Мальчик из контейнера

Как по звонку проснулся Коля. Молча встал, как умел, поправил одеяльце на постели, положил сверху подушку, взбив ее предварительно.

Валентина Ивановна глядела на него, и ей было до слез жаль эту кроху, приученную к дисциплине с пеленок. «Маленький солдатик, – прожгло болью сердце, – бедное дитя! Вместо мамы с поцелуями – серая казарма!»

– Пойдем, маленький, – взяла она Колю на руки, прижала к себе, тягостно вздохнула и понесла к туалету.

После ужина они уселись на диван, при этом Коля прижался к теплому боку Валентины Ивановны и ждал чего-то нового, что должно ему понравиться так же, как и все, что уже было в этом доме.

– Почитаем сказочки, – сказала Валентина Ивановна. – Ты любишь сказочки?

Интуитивно мальчишка понимал, что от него чего-то хотят, а чего – понять не мог.

– Про трех поросят почитаем?

Коля молчал, и только глаза его говорили: конечно, почитаем.

– Жили-были три поросенка, – тихим вкрадчивым голосом начала Валентина Ивановна, – три брата. Наф-Наф, Ниф-Ниф и Нуф-Нуф. Посмотри-ка сюда. Вот этот – Наф-Наф, скажи: Наф-Наф! Наф-Наф!

Коля молчал. Губы его пытались что-то произнести, но тщетно. От напряжения часто моргал, глаза наполнились слезами.

«Сказки подождут! – решила Валентина Ивановна. – Надо что-то другое придумать!»

Начала с простого: она подзывала мальчишку к себе, повторяя неоднократно: «Иди ко мне!» «Иди сюда!» «Подай книгу!» «Дай руку, пойдем пить молочко!»

Коля как зачарованный смотрел в глаза своему учителю, желая больше увидеть, чем понять, чего от него она добивается. Кивок головой – правильно, поворот из стороны в сторону – не угадал!

Мальчишка на удивление оказался смышленым. Скоро в общении у них не было проблем – простые команды и просьбы исполнялись точно. А вот разговаривать на равных пока не получалось.

Первые два дня, что Коля провел у Валентины Ивановны, показали живучесть их союза. И уже в детском доме, среди недели, при встрече они спешили друг к другу. Валентина Ивановна подхватывала на руки Колю, крепко обнимала и целовала его на зависть всем другим детишкам… Коля обнимал Валентину Ивановну за шею своими маленькими, но крепкими ручонками и прямо млел от блаженства.

Валентина Ивановна стала замечать, как мальчишка меняется на глазах. Только что был не уверен, боязлив, и в один момент, вдруг почувствовав защиту со стороны, приобрел уверенность. И все же тревога в глазах его была. Боязнь потерять свалившуюся на него удачу еще жила в нем. Как мог, оберегал он свое счастье. Как-то при очередной встрече, когда вместе с Колей к Валентине Ивановне бросилась девочка, убежденная, что радость на всех одна, и протянула к ней свои руки, то Коля, зло глянув на соперницу, так ее толкнул, что она упала и заплакала. Валентина Ивановна была в смятении, она не знала, как поступить, как разрешить этот казус. Приголубить девочку – травмировать психику Коли, отдалить девочку – посеять в ее маленькой душе обиду. Она сгребла обоих, подняла, прижала их крепко и стояла так посреди зала, как изваяние.

– Бери уж и эту, – весело сказала нянечка, проходившая мимо. – Будет вам веселье в доме!

Внизу живота, видать, от непомерной тяжести, полоснула острая боль, только чудом удалось удержать, не выронить детей.

На следующие выходные домой Валентина Ивановна шла в сопровождении Коли и Киры.

Сероглазая, смуглая Кира была полной противоположностью Коли не только по цвету кожи, но и по характеру. Она была неудержима во всем, кружилась волчком на одном месте, потом хватала первую попавшуюся на глаза вещь и неслась с нею куда-то, так же внезапно избавлялась от нее. И говорила, говорила, говорила. Смеялась и говорила.

«Может, так лучше, – рассуждала Валентина Ивановна, – они понимают друг друга лучше, чем я их. Такое активное общение быстрее подтянет их до уровня домашних детей. Только надо вовремя подсказывать им правила игры, вселять в их души жизненные принципы».

Коля пережил ревность быстро и без остатка. Он убедился, что Кира не противник ему в борьбе за счастье быть рядом с этой большой и доброй тетей, и этого ему было достаточно. Игрушек было мало, но ссор из-за них никогда не возникало.

Зима 1977 года выдалась не суровой, но снежной. Дети и взрослые с улицы насыпали большой холм из снега, и на нем вечерами было видимо-невидимо визжащей мелюзги. Как муравьев на куче. Визг, смех, крик до глубоких сумерек. Валентина Ивановна купила одни санки, на вторые денег не было, и думала, что ссоры и даже драки из-за этих санок им не избежать. Но получилось как никогда удачно: Коля и Кира, сидя на санках, так крепко держались друг за дружку, что, казалось, сидит один человечек. И тянули санки в гору тоже дружно.

Удалось ли каким детям не болеть никогда, не известно. Известно, что все они болеют. Да так болеют, что взрослые говорят с горечью: лучше бы мне умереть, чем ему болеть. Болезнь ребенка – страшное испытание для взрослых. Видеть больного, непривычно неподвижного и молчаливого ребенка с обожженными горячкой губами или смертельно бледного – худшего горя не придумаешь.

Случилось такое и в семье Валентины Ивановны. Первым заболел Коля. Началось с легкого покашливания, а потом подскочила температура до 39. Его перевела, уже врач, Валентина Ивановна в отдельный, инфекционный, бокс. Ангина. Вместе с Колей попали туда еще два мальчика и девочка. А через двое суток там оказалась и Кира. Валентина Ивановна перешла жить в детский дом. Бессонные ночи, уход за больными, лекарства, уколы, профилактика выбили ее из колеи, и если бы не воспитательницы и нянечки, которым в связи с карантином ввели в обязанность дежурить днем и ночью, то она бы не вынесла такой нагрузки. Почернела, осунулась, но держалась стойко. Если удавалось прикорнуть, то предупреждала, чтобы в случае чего ее будили без всяких проволочек.

Все дети были ей милы, за всех она переживала, а за Колю и Киру в особенности. Да и они с появлением своей мамы (они уже так ее называли) тянули к ней руки, не спускали с нее молящих глаз.

Положив руку на лоб Коли, чтобы определить температуру, она почувствовала, как его маленькая рука схватила ее за палец и сжала что было сил.

– Все будет хорошо, сынок, – прошептала она, сглотнув ком.

И это позади.

Жизнь действительно стала веселей и интересней. Забота о малых перечеркнула многое из прежней жизни Валентины Ивановны. Ей уже не было тоскливо одной в долгую зимнюю ночь, она думала о детях, о их будущем. Планировала им будущее. Колю она видела только военным летчиком, как муж и зять. А вот чем увлечь эту проказницу и непоседу, терялась в догадках. То она ее видела балериной, то врачом, то учителем, то гимнасткой, и везде она была на своем месте; а как будет на самом деле – кто это сейчас знает.

В конце декабря позвонила дочь и сообщила, что в следующем году эскадрилья мужа идет в отпуск в апреле, и если ничего не изменится, то они прилетят всем скопом в Липецк.

– Так что скоро, бабулечка, ты увидишь своего внука! – заключила Лиза. – Он уже мужик! Покрикивает на меня, сердится! Ему и года нет, а он уже показывает, понимаешь, свой характер! Так что, готовься к серьезной встрече!

«Вот те раз! Что я им скажу?» – первое, что пришло в голову Валентине Ивановне.

– Ты чего молчишь? Не рада, что ли? – удивилась долгому молчанию дочь.

– Да рада, рада! – быстро, как очнувшись, выкрикнула Валентина Ивановна. – Почему это я не рада.

«Говорить – не говорить, – была в замешательстве Валентина Ивановна. – Может, что-то изменится, может, не разрешат, а я тут разнесу весть по белу свету. Почему, не разрешат? Какое они имеют право не разрешить? Я что бомж, алкоголик, наркоман? Я обыкновенная мать-одиночка, воспитываю своих детей. От государства мне не надо никакой помощи. Если ее взять, то обвинений не оберешься. Дескать, позарилась на деньги, взяла детишек, как берут поросят на откорм. Лишний рубль, конечно, не помешал бы в доме. Да и почему он лишний? У меня их миллионы, что ли? Да, люди-то у нас какие! Будут пальцем показывать, в спину шептать гадости. И что теперь только из-за разговоров, которые еще будут – не будут, детишек лишать семейного уюта, материнской ласки, конфетки? Не будет так! Они мои дети, и я за них в ответе!» – поставила точку в рассуждениях Валентина Ивановна, и поклялась не менять решения раз и навсегда.

В марте она получила документы на право называться мамой, а дети поменяли свои фамилии, они стали: Шевченко Николай Анатольевич и Шевченко Кира Анатольевна. Барьера во взаимоотношениях не было, и скоро в избушке звучало: «мама», «сынок», «доченька», как само собой разумеющееся.

Чтобы не показать дочери естественную отсталость в развитии детей, Валентина Ивановна усилила занятия с ними. Через три месяца уже был заметен кое-какой успех – они научились правильно говорить нужные в обиходе слова, понимали значение других, труднопроизносимых, внимательно слушали сказки и понимали их смысл. Валентина Ивановна этому радовалась больше детей. Она забыла о своих болячках, и они ее не беспокоили – это тоже радовало.

Колю и Киру пришлось перевести в детский садик, это тоже немаловажное событие – оторвать от привычной обстановки, окунуть в малознакомое общество. Дети, не взрослые, они гораздо общительней. На чем угодно могут сблизиться. На игрушке, на умении кататься с горки, на прыжках с бордюрчика… Вот с бордюрчика и началось признание Коли. Сам не думая о том, он спрыгнул со снежного бордюрчика прямо в сугроб, и это так всем понравилось, что стоило большого труда воспитательнице занять их чем-то другим, менее опасным. Скоро все дети были, как медвежата, в белом пуху. Смеялись и визжали так звонко, что хоть уши затыкай. Румянощекая ватага долго не могла успокоиться, даже когда пришло время обеда, все еще слышались смех и визг.

И Кира не осталась в стороне. Она на занятии в зале так кувыркалась через голову, что все смотрели на нее с раскрытыми ртами.

– Ваши дети, – говорила, спрятав улыбку, воспитательница Валентине Ивановне, прибежавшей в конце дня за детьми, – просто артисты!

– Что не так они сделали? – встревожилась Валентина Ивановна.

– Все так. Очень активные, того и гляди, как бы на люстре не вздумали качаться. И качались бы, да люстры нет у нас.

– Да, я их не очень одергиваю, – призналась Валентина Ивановна.

– И не надо этого делать, – согласилась воспитательница. – Зашоренные дети превращаются в инфантильных взрослых. Они тогда, по привычке, ждут подсказки, как им поступить даже в малом деле, а о большом и говорить нечего. Принять самостоятельно решение – для них труднейшая задача! Из таких получаются хорошие клерки и плохие руководители.

– А военные? – спросила Валентина Ивановна, обозначив в уме Колю в образе бравого летчика.

– Хуже не придумаешь! Никакие! Но вам беспокоиться незачем, ваш еще тот командир! Наполеон! Жуков!

– Жуков? – переспросила Валентина Ивановна. – Какой Жуков?

– Наш Жуков, – удивилась воспитательница. – Маршал который!

– А, понятно. Ну, да! Конечно, Маршал Победы! – улыбнулась Валентина Ивановна, поняв, что Жуков – прежняя фамилия Коли, здесь ни при чем.

На Новый год Валентина Ивановна привела из детского дома еще двух девочек и мальчика. Наряжали елку сообща, веселились долго. Так долго, что Валентина Ивановна подумала, как ей уже утомительно простое занятие с детьми, а что дальше будет…

Хорошее обернулось слезами. Отвеселившись, напрыгавшись, наигравшись, дети не хотели возвращаться в свой дом, они поверили в вечное счастье, которое связывали с маленьким теплым домиком, мягким диваном, вкусной едой, тортом, конфетами, красивой елкой, и вдруг их почему-то лишают этого счастья, хотя они ничего никому плохого не сделали.

– Хотели как лучше, – говорила Валентина Ивановна заведующей, – а получилось не очень.

– Да, Валя, я знаю. Это не впервой. И опять же, как им жить, если они не будут знать, что такое семья, дом, родители, бабушки-дедушки, близкие вообще люди? Они же не смогут построить правильно свою жизнь! Вот побывали они у тебя, и это маленькой светлой искоркой будет жить в них всегда. Добро, красота приживаются быстро и живут долго в человеке. Кто знает, как сложится жизнь у этих мальчиков и девочек, часто не очень удачно, но, возможно, в какую-то определяющую минуту они вспомнят то хорошее, что посетило их однажды, и примут правильное решение. Они сохранят в себе Человека. Человека! – Ольга Максимовна подняла вверх руку с выпрямленным указательным пальцем. Повторила тихо, но твердо: – Человека!

– Оля, я часто думаю теперь…

Ольга Максимовна насторожилась.

– Что напрасно связалась? – спросила, не дослушав Валентину Ивановну.

– Нет, что ты! С чего взяла! – всполошилась та. – Не напрасно!

– Прости, перебила. Говори.

– Как нам избавиться от этой напасти? От этой детской беды? Как не делать их сиротами при живых родителях?

– Ты думаешь, что только ты одна такая сердобольная да умная, а остальные толстокожие и тупые?

– Я так не думаю, но…

– Вот именно, но! Идет разложение государства, уничтожение нации. Нравственность – основа семьи, фундамент государства, скатилась на ноль. Дальше ждет нас еще худшее – мы превращаться будем в жвачных животных, безразличных ко всему, падких до скотского. Скотские отношения между людьми будут нормой, о семье речь не веду – как таковых их не будет. Будут животные страсти называть любовью! И не только называть, но навязывать нам будут, убеждая, что это верх человеческих отношений, избавляющих человека от дурацких предрассудков.

– Что теперь делать? – в испуге расширила зрачки Валентина Ивановна.

– Подержи арбуз!

– Какой арбуз?

– А вот такой! Не знаю! Это задача государства, а я всего лишь винтик в этом механизме!

– Почему оно ничего не делает?

– Оно занято мировой революцией. Ему не до мелких балалаек!

– Каких еще балалаек? Говоришь непонятно!

– Эзоповский язык знаешь? Это когда ты говоришь об одном, а понимать надо совсем другое.

– Опять ничего не пойму! – Валентина Ивановна готова стукнуть кулаком по столу.

– Эзопов у нас теперь столько, что не перечесть. Что говорят они нам – известно, что думают – можем только догадываться, соотнося с фактами; что будут делать – темный лес для темной массы.

– Оля, – приложив ладони к лицу, тусклым голосом вымолвила Валентина Ивановна, – мы с тобой уже немолодые, не о нас речь, а что будет с детьми нашими?

– Ну, я себя не считаю старухой, мне нет и сорока пяти, этого критического возраста, воспетого горе-поэтами и такими же песенниками. Так что я еще поборюсь за свое бабье счастье! И за их тоже, – махнула рукой в сторону детского игрового зала. – А за них особенно!

Апрель выдался суматошным. Повально переболели ангиной дети. Казалось, что воспитательницы глаз не спускают с детишек на прогулках. И кутают их даже больше, чем надо, и сосульки сбиты с крыш и навесов, а дети надрываются в сухом кашле. Эпидемия захватила весь город. Как не защищалась Валентина Ивановна от этой напасти, не убереглась, занесла в свой дом заразу. Дети слегли одновременно, но болели не так сильно как детсадовские. Температура 37, легкий кашель, слабый озноб.

«Не заразить бы внука, – беспокоилась Валентина Ивановна, представив больным маленького Толю. – Совсем кроха, не дай Бог! Лучше бы и не приезжали сейчас, а летом нашли время».

Приехали и с порога удивились.

Пообнимались, перецеловались, повосхищались, и когда успокоились, Лиза, кивнув на комнату, где по-хозяйски вели себя Коля и Кира, спросила, как выстрелила:

– Кто это?

– Это? – переспросила Валентина Ивановна и тут же ответила: – А, из детсада дети.

– Вижу, что не котята. Ты их на время привела?

– Да, – согласно кивнула Валентина Ивановна, – пускай поживут тут.

– Потом обратно вернешь? – пытала дочь, предчувствуя неладное. – Родители их заберут? Совсем ничего не понимаю. При чем тут родители?

Вмешался Василий.

– Что ты пристала к человеку, как фриц к партизану? – сказал он жене. – Других вопросов у тебя к матери нет, что ли? С порога – допрос!

– Я знаю, что делаю! – оборвала его Лиза. – Прошу мне не указывать!

– Господи! – всплеснула руками Валентина Ивановна, – не хватало нам еще перессориться из-за пустяков. Раздевайтесь, умывайтесь да праздновать будем встречу!

За стол уселись, когда в домах зажглись огни. Василий поставил на стол бутылку марочного венгерского вина и бутылку водки.

– Анатолий тоже пил только водку. Две-три маленьких рюмочки – не больше, – сказала Валентина Ивановна и как-то со стороны посмотрела на зятя.

– Сегодня можно и расслабиться, – отозвался зять. – Отпуск! Встреча! И главное – никаких тревог и полетов.

– Ну, да, – согласилась Валентина Ивановна, но как-то нехотя. – Полеты – это главное! Анатолий никогда не делал того, что мешало полетам. Перед ночными полетами мы собирали детей и уходили куда-нибудь, чтобы не шуметь во время их отдыха. И огорчать своих мужей перед полетами женам строго запрещалось, замполит за этим следил.

Василий широко улыбнулся.

– А в другое время огорчать можно было? – спросил он.

– Старались обходиться без этого. Не всегда получалось, но старались.

– Хорошо, что хоть старания были. Теперь этим некоторые пренебрегают.

Лиза сверкнула глазами в сторону мужа.

– Ну, продолжай, – сказала она. – Только говорить надо все и начистоту. Может, кому-то что-то тоже надо делать иначе. Например, не задерживаться в гаражах с друзьями.

– Союз гаражных братьев – святой союз, – не переставая улыбаться, ответил Василий.

– Конечно, в гараже хлестать спирт – святое дело, а жена и ребенок – второстепенное.

– Анатолий всегда спешил домой, – поддержала дочь Валентина Ивановна. – Всегда занимался делом: готовился поступать в академию, с дочкой занимался, читал ей сказки, рисовали, да мало ли чем полезным можно заниматься. А попойки – удел, простите меня, ленивых и ограниченных.

– Чкалов, Покрышкин, Кожедуб и море других, не имея высшего образования, летали и дрались как боги. И управляли войсками не хуже академиков.

Сказав это, Василий передернул плечом, что было знаком его несогласия со словами жены и тещи.

– Не думаю, чтобы высшее образование сделало их хуже, а вот что добавило бы ума – это точно. – Лиза встала, резко двинув стул в сторону, подошла к сынишке, ковыряющему пальцем в ухе старой куклы.

– Не хватало нам еще ссоры, – сказала Валентина Ивановна. И по тому, как прозвучал ее голос, дочь и зять поняли: пора заканчивать ненужную пикировку.

«Что-то не так у них, – горестно поджала губы Валентина Ивановна. – У нас с Толей так не было».

Отпуск пролетел в один миг. Вот и настала пора прощаться с детьми и внуком. За две недели сжились настолько, что, казалось, так всегда вместе и жили. В самом привилегированном состоянии прибывал Толенька. Ну, мама – это привычно, она всегда рядом, папа реже мелькал перед глазами, но зато громко и шумно было с ним. А вот бабуля, это совсем другое. Она почти как мама, только временами лучше ее. Она и подсунет что-то сладенькое, да и солененькое из ее рук тоже запоминается. На руках у нее, как на колыбели: тепло, уютно, даже в сон клонит. У мамы с папой совсем не так. Они хватают, несут на улицу, швыряют в коляску и мчатся куда глаза глядят по кочкам и ухабам. Потом выдергивают из коляски и несутся по лестницам. В руках у них сумки, сетки, пакеты… Шум, гам, суматоха кругом. Ужас! С бабушкой и на улице прелесть. Медленно-медленно катится по дорожке коляска, чуть покачивая тебя. По сторонам деревья, дома, сверху ничем не заполненное пространство голубого ситцевого цвета – это небо. В небе летают маленькие птички, а когда устанут, то отдыхают на ветках деревьев или на земле. Им тоже радостно, они поют на маленьких серебряных свирелях свои, но и человеку понятные, мелодии.

Бабушка смотрит на внука и гадает, кем же он будет, когда вырастет? Хорошо бы быть ему врачом, хирургом, например. Сколько бы он людей спас от неминуемой смерти! А кардиолог? Чем он хуже хирурга? Сколько бед приносят людям сердечно-сосудистые заболевания! Хорошо быть конструктором, изобретать самолеты, корабли, строить здания. Хорошо быть летчиком! Дед – летчик, отец – летчик, и сыну быть им? Мне кажется, надо бы что-то другое найти, с полетами не связанное. Что? Идти в артисты? Леоновым, Тихоновым, Ульяновым, Басилашвили трудно стать, потому что там талант от самого Всевышнего, а играть роль простачка – загубить на корню жизнь.

«Почему мы так шарахаемся от рабочего, хлебороба, вроде, они ниже нас? – вдруг пришла мысль Валентине Ивановне в один из таких прогулочных дней. – Они обеспечивают нас всем необходимым, а мы презираем их! Мы, кто зернышка не вырастил, презираем тех, кто, обливаясь потом, не чуя усталости, кормит нас булками с изюмом за жалкие наши кривляния на сцене, за бестолковые песни, стихи, книги? И при этом наш спаситель в тени, а мы на виду у всех в своей роскоши, в своем недосягаемом величии. Мы показываем дворцы звезд нашей туманности и сторонимся жалких лачуг деревенских жителей, которые по праву должны жить во дворцах. Только за мою жизнь сменилось несколько вождей, а в жизни простого люда все те же проблемы, все те же беды. Бегут во все стороны дети хлеборобов, чтобы не повторить судьбы своих родителей, бегут в надежде, что ждет их за границей деревни звездная жизнь. Наяву же, все гораздо проще и хуже. Династии врачей, военных, артистов, рабочих, хлеборобов, пожалуй, наиболее приемлемое, чего следует придерживаться в выборе профессии», – заключила Валентина Ивановна и долго всматривалась в спокойное личико внука, далекого от ее размышлении…

– Быть, наверное, и этому летчиком, – улыбнулась бабушка внуку.

Вот и такси стоит у ворот. В доме суета, шум, крик.

– Где моя сумочка с документами? – кричит дочь. – Это ты ее куда-то сунул, не подумав!

– Не думая, совать вещи куда попало – это твое любимое занятие, – отозвался на обвинение жены Василий. – Попробуй подумать, может, не так это и плохо.

– Опять умничаешь! А сын твой с одной обутой ногой! Пока обуем вторую, таксист плюнет и укатит.

– Я сейчас скажу ему, что скоро выйдем, – кинулась к двери Валентина Ивановна.

– Скажите, Валентина Ивановна, что выйдем, а скоро или не очень не говорите, потому что найдем документы, обуем ногу наследнику, и тут выяснится, что обули в разные ботинки. Найдем одинаковые, но они будут меховые зимние, – ровным спокойным голосом вещал зять.

– Вот они где, и кто их сюда сунул, – держит в руках сумочку с документами Лиза. – Кому это понадобилось!

– Ты потрудись заглянуть туда, может, там нет того, что у нас потребуют дотошные проводники при посадке в поезд?

– Почему только мне все это надо? – поджала плечи всклокоченная Лиза. – У других мужья как мужья, а тут все на мне!

– Да, действительно, почему все на твоих хрупких плечах? Если бы поубавить тебе прыти, то, по-моему, от этого все были бы только в выигрыше – каждый бы занимался своим делом и не мешал другим.

– Пробовала уже «не мешать».

Вернулась Валентина Ивановна.

– Таксист сказал, что подождет, – успокоила она дочь и зятя.

– Прекрасно! – отозвался зять. – Поезд тоже без нас никуда не тронется с места – билеты у нас.

Вывалились шумной толпой из избушки, уселись в такси отъезжающие, остались провожающие. Такси запылило вдоль кривой улочки, виднелась прощально махающая рука дочери.

Валентина Ивановна вошла в дом и поразилась, каким он стал пустым. Несмотря на то, что повсюду валялись разбросанные вещи, он казался большим, пустым и необычно звонким. Даже тяжелый вздох отзывался криком.

«Как они несносно живут, – огорчалась Валентина Ивановна, приводя дом в порядок. – Разве можно так жить, чтобы все с криком, с надрывом! Я же ее не учила этому! А чему я ее учила?»

Валентина Ивановна села на табурет, как была, с тряпкой в руках. Задумалась. Она видит маленькую Лизу, которая то в садике, то в школе, потом в институте; потом она из девочки в коротеньком платьице вдруг сразу превратилась в строптивую девушку с нахмуренными бровями.

«Почему она стала такой? – спрашивала кого-то Валентина Ивановна. – Я же все отдавала ей. Она была у меня главным в жизни. Я же ради нее…»

За размышлениями, за работой она не заметила, как пришло время бежать за детьми. Они уже ждали ее. Одетые, притихшие, сидели на обтесанном под сиденье бревне и поглядывали в ту сторону, откуда всегда спешила их мама. Как только показалась Валентина Ивановна из-за угла здания, дети тут же кинулись наперегонки к ней. Сграбастав их, она крепко зажмурила глаза; слышала детское дыхание, частый стук их сердечек, ощущала медово-молочный запах кожи.

В первый год ввода «ограниченного контингента войск» в Афганистан был сбит вертолет Ми-8т, командиром экипажа которого был майор Василий Гордеев. Кроме членов экипажа, на борту были пять медицинских работников. Летели в отдаленный кишлак, где случилась вспышка непонятной инфекционной болезни.