить, что Советский Союз рухнет, а на плечах либералов-демократов в страну въедет капитализм еще страшнее того, что описывал Горький в своих произведениях.

Но случилось то, чего не мог предположить и Горький, которому доставалось и от царской власти, и от советской. Его сажали в тюрьмы и полицейские участки, за ним вели гласное и негласное наблюдение, вынуждали эмигрировать и даже пытались «сбросить с корабля современности». Первую попытку сброса предпринял в 1902 году российский император Николай II, когда Академия наук выбрала любимого народом писателя почетным академиком по разделу словесности. Царь прокомментировал: «Более чем оригинально!» – и повелел сей выбор отменить. Узнав об этом, отказались от звания почетных академиков Короленко и Чехов, а критик Стасов, выдвигавший кандидатуру Горького, громко хлопнул дверью и зарекся не посещать заседания Академии.

Ну, мотивы царя понятны. «Буревестник революции» расшатывает трон, сочиняет обидные «Песни о Соколе», а Мы, Николай II, будем вручать ему медали на ленточках и красивые мантии? А вот почему главный редактор «Литературной газеты» с обстоятельной волжской фамилией Бурлацкий в 1991 году решил снять профиль Максима Горького с логотипа вверенной ему писателями газеты, сразу не угадаешь. Возможно, рассуждал примерно так: коль нет больше пролетариата, то зачем нам пролетарский писатель?

У нас теперь в стране два класса – успешных и неуспешных людей. Успешные – это олигархи, владельцы заводов, газет, пароходов, казино, а также киллеры, валютные и политические проститутки, наркодилеры, жители Долларовки, то бишь Рублевки, – вот о них и надо писать романы, баллады и киносериалы. А зачем нам Горький со своим «Му-Му», то есть, простите, «Буревестником»? Одним словом, совок, которого надо выдавливать и истреблять. Только почему-то никто из благородных негодующих демократов не порвал тогда советский диплом, не вернул гонорары за книги, созданные в стиле соцреализма, и не отказался от бесплатных квартир, полученных по линии Союза советских писателей, созданного при активном участии пролетарского писателя.

…Профиль Максима Горького, конечно же, вернули на первую страницу «Литературной газеты». Это сделал в 2004 году новый главный редактор «Литературки» – писатель Юрий Поляков, заручившись поддержкой читателей, редакционной коллегии и собственной совести. Портреты двух титанов русской литературы – Пушкина и Горького – вновь оказались рядом. Горького любят и помнят: его именем названы проспекты, улицы, станции метро, институты и библиотеки. Но читают классика мало. Такое ощущение, что время читать и перечитывать бунтаря Горького еще не пришло, ибо духовное самоопределение российского общества явно задержалось.

Знавший все мерзкие стороны русской жизни, Горький тем не менее верил в человека и восторгался его величием. Утвердится ли в нашем обществе горьковский девиз «Человек – это звучит гордо!» или капитализм возьмет верх в нашем «социальном государстве», покажет время. Очевидно одно: нам не хватает нового Горького, новых гордых героев. Нельзя же всерьез считать таковыми олигархов из списка журнала «Форбс» или персонажей гламурных киносериалов.

В 1908 году в статье «Разрушение личности» Максим Горький писал: «Литература наша – поле, вспаханное великими умами, еще недавно плодородное, еще недавно покрытое разнообразными и яркими цветами, – ныне зарастает бурьяном беззаботного невежества, забрасывается клочками цветных бумажек – это обложки французских, английских и немецких книг, это обрывки идей западного мещанства, маленьких идеек, чуждых нам; это даже не „примирение революции с небом“, а просто озорство, хулиганское стремление забросать память о прошлом грязью и хламом». Написано словно сегодня.

Но возможно, уже бродит по России будущий писатель – стихийный председатель союза всех униженных и оскорбленных, страстный обличитель общественных пороков. И, говоря словами своего великого предшественника, хождение это вызвано не стремлением к бродяжничеству, а желанием видеть, где я живу, что за народ вокруг меня. И не перевелись ли на Руси Соколы?

5. Другой Булгаков

Михаил Булгаков родился в 1891 году в Киеве, в семье доцента Киевской духовной академии, учился в знаменитой Александровской гимназии (описанной, в частности, Константином Паустовским), с отличием закончил медицинский факультет Киевского университета, работал врачом, в Гражданскую войну служил в военных госпиталях по разные линии фронта, несколько лет употреблял морфий, был трижды женат, пытался уехать за границу, писал письма Сталину и членам правительства, знал успех и горькие разочарования. Скончался в 1940 году в Москве, оставив миру несколько шедевров, главный из которых – роман «Мастер и Маргарита» – был издан лишь через три десятка лет после его смерти.