Варяг

Святослав Яров

Варяг

Что день грядущий нам готовит?

Стукнув деревянным молотком по деревянной же специально для этой цели предназначенной подставке, мировой судья огласил своё решение: брак расторгнут, ребёнок останется с матерью. Для участников процесса такой вердикт неожиданностью не стал, но на попытке теперь уже экс-мужа отвоевать у своей бывшей супруги пятилетнего сына поставил жирный крест.

Потерпев в храме Фемиды муниципального значения в целом вполне предсказуемое фиаско и пребывая по данному поводу в самом отвратительном расположении духа, мужчина вышел на улицу. На Москву опускались сумерки. Подёрнутое серой осенней мглой небо и накрапывающий мелкий дождь были вполне под стать настроению. Он осмотрелся. Напротив, на фоне всепоглощающей беспросветности, ярким пятном зазывно светилась неоновая вывеска небольшого кафе. В голове новоиспечённого холостяка промелькнула, было, крамольная мысль: «Как-никак, шесть лет семейной жизни псу под хвост. Порция чего-нибудь крепкого сейчас – самое то. Вон и заведение подходящее. Может и впрямь, пойти вмазать?». Но после секундного раздумья он отказался от этой идеи и, подняв воротник плаща, направился к припаркованной в двух кварталах отсюда машине.

Решение не прибегать к помощи алкоголя было продиктовано не только необходимостью садиться за руль и пилить домой через весь город. Он и без того никогда не стал бы по давней русской традиции накачиваться спиртным с горя, на радостях или ещё по какому бы то ни было поводу. Ибо, во-первых, по личному опыту знал, что плотное общение с зелёным змием, облегчения не принесёт, зато, почти гарантированно обеспечит тяжёлое похмелье. А во-вторых, этот относительно молодой человек никоим образом не мог считаться носителем вышеозначенной порочной национальной традиции, поскольку так уж сложилось, что, будучи россиянином, к титульной нации он не принадлежал.

В его паспорте, на странице, где указываются фамилия, имя и отчество, значилось: Толле Эрик Христианович. И был он чистокровным пруссаком, точнее, онемеченным потомком пруссов – балтоязычного народа, населявшего берега Балтики, задолго до того, как в те места нагрянули тевтоны. Лишь присоединение Восточной Пруссии к СССР по окончании Второй мировой войны сделало, бывших тогда ещё детьми, дедушек и бабушек Эрика, как по отцовской, так и по материнской линии, гражданами Советского союза.

Надо полагать, благодаря своим прусским корням, он обладал типично прибалтийской внешностью, то есть был блондином и даже отдалённо напоминал Олега Видова, не без оснований считавшегося в своё время секс-символом советского кино. Впрочем, в отличии от соломенноволосого красавчика-актёра, мужской брутальности в Эрике было побольше, а слащавости не наблюдалось вовсе.

Моросящий дождь сменился едва ли не ливнем, и Эрик успел промокнуть до нитки, пока добежал до машины. Когда он распахнул дверцу и плюхнулся на водительское сиденье, внутри обтянутого чёрной кожей кресла что-то жалобно скрипнуло.

– Сочувствую, но с годами никто моложе не становится, – назидательно произнёс Эрик, обращаясь к пятнадцатилетнему авто, словно к близкому другу.

Он любил свой старый добрый «трёхтысячный ДжиТи» – когда-то престижный, но с годами утративший холёный лоск. Плевать, что постарел. Ты поди с ним потягайся. Под капотом-то по-прежнему табун в три сотни лошадей. Словом, Эрик упрямо не желал менять ветерана на что-то более современное.

Достав из бардачка салфетку, он насухо вытер лицо и руки, вставил ключ в замок зажигания и запустил двигатель. Потом, поддавшись необъяснимому позыву, мысленно прокутил, как киноленту, всю свою жизнь. Фильмец получился коротким: родился, учился, работал, организовал собственный бизнес, женился, а теперь вот развёлся. Немногого, однако, я достиг, подытожил Эрик. Возраст Христа перешагнул, а дерева так до сих пор и не посадил. Зато сына родил и дом построил. Впрочем, сына Лариска сегодня у меня отсудила… Нет, общаться-то я с ним по-любому буду, какие бы козни она не сторила – не на того напала. А дом… Дом я ей сам отдам. Пусть забирает. Стерва она, конечно, но пацан-то почему должен страдать? Нельзя же допустить, чтобы Вовка прозябал в убогой «хрущёбе», единственной недвижимости, имеющейся в распоряжении его взбалмошной мамаши.

– Ну-с, ладно. Что было, то прошло, – трогаясь с места, вслух заявил Эрик то ли себе, то ли всему миру. – Начинаю новую жизнь. Что у нас завтра? Суббота? Вот с завтрашнего дня и стартую.

Утро следующего дня, то есть первого дня запланированной новой жизни, Эрик начал с давней своей личной традиции – отправился в Коломну, которая за последние одиннадцать лет превратилась для него в город выходного дня. Почти каждую субботу или воскресенье, а по возможности и весь уикенд, он проводил там. Регулярность визитов в мало чем выдающийся подмосковный райцентр объяснялась просто: Эрик Толле был фанатом скайдайвинга, или, проще говоря, завзятым поклонником парашютного спорта, а в трёх километрах от Коломны располагался «Аэроград» – вполне себе современный аэроклуб.

Последний поворот, и машина уткнулась в металлические ворота. Через минуту знакомый охранник распахнул створки и, пропуская вновь прибывшего на территорию аэродрома, приветливо помахал рукой. Эрик тоже в долгу не остался и поздоровался с привратником лёгким нажатием на клаксон. Потом припарковал «мицубиси» на стоянке плотно заставленной автомобилями и, прихватив из багажника спортивную сумку, направился к раздевалке.

Что погода для прыжков не самая подходящая, понятно было с утра, но всю дорогу Эрик лелеял хрупкую надежду, что проделает дальний путь не зря. Теперь же, в который раз глянув на хмурые небеса, плотно занавешенные свинцовыми облаками, он в этом усомнился. Вдобавок, периодически меняя направление, резкими порывами налетал ветер, отчего установленный на кромке лётного поля «колдун»* мотало из стороны в сторону, словно тот взбесился.

Шняга та еще, уныло констатировал Эрик: облачность низкая, ветер рваный. Он окинул взглядом своих, откуда только не понаехавших соратников по небу, столпившихся возле административного корпуса. Народу собралось прилично – сотни полторы, и все без исключения ждали обнадеживающей информации о погоде. Среди пёстрого разноцветья спортивных комбезов Эрик углядел человека, который почти наверняка знал, стоит ли чего-то сегодня ждать. Это был дядя Миша, неторопливо шагавший к ангару. Эрик двинулся ему наперерез.

Дядю Мишу – Михаила Петровича – знали все, кто имел отношение к аэроклубу. И хотя никто не располагал достоверной информацией о его статусе в клубной иерархии, порой складывалось впечатление, что он заведовал здесь если не всем, то уж точно очень многим, и авторитет его в «Ааэрограде» был непререкаем. Дядя Миша командовал инструкторами, устанавливал очередность прыжков, и был той самой инстанцией, которая в последний момент перед посадкой в самолет решала, попадёшь ты на него или же нет.

Ежели обнаруживались хоть малейшие признаки разгильдяйства, несобранности или, того хуже, несоблюдения норм безопасности, у Михаила Петровича разговор был короткий. Что? Перегар после вчерашнего? До свидания. Не успел застегнуть грудную? До свидания. Пойдёшь со следующей партией. Замешкался и отстал от своей группы? До свидания. Жди другого взлёта. Несмотря на то что люди приезжали сюда поразвлечься, причём отнюдь не безвозмездно, никакие ссылки на объективные причины во внимание не принимались. В этом смысле, дядя Миша был кремень – изгоем мог стать любой нарушитель правил, невзирая на социальное положение и давнее личное знакомство, если таковое имело место быть.

Да и вообще, Михаил Петрович, несомненно, являл собой местную достопримечательность, о которой, честно говоря, мало что было известно, кроме того, что количество прыжков у него зашкаливает за

*«Колдун» (сленг) – эластичное конусообразное приспособление, показывающее направление и силу ветра. Используется главным образом в авиации.

двенадцать тысяч. Что же касается всего остального… Судя по выправке, бывший военный, скорее всего, офицер. Высокий, статный, седоволосый с вечно загорелым, вне зависимости от времени года, мужественным лицом. Встретив такого мужчину, скажем, на улице, едва ли кто дал бы ему более пятидесяти. Для Эрика его возраст перестал быть загадкой лишь месяца полтора назад, когда после сообщения о готовящемся вылете громкоговоритель неожиданно во всеуслышание поздравил Михаила Петровича с шестидесятилетием, что многих удивило.

Человек он был общительный, но фамильярности не терпел, а посему дядей Мишей его величали лишь за глаза. Эрик всегда обращался к нему исключительно по имени-отчеству.

– Здравствуйте, Михаил Петрович, – вежливо поздоровался он, подойдя поближе.

– Привет, – кивнул тот в ответ, намереваясь пройти мимо.

Но Эрик притормозил его вопросом:

– Как полагаете, угроза прыжков миновала?

Эту затасканную шутку дядя Миша, разумеется, слышал неоднократно. Он скептически хмыкнул, потом посмотрел на небо и обнадёживающе буркнул что-то вроде: «Не уверен». После чего вновь возобновил движение в сторону ангара.

Подобный ответ означал одно – прыжкам быть. Настроение сразу улучшилось, и Эрик отправился переодеваться. При входе в раздевалку нос к носу столкнулся с Максимом Зайцевым, успевшим уже облачиться в комбез. Они лет пять приятельствовали, и нежданная встреча обрадовала обоих.

– Какие люди. – Макс расплылся в добродушной улыбке, но настрой у него, по всему видать, был отнюдь не боевой. – Я на всякий пожарный переоделся, но чую, ждёт нас отбой.

– Не факт, – многозначительно заметил Эрик, пожимая ему руку.

– Одно из двух: или я что-то пропустил, или ты что-то знаешь, – недоверчиво проворчал Макс. – Откуда информация?

– От дяди Миши, – не стал скрывать Эрик.

– Тогда, действительно, не всё еще потеряно, – воодушевился Макс. – Пойду писаться во взлёт. Ты в теме?

– Само собой, – сказал Эрик, распаковывая сумку.

Он быстро переоделся в «патриотический», как шутили ребята, красно-бело-синий комбинезон, накинул на плечи лямки ранца с «крылом» и защёлкнул замки грудной перемычки и ножных обхватов. После чего, сунув шлем с очками под мышку, покинул раздевалку. Весь процесс не занял и пяти минут.

Как и следовало ожидать, туманный намёк, типа прогноз, выданный дядей Мишей, сбылся. Погода не то чтобы заметно улучшилась, но чуток разгулялась. Облака вроде как посветлели, превратившись из грязно-серых в серовато-молочные, и ветер поутих. А вскоре Макс, Эрик и еще десятка полтора счастливчиков погрузились в «элку»* и расселись в порядке очередности отделения на двух длинных скамьях вдоль бортов.

Натужно ревя моторами, старенький самолёт, давно разменявший четвёртый десяток, покатился по взлётной полосе и после короткого разбега оторвался от земли. Высоту набирали минут пятнадцать. Эрик поглядел на «высотник»** у себя на запястье. Четыре тысячи. Всё – вышли на исходную. И тут же, словно подтверждая его вывод, на стенке справа от двери загорелась белая лампа – сигнал готовности. Ребята повставали со своих мест и образовали цепочку в строгом соответствии с установленной дядей Мишей ещё на земле очередностью.

Эрик, которому предстояло прыгать первым, не без натуги отодвинул в сторону дверь, за которой не было ничего кроме молочной белизны. Салон наполнился гулом моторов и свистом рассекаемого воздуха. Тут же рядом с белой вспыхнула зеленая лампа. Стало быть, пора на выход. Пошёл! – скомандовал он себе.

Свободное падение. Вот уж воистину, неземное наслаждение. Ты паришь, словно птица. Только ты и небо – один на один. И, что характерно, несмотря на уже… э-э-э… тысяча четыреста двадцать девятый прыжок, новизна восприятия не притуплялась и не блекла, скорее обострялась. Всякий раз это было как-то иначе, по-новому.

Сейчас, к примеру, ему показалось, что время остановилось, а сам он завис в густой белой облачной пелене, и никакого движения нет. Но показания «высотника» такие предположения опровергали – движение было, да ещё какое. За считанные секунды Эрик преодолел четыреста метров, и скорость возрастала. Обычно при прыжках с четырёх тысяч, две с половиной из них парашютист преодолевает в свободном падении. Длится это блаженное состояние минуту или чуть больше, затем скайдайвер раскрывает «крыло» и переходит к управляемому полёту под куполом.

Неожиданно в мозг сотней иголок впился вибрирующий неприятный звук – сработал вмонтированный в шлем зуммер. Сигнальное устройство было завязано на показания альтиметра, и Эрик быстро поднес левую руку к глазам. Если верить прибору, то минимальная высота раскрытия основного парашюта уже пройдена. Кто бы объяснил, как такое возможно? По его прикидкам, до земли оставалось не меньше двух кэмэ, а никак не жалкие три сотни метров. Дорога каждая секунда. Миг стоит жизни. Мелькнула отчаянная мысль: «Ни черта не понимаю, но такого быть не может». Мозг ещё пребывал в растерянности, а правая рука, слепо повинуясь сигналу тревоги, уже рефлекторно выбросила «медузу»***.

*«Элка» – Л-410 «Турболет», чехословацкий универсальный двухмоторный самолёт.

**«Высотник» (сленг) – высотомер или альтиметр, прибор, указывающий высоту полёта.

***«Медуза» (сленг) – вытяжной парашют.

Секундная пауза. Приглушенный хлопок и последовавший за ним ощутимый рывок вверх возвестили о раскрытии основного купола. Но тут же окружавшая его ватная пелена, словно по мановению волшебной палочки, разорвалась, и Эрик увидел в опасной близости под ногами стремительно надвигающуюся землю. Его пробил холодный пот. Умом понимая, что столкновения не избежать, он всё же попытался предпринять единственно возможный в такой ситуации манёвр – «сделать подушку»*, резко потянув за клеванты**, но было поздно…

Почти по Булгакову

Словно из глубокого колодца, до него приглушенно донеслось:

– Эй, мил человек.

Эрик открыл глаза, но ничегошеньки не увидел, потому что вокруг царил непроницаемый мрак. Может, почудилось?

– Мил человек, слышь-ка? Ты чево ж эта… стоном-та стонешь? – вновь прозвучал в ушах тот же голос, но уже отчетливее.

Значит, не почудилось. Где-то поблизости определенно находился кто-то ещё, и этот кто-то только что обратился к нему со своим нелепым «мил человек». Чтобы сориентироваться в пространстве, что в кромешной тьме сделать было совсем не просто, Эрик пошарил руками вокруг себя и выяснил, что полулежит на жёсткой соломе, опираясь лопатками о стену из осклизлых бревен. Уже интересно.

Окружающая темнота, показавшаяся поначалу чернильно-чёрной, вроде бы, чуть посерела. Вероятно, зрение пыталось приспособиться к окружающим условиям, но усилия его оказались тщетны – все равно не видно было ни зги. От лежания в неудобной позе спина и ноги страшно затекли, однако попытка придать телу более комфортное положение незамедлительно отозвалась тупой ноющей болью в затылке.

Стараясь не делать резких движений, Эрик осторожно потрогал макушку. Ощущение горячего и липкого на ладони его не обрадовало. Кровь. Он попробовал припомнить, хоть, что-нибудь из своего, судя по свежей кровоточащей ране на голове, недавнего прошлого. Получилось не очень. Тогда решил разобраться с настоящим.

– Кто здесь? – не узнав собственного голоса, сипло спросил он у темноты.

*«Сделать подушку» (сленг) – погасить скорость парашюта путем вытягивания строп управления и изменения тем самым траектории полета.

**Клеванты – матерчатые кольца, сшитые из капроновой ленты с петелькой или колечком для привязывания к стропам управления.

– Хто-хто… – сварливо отозвался невидимый некто. – Вестимо, хто – колодник.

– Кто? – переспросил Эрик, не без труда приняв сидячее положение.

Таращась в непроглядную темень, он силился разглядеть говорившего, но, как и прежде, не увидел ничего кроме начинки квадрата, сделавшего Казимира Малевича всемирной знаменитостью.

– А где это мы? – так и не дождавшись ответа, продолжил расспрос Эрик.

– От ить, – проворчал голос, дивясь неосведомленности собеседника. – Игде? Вестимо, игде – в княжьем порубе.

Что за бред? Поруб? Колодник? Да ещё и диалект у товарища какой-то своеобразный. Но тут Эрику стало не до рассуждений – его накрыла такая мощная смрадная волна, что даже дыхание перехватило. Надо полагать, к нему вернулось обоняние по необъяснимым причинам временно отсутствовавшее. Ноздри резанул запах давно немытого тела, мочи и… В общем, воняло здесь, как в общественном сортире на захудалом полустанке. Но дышать-то все равно как-то надо было.

После вынужденной паузы на адаптацию к специфическому аромату, Эрик вернуться к прерванному диалогу с колодником.

– Эй, ты! – грубовато окликнул он невидимого соседа. – Как я сюда попал?

– Как-как… – отозвался голос из тьмы. – Как все, так и ты… Крышку, вона, сдвинули, да тя сверьху скинули.

И сам же рассмеялся собственному примитивному каламбуру. Однако Эрик перл доморощенного юмориста не оценил – не до того было.

– Погоди-ка… – слегка оторопел он. – Так мы что – в яме, что ли?

– А-то игде жа? Сказано жа, в порубе княжьем.

Что за хрень здесь творится? – задался вопросом Эрик.

– Слышь, рифмоплет, – снова обратился он к скрытому темнотой собеседнику, – много тут еще народу или только ты да я, да мы с тобой? Ни черта ж не видно.

Послышался скрипучий смешок:

– Кхе-хе-хе… Ты, право, чудно баешь, быдто не русской. Двое нас и есть.

Эрику вдруг поплохело. У него закружилась голова, и он снова привалился к холодной, влажной стенке.

– Как звать-то хоть тебя, говорун? – слабым голосом спросил он.

– Козьмой кличут.

– А меня Эриком зовут, – представился он.

– Стал быть, и впрямь не русской, – утвердился в своей правоте таинственный Козьма и строго прибавил: – А по мне, хошь как зовись, тока не стони боле. Дай покою.

Помолчали. Потом Эрик, переждав накатившую волну дурноты и головокружения, возобновил разговор. Невмоготу ему было сидеть в вонючем порубе, да еще и молчать:

– Козьма, а, Козьма! – позвал он.

– Чё? – нехотя отозвался тот.

– Подойди поближе.

– От же ты – башка дурья, – сокрушенно вздохнул Козьма. – Сказано, в колодках я. Коли те надобно, так сам и подойдь.

– Остряк-самоучка, – буркнул Эрик, но все же пополз на голос. Преодолев пару метров, он наткнулся рукой на какую-то массивную деревяшку, а вернее сказать, тяжелые деревянные оковы, из которых торчали босые ноги. Ну и дела. Так вот про какие колодки он лопотал.

– Полехше, – дернулся невидимый Козьма, пытаясь отстраниться, когда Эрик задел его пятки. А тот, не зная, что и думать, нащупал стену и уселся рядышком.

– Это за что ж тебя так упаковали? – в замешательстве спросил он.

– Вестимо, за што – за недоимку, – как нечто само собой разумеющееся, сообщил Козьма.

– Выходит, ты – злостный уклонист, – попытался пошутить Эрик.

– Чё? – переспросил колодник.

Эрик, призадумался: как бы донести до собеседника смысл понятия «злостный уклонист».

– Ну, это тот, кто не желает платить… – начал было он, но запнулся, сообразив, что, хоть они с этим человеком и говорят вроде бы на одном языке, тот вряд ли сможет его понять. Тогда, бес его разберет, из каких соображений, Эрик зачем-то ввернул подзабытое старинное словечко, – …дань. Уразумел?

– А то! Чё жа не уразуметь, – оживился Козьма, заведясь с полуоборота, – видно, тема была ему близка и понятна, – и принялся горячо доказывать: – Тока я десятину отдал, как положено, а тиун причепился – ищо неси. Дело-та кузнечное, хоша и верное, а лишнева ни с каво брать не положено. Да и откуда ему взяться, избытку, кады у меня, эвон, детишков пятеро – мал мала меньше, от земли не видать? Эт, грю, што жа, последнее отдать, а самим голодом сидеть? А он: то дело не мое. Отдай, а тама, как хошь, так и сиди. Слово за слово. Он меня плетью, а я на кулачках биться горазд, ну и… Вот сижу поколь – княжьего суда дожидаюсь.

Выплеснув наболевшее, Козьма вздохнул с некоторым облегчением. Понятно дело, выговорился человек, отвел душу. Только вот Эрику от этого легче не стало. Чего уж лукавить – он был близок к отчаянию. Что за фигня? Где я? Куда меня нелегкая занесла? – вопрошающе уставился он в темноту. Темнота безмолствовала.

И, главное, ни черта ж не помню: где был, что делал, прежде чем сюда угодить, продолжал теряться в догадках Эрик. От нервного перенапряжения клетки мозга ожили и активизировались. Из недр памяти помаленьку стали всплывать кое-какие обрывки событий, которые, в конце концов, выстроились в цепочку: суббота, Коломна, «Аэроград», прыжок, взбесившийся альтиметр и… Будучи опытным парашютистом, он не мог не знать, чем заканчиваются подобные вещи. Да меня же должно было расплющить, как камбалу. Я просто обязан был разбиться. А вместо этого, если и не совсем здоров, то жив, уж точно, и сижу в яме. Мистика какая-то.

Невольно напомнив себе таким кружным путем о кровоточащем затылке, Эрик стал осторожно его пальпировать. Результат самообследования не мог не порадовать. Кость, вроде, цела. Сама рана рваная, но неглубокая, хоть и кровит прилично. Уж не знаю, кто и чем меня по головушке приласкал, однако удар, по счастью, прошел вскользь, а частичное скальпирование – пустяки. Во всяком случае, это вам не множественные переломы с последующим летальным исходом, как того следовало бы ожидать от встречи с землей на приличной скорости. И впрямь, мистика.

Тут над головой у него послышались тяжелые шаги, поскрипывание неплотно пригнанных досок, и характерный скребущий звук сдвигаемой деревянной крышки. И сразу же сверху, через образовавшееся квадратное отверстие, хлынул поток света. Был он не таким уж и ярким – самый обычный дневной свет, но Эрику после непроглядной тьмы показалось, будто кто-то внезапно врубил киловаттный, никак не меньше, прожектор. Пришлось даже зажмуриться и прикрыться рукой.

– Эй, вы! Живы аль нет? – басовито осведомился мужской голос.

– Покуда не померли, – жизнерадостно отозвался Козьма. – Мож, што доброе скажешь? А, Данила? Князь-то воротился?

– Ноне воротился, – угрюмо ответил бас. – Да тока тебе с того добра ждать не след. А и дурень же ты, Кузяха! – в сердцах ругнулся Данила и сочувственно заметил: – С кем тягаться удумал? С тиуном. От, помяни мое слово, поставят тя на правеж – отведаешь батогов.

– То в княжьей воле. Как ён решит, так тому и быть, – рассудительно возразил колодник, закончив утверждением: – А князь у нас праведный.

– Дурень ты, дурень и есть, коли в правый суд по сю пору веруешь, – с сочувственным вздохом заметил Данила, сворачивая никчемную дискуссию. – Дондеже сиди. Князю вторый, што с тобой, потребен. В гридню ево привесть велено.

Не поняв, наверное, половины слов, Эрик всё же догадался, что речь идет о нем, и воодушевился. Вот и ладно. Глядишь, разберусь, наконец, что к чему. А то: князь, тиун, батоги… Глаза его уже привыкли к свету, и он увидел, как из освещённого отверстия в паре метров у него над головой спускается грубая деревянная лестница. Заодно мельком успел разглядеть соседа по узилищу, который оказался кряжистым курносым мужиком, на вид лет сорока, с всклокоченной бородой и давно нечёсаными волосами на голове. Одет он был в… Эрик понятия не имел, как это называется, но интуитивно окрестил просторную длинную рубаху и штаны из грубой толстой ткани, похожей на мешковину, рубищем. Колодник сидел на соломе, привалившись к бревенчатой стенке. Грязные босые ноги так комично торчали из деревянных оков, что Эрик едва сдержал улыбку.

– Вылазь, нашелец, – скомандовал сверху Данила.

– Ну, прощевай покедова, Ерик, – бодро напутствовал его неунывающий Козьма. – Авось и свидимся ищо.

Кивнув колоднику, он буркнул на прощание: «Все возможно…» и стал карабкаться по шаткой лестнице. Наверху его встретил дородный дядька, облик которого, пожалуй что, кого угодно заставил бы усомниться в собственной адекватности. Дядька сильно смахивал на Илью Муромца из знаменитой васнецовской троицы русских витязей в «Третьяковке».

Как будто с него и писали. Та же брутальная физиономия мужика зрелого возраста в сочетании с сурово-сосредоточенным взглядом и окладистой бородищей. Та же богатырская стать: при не шибко высоком росте широченные покатые плечи, могучие ручищи и бочкообразная грудь, плавно переходящая в объемистый живот. Та же и экипировка: на голове остроконечный шлем, тело покрыто кольчугой, доходящей до колен, на поясе болтаются ножны с длинным мечом. Словом, всё как полагается.

Не меньший сумбур в мысли Эрика внёс его собственный прикид, на который он только теперь удосужился обратить внимание – раньше как-то не до того было. Мама дорогая, это в какой же психушке меня так приодели? Красно-бело-синий комбез сменила безразмерная рубаха из грубой холстины, надетая прямо на голое тело, и такие же штаны – всё, точь-в-точь как у Козьмы. Правда, в отличие от последнего, какая-никакая обувка у Эрика имелась. На ногах красовалось нечто отдалённо напоминающее… мокасины. Ну, в общем, что-то, состряпанное из лоскута толстой кожи и перетянутое кожаными ремешками.