Нежить и Егор Берендеевич

Инна Фидянина

Нежить и Егор Берендеевич

Игоша и Егорка

А началась эта история с дождичка проливного, с осеннего такого дождя, дюже противного. Он кап-кап-кап-кап-кап по крыше, ну и потекла, то бишь, наша крыша. Полез муж ее починять. Мужик починяет, и я вслед за ним лезу: где дощечку тесовую подержать, а где и топорик. И Егорке чего-то дома не сиделось, выскочило дитятко на улицу в легкой рубашонке и тоже наверх карабкается. Я его ногой тихонько отпихиваю, отпихиваю, мол, беги до хаты, пострел! А он ни в какую, прет себе на крышу и прёт. В общем, заболел Егорушка, простудился, слег, во бред лихой ударился, а о чём бредило дитятко, с его слов вам сейчас и рассказываю.

Лежит Егорушка на печке, кашляет и то ли спит, а то ли дремлет. А как открыл он свои ясны глазоньки, глядь, стоит пред ним не то глист большой, не то змей малый: ростом с младенца и ни рук, ни ног, ни головы – головастик, как есть головастик! Лишь рот большой, зубастый и глаза печальные. Склонилась эта тварь над моим сыночком и просит:

– Дай есть, дай пить, Игоша жрать хочет! Дай есть, дай пить, Игоша жрать хочет!

Потянулся Егорка рукой к столу за картошкой и сам своей руке диву даётся: растёт его рука, растёт и достаёт прямо до стола, берет картошку и кладёт её в рот головастику. А головастик не унимается:

– Дай есть, дай пить, Игоша жрать хочет! Дай есть, дай пить, Игоша жрать хочет!

Потянулась рука Егорки во второй раз к столу, берёт кувшин квасу, подносит его к головастику и вливает ему весь квас прямо в пасть. Отрыгнуло чудище и говорит:

– Накормил, напоил Игошу, а теперь я к тебе жить пойду! Накормил, напоил Игошу, а теперь я к тебе жить пойду! – и прыгает Егору прямо в рот, да на душу усаживается.

Вот с той поры и потеряли мы сыночка, начал злой Игоша жить да Егоркиным телом пользоваться. По полу прыгает, кричит:

– Дай есть, дай пить, Игоша жрать хочет! Дай есть, дай пить, Игоша жрать хочет!

А как сожрёт весь хлеб да кашу, так в курятник бежит курей давить. Грешным делом, отец его веревкой к столбу привязал, как козлёнка. Но это уже летом было. А зимой он всю кровь из нас выпил! Что мы только ни делали: и к знахарке его водили, и к ведьме старой, и к колдуну лютому. Ничего одержимого не брало: ни отвороты, ни ворожба, ни зелье могучее! Всё орёт и орёт себе:

– Дай есть, дай пить, Игоша жрать хочет! Дай есть, дай пить, Игоша жрать хочет! – да баб за титьки хватает, молоко испить норовит.

Вовсе сладу на беса не стало! Посидел он, значит, всё лето на привязи, посидел… Осень проливными дождями вдарила. Снова надо было Игошу в дом заводить иль сарай отдельный для него ставить. Да поздно уж было, морозец вдарил. Плюнул отец, в лес Игошу поволок. Завёл в чащу глубокую, привязал к дереву крепкому и оставил лесным зверям на съедение. Я об том и не знала, до соседей ходила, а иначе б костьми легла, но родную кровинушку никуда б со двора не пустила!

Эх, привязал батька нашего Игошу-Егорушку к дубу высокому и домой пошёл. А Игоша плакал, плакал: то есть просил, то пить. Да душе Егоркиной байки чудные рассказывал о том, как был он когда-то Игорёшей, ходил по земле ножками топ-топ-топ-топ, ручками удалыми хлоп-хлоп-хлоп, а потом взял и помер, а тело его басурманин в канаву выкинул. Долго кости Игорёшины гнили, долго ныли-болели, а потом он стал червем Игошей без рук, без ног, лишь голова и хвост. Вот так-то!

Но время колесом большим катилось, я дома с горя убивалась, всё рвалась сына любимого искать. А муж одно твердил:

– Убил я его и закопал, а где – не скажу.

Тем временем, пришёл к дубу Егоркиному волк и говорит:

– Жрать хочу, есть хочу, но Игошу не хочу!

Развернулся серый волк и убежал. Пришёл до Игоши медведь:

– Жрать хочу, есть хочу, но Игошу не хочу!

Развернулся бурый мишка и ушёл. Прилетел и сел на ветку ястреб стервятник:

– Жрать хочу, есть хочу, но Игошу не хочу!

Взмахнула птица крыльями и улетела восвояси. Прибежала до Игоши лисичка, села рядышком и давай свою мордочку вылизывать, умылась и говорит:

– Помогу твоему горю, Егорушка, но и ты мне сумей помочь: утащил моих лисят дед Архип к себе в дом на потеху внукам-выродкам! Верни моих дитяток взад, а я тебе верну твое тело.

Не дослушал Игоша хитрую лисоньку до конца, рванулся в бой лисят спасать! А как же, младенцы ведь! Он и сам был когда-то младенцем не по справедливости убиенным.

Перегрызла лисичка верёвку отцовскую, и бегом пустился Игоша к дому Архипову! Залетает глаза выпучив в сарай, будто чует, где животинка сидит, хватает с сенца трёх лисят (ну как лисят, уж осень поди была, выросли лисята). Хватает он, значит, трёх лис и бегом обратно! Дед Архип и учуять ничего не успел. Принёс Игоша лисят к лисе (как доволок – не знаю, те лисы уж чуть ни больше его самого были) и отпустил их к мамаше. Возрадовалась лиса своим лисятам: она их и обнимала, и целовала по-своему, по-лисьи! А Игоша сидел на сырой земле и тоже радовался их счастью семейному:

– Гы-гы-гы-гы-гы-ы! – смеялся.

Но коварная лиса долго ждать не стала, хвать она обмякшего от радости Игошу за грудки и давай драть-трепать, кусать-надкусывать кожу детскую! Со страху Игоша хотел было окочуриться да передумал: выпрыгнул он из тела мальчонки и вглубь леса убежал, а может ещё куда подальше, нам не ведомо.

Очухался Егорушка и домой побежал. Даже лисицу злую не успел поблагодарить, она с лисятами своими загодя убежала: мало ли чего, человека ведь подрала!

Прибежал домой Егорушка, а с его груди кровь капает. Я в обморок, отец за знахарем. Так сына на ноги и поставили. С той поры живёт в доме Егорка, колядки поёт да про Игошу своего вспоминает. Как помянет он Игошу, так я в обморок, а отец за знахаркой. Так и живём, хлеб жуём:

– Жрать, хотим, есть хотим, ворога не хотим, а что хотим, то и творим!

Баю-бай, Егорушка,

кабы не позорушка,

не люб ты был так жарко!

Точка. Твоя мамка.

Игоша – безрукий, безногий, невидимый дух, дитя кикиморы или умерший младенец, проклятый своими родителями, некрещеный или просто мертворожденный, продолжающий жить и расти там, где он был похоронен, ну или в своем прошлом доме. Если он живет в доме, то озорует. Его боялись, уважали, а за столом отводили особенное место, выделяли отдельную тарелку с пищей и ложку. А если хотели отвадить Игошу со двора, то выкидывали ему из окна шапку или рукавицы.

Полуденница и Егорка

Поплелся как-то раз Егорка с родителями в поле жать пшеницу белояровую. Ну как жать: взрослые работать, а ему по полю бегать – прогонять недобрых полевых Анчуток да прочую нечисть. А вот белой бабе Полуденнице отец с матерью кусок хлеба и кувшин квасу на кромке поля оставили. Бегал Егорка, бегал вокруг надела семейного, шептал слова заветные:

Дух злой, дух немой

уходи домой

с моего поля с моей пашни,

что растет, то наше!

Набегался сын отцовский, притомился. Плюхнулся как бы нечаянно у хлебушка и кувшинчика кваса, оставленных для Полуденницы. Сидел, смотрел малец на еду, смотрел, пить захотел. Отпил глоток кваску:

– Ну не обидится же на меня девка полевая, что ей, жалко что ли? – а где отпил, там и хлебца откусил. Кусал он, кусал да себя утешал. – Ну не обидится же девка полевая!

Так он весь хлеб незаметно для себя и съел. А как съел, так у него и в горле пересохло. Выпил пацан весь квас до самого донышка и довольный отдохнуть прилёг между колосьев золотистых. Злые оводы и те: пожужжали и улетели. Заснул Егорка сладко-сладко.

И тут склонилась над ним прозрачная дева-краса в белом платье, посмотрела, посмотрела, хлебные крошки по ветру развеяла, пустой кувшин перевернула от досады, тронула рукой златые кудри Егорушки и дунула ему в лицо. Проснулся мальчонка, увидал над собой склонившуюся белую бабу и испугался до смерти:

– Ты кто?

– Полуденница! – засмеялась девица.

Глянул Егорка на перевёрнутый кувшин с квасом, испугался пуще прежнего, заплакал:

– Прости меня, тётка божиня! Я нечаянно: есть хотел, пить хотел, не удержался.

Захохотала нежить ещё громче:

– А вот я тебя сейчас с собой заберу! Полуденником сделаю, будешь жить у меня в услужении да батрачить побегушником.

«Батяня, Маманя!» – хотел было кричать Егорка, но онемел.

А Полуденница знай себе хохочет:

– Давай загадки мои отгадывай; отгадаешь, отпущу тебя к папке с мамкой; не отгадаешь, со мной попрёшь в хоромы соломенные. У меня хорошо! Анчутки каши наварят, наешься и за работу: дитяток, по полям шныряющих, пугать.

Выпучил Егорушка глазёнки и закивал головой:

– Давай загадывай! Не дурен я сроду был – так мой тятька говорил.

– Ну что ж, вот те первая загадка: к солнцу тянется, на землю зарится, созреет – на стол ляжет хлебом да кашей.

– Оглянулся сыночек беспомощно, а вокруг наливные пшеничные колосья шуршат, к солнышку тянутся, из земли торчат, вот-вот их скосят батюшка с матушкой.

– Колоски пшеничные! – догадался Егорка.

– Правильно. – расстроилась белая баба. – Но вот тебе другая загадка: растеклось на милю, а не речка, разлилось по долине, а не озеро.

Оглянулся мальчик во второй раз, а вокруг поля, поля: и золотые и зелёные.

– Поле плодородное! – выдохнул Егорушка.

Разозлилась Полуденница, ножкой топнула, пнула еще раз пустой кувшин из-под кваса и говорит:

– Ну держи, дружок, третью загадку: дурачок в ступе летает, помелом погоняет. Кто это?

Обрадовался внучок, любитель бабкиных сказок:

– Не дурачок, а дурочка – баба Яга энто!

– А вот и не угадал, пойдём ко мне жить.

– Погодь, погодь… Да это ж ведьма или ведьмак!

– Опять не угадал, пойдём ко мне жить.

– Дай ещё чуток подумаю! – взмолилась кроха.

– Ну думай, только недолго.

Всю нежить Егор в уме перебрал, остановился на самом злом:

– Кощей Бессмертный!

– Нет, не он. Всё, более шанса тебе не дам, идём жить ко мне да поскорее.

«Ма-а-аманя!» – хотел закричать добрый молодец, но снова онемел. Хотя и дел-то было: во-о-он они, родители, рядом работают – жнут да песни поют.

Схватила Полуденница русскую дитятку и полетела в мир сказочный к полям Полуденным-зноям!

Глядь Егорка, а он вместе с белой девкой в ступе летит, а помело внутри ступы стоит. Нежить над ним, как всегда, потешается:

– Ну угадал, кто тот дурачок в ступе да с помелом?

– Я? Я! Я! Я!!! – сначала удивился, а потом разозлился Егорище, схватил помело и стал им ступу погонять, к родному полю верстаться.

Дюже осерчала Полуденница и давай помело у парубка выхватывать. А Егор хрясь помелом по белой бабе и выкинул её из ступы. Полетела она вниз и седым облаком тумана все поля в округе накрыла. А молодой герой прямо на поле родное опустился. Рассыпалась ступа на щепы малые, превратилось помело в пучок ржаных колосьев. Тут и полдень к концу пришёл.

– Егорка, сынок! – зовут родители его к себе. – Ну где ты там? Айда обедать!

Поскакал маленький мужичишка к своим родным. А маманька с папанькой уже уселись на соломку тёплую, хлеб едят, квас пьют и ему, сыночку ненаглядному, руками машут. А сынку не до обеда (накушался он ужо), плюхнулся рядом, про Полуденницу рассказывает – сам себе не очень то и верит. Батюшка с матушкой и подавно ему не поверили: ну мало ли что мальцу на солнцепёке привидится?

Послушали, послушали взрослы люди дитятко неразумное, квасок допили и на жатву свою пошли. Но вдруг всё вокруг накрыло белым-белым туманом – руки своей не видать. Плюнула семья, до дому пошли. Даже кувшины из-под кваса в тумане искать не стали.

– Попозжа найдём!

Позже и нашли. Но Егору больше нечисть с полей прогонять не разрешали. Отец сам обходил угодья и опасливо кричал:

Дух злой, дух немой

уходи домой

с моего поля с моей пашни,

что растет, то наше!

А мать смотрела вглубь полей напряженно. Чего смотрела? Сама не ведала.

Но в деревне с той поры крестьяне строго следили за тем, чтобы никто не съедал оставленные для Полуденницы гостинцы.

Полуденница, Полудница – дух жаркого полудня, берегиня полей и земли. Эти существа жили каждая в своем поле, рождаясь и умирая вместе с ним, выглядели как молодые девушки в прозрачной белой одежде или как старухи. Полудница наказывала людей, работающих в поле в полдень. Полудницы похищали детей, оставленных в поле без присмотра. Встретив человека, Полудница начинала загадывать ему загадки, а если не получала ответов, то могла защекотать его до смерти, и он тоже становился Полудницей. Чтобы избежать смерти при встрече с нечистью, нужно говорить с ней долго, так как после полудня она теряет свою силу и исчезает. Путник, решивший остановиться на отдых возле поля, должен был оставить часть своего обеда и чашку медовухи для задабривания духа полей.

Лесавки, Листины и Егорка

Ты вот послушай-послушай о том, о чём никогда не слыхивал. Разны духи в нашей Рязанщине живут, ты об них помнишь, всех наперечет знаешь. Но есть и такие, про которых только из моих уст и подивишься. Вот Лесавки, к примеру. Это лесные старики да старушки, на ежат похожи, в прошлогодних листьях сидят, копошатся себе. А то и озоровать да проказить удумают. Или схватятся за руки и скачут, свистят! Гуляют они лишь по осени, а так, почти всё время спят.

У Лесавок есть и свои атаманы: Листин и Листина – старые слепые духи, муж и жена. Они сидят себе в ворохе листьев и приказывают кому и когда шелестеть. О, как по сени легкий шепоток услышишь – то супруги Листины советуются, назначают Лесавкам работу. А ежели шелест, шум да хороводы опавшей листвы увидишь, так то Лесавки с Листинами балуются. Наиграются и с первыми заморозками завалятся спать. Но спать под снегом они не любят, поэтому ищут себе заброшенные дома или лесные заимки, там и остаются до следующего сентября. Но ты не думай, мелка нежить зашедшим охотникам греться не мешает – сопит и сопит себе в уголках да под лавками.

Но жил в нашей деревне некогда отрок Егорка. Нашего деда Егора Берендеевича знаешь? Тот самый и есть. Поспорил он как-то с мальчишками, что самих Листинок словит и детворе на потеху принесёт.

Ты в старом доме, что у колодезного ручья стоит, лазил? Во-во, эту самую избушку и присмотрели себе Листовые духи для ночлежки. Залезли они туда в ноябре, обустроились и захрапели. Спали наши «ёжики-колобки», значит, почти весь год. Но пришёл их срок, вылез дряхлый Листин из печной загнетке и жену растолкал:

– Пора, мать, на дворе похолодало, поди и листочки на деревьях потихоньку желтеть уж начали.

– И взаправду, пора, сон зябок стал. Только я впервой черёд проснулась!

Затеяли коротыши возню: кто из них первым зенки продрал. Вцепились шутейно друг в друга, по полу катаются, свистят, ухают. Тут дверь открывается и летит на Листинок мешок. Егорка сверху прыг и завязал мешок, поднял его, кинул на плечо, понес. А пока нёс, нежить в спину мальца и била, и колотила, и кусала.

Принёс Егорушка мешок к себе во двор, кинул наземь. А как собрал всё село, так мешочек и развязал. Но там лишь ворох сухих листьев и ничего более. Вот смеялись над ним тогда стар и мал. Щелбаны устали считать!

Смешно? Нет? Ну я так и думала. Иди, иди к ребятам во двор, побегай, мал ты ещё про Берендеевы подвиги слушать.

А ты поспи, Егорка,

что на спине – не болька!

А вот на сердце рана

позлее будет дама.

О том как Летавица дитя украла

А вот о чём вам Егор Берендеевич и его баба Добрана Радеевна не расскажут никогда, так это о том, как они своего первого дитятку потеряли. Вот пойди, спроси у них: будут головами мотать, мычать, как коровы и уйдут в хату, непременно хлопнув дверью. Но тебе, так и быть, я эту историю поведаю.

Поженили, значит, младого Егорку на девушке Добране. Хорошая была пара, скажу я вам! Егор – последний из рода колдунов Берендеев. Но это всё брехня: ни отец его, ни он сам никаким волшебством не занимались, хотя… всякое болтают. А Добрана – найдёныш, как есть найдёныш, в приемной семье выросла. Гутарят, что она дочь самой матери Арысь-поле. Но и это всё сплетни. Небось и трындят, лишь бы цену ей побольше набить да замуж хорошо отдать. Ну и ладно, отдали вроде бы хорошо.

Как бы то ни было, но Егор и Добрана зажили дружно. Пришёл день и ребёночка нажили. Но пришёл ещё и другой день…

Вышел как-то тёмной ноченькой Егор Берендеевич на двор, свои дела справил и стоит, на звёзды любуется. А тут звездопад случился. Где уж тут в избу вернёшься! Вот и застрял на дворе. Глядь, а одна звезда прям на него летит. Летит, летит и у самой земли превратилась она в девку невиданной красоты: вся в белом платье до земли, с золотой косой до пояса да в красных сафьяновых сапожках. Встала девка-звездочка у ворот Берендеевской хаты и хозяину подмигивает, песни любовные поёт – добра молодца привораживает. И ведь приворожила проклятая! Пошёл до неё Егор, а она хвать его в объятия. Ох, как она тогда снасильничала над младым да над женатым! Ну нет, этих подробностей я вам никак не могу рассказать, на слух поверьте. Но Егорушка после её ласк еле-еле ноги до дому доволок. А девка платье поправила и знай себе, хохочет. А потом и вовсе исчезла – рассыпалась на мелкие звёздочки – только её и видели!

Вот после этого случая наш мужичишка и перестал по ночам во двор выходить. И жене строго-настрого приказал ночную нужду в горшок справлять. Добрана конечно фыркнула, плечами повела, но мужа ослушаться побоялась.

Дюже разозлилась девка-летяга на своего нового возлюбленного из-за того, что тот к ней по ночам не выходит. И стала она сама в окна к Берендеевым заглядывать. Пару раз Добрану чуть ли ни до смерти напугала! А потом случилось самое страшное: дождалась волшебная баба, когда мужик работать в поле ушёл, забралась в избу через печную трубу, и предстала пред Добраной. Провела нежить белой ручкой над личиком русской бабы, та и упала на пол в глубоком сне. А ведьма подошла к люльке, взяла дитя людское на руки и вместо него положила своё дитя – дюже страшного. Открыла она дверь, вышла на улицу, оторвалась от земли и полетела в небо! В небе рассыпалась, хохоча, на мелкие звёздочки. А куда дитя человеческое делось – неведомо.

Вернулся Егор с поля, видит, жена спит на полу мёртвым сном, а в люльке развалилось чужое дитя и орет дурным голосом. Растолкал муж жену, на люльку показывает и спрашивает: мол, в чём дело? Добрана как увидела безобразие такое в родной люльке, хлоп снова в обморок и лежит. Кинулся Егор своего отпрыска искать, а того нет нигде. Все углы обшарил. И на улице искал, и в селе, и в соседних сёлах, и в поле, и в лесу, да всё зазря! Нема сына. Сгинул первенец, а на его месте лежит-полёживает карапуз: на лицо дурен, не в меру прожорливый – что ему ни дай, всё жрать просит и просит.

Добрана же с ума сходила от горя: сидит, волосы свои дёргает, мычит и ревёт белугою. А как муж домой верстался, так она к нему кидалась, за грудки хватала, трясла, но тот ей ничего не рассказывал, лишь головой мотал, мычал да плакал.

Потянулись слухи тонкой ниткой по дворам. Припёрлись селяне на дитя чудное посмотреть. Но отшатнулись они от люльки – дюже страшный был тот малыш.

Старики сход большущий устроили: решали, решали и решили, что это дитятко дикой бабы Летавицы. И чем этого выродка ни корми, всё одно до людских размеров он не дорастет, а как мал-помалу на ножки встанет, так всех домочадцев сожрёт, да только тогда в настоящего Летавца превратится и улетит.

– А может и не улетит, а пойдёт наших девок одурманивать, совращать! Или парубков. Какого оно полу то, женского или мужеского, не заглядывали? – спросил у Егорушки вед Апанасий.

Берендеевы головами замотали, замычали: не знаем, мол, не рассматривали.

Надумали старики бесовскую дитятку умертвить, а тельце сжечь. Деваться некуда, забрали крестьяне дурное дитятко у Берендеевых и совершили над ним все обряды, какие положено.

Что с того дня началось! Летавица каждую ночь над домом Берендеевым кружила да в окна билась. Молодая семья спать перестала, глаза у обоих дёргаются, а ежели чего сказать друг другу хотят, то не могут – мычат. Народ и эту беду решать собрался на сходе, ведь как ни мычи, а слухи впереди тебя бегут.

– Надобно Егору Берендеевичу Терлич-траву в ладанку повесить и выпустить его ночью на двор к Летавице. А заговор я ему на ушко нашепчу и расскажу что делать надобно при встрече с нечистой, – рассудил ведун Апанасий.

И правильно рассудил – ему виднее, чай сто лет на белом свете живёт. Иль врёт? В общем, рассказал Егору дедушка Апанас все премудрости про нас… Э-э не, поведал он ему о том, что с той с той Летавицей делать, повесил на могучую мужицкую на шею травку Терлич и оставил Берендеевых одних до ночи.

Вот вечером вышел Егор во двор, сел на чурочку и стал ждать невесту свою Летавицу, а жене строго-настрого запретил из хаты выходить. Наступила ночь. Смотрит Егор в небо, ждёт. Вдруг одна звёздочка покачнулась на своём месте и кинулась вниз! А как до земли коснулась, то превратилась она в девку: в белом платье до земли, с золотой косой до пояса, в красных сафьяновых сапожках, а лицо злобой перекошено. Подплывает Летавица к своему суженому-ряженому, руки вперёд тянет – хочет добра молодца задушить. Замычал Егорушка, головою замотал, а в мыслях заговор заветный произнёс: «Ты, звезда падучая, с неба ясного скатившаяся, возьми назад прелестницу! Уходите баба дикая прочь от мужика женатого, возвращайся откуда явилась, без обиды-жалобы, без любви наведенной, свет отдай солнцу красному, месяцу ясному, зарнице вечерней. Да дурман-морок сними с лица белого, с чела ясного, с тела чистого!»

Проговорил в уме слова такие потомок колдунов Берендеев и попёр в наступление на силу тёмную! Завалил он бабу дикую, скрутил ей руки за спиной, стянул с ног сапожки красные сафьяновые и замычал зычным голосом – сигнал селянам подал. Выскочили мужики из засады, хвать сапоги Летавицы и бегом до заранее приготовленного костра! Кинули они красные сапожки в костёр, встали вокруг костра цепью и ждут, когда те сгорят. Вырвалась Летавица из рук Егора и к костру! Но мужики оборону крепко держат, не пускают хозяйку к ее сапогам, слова заветные кричат:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.