Трое неизвестных

– Я специально приходила на ваш семинар, чтобы тебя послушать, – сказала она после сеанса.

У Садофьева ком подкатил к горлу от неожиданности, он смутился, пробормотал что-то вроде:

– Да уж…

– Ты проводишь меня домой, хотя бы в благодарность за кино?

Сергей задвигал руками, показывая возмущение: «Как ты могла подумать, что не провожу?»

На следующий день она просто и естественно предложила ему:

– А поедем в выходные в Мелихово.

К своему стыду Сергей не знал, что это имение Чехова, и хорошо, что не ляпнул ничего про Шолохова. А то обрушил бы весь свой авторитет.

Встретились в субботу на вокзале. Ксанка была в резиновых сапожках и с рюкзачком, Садофьев не располагал большим обувным парком и экипировался как обычно. Чувства неловкости, которое часто сопровождает такие ситуации поначалу, совсем не было, Ксанка взяла руководство в свои руки, у нее были выписаны все подходящие электрички, станция, до которой надо было добираться. Сергей с трудом настоял на том, чтобы сам оплатил билеты. Сели, поехали. За окном была ранняя весна, уже в той стадии, когда земля освободилась от снега и явила миру всю неприглядную изнанку зимы. Мир был неуютен и нелицеприятен, солнце светило немного лихорадочно, но в обществе пока еще малознакомой девушки Садофьеву было почему-то просто, раскрепощенно.

Они поговорили о Чехове. Когда Сергей обнаружил, что она очень даже в курсе предмета и ничем ему ее не удивить, заговорили о рассказе вообще. Ксанка в институте числилась пишущей именно рассказы. Он осторожно и вежливо поинтересовался, каковы успехи. Она свернула разговор о себе, наверное, из скромности, и перевела почему-то на Акутагаву. «Видимо, она его сейчас читает», – решил он. Хорошо, Акутагаву он тоже любил, особенно рассказ «В чаще». Она тоже любила именно этот рассказ.

Так и ехали по российской голой весне под беседу о былой Японии. Прибыли на станцию.

До дома-музея Чехова ходил автобус, но до его отправления было примерно полчаса. Нашли скамейку неподалеку от станции.

– Давай перекусим.

Дома ей навертели роскошные бутерброды, не кокетливые канапе, а настоящие по полбатона с колбасой, котлетами, солеными огурчиками. Они действительно проголодались, если аж трещало за ушами. «Неплохо», – подумал Садофьев.

– Это кто? Мама, наверное, бутерброды?

– Нет, Кириллыч, – ответила Ксанка, впиваясь в еду.

Сергей немного смутился. Он знал одного Кириллыча, ответственного за базу отдыха, и ему показалось маловероятным, чтобы в обязанности старика входила также еще и подготовка бутербродов для Ксанки. Но переспрашивать не стал.

Пришел автобус. Поехали.

Вот оно, Мелихово.

Не надо забывать, на дворе 1970-е годы, теперь-то там все заросло древесами, а тогда трепетало на легком ветерке собрание жалкой растительности. Отсвечивал прямоугольный пруд. Вот и дом, одноэтажный, с невысоким крыльцом, здание больнички, где доктор Чехов вывешивал флаг во время эпидемии, идите, мол, спасаться. Лечил холеру горячими соляными клизмами. А этот домик с высоким крыльцом специально воздвиг Шехтель для писательских занятий классика. Краем уха от проходящего экскурсовода они услышали, что имение было в 213 десятин и стоило 15 тысяч рублей. Много это или мало? Выгодной была покупка или писатель проторговался.

Дальше все в обратно порядке.

Только расстались не на вокзале, проводил до дому.

– До завтра.

– Да, до завтра.

Не удержался, спросил:

– А кто это Кириллыч?

Она потупилась.

– Дворецкий.

Сережа и Ксения посетили еще несколько мероприятий в режиме сдержанной приязни. Причем каждый раз это были чрезвычайно популярные в Москве выставки и спектакли. Однокурсники Садофьева страшно гордились, если им удавалось попасть на них после нескольких часов в очереди. В Ксюшином исполнении это выглядело просто, почти небрежно и места оказывались не на галерке, а в самом натуральном партере.

После выставки «Москва – Париж» Садофьев решил, что пора ее поцеловать. Хотя бы в знак благодарности.

Кстати, жила Ксюша в доме напротив института, солидном цековском строении, где обитал, страшно сказать, сам Суслов. Сергей попал туда однажды в качестве агитатора по каким-то выборам в паре со Светкой Василенко, своей однокурсницей. Побыли они и в жилище Суслова, и, надо сказать, были поражены спартанскими условиями, в которых обитал серый кардинал отечественной идеологии. Он сам вышел к явившимся агитаторам, с совершенно серьезным видом предъявил свои документы, дожидаясь, пока его найдут в списочной ведомости. Сухо, деловито попрощался. Сергею долго помнился вытертый коврик под ногами. На одно короткое мгновение они оказались на одной волне, и он потом часто приводил этот аргумент при возмущенных беседах своих товарищей о жутких привилегиях партийцев.

Они с Ксенией часто шли к ее дому окружным путем, как везут провинциальных лохов столичные таксисты, чтобы сорвать максимальную плату. Таким образом, получалось, что их роман, если это был роман, разворачивался на глазах всего института, вроде как под контролем общественности. Эти отношения молодого человека и симпатичной девушки были продуктом, имеющим некое государственное значение.

Итак, Садофьев решил: «Сегодня я ее поцелую в конце Тверского бульвара. У памятника Тимирязеву». Тимирязев здесь был ни при чем, но все равно в известном смысле освящал новый этап в отношениях пары.

Они сели на скамейку. Была поздняя весна второго курса.

Поговорили про экзамены. Почему-то Ксанку они довольно сильно волновали. Ей казалось, что будет неудобным, если она произведет не блестящее впечатление на экзаменаторов. Она и так уж была персональной стипендиаткой и собиралась ею оставаться. «Отнюдь не из материальных соображений», – подумал было Сергей. И ошибся. Ксюша гордилась, что у нее есть «свои» деньги.

– Неохота брать у дворецкого? – весело спросил Сергей и испугался, что вторгается на засекреченную территорию.

– Да, – серьезно ответила собеседница.

И в этот момент он почувствовал, что не только должен ее поцеловать, но и имеет некую санкцию с ее стороны.

Поскольку он уже давно примеривался и проигрывал этот эпизод в голове много раз, поцелуй получился не смазанным, а, наоборот, акцентированным. Долгим, сочным. Когда они отлипли друг от друга с осознанием выполненного долга, мимо как раз прошла дама с собачкой. Сергей был благодарен даме за то, что она предоставила ему тему для разговора.

– Тебе нравятся таксы?

– Да, они остроумные.

И она рассказала несколько эпизодов из жизни своих такс, которые проживали где-то на даче.

– Совсем как у Чехова, – ввернул Сергей, намекая, что у их отношений с Ксанкой уже есть какая-то история.

– Пойдем попьем чаю, – вдруг предложила.

– Да где тут на Тверском бульваре можно выпить чаю?

– У нас, – просто сказала она.

Ноги у Садофьева немного ослабли, он даже не отрефлектировал тот момент, что это предложение выглядело как плата за проделанную работу. Поцелуй был выполнен все же старательно и страстно.

Они поднялись по Большой Бронной. В окнах Лита уже зажглись кое-где огни, заметно вечерело. Охрана, насколько помнил Сергей, состояла из бдительных молодых людей, долго возившиеся с его удостоверением личности агитатора. Ждал чего-то подобного и в этот раз, но в обществе Ксанки он, оказывается, пользовался неприкосновенностью.

Что он ожидал увидеть? Было два ориентира, первый задало посещение квартиры Суслова, второй – ассоциации на слово «дворецкий», то есть, коврик и колоннада на входе. Оказалось, ничего особенного. Вытертого коврика не было, вместо него под ногами оказался коврик обыкновенный. На нем стоял невысокий мужчина средних лет в пиджаке с галстуком, и с мягкой улыбкой на губах.

– Здравствуйте, Владимир Кириллович.

– Здравствуйте, Ксения Богдановна.

– Это мой друг Сергей.

– А по отчеству?

У Садофьева перехватило горло от неожиданности и смущения, он с трудом выдавил:

– Можно просто Сергей.

– Как вам будет угодно.

– Владимир Кириллович, я пригласила Сергея на чай.

– Одну минутку, Ксения Богдановна, все будет готово.

– Спасибо. Я сама.

– Как вам будет угодно.

Прошли по мягко освещенному коридору, убранному светлыми деревянными панелями, мимо нескольких закрытых дверей. Поворот налево – кухня. Ну, кухня была, как и положено, громадная. Много разнообразной непонятной техники, но среди нее угадывались и привычные очертания предметов обихода, например, чайник.

– Руки можно помыть…

– Да, да, да.

Выключатель был расположен очень удобно, на уровне чуть выше колена. Ванная комната производила впечатление, как внутренность космического корабля. Во-первых, сама ванна была не привычных очертаний, а что-то вроде капли, а дно ее оснащено четырьмя сливными отверстиями. Три разных крана, да и воздвигнута она на постаменте, к ней, ванне, надо было подниматься по ступенькам.

«Что же это получается, товарищи, главный ум партийной верхушки мается на негодящем коврике, в то время как господа, занимающие положение уж по-всякому пониже его, строят себе в ванной комнате подобные постаменты!»

Вернулся в кухню Садофьев потрясенный, но старался ничем не выдать своего душевного волнения.

– Ты после института проголодался? – уточнила Ксюша.

– Ну, в общем, да.

На огне уже шипела сковородка, так что все равно отступать было некуда.

Быстро и очень умело Ксюша приготовила замечательную яичницу из двух яиц для себя и трех для Сергея, с луком, помидорами и беконом.

– Потрясно, – честно признался гость.

– Да, яичницу с беконом я готовлю хорошо. А еще умею шарлотку, пудинг и рассольник, – перечислила молодая хозяйка. И добавила, что собирается научиться у Владимира Кирилловича еще нескольким блюдам в ближайшее время.

– А где…

– Никого нет. Папа, как всегда, на космодроме, там у них что-то не летает, поэтому он неотрывно там. А мама на даче, медитирует.

– Что? – тогда это слово еще не стало общеупотребимым.

– Йогой занимается.

– А.

– Женька за границей.

– Брат?

– Старшая сестра. Я по ней очень скучаю.

Съели яичницу, попили чая со странным, но очень приятным вкусом.

– Послушаем музыку?

– Ну-у, да-а, – неожиданно для себя, растягивая слова, согласился Сергей.

Они прошли в святая святых, в комнату Ксюши. Здесь царил приятный глазу, одухотворяющий обстановку беспорядок. Очевидно, сюда не было входа Владимиру Кирилловичу. Здесь были в неединственном виде проигрыватели и магнитофоны, висели наушники, наплывом на кровати лежали пластинки. Сергей почувствовал себя почему-то увереннее. Наверное, от вида беспорядка.

– Ты какую музыку любишь?

Садофьев задержался с ответом. Сказать правду, что никакой музыки он особенно не любил и не знал, – стремно. В этой комнате явно царила меломания. Сказать современную? Легко попасть впросак.

– Классическую?

– Да? – Ксения посмотрела на него с удивлением и уважением.

Вообще-то молодежи следовало любить рок, и она его любила, «Агату Кристи», «Алису», «Аквариум». Она их и назвала.

– А, – пошутил Садофьев, – ты любишь всю ту музыку, которая на «А».

Шутка была так себе, но Ксюша весело рассмеялась.

– А я люблю Баха, Бетховена, Брамса – на «Б».

Он подошел к пластиночному развалу и поднял сдвоенный альбом, лежавший сверху.

– Высоцкий!

Ксюша не то, чтобы смутилась, но потупилась.

– Это папа любит.

– С автографом? «Богдану Ильичу…»

– Владимир Семенович пел у них на космодроме.

Во время этого очень содержательного, но не имеющего отношения к делу диалога, Садофьев думал, стоит ли ему переходить к решительным действиям. Дает ли поведение Ксюши ему санкцию на это. Ведь столько уже посмотрено постановок, и к тому же ему стала известна сокровенная тайна отца – Высоцкий. Не сочтет ли она его рохлей. Но, ринувшись в неподготовленную атаку, можно таких дров наломать. Да к тому же здесь этот мажордом. Держиморд. Нет, проявим деликатность, даже стеснительность.

И он не решился. Так разговорами о музыке все и закончилось.

Продолжилась эпоха гуляний. Причем Садофьев заметил, что с Ксанкой что-то происходит. Это было трудно определить словами, скорее всего, у нее внутри шел какой-то напряженный диспут, хотя при этом расположение фигур на доске серьезно не менялось.

Были театры. В частности, знаменитый на Таганке. В связи с ним Сережа сделал открытие, которому очень смеялся, но скрыл причину своего веселья от спутницы, как она ни настаивала. Его душил хохот, но он держался. Дело было в том, что наконец понял, что слова знаменитой песни: «Таганка, все ночи полные огня» относятся не к театру, а к тюрьме.

Хорош бы он был.

Они смотрели там «Принцессу Турандот», после чего Сергей захотел увидеть и классическую постановку в театре Вахтангова. Лишне говорить, что это было организовано. По вечерам, а иногда и днем они наведывались в берлогу Ксюши на Большой Бронной, где его кормили исключительно произведениями Ксюшиного кулинарного искусства. Борщ, творожная запеканка, пельмени… У него оставалось устойчивое впечатление что это какая-то демонстрация, самореклама, потому что на дальнем фоне все время маячила фигура Владимира Кирилловича.

И вот однажды…

Она ему сказала, причем полушепотом, который предполагал какую-то интимность, что сегодня вечером Владимира Кирилловича дома не будет. Он выходной.

– Ладно, – сказал Сергей, – тогда до послезавтра.

Конечно, он догадался, что она имеет в виду, но прикинулся, что не все понимает. Глянув на внезапно подурневшее личико Ксюши, он пожалел о сделанном.

– Не-ет, ты не понял, – сказала она. – Его совсем не будет.

– Ах, совсем…

Забыл сказать, что всю пору ухаживания гаденыш Садофьев крутил беззаботный, как ему казалось, роман с третьекурсницей Иркой Ширковой. Там все было обставлено скромно, как в спектакле Любимова, но отношеньица кое-какие складывались. Сергей приезжал в общагу поздно, третий троллейбус не очень спешил его доставить на место проживания, тормозил у каждого столба. Ирка была независимой, неглупой девчонкой, которая не спешила вешаться на шею красавчику Садофьеву, хотя пару раз и залетала к нему в койку после совместных отмечаний чего-то там. Обычная общажная история, но тут вступил в действие один из самых главных законов общаги: два раза переспал – любовник! Не то чтобы Ирка сильно настаивала на своих призрачных правах, но, с другой стороны, нельзя было отрицать, что нечто вроде таких прав у нее появилось.

Она однажды у него даже спросила:

– А где это ты шляешься вечерами? Только поспать и приходишь.

Потом перестала интересоваться этим вопросом. Узнала. Как, впрочем, и весь институт. Насупилась. Садофьев почувствовал угрозу с ее стороны. И главное – в адрес Ксанки. Это был первый момент, когда он ощутил ответственность за девушку из квартиры с дворецким.

А тут выяснилось, что дворецкого не будет.

Принял душ, переоделся в чистое, поехал.

Против обыкновения, Ксюшка приготовила сразу несколько блюд и достала бутылку вина из огромного шкафа в углу кухни: «Это винотека». «Эх, сюда бы меня с парнями на пару часов, конец бы пришел винотеке», – подумал Садофьев. И тут же ему стало ясно, что винотека эта может со временем стать его собственностью. Такая отчетливая мысль мелькнула и исчезла. Вино оказалось дорогой дрянью, хотя пилось из невероятных фужеров. Сергей все время думал, как бы его не разбить, и все-таки сдвинул локтем и едва поймал.

Ксанка исчезла из кухни. Не было ее довольно долго, Садофьев напрасно прислушивался к звукам квартиры, определить, где она находится в настоящий момент, было невозможно.

Он налил себе кислятины, и в этот момент она появилась – в пеньюаре, с распущенными волосами. Да, совсем упустил главное – волосы у нее были роскошные, вечно заключенные в небольшую башенку на голове.

В глазах у нее стояли слезы.

– Ты сейчас уйдешь, – сказала она, и он почувствовал, что действительно уйти надо. Очень сложен механизм женского устройства, на ходу его не починить. Он встал и отправился в прихожую. Молча надел туфли.

– Извини, – сказала она, открыв дверь.

– Да ничего, – буркнул он.

Дома, то есть в общаге, ждала Ирка. Случайно встретилась в коридоре. Как же, поверил.

Зашла вслед за ним в комнату.

– Скажи, а почему ты там на ночь не остаешься?

Садофьев взял ее за шиворот и прижал голову к груди. Ну что ж, любовница так любовница.

Машкалова забеременела. Вартанов ходил счастливый весь четвертый курс. По правде сказать, он сомневался, где там у нее найдется место для устройства ребеночка, такая она была субтильненькая на вид. Оказалось, только на вид. До этого важнейшего события немолодые уже молодые съездили на родину супруги. Провели там две очаровательных недели. На плантации тестя под Пловдивом. Вартанов с удовольствием работал на винограднике, он быстро обучался и принес немалую пользу хозяйству ближайшего родственника.

Мать Алки поразила Мишу своим внешним видом, дочь была в нее, в Цветану, а Цветана была в бабушку Стефу. Все три женщины удивительно походили друг на друга и любили повспоминать про прабабушку Алки, недавно ушедшую из жизни, судя по всему, по какому-то недоразумению, а не в силу возраста. Все три были сухонькие, подтянутые, работящие, улыбчивые. Какие там еще есть женские достоинства? Про остальных родственников не буду, все равно не запомнить. Ночью Вартанов лежал и смеялся от счастья. Это значит, что и через двадцать пять лет у него будет такая же красавица жена, как Цветана, самому бы не заплыть жиром, не состариться. А риск был. Готовили болгарские женщины так, что Миша стал заметненько раздаваться в бедрах, несмотря на работу на винограднике.

Вартанов на манер Челентано участвовал в топтании винограда, перед этой процедурой жена омывала ему ноги и вытирала белым полотенцем. Молодого вина было сколько угодно, но всякий болгарин считал своей визитной карточкой ракию. И угощал только ею. И вот в конце этого гостевания, смешанного с работой для души, Алка и сообщила ему духоподъемную новость.

Почему так радовался? Дело было, конечно, не в мифическом отцовском автомобиле, обещанном на свадьбе. Тут более тонкий момент. Вартанов все время сомневался в жене. Да, было в этом браке что-то не совсем устойчивое. Начиная с того, как он начался, ведь, говоря откровенно, он вытащил будущую супругу из постели другого мужчины, и все время вился за ней хвост разнообразных, а вернее, однообразных слухов. Одним словом, Вартанов не доверял жене. Очень любил и очень ревновал.

Давала Алка повод? Откровенно говоря, да.

Изменяла Вартанову? Вроде нет, но все время оказывалась в положении, которое могло быть истолковано как сомнительное. То поднимется в гостиничный номер к знакомому за книгой. Ну зачем ей эта книга? А Миша в нервы. То слишком явно любезничает с каким-нибудь хлыщом в баре, так что начинает казаться, словно они давным-давно знакомы, хотя она говорила – только познакомились.

Разница культур.

– Мы – европейцы, а вы – азиаты, – мягко улыбаясь, говорила она. – Улыбаться и вежливо отвечать для нас естественно. Ты ревнуешь меня к моему воспитанию.

Тоже мне заграница, бушевал внутренне Миша, но вслух, конечно, не высказывал.

Но что характерно, ни одного момента, который можно истолковать однозначно, он так и не застал. Это и радовало, и мучило.

– Что это за воспитание такое, что помешает тебе в знак хорошего расположения сделать минет какому-нибудь обаятельному мерзавцу. Иностранному, конечно же.

И вот беременность. Ну, теперь она остепениться. Вартанов радовался, как будто получил на Алку дополнительные права, надел на нее пояс верности.

Затарившись ракией до подбородка, Миша выехал с женой в Москву.

Михаил Михайлович, узнав, что вскорости станет дедом, так расчувствовался, что решил свое свадебное обещание выполнить немедленно, даже не выясняя, кого именно ждет Алка, мальчика или девочку. Уже через две недели красная шестерка стояла у подъезда дома, в котором будущие родители снимали квартиру.

Машина появилась очень вовремя, прежняя золотая жила истончилась, мало кто теперь хотел получить ксерокс запрещенного произведения, слишком много стало настоящих книг в обороте. Надо было искать новые пути для обеспечения семьи.

Вартанов нашел. Помог ему все тот же приятель Гоша, что заведовал копированием на своей прежней работе.

«Как быть, как снискать хлеб насущный?» – обращался к нему Миша с вопросом.

Гоша отвечал известной фразой: «Надо мыслить».

Стоит сказать, что последним событием на ниве распространения запрещенки явилось событие казусное. В руки Вартанову попало странное, кажется, Северо-Кавказского издательства издание «Идиота». Оно так походило на продукцию, которой снабжал своих однокашников Миша, что невольно увлекся чтением, подгоняя себя подсознательным ощущением, что эта книга получена им всего лишь на ночь, как чаще всего бывало с литературой известного рода.

Он и одолел «Идиота» за ночь, не сомкнув глаз и пребывая в странном, просветляющем возбуждении.

Это был момент истины.

«Не заняться ли литературой? – спросил себя Вартанов. – Какая же это мощная вещь! Какие ослепительные пути открываются на этой дорожке!» Однако долго не продержался на этой мысли. Насущные заботы дня пришли на смену юношеским грезам.

Вартанов решил заняться иконами.

Друг Гоша был родом из Калининской губернии, где до сих пор проживала его родная бабушка, и он утверждал, что все хаты там забиты старинными и даже очень старинными иконами.

– Берем двадцать палок сухой колбасы – и на деревню к бабушке.

– А где мы будем их сбывать, кому? – усомнился Миша.

О моральной стороне такой экспедиции вопрос не стоял. Вкусовые пристрастия верующих бабулек только и брались в расчет. Положит она на язык ломтик такой колбаски, и мир осветится для нее новым знанием.

Чтобы провести разведку на местности, решили выбрать родную деревеньку Гоши. По правде, надо сказать, что Вартанов в основном обеспечивал автотранспорт и услуги грузчика, основную подрывную работу вел Гоша.

Бабка Серафима, которую бойко начал окучивать внучок, на уговоры не поддалась и даже назвала нехристем. И сказала, чтобы назавтра его с приятелем не было у нее в хате с их погаными подходцами.

Но слушок пошел по деревне.

И на рассвете второго дня нарисовалась в воротах бабкиного дома соседка Маланья. За две палки сухой колбасы она притащила две пыльные деревянные доски с загадочной мазней, вынутые с чердака.

Гоша с Мишей были искусствоведы еще те. Больше всего им понравился серебряный вроде оклад на одной из икон. Решили не кочевряжиться. Взяли рухлядь. Явилась и еще пара бабулек, тоже с хламом. Гоша пошел по деревне с рюкзаком сухой колбасы. Результат был не больно вдохновляющий, но кое-что в колбасные сети попало.

Бабка Серафима на самом деле их выгнала ближе к обеду, правда, накормив обедом.

Первый блин получился скорее комом, но, сказать по правде, они свою колбаску полностью отбили.

– Да, – прокомментировал Вартанов. – Как государство богатеет и почему не нужно золота ему, когда простой продукт имеет.

– Что-что?

– Ты оказался прав, деньги особо никто ведь не брал. Бартер нас выручил.

Машкалова, несмотря на свои невыдающиеся стати, переносила беременность хорошо. Довольно долго скрывали от Михал Михалыча, что будет девчонка, не хотели расстраивать. Разрешилась Алка легко, без всяких там кесаревых сечений. Счастливый дед в качестве сатисфакции потребовал, чтобы ему доверили выбор имени. Он выбрал – Арина. Странная, но отцовская воля.

Машкалова хихикала: «Это в честь няни Пушкина?»

Была, оказывается, в роду Вартановых семейночтимая святая лет сто назад, Михаил Михалыч выразил надежду, что новая носительница этого славного имени превзойдет ее достоинствами.

Прикрепилось уменьшительное Ариша.

Жизнь Садофьева наладилась. В том смысле, что Ксанка решилась переступить заветную черту. Кириллыч был отправлен в отпуск, и на ложе, освобожденном от пластинок, состоялось известное действо.

Ирка Ширкова была с тихим скандалом отставлена.

Через неделю тесных отношений, которые, правда, немного смущали Сергея своей церемонностью и однообразием, было объявлено, что они едут знакомиться с родителями.

Садофьев опять испытал чувство, похожее на смущение. Решение было доведено до него в мягкой, но довольно ультимативной форме. Вопрос о том, хочет ли он знакомиться, вообще не стоял. Ловя на себе, как ему казалось, насмешливые взгляды Владимира Кирилловича, Садофьев пытался через ироническую щель выскользнуть из ситуации.

– Мы что, на космодром поедем?

– Нет, почему, на дачу. Папе неудобно приезжать сюда.

Сергей замахал руками, он ни в малейшей степени не собирался нарушать рабочий график государственного человека.