Лют

– Чарли. Никто его не видел. – Шумно выдыхаю. – Господи.

Джо уже трусит к Джону.

– Чарли потерялся! – кричит она.

Джон хлопает по дверце пикапа и обращается ко мне:

– Садитесь в машину. Ничего, далеко он уйти не мог.

Он смеется, и мне становится чуточку легче – ну, насколько это возможно. В самом деле, остров сам по себе маленький, однако его окружают бурные воды Бристольского залива, а Чарли не назовешь хорошим пловцом, и… даже думать не хочу. Как же это произошло? В отличие от Эммы, Чарли никогда не убегает. Между нами существует постоянная связь, но сегодня что-то ее нарушило.

– Присмотришь за Эммой? – кричу я Джо.

– Конечно! – Она берет Эмму на руки, чтобы та поглядела, как мы отъезжаем. Далеко он уйти не мог, – повторяет Джон Эшфорд, на этот раз скорее для себя.

Оставив наш дом позади, мы движемся по узкой мощеной дороге через небольшую деревушку. Вывернув шею, я прочесываю глазами широкую лужайку за домом в надежде, что Чарли каким-то образом перенесся туда, но вижу лишь чаек: они садятся и взлетают рыхлым облаком.

– Я поспрашиваю, – говорит Джон.

Коротко киваю. Он высовывает голову в окошко и обращается к миссис Тавиш, которая прижимает к груди серебристого йоркширского терьера:

– Чарли не видали?

– Что? – Она опускает взгляд на мостовую, намереваясь перейти на другую сторону.

– Чарли Тредуэя не видали?

Миссис Тавиш, кряхтя, пристраивает песика на одну руку, ладонь другой прикладывает к уху. Джон широко улыбается, машет старушке на прощанье, после оборачивается ко мне:

– Она бы сказала, если б видела.

– Мое окно застилает синим, от неожиданности я шарахаюсь вбок, но это всего лишь Брайан Роуи в форменном полицейском жилете. А, мы притормозили у таможни? Пожалуй, к Брайану стоило обратиться в первую очередь. Что случилось? – Констебль Роуи сгибается пополам, хмуря лоб. Чашку с дымящимся чаем он держит как решающую улику.

– Чарли пропал, – выпаливаю я.

– Далеко не уйдет. – Он фыркает, довольный собственной шуткой.

Я растягиваю губы в вымученной улыбке, хотя мысленно кричу во весь голос. Я давно здесь живу и знаю, что Брайан хохмит в режиме по умолчанию и это вовсе не означает, что он относится к ситуации несерьезно.

– Понял, передам. Рацию задействовать не стоит, но несколько звонков не помешают… – Он промокает лоб. – Пойду прогуляюсь по окрестностям. Хотя, уверен, Нина, вы найдете его раньше. Не переживайте.

До чего они здесь беспечны. Всем известно: на Люте не может стрястись никакой беды, разве что в этот, один-единственный день. Где логика? Но я, как обычно, подыгрываю, благодарно киваю Брайану, и мы уезжаем.

Чарли не неуязвим. Он хрупкий, мягкий по натуре, очень чувствительный. Не в его характере вот так исчезать. Эта мысль все время крутится у меня в голове. Что-то тут неладно. И если Эмма – непослушный чертенок, то Чарли – мой постоянный спутник, не покидающий орбиты. Даже не припомню, где и когда я в последний раз видела его этим утром. Вроде бы на лужайке сразу после завтрака… Что же я за мать?

Голос, который я слышу, кляня себя, в последнее время все больше напоминает голос моей собственной родительницы – шипение из растянутого в улыбке рта, шепот сквозь зубы, не слышный остальным. Какой бы матерью я ни была, я все равно в тысячу раз лучше моей. Она не заслуживает места в моем сознании.

Джон насвистывает старую, смутно знакомую песню.

– Он ведь никак не мог попасть на яхту, которая ушла на Суннан? – спрашиваю я. При одной мысли об этом у меня начинает колотиться сердце.

– Нет, – отвечает Джон. – Даже если бы ему вздумалось отправиться с другими детьми, викарий не пустил бы его на борт. Все знали, что Чарли остается.

Мы не остаемся, через час мы отплываем на лодке механика. Но я понимаю, о чем он.

Миновав последний каменный коттедж, расположенную на отшибе чайную Джо и сельскую лавку, мы съезжаем на грунтовую дорогу и движемся через вересковую пустошь. Справляться о Чарли не у кого, вокруг ни души – одни на Суннане, другие на войне.

Боже, тут вообще хоть кто-нибудь остался? Я обвожу взглядом горизонт, и остров сильнее чем когда-либо кажется мне необитаемым, словно нас высадили на него в наказание. Большую часть времени мне нравится это чувство – ощущение, что ты сбежал от хаоса и жестокости огромного мира, но сегодня у меня стынет кровь в жилах, как будто я отдалась на волю глубоководного течения.

Разум невольно составляет список всевозможных опасностей – куда ни посмотри, они повсюду. Скалы в восточной части острова, грозящие осыпью. Каменистое побережье на юге, где гнездятся тупики и где во время отлива можно по самые лодыжки увязнуть в песке, так что без посторонней помощи не выберешься. Проще всего вообразить утопление. Я столько лет представляла, как выглядела моя сестра, когда ее тело подняли из бассейна, что мозг с готовностью преподносит картинку. Отгоняю ее прочь и думаю о северной оконечности острова, сотовой вышке и кургане. Там не то чтобы опасно, просто жутковато.

Когда я только перебралась на Лют, вокруг кургана кипела жизнь, толпы археологов и жизнерадостных студентов вели раскопки, составляли каталоги, публиковали статьи, но с началом войны все они уехали, и теперь, если не считать пасущихся на склонах коз, одичавших и расплодившихся сверх меры, курган опять выглядит как древний могильник, каким был всегда, безмолвный и наполовину разрытый. Сейчас он напоминает зияющую рану. Он осквернен. Сильное слово, но очень подходящее.

Несколько лет назад в одну из утренних прогулок я отправилась туда, но у подножия кургана мне стало не по себе, я ушла и с тех пор в этом уголке острова не бывала. Всей душой надеюсь, что Чарли не вздумалось залезть на курган.

Щурясь, я смотрю поверх головы Джона и замечаю троих ярко одетых людей, которые шагают в сторону берега и, к моей вящей радости, выглядят совершенно обычно.

– Туристы? – Указываю пальцем. Джон озадаченно хлопает глазами.

– А, да, приехали на отдых. Скандинавы.

Из какой страны, не знаю.

Откуда – это важно. Финляндия капитулировала перед русско-американской армией спустя месяц после начала войны, став первой крупной костяшкой домино, чье падение потянуло за собой остальные.

– Может, узнаем у них…

– Да, давайте спросим, – соглашается Джон и жмет на клаксон.

От неожиданности туристы смешно подпрыгивают, словно три неоновые марионетки. Джон прыскает. Даже я изображаю подобие улыбки, хотя в основном из-за Джона. Джон Эшфорд любит свой игрушечный грузовик. Любит жизнь, которую ведет, свою работу смотрителем острова, приглядывающим за растениями, животными, памятниками старины и всем прочим, что находится в ведении Национального фонда. «Все лучше, чем сидеть на пенсии», – часто повторяет он, и я ему верю. Даже не будь войны, которая опустошает природные заповедники и уничтожает исторические ценности по всему миру, для такого человека, как он, Лют все равно оставался бы прекраснейшим местом на земле.

Отдыхающие неторопливо приближаются к нам, а до меня с запозданием доходит, что, вообще-то, их тут быть не должно. Не то чтобы туристы никогда не забредали сюда, просто Джо говорила, что за неделю до Дня «Д» мы прекращаем сдавать жилье и выписывать разрешения на туристические стоянки. Это время исключительно для местных. Возможно, именно поэтому к нам приближается только один член группы, высокий мужчина, тогда как его товарищ уходит, а женщина в брюках карго останавливается чуть поодаль и увлеченно разглядывает кустик вереска.

– У незнакомца волосы оттенка «холодный блонд» и белоснежные зубы. Еще до того, как он открывает рот, я принимаюсь гадать, откуда он. Отличная погодка! – В подтверждение своих слов блондин смотрит на небо.

Переигрывает. Так и есть, они расположились тут без разрешения. Джон не станет сдавать их полиции за самовольно разбитый лагерь, не такой он человек. И действительно, Джон лишь улыбается.

– Леди Тредуэй разыскивает сынишку. Никто из вас не видел поблизости семилетнего сорванца?

– Шестилетнего, – поправляю я, и сердце опять начинает частить. – Простите, ему шесть. Темноволосый, как я, ростом примерно три фута и… гм, три с половиной фута, может, чуть больше.

– А в метрах? – с ехидцей интересуется блондин, заметив мой акцент. Проверяет.

Я растерянно умолкаю. До сих пор не разбираюсь в метрической системе. Тест на британку провален.

Турист со смехом машет рукой.

– Ладно-ладно, мы его видели.

В груди у меня екает. Он оборачивается, показывает:

– Мальчик пошел вон по той тропинке. – Носком пинает камушек в соответствующем направлении. – Прямиком в лес. Там небольшой такой лесок.

Да, роща. – Я отчаянно напрягаю зрение, как будто, прищурившись посильнее, смогу пробурить взглядом поросший клочковатым кустарником холм, пробраться между толстыми дубами и вызволить Чарли, целого и невредимого.

Господи, опять этот дикий страх. Он всегда со мной; малейший повод, и ужас захлестывает меня с головой. С того дня, как Чарли появился на свет, я обзавелась полным набором страхов – мало ли что случится, – а с рождением второго ребенка их стало вчетверо больше.

– Ясно. – Джон хлопает ладонью по дверце пикапа, и блондин вежливо отступает назад. – А вы, ребята… – Улыбка скандинава делается немного напряженной. – В общем, берегите себя.

Джон кивком прощается, мы уезжаем. Оглянувшись, я вижу, что смутное замешательство на лице блондина рассеивается. Женщина машет нам вслед. И хотя в ее жесте мне чудится насмешка, я тоже ей машу. В данном случае приходится. Во-первых, титул обязывает, а вовторых, каждый встречный может оказаться репортером. Британская пресса плюется ядом даже в военное время.

И все-таки странно видеть здесь эту компанию. В нынешнем году туристов у нас почти не было, а то, что они задержались на острове сейчас, на этой неделе, а не какой-нибудь другой, и вовсе подозрительно. Как только я вновь нахожу взглядом деревья, к облегчению от полученной зацепки примешивается жгучая злость:

– С чего вдруг он убежал? Да еще сюда, в рощу?

– Эта область представляет значительный культурный интерес. – В глазах Джона поблескивает лукавый огонек.

– Не для шестилетки. И на Чарли это непохоже.

– Согласен, непохоже, – понизив голос, произносит Джон, когда мы подъезжаем к опушке и останавливаемся перед полосой из расколотых бревен и щепок, обозначающей границу здешней парковки.

Молча вылезаем из машины и бок о бок входим в рощу. Дубы тесно обступают нас со всех сторон. От внезапной темноты перехватывает дух, я, по обыкновению, чувствую, будто что-то изменилось, будто здесь другой воздух, другой, более древний кислород. Не помню, испытывала ли я подобное ощущение до того, как узнала, что это за место, услышала Иэна Пайка, который пересказывал старинные легенды за барной стойкой в «Голове датчанина». О призраках, что в сочельник покидают рощу и устраивают праздник. О вековых дубах, творениях кельтских богов, что по сию пору все видят и слышат, ожидая возвращения своих садовников. О камне. О смертях – сотнях, тысячах, бессчетном количестве человеческих жертв. Возможно, дрожь охватывала меня здесь всегда, возможно, нет, но теперь мое восприятие обострилось.

Рощу, единственное на Люте скопление дикорастущих деревьев, из-за невеликих размеров и лесом-то не назовешь, однако, оказавшись внутри, чувствуешь себя как в настоящем лесу. Когда в пышных зеленых кронах над нашими головами скользит ветер, я поплотнее запахиваю парусиновую куртку. Я могу пройти по этой тропе даже с закрытыми глазами. По запаху могу определить время года – я чую этот терпкий запах набирающих силу древесных соков, тягучую живость лета. Тропинка сужается, я пропускаю Джона вперед, а сама украдкой оглядываюсь на склоненную ветвь дуба, под которой сидела всего несколько часов назад. Шепот дубов становится громче, отчетливее, словно они хотят наябедничать, чем я тут занимаюсь. Джон бы этого не одобрил. А потом сквозь назойливый шелест я различаю голоса, и пульс начинает стучать в горле. Джон радостно кивает и направляется на звук.

– Ну, что я вам говорил? Юный историк.

Нашел то самое место, которое представляет… – Порыв ветра уносит его слова.

Сперва я вижу спину Чарли, его свитер в широкую красную и синюю полоску. Мой малыш сидит в куче листьев и чешет затылок. Его волосы уже потемнели и стали каштановыми, но в лучах солнца, проникающего сквозь тенистый лесной полог, они снова кажутся светлыми, как в младенчестве. Он смотрит перед собой и с кем-то разговаривает, но там никого нет. Чарли беседует с пустотой.

– Чарли! – Я ускоряю шаг.

Только теперь я замечаю рядом с ним какого-то человека, и с моих губ слетает неслышный полувздох-полувсхлип. А я что себе вообразила – привидение? Мужчина похлопывает Чарли по плечу, затем поворачивается ко мне. Я уже готова кричать «спасибо», но в этот момент понимаю, что передо мной Мэтью Клер. Несмотря на холодную погоду, он без куртки, видавшие виды штаны заправлены в сапоги, заляпанные грязью, обветренное лицо обрамляет щетина. В серых глазах светится доброта, печаль, обида… как знать. Просто человек, усталый мужчина среднего возраста, но здесь и сейчас есть в нем что-то причудливое. Он как будто находится в своих владениях. Король леса.

Леди Тредуэй. – Приветствие возвращает меня к реальности. Мэтью, как обычно, цедит слова, точно произносить их ему невыносимо трудно. Мать его, мог бы обратиться ко мне просто по имени – миллион раз же просила! Когда я бросаюсь к сыну, Мэтью на меня даже не смотрит, но мне плевать. Мир превращается в узкий туннель, пока наконец сын не оказывается в моих объятьях. Я целую его в макушку и шепотом кричу ему на ухо:

– Что ты тут делаешь? О чем ты только думал! Господи, как же ты меня напугал, маленький мой!

Я отстраняюсь, чтобы разглядеть его как следует, он ошеломленно моргает, словно очнулся ото сна.

– Почему ты испугалась? – спрашивает он. Выражение его лица мне совсем не нравится. С нервным смехом восклицаю:

– Я не знала, где ты!

– Я хотел увидеть камень. Я тебе говорил.

– Что-что ты хотел увидеть?

– Мне приснился сон про камень, и я захотел на него посмотреть. Сегодня.

– Ты… – В изумлении я качаю головой.

– Жертвенный камень, – подсказывает Мэтью.

Ему всего сорок два, как и Хью, однако он почему-то выглядит невероятно старым, и в эту минуту – особенно. Несмотря на все уважение к островным традициям, Хью – человек современный. Он смотрит телевизор, интересуется биржевыми индексами, а во время трансляций футбольных матчей обменивается текстовыми сообщениями с друзьями. Едва ли Мэтью Клер делает что-то подобное. Порой, когда Иэн Пайк рассказывает о вторжениях римлян, саксов или норманнов на Лют, я представляю Мэтью Клера среди зевак, собравшихся на берегу. Его даже переодевать особо не надо.

Оборачиваюсь и вижу, что он сосредоточенно разглядывает покрытый мхом длинный плоский камень на краю опушки; маленькая позеленевшая табличка указывает место, обозначенное на туристической карте острова.

– Когда я пришел в рощу вслед за ним, он стоял, прижав ладони к камню, – сообщает Мэтью.

– Пришли вслед за ним? – Я не собиралась никого обвинять, просто в голосе звенит напряжение. Я вся напряжена.

От моих слов Мэтью коробит, он вновь быстро отводит взгляд в сторону. Джон неловко мнется на тропинке чуть позади. Выдавливаю улыбку:

– Нет-нет, слава богу, что вы так поступили, но…

– Ребенок брел по дороге совсем один. И явно нуждался в помощи. – Теперь уже в его голосе слышится укоризна. Что ж, понятно.

Я выпрямляюсь, стряхиваю с себя пыль.

То есть вы пришли и… Почему не увели Чарли отсюда? Мэтью почесывает щетину на подбородке.

– Говорю же, он стоял перед жертвенным камнем. А я оказался здесь буквально минуту, максимум две минуты назад.

Я в замешательстве моргаю. Как такое возможно? По моим ощущениям, я полдня пробегала в поисках Чарли, хотя, конечно, добираясь сюда пешком, Мэтью затратил больше времени. И все равно как-то все искривлено, будто время движется сразу и слишком быстро, и слишком медленно.

– Когда мы уже пойдем домой? – звонко спрашивает Чарли со своего места, и я, слава богу, осознаю, что нахожусь в настоящем. – Я хочу апельсинового сока.

Джон раскатисто хохочет.

– Вот вам пожалуйста: сперва он хотел увидеть камень, теперь хочет сока. Тайна раскрыта.

Набираю побольше воздуха – заставляю себя не повышать голос.

– Чарли, нельзя просто так уходить неизвестно куда. – Тянусь к нему, чтобы помочь подняться. Он обхватывает меня за пояс худенькими ручонками, прижимается всем телом, и мой гнев бесследно рассеивается. – И домой мы не пойдем – папа нанял для нас лодку.

Чарли вскидывает голову.

– Зачем нам лодка?

– Спокойно, спокойно, ему всего шесть. Чарли, ты же помнишь, мы отправляемся на каникулы, и сейчас мы всех задерживаем, поэтому…

– Я могу вас отвезти, – предлагает Джон, бросив взгляд на часы.

– Мы поедем на пикапе? – мгновенно оживляется Чарли. Он снова стал самим собой, глазенки горят.

Я оборачиваюсь к Мэтью, чтобы коротко и вежливо поблагодарить за заботу о Чарли, однако того уже нет, он удаляется из рощи другой, северной тропинкой. Провожая его глазами, я замечаю, как он на ходу погладил ствол дуба, точно поприветствовал друга. И только когда он полностью скрывается из виду, я позволяю себе выдохнуть.

В пикапе Чарли брыкается, не желая сидеть у меня на коленях, поэтому мы вдвоем втискиваемся на пассажирское место и старательно улыбаемся всякий раз, когда Джон притормаживает, чтобы поздороваться с жителями острова, которых встречаем по пути. Кажется, что мы уже в отпуске, едем к солнышку, оставив все плохое позади. С каждой новой кочкой мои плечи все больше расслабляются.

Чарли поворачивается ко мне, прижимается щекой к щеке.

– А дома можно выпить апельсинового сока? Ох, батюшки. Чарли, я же объяснила, мы не едем домой. Наши чемоданы уже на пристани. Мы сразу отплываем на…

– А вот и нет.

Я склоняюсь над ним, всматриваюсь в глаза. Сонное выражение в них сменилось железной уверенностью. Неужели и он заразился главным местным суеверием? Очевидно, кто-то забил ему голову этими глупостями. Наверняка Мэтью или деревенские ребята.

– С чего ты взял?

– Просто я знаю, что мы никуда не поедем. – Чарли пожимает плечами, но перспектива остаться не слишком его расстраивает. В отличие от прочих детей, которые сегодня с утра чуть не галопом неслись мимо нашего дома на пристань. И не похоже было, что они торопятся в предвкушении турпохода, нет, они будто от кого-то убегали.

– Глядите-ка, кто это там, – говорит Джон, когда мы выезжаем из деревушки.

На дороге стоит Хью. Он не идет нам навстречу, просто стоит у обочины и ждет, руки в боки. Джо и Эммы не видно. Джон останавливает машину, я протискиваюсь мимо Чарли наружу.

Побудь пока тут, – говорю я ему, по выражению лица Хью чуя неприятности. Даже не по выражению, а по его отсутствию. Лицо мужа – гладкая стена: ни щелочки, ни выступа, ни единого шанса проникнуть за нее.

– Он уплыл, – сообщает Хью, как только я подхожу ближе. – Ну, и где был Чарли? – Вопрос он задает так же равнодушно, как если бы читал надпись на дорожном указателе.

– Он был… – За спиной Хью моторная лодка прочерчивает в море белую полосу, удаляется от Люта, и весьма быстро. – Он был в роще. Как это – уплыл? Что случилось?

– Не хотел задерживаться. Предпочел не рисковать.

– Да час назад был самый высокий прилив! Времени еще уйма! И солнце сядет только через… – Я умолкаю, понимая, что меня никто не слушает. Хью устремляет взор на деревню, в его карих глазах не прочесть ничего. А потом он уходит – сворачивает на вересковую пустошь, в противоположную сторону от дома.

– Хью? Зову его мысленно, не вслух. Пусть хорошенько прогуляется, если он в таком настроении. Чарли дергает дверцу, пытаясь выбраться из машины, однако Хью на него даже не оглядывается и шагает прочь, руки в карманах. Я напрягаю зрение и различаю впереди выстроившиеся в ряд цветные прямоугольники. Хью бросил чертовы чемоданы прямо посреди дороги. Хотите, заброшу ваши вещи домой? – Джон Эшфорд с готовностью ставит ногу на подножку пикапа.

– Нет, – быстро отвечаю я. – Мы сами справимся. Вы и так нам сегодня помогли. Спасибо большое. Не стану вас задерживать.

Он кивает.

– Мне нужно ненадолго заглянуть на северную станцию. Если чемоданы слишком тяжелые, оставьте их тут, буду ехать назад и подхвачу.

– Нет-нет, не беспокойтесь. Вы и так…

– Я вечером в паб собираюсь, – смеется Джон, – награжу себя лишней пинтой пива за доброе дело.

Я изображаю улыбку, он уезжает, а мы с Чарли идем обратно на пристань, и мой сын развлекается тем, что бросает, ловит и роняет подобранные на дороге камушки.

– Так. – Уперев руки в бока, я обвожу взглядом нелепую гору багажа, который мы намеревались тащить с собой в недельную поездку. Раньше я путешествовала налегке. И где бы ни находилась, всегда была готова сорваться с места. – Ты бери свой чемоданчик, а я возьму вот этот. Потом найдем папу и попросим его забрать остальное. Как тебе такой план?

– Чарли с серьезным видом кивает, подхватывает свою кладь и уходит. Чарли! – окликаю я сына, не сходя с места. – Что ты видел во сне? Почему тебе захотелось посмотреть на камень?

Не оборачиваясь, он пожимает плечами.

На пристани никого. Морские волны вздымаются и опадают. «Гордость Люта» уже добралась до Суннана. На западе в лучах предвечернего солнца золотится малый остров Элдинг – там вообще нет людей, и только пасущиеся овцы белеют на склонах крохотными облачками. За моей спиной одиноко и стойко высится скала Иосифа, пенные волны разбиваются о камень. А здесь, на главном острове архипелага, все спокойно.

Будь я суеверна, как все местные жители, я бы сказала, что Лют притих в ожидании. Но я не местная, поэтому скажу, что вокруг царит тишина и покой. Лют такой же, как обычно.

За два дня

– Я знала, что так и будет. – Джо скользящим движением отправляет мне через стол горячую кружку; из всей пестрой коллекции она выбрала мою любимую – тонкую, изящную, с изображением валлийского дракона, обвивающего донышко.

Я провожу пальцем по острому ободку.

– Ты у нас теперь ясновидящая?

– К моему глубочайшему прискорбию, нет. – Джо с улыбкой смотрит на деревенскую улочку за окном чайной, но ее мысленный взор устремлен куда-то вдаль. – Просто здесь всегда так. Слава богу, Хью в прошлый раз уехал. Во второй раз повезти не могло.

Он все еще рассчитывает, что мы выберемся с острова. На лице Джо написано удивление – впервые за утро.

– Сюда ни одна лодка в ближайшее время не подойдет.

– Да это понятно. – Пригубливаю чай. Слишком горячо. Опускаю кружку на стол. – Он сейчас вызванивает старых школьных друзей. Жена Гарри Энстона – член парламента, и Хью надеется, что она сможет прислать за нами вертолет – по официальному ходатайству или как-то еще. Раз уж наш мы передали в пользование ВВС.

– Ему видней, – вполголоса произносит Джо, подперев подбородок рукой.

– Стыдно, конечно, обращаться с такой просьбой. Война же кругом.

Я выглядываю в окошко – будто в подтверждение моих слов, на запад с ревом пролетают три истребителя. Мы напряженно прислушиваемся. Узнав по звуку «своих», выдыхаем и откидываемся на спинки скрипучих деревянных стульев. Надеюсь, это патрульный, а не боевой вылет. Режим тишины длится уже больше недели. Если прекращение огня приведет к переговорам, дело может закончиться мирным соглашением, но все крайне неопределенно и шатко. Четырехлетний глобальный конфликт пресса окрестила Водной войной, а не Третьей мировой, как будто это название припасают для следующего, более страшного противостояния. Хорошо бы перед этим был перерыв подольше. Чтобы все вернулись домой и успели забыть о войне.

Острым кончиком ногтя царапаю нарисованного дракона – угасшее было раздражение вспыхивает вновь.

– Все эти попытки – напрасная трата времени. Если вертолеты на острове запретили еще в начале войны, то сейчас и подавно не разрешат их использовать. Даже несмотря на перемирие. Даже если ты ездишь на охоту вместе с депутатом парламента. – Я перехожу на густой бас, передразнивая Хью. Джо делает вид, будто не замечает.

Она, как и я, презирает снобизм, клановость и убежденность в собственном превосходстве, характерные для высших слоев Британии. Классовая принадлежность здесь проявляется очень тонко, ею никогда не тычут в лицо, но порой именно эта неуловимость бесит меня больше всего – ощущение, будто они считают свою элитарность настолько само собой разумеющейся, что подчеркивать ее нет нужды. «Старые деньги» острова легко узнать по древней обшарпанной мебели, заляпанным грязью сапогам, неимоверному количеству домашних питомцев. По коротким взглядам, которыми эти люди обмениваются между собой. По тому, с кем они общаются и кого словно не видят.