Мальчик из контейнера

– Скучаешь? – услышал он и от неожиданности вздрогнул. Перед ним стоял сын генерала из Минска, курсант Любимов, Сашка.

– Да нет, просто сижу, – ответил Коля.

– К тебе не приехали, наверное, далеко ехать? – спросил Любимов.

– Не так далеко, как не на что ехать. Мама на пенсии, а сестренка не работает. Она тоже школу окончила.

– Близняшки?

– Она на год старше. Но пошли в школу в один год – так было маме удобней нас воспитывать.

– Больше никого нет?

– Племянник и племянница, в одной квартире живем. Он заканчивает в следующем году.

– Подождали бы и его, куда было спешить, – улыбнувшись, сказал Любимов.

– Как-то не подумали, – в тон ответил Коля.

– Мне некого было ждать, и меня некому тоже, – вздохнув, произнес Сашка. – Один как перст. Кстати, ты не знаешь, почему так говорят? Если перст – палец, то их десять. В крайнем случае, пять рядышком.

– Может, их отрубили? Оставили один, чтобы дорогу путнику показывать.

– Скорей всего, чтобы в носу ковыряться. Откуда ты?

– Из Липецка.

– Надо же, – удивился Сашка. – Мой родитель там переучивался на новый тип самолета, и мы с мамой ездили к нему.

– Давно это было?

– Лет десять назад. А что?

– Нет, ничего. Я просто так спросил. Отец летает?

– Поперли только так! – с подъемом в голосе произнес сын генерала, которого поперли из армии.

– Готового летчика поперли, а тебя вместо него планируют?

– Кто их поймет, что они планируют. Скорей всего, что ничего не планируют. Папашка советист – этим все сказано. Гэкачэпист, слыхал о таких? Враг номер один! Им же нужны свои слуги и защитники. Пенсия у него теперь такая, что без любимого кофе обходятся. Жили мы втроем на одну курицу в неделю! Вот так!

– А почему ты пошел им служить? – Коля, прищурясь, посмотрел на Любимова.

– Папаша настоял. Говорит, это ненадолго. Скоро смоет всю эту шелуху, и опять будет сильное государство, которое должна защищать хорошо обученная, высоконравственная армия.

– Так будет?

– Родитель надеется.

– А ты?

– Не очень.

– Ну, тогда бы «не ходил ты, Ванек, во солдаты»!

– Я и не хотел. Им, родителям, по слабохарактерности уступил. Я хотел стать архитектором. Изобрел бы свой Нотр-Дам и почивал на лаврах. Через тысячу лет туристам бы рассказывали, что построен сей чудо-храм по проекту великого зодчего по имени Александр сын Валентинов, а фамилия его Любимов. Вот так. Теперь же, если не зароюсь носом в землю, отслужу свое и пойду сторожем на стоянку автомобилей – больше никуда таких не берут, и буду в красивой летной куртке бродить по территории гаражей и материться на нерадивых гаражников или как их там. А у тебя как получилось, что ты ударился в воздухоплавание?

– У меня папа тоже был летчик. Разбился.

– Вот видишь! – Сашка помотал головой. – Бьются они, сталинские соколы! Ты-то хоть знаешь, почему падают летательные аппараты?

– Н-ну…

– Ладно, не мычи. Открою секрет. Потому что они тяжелее воздуха.

Коля шутки не понял и воскликнул:

– Да они же все такие!

– Потому и могут все биться! – утвердил закон падения летательных аппаратов на землю Любимов и предложил пройтись до буфета, пропустить одну-две чарки лимонада.

У ларька была очередь из желающих утолить жажду, охладиться мороженым, перекусить бутербродом. За стойкой буфета молодая краснощекая дивчина, у нее такая же помощница, они в постоянном движении, от этого их аж пот пробрал. Глаза хоть и усталые, а блестят озорно.

– Нам по бутерброду с черной икрой, – сказал Сашка буфетчице, когда подошла их очередь. Такой заказ удивил буфетчицу.

– У нас нет икры, – сказала она, расширив зрачки.

– Всю съели уже? – допытывался Сашка.

– Ее совсем не было. Откуда вы взяли?

– Ну, тогда баночку кабачковой, – пошел на уступки Сашка.

– И кабачковой нет!

– Да, чего только у нас нет! – констатировал факт Сашка. – Два мороженых и две бутылки лимонада.

Коля и Сашка с этой встречи, несмотря на разницу во взглядах на профессию летчика и на жизнь вообще, сошлись и были часто друг подле друга.

Вечером, возвращаясь после кино, куда они ходили с Гришей, Кира вынула из почтового ящика письмо и припустила бегом, через ступеньку, домой.

– Мама! – закричала она от порога, – от Коли письмо!

Валентина Ивановна побледнела. Казалось, с чего бы бледнеть: письмо ждали давно, ждали всяких сообщений, и хороших, и не очень – дело-то непростое, поступить в летное училище. Вышли в коридор и Лиза с Толей, прибежала Васюта с распущенной косой.

– Читай! – вдохнув-выдохнув, распорядилась Валентина Ивановна.

– О, какое длиннющее! – воскликнула Кира, вскрыв конверт.

– Читай, что у него там? – торопила Валентина Ивановна.

– «Здравствуйте, дорогие мама, Кира, Лиза, Толя, Васюта! Сразу сообщаю, что я поступил в училище, вчера принимали Присягу, теперь я настоящий солдат…

– Как – солдат? – не понял Толя. – Он же курсант?

– Да это так он, – махнула рукой Лиза. – Что теперь он, как и все военнослужащие, имеет права и обязанности.

– Читай дальше, – кивнула Валентина Ивановна.

– …теперь имею право ходить в караул и вообще иметь оружие. Мне здесь все нравится. Кормят хорошо. За столиком нас четверо, обслуживают официантки. Занимаемся в хорошо оборудованных аудиториях, преподают предметы полковники и подполковники. К полетам приступим через год, сначала будем летать на Л-29, это тот же реактивный самолет, но учебный. На нем можно и воевать. Учиться не тяжело, я все хорошо усваиваю. Ребята все хорошие. Дружу с сыном генерала. Генерал тоже летчик, но сейчас он на пенсии, хотя по возрасту и не пенсионер. Живут они в Минске. В феврале, после сессии, будет отпуск. Приеду, тогда все подробно расскажу. Как вы живете? Как здоровье у мамы? Ей не надо беспокоиться понапрасну. Все будет хорошо. Наверное, денег у вас маловато, сейчас все так дорого. И я не могу пока вам ничем помочь. Вот окончу училище, тогда, конечно, будет нам легче. Толе, если он не передумал поступать в училище, надо проверить свое здоровье, и если есть какие-то отклонения, то избавиться от них. Тут у нас один курсант перед поступлением за год сделал операцию, грыжа у него была. Больше всего отсеивают по здоровью. Есть еще один экзамен по профпригодности. Тоже могут зарубить.

– Как зарубить? Кого зарубить? – тут уж не поняла Валентина Ивановна.

– Это жаргон у них такой! – махнула рукой Лиза.

– Я тебе привезу задания по этому предмету, потренируешься. Надо набрать на вторую категорию, не меньше. Лучше всего первая, но это сложно. А третья и четвертая – не проходят. Сдают физподготовку. Некоторые не проходят. Мало таких, но есть. Подтянуться надо десять раз, подъем с переворотом, уголок. Пробежать три километра не больше 14 минут, сто метров за 15 секунд. Еще барокамера. Скажу тебе, вещь не очень приятная. У кого насморк или нос не в порядке, тот не выдерживает. Поднимают на 5000 метров, а потом опускают. Это как в самолете при взлете и посадке. Не пропускают, у кого были сотрясения или сильные травмы головы.

Пишу вам на самоподготовке, другого времени не бывает. Гоняют нас как сусликов, все рассчитано по минутам. Подъем в шесть, отбой в десять. Занятия целый день. Ходим в наряд. Здесь теплее, чем у нас. Толе надо сейчас уже готовиться к поступлению. Важные предметы: математика, физика, русский язык. На математике и физике построено воздухоплавание, а русским надо хорошо владеть, чтобы не быть безграмотным.

Вот пока так. Пишите. Обо мне не беспокойтесь. Целую вас всех. До свидания!»

– Ну, все понял? – устремила свой взгляд на сына Лиза. – Оказывается, не так это просто – стать летчиком, как ты считаешь! Надо хорошо потрудиться! Лень-матушку по боку и за книги! Понял? Или не будем связываться с этой авиацией? Лучше сидеть и слушать музыку, да?

– Почему ты решила, что я не занимаюсь? – огрызнулся сын.

– Да не я так решила, а твои преподаватели. Весь дневник в трепаках, вроде заниматься тебе не дают дома изверги-родители.

– Подумаешь, три тройки за четверть. У других больше и ничего.

– Вот и будешь среди других болтаться, как не пойми что в проруби! – От возмущения щеки Лизы покрылись красно-белыми пятнами. – Нормальные дети берут пример с хороших детей, а ненормальные сами пример для таких же идиотов!

Вмешалась Валентина Ивановна.

– Ладно, хватит тут распаляться и сводить счеты, – сказала она спокойным ровным голосом. – Понятно, что везде надо приложить усилие, чтобы добиться успеха. Каждый человек – кузнец своего счастья. Коля – ответственный мальчик, получил по заслугам. Его никто не заставлял, он сам сидел ночами над учебниками – вот и результат.

– Коля… мальчик! Везунчик твой Коля-мальчик! Сколько ты с ним возилась, не получилось бы, что плюнет на тебя твой мальчик, когда оперится. Может, еще и предъявит тебе кучу обвинений! – вырвалось негодование дочери.

– Что ты несешь какую-то несуразицу! В чем он может меня упрекнуть?

– Хотя бы в том, что не было у него модняцких джинсов, мотоцикл ты ему не купила, магнитола не японская.

– Он одевался не хуже других, питался как мы все, по дому делал все сам без напоминаний и просьб. Не понимаю, почему он должен упрекать меня в чем-то?

– Погоди, еще не вечер, узнаешь! Только потом не удивляйся.

– Кира, – повернулась Валентина Ивановна к Кире, – я что-то не так делаю? Я вас плохо воспитываю? Требую невозможное?

Выражение лица у Валентины Ивановны было горестным, как у человека, который вдруг узнал горькую правду, и она повергла его в шок.

– Что ты, мамочка! – обняла Кира Валентину Ивановну за плечи, которые опустились беспомощно. – Все хорошо у нас! Мы с Колей часто говорили, как нам здорово повезло, что мы с тобой живем. Мы даже поклялись никогда не оставлять тебя. Вдруг что-то случится, мы не бросим тебя, не сдадим ни в какое даже самое престижное заведение. Успокойся!

Валентина Ивановна не могла говорить, горло ей перехватил спазм. В голове вихрилось: «Они клялись… не оставлять меня. А я их иногда журила… Может, не всегда была так нежна, как родная мать… Я больше их жалела, чем любила».

– Мамочке есть с кем остаться! – по слогам отчеканила Лиза и закрылась в своей комнате.

Валентина Ивановна крепко прижала к груди Киру.

– Как можно простое усложнить до невозможного, – вымолвила она. – Ты-то хоть не будь такой!

Кира тут же позвонила Адель.

– Коля поступил в училище! – радостно выкрикнула она в трубку. – Письмо сейчас получили. В феврале каникулярный отпуск у него, обещает приехать, если ничто не помешает.

– Как я рада за него! – взвизгнула в трубку Адель. – Молодец, Кока-кола! Поздравь его от меня! Хотя, что я говорю! Дай мне его адрес, сама ему напишу!

Адель попутно сообщила Кире новость: послезавтра она уезжает в Москву, будет искать театр «или что-то на него похожее», где согласятся взять ее в любом качестве: танцовщицы, артистки, студентки, уборщицы, билетерши. В интернате нельзя больше оставаться, и так держали месяц, спасибо им. И деваться некуда: нет денег, нет работы.

– Были предложения денежные, но они не для меня, – сказала Адель.

Кире до слез стало жаль подружку. «Будь у меня квартира или деньги, – думала она, – я бы взяла ее к себе; не пропасть бы девчонке в этой сволочной жизни».

– Ты одна поедешь? – спросила Кира.

– Одна, – скучным голосом произнесла Адель.

– В Москве у тебя кто-то есть из знакомых, у кого бы ты могла остановиться?

– Никого.

– Милая Аделька, – всплакнула Кира, – не уезжай одна! Побудь еще тут, выясни со своим поступлением, с жильем. Хочешь, я попрошу маму, чтобы ты у нас пожила, пока не устроишься? Коли нет, кровать освободилась. А? Она разрешит, думаю.

Адель долго не отвечала, потом в трубке глухо прозвучало:

– Нет, Кира, жребий брошен! Все мосты к отступлению сожжены! Поеду! Не я первая, не я последняя. Бог не выдаст, свинья не съест!

Сошлись на том, что Адель напишет Кире сразу же, как только понадобится помощь. Валентина Ивановна за ужином заметила дурное настроение у Киры, решила, что это следствие перепалки при чтении письма, и не стала заводить об этом разговор. Перед сном, по обыкновению, зашла в комнату к Кире, чтобы пожелать ей доброй ночи, и та ей все рассказала об Адель.

– Бедная девочка! – всполошилась Валентина Ивановна. – Куда она, беззащитная, ее же каждый может обидеть! Зови ее к нам! Пускай не выдумывает с отъездом. Сколько их с испорченной судьбой мотается по белу свету! Звони сейчас же! Пусть завтра приезжает к нам!

Адель от предложения переехать отказалась наотрез. Сначала Кире показалось, что она обдумывает предложение, а потом услышала шмыганье носом и твердый голос: – Я еду! Спасибо маме Вале за все! Как вам с Колей повезло… Берегите друг друга.

После обеда курсанты ждали, как Бога, письмоносца. Ждали весточки из прошлого мира, который все еще держал их в своих цепких руках. Скучали по мамам, сестренкам и братишкам, по бабушкам и дедушкам, по подружкам, конечно же, как без них быть. Ночами снились они так явственно, что порой проснувшись, курсант задумывался: а сон ли это был?

Коля не надеялся получить письмо, считал, что времени прошло мало с того момента, как он написал домой. И был очень удивлен, когда письмоносец (уважаемый человек в курсантской среде) выкрикнул при раздаче писем его фамилию.

Почерк Киры. От письма повеяло близким, родным, желанным. Захотелось хоть на миг оказаться там, где самые близкие на свете ему люди.

Сестра писала, что у них все хорошо, все живы-здоровы, что постоянно вспоминают о нем, очень соскучились и ждут с нетерпением в отпуск. В конце письма сообщила об отъезде Адель в Москву, и что его адрес у нее есть, она обещала написать ему.

Коля подошел к огромному окну и, отрешившись от всего настоящего, переселился в мир воспоминаний. По запотевшему стеклу бежали ручейки воды. За окном мелкий моросящий, въедливый дождь; деревья черные, унылые; небо серое, тяжелое.

«Адель, вот и случилось то, чего больше всего я боялся. Была маленькая надежда, что ты останешься в нашем городе, но не сбылась. Да и как ей было сбыться, если ты витала в облаках! Тебе не только опуститься на простецкую землю, но и взглянуть на нее с высоты было или некогда, или неинтересно. И что теперь с тобой будет? О себе не говорю, я все переживу, все перенесу, а что тебя ждет? Век всеобщей любви друг к другу закончился внезапно, наступил век зубастых хищников. Мы застряли в промежутке со своей любовью и чувственностью, нас ждут у края пропасти только хищники, ждут и ухмыляются. Дадим им руку – вытянут, возьмут в свою свору, не дадим – ногой спихнут в ущелье. Я защищен армией. Защитнику требуется защита? Парадокс, но это так. Каждый в команде защитников и подзащитный, и защитник. В этом союзе крепость армии и сила ее. Наверное, правильно рассуждаю. А что Адель? С кем и чем она встретится? Прежде всего, с хамством и несправедливостью. Этого добра теперь с избытком! Как уберечь ее, как спасти? Что я могу сделать, чем помочь? Жениться? Сейчас? Хуже не придумаешь! Жить на пятнадцать рублей моего содержания? Пока поживет у моей мамы, а как окончу училище, все изменится сразу же. А если не окончу? Хуже того, если вдруг что-то… Если так думать, то лучше сразу застрелиться и не мучиться. Хоть бы обошлось все…»

– Погодка, скажу тебе, не радует, – услышал он знакомый голос за спиной. – Что пишут? Я тоже от предков получил. Отец просит не принимать скороспелых опрометчивых решений, уверяет, что мир образумится. Наивный мой генерал, как дитя малое. Привык верить всем, потому что сам никого не обманывал. Тут же невооруженным глазом видно, как рвут страну на части. Все! В том числе и те, что учили других быть преданными государству, народу! Где они, защитники чистоты партии? Всесильная, непобедимая, самая передовая – где она?

– И где она? – переспросил Коля, не совсем понимающий тонкости интриг в высших эшелонах власти.

– Кто где! Большинство переобулось и заняло тепленькие местечки, а те, что верят всем и всему, я говорю о массах, те в… сам понимаешь, где.

– А твой генерал где?

– Мой генерал, надо отдать ему должное, зарубил себе одно: «Родина – прежде всего!» «Думай о Родине, потом о себе!» По-моему, он о себе вообще не думает. Хотелось бы его в чем-то упрекнуть, а не могу. Язык не поворачивается. Ну, такой он, не как другие, гибкие. И что делать, не знаю! Служить, как он, чтобы потом жить без кофе, не хочется. Пойти вразрез его желаниям – жалко старика.

– Сколько ему лет?

– Пятьдесят два.

– Он старик?!

– Представь себе, старик. И мы с тобой, если доживем до его лет, тоже будем стариками. Армия, брат, зря не кормит. Рубль даст Родина, на сотню жизни твоей заберет. Так повелось, и ничто это не изменит. Конечно, если служить, а не выслуживаться. Батя приходил со службы, особенно после полетов, как выжатый лимон, это по молодости еще. А потом, постарше когда стал, когда подчиненных приобрел на свою голову, то возвращался черным от нервотрепки. Маманя старалась тому, молодому уставшему, хоть чем-то угодить, поднять дух армии в одном лице, а черного вообще не трогала. Даже не говорила. Знала, что ему надо самому в себе победить противника. Он кряхтел, бубнил под нос что-то, двигал ногой стулья, возмущался, что никогда не находит своих вещей там, где их оставил – сумасшедший дом какой-то! Мама находила потерянную вещь, как правило, она лежала на видном месте, молча подавала ему. Батя начинал отходить, очеловечиваться, но как-то виновато. Скоро после этого, он, если это не было военной тайной, рассказывал ей историю, так возмутившую его. Этих историй было бесчисленное множество. От портянок, которые не вовремя выдали солдату, до безопасности полетов полка, а потом дивизии, воздушной армии. Отдельные морщины и складки у рта откладывали катастрофы. Кстати, ты знаешь, чем отличается катастрофа от аварии?

– Ну, когда самолет падает и разбивается… Так, наверное? – Тут и Коля задумался над этой разницей, хотя раньше, когда по телеку передавали о происшествиях, все было понятно.

– Ты ответил на первую часть вопроса правильно, а есть еще продолжение. Слушай. Если разбился самолет и погиб хоть один из членов экипажа, то это катастрофа. А если самолет в драбадан, но все живы, то это…

– Авария?

– Молодец! Но и это не все.

– Что еще?

– Может быть и такое, когда кто-то после, казалось бы, аварии вдруг взял и помер, как теперь считать это происшествие?

– Катастрофой?

– Не всегда! – Сашка так увлекся этой темой, что незаметно превратился в какого-то наставника-педагога. – Не всегда! – повторил с поднятым пальцем. – Все дело в проклятых сутках. Десять суток протянул летчик – авария, не дотянул несколько часов – катастрофа.

– Ну, и что с того, катастрофа это или авария? В чем разница? Чего тут часы и минуты высчитывать? – Коля был искренне удивлен, что малозначащей вещи уделяется такое внимание.

– Потому что аварии, катастрофы, предпосылки к летному происшествию – это результат работы всего полка или армии. За катастрофы могут попросить командира освободить стул; за аварии и предпосылки – пожурить, подсказать, поучить. Вот так!

– Ну, брат! – с восхищением воскликнул Коля, – ты уже готовый командир!

– А то! – вскинул подбородок Сашка.

21 сентября день выдался солнечным, ясным. Курсантам скучно было сидеть в классах, тянуло на простор, на свежий воздух. С непривычки сидеть девяносто минут с малым перерывом было страшной мукой. До субботы и воскресенья, до увольнения – целая неделя. Только вторник. Начало дня. Преподаватель у доски пишет формулы, смотрит на них долго, а потом ровным монотонным голосом объясняет написанное. Хочется понять и запомнить, а не получается. Вдруг появляется кто-то из школьных друзей и подруг. Ты с ними, и тебе хорошо, весело.

«Подъемная сила крыла зависит, как видим из формулы, от коэффициента подъемной силы це-игрек, плотности воздуха – ро, квадрата скорости движения и, конечно же, от площади крыла – эс, – бубнит подполковник. – Це-игрек, в свою очередь, зависит от угла… Выглядит поляра так…»

«Адель… Где она, эта дурочка? Как ей, бедняжке, одной среди чужих? Хорошо, если подружка окажется рядом хорошая, а не какая-нибудь, каких сейчас полно. Доверчивая, взбалмошная, не знает ничего, кроме своих танцев. Не пишет, хоть адрес есть. Значит, хвалиться нечем…»

Обед проходил в каком-то непонятном ощущении чего-то тягостного, чего раньше не было. Тишины было много и молчания. «Странно, – думал Коля, – все как всегда, и в то же время что-то не так!»

На самоподготовке подошел Сашка. Посмотрел по сторонам, и тихо сказал:

– В Москве что-то похожее на бунт или революцию. Танки на площадях и улицах, по Дому Советов стреляют из пушек.

Коля долго смотрел на Сашку, так долго, что тот возмутился.

– Что стоишь, как каменная баба с острова Пасхи! Свои по своим стреляют из пушек!

– Зачем?

– Перед сезоном охоты тренируются, – Сашка убийственным взглядом уперся в Колю. Тот по-прежнему не был похож на человека с быстрой мыслью. – Я ведь тоже не Эйнштейн, но не до такой же степени!

Сержант Наянов, помощник командира взвода, подошел к ним, постучал пальцем по столу.

– Прекратите разговоры, – сказал тихо, но внятно.

«Какая еще революция, – терялся в догадках Коля. – Она победила, чего еще ей надо? Против кого теперь эта революция? Кажется, все одинаковые? Опять Литва и Латвия хвост задирают?»

Просмотра программы «Время» не получилось – телевизор не работал.

Сашка популярно объяснил, что в Москве не поделили власть Ельцин и Хасбулатов. Идет борьба – кто кого. Ельцин где-то прячется. На площадь вывели войска и танки, штурмуют Дом Советов с обороняющимися там депутатами и теми, кто за Хасбулатова.

– А почему они против друг друга? – спросил Коля и с опаской посмотрел на друга.

– Фиг их знает, почему! – удивил Колю ответ всезнающего друга. – Наверное, Хасбулатов не хочет видеть Ельцина в качестве главы государства, а тому это позарез надо! Хобби у него такое – поуправлять кем-то.

– Ну, и пусть бы управлял. До этого они все управляли.

– Доуправляли, что страну по миру пустили! Если по совести, то революцию надо в России было организовать лет на десять раньше.

– Почему так рано?

Сашка потерял надежду увидеть в друге разумного политика, потому без всяких возмущений и претензий, как знал и умел, стал объяснять.

– Понимаешь, революция – дело тонкое. Ее замышляют романтики, осуществляют доверчивые и наивные массы, а плодами пользуются проходимцы…

– Так что, одних проходимцев сменяют другие?

Сашка на миг задумался, долго смотрел на Колю и согласно кивнул:

– Почти так.

– Тогда…

– Почти так. Но… понимаешь, пока проходимцы захватят власть в свои руки, массы, верящие в идею революции, придуманную романтиками, успеют что-то сделать. Хорошее или плохое, потом прояснится, но оно будет сделано! Вот так! – Сашка, довольный своими объяснениями сути революции, взглядом победителя посмотрел на друга.

– Зачем они отдают власть проходимцам? – Коля смотрел на Сашку наивными глазами, но с какой-то подковыркой, вроде, такое простое дело, а догадаться люди не могут.

– Власть не отдают, ее завоевывают! – выдал Сашка афоризм на тему власти.

– Если наивные, как ты говоришь, массы сумели раз победить, то почему не могут побеждать всегда?

– Я же тебе сказал, что они наивные и доверчивые. Им скажут, что надо сделать так, и тогда будет всем хорошо. Ура! – кричат массы и бегут, куда им показали проходимцы, и делают то, что они им сказали. Понял?

– Понял. Только…

– Что только?

– Неужели из массы никто не видит, как их обманывают проходимцы?

– Видят, конечно. Кричат, ножками топают, хотят образумить массы, а те им уже не верят, они верят проходимцам, потому что те на вранье и обмане собаку съели.

– Из теперешних, кто собаку съел?

– Чтобы распознать таких, надо, друже, учиться, учиться и еще раз учиться! Кто это сказал? Правильно, дедушка Ленин с курчавой головой.

Коля, против обыкновения, долго не мог уснуть, лезли разные мысли, и не все они подчинялись хоть какому-то закону, объяснить их тоже не было достаточно знаний и ума.

– Учиться, учиться и еще раз учиться, – прошептал он, улыбнулся, сладко зевнул и уснул.

Начальник училища приказал на тему борьбы за власть в Москве не заводить разговоры, на вопросы курсантов тоже не отвечать. Умело уходить от ответа в этой щекотливой теме.

– Нам самим ничего не понятно, можно и опростоволоситься с ответом. Молодежь сейчас такая ушлая, того и гляди, чтобы не подловила на слове, – наставлял он приглашенных в Дом офицеров начальников. – Мы были курсантами и, кроме полетов, нас мало что интересовало. Девушки и те были не на первом месте.

– «Первым делом – самолеты! Ну, а девушки потом», – улыбаясь, подсказал помощник по воспитательной работе.