Дирк Новицки. Мечта, ставшая реальностью

Таксист не может знать, что Новицки – причина моего визита в Даллас, когда он улыбается и говорит: «Святой Дирк – спаситель далласского баскетбола». Движение по шоссе от аэропорта Даллас/Форт-Уэрт до центра города вялотекущее, лучи солнца падают прямиком на асфальт, в такси гудит кондиционер. Хейл сигналит, ругается и протягивает мне лакрицу. Он спрашивает, почему я приехал в Даллас. «Чтобы встретиться с Дирком Новицки, – отвечаю я и киваю в сторону приборной панели, в сторону сине-белых четок, – ведь сейчас плей-офф». Хейл поворачивается ко мне, продолжая вести машину на полной скорости, и ошеломленно смотрит на меня.

«Ты познакомишься с Дирком? Да ты, черт побери, шутишь?»

Мы мчимся к Далласу, и Хейл с энтузиазмом отвечает на все мои вопросы. Он покидает переполненное шоссе и теперь едет окольными путями к стадиону «Американ Эйрлайнс-центр». Такси передвигается через жилые районы, промышленные пустоши, где-то возле сухого русла реки виднеются кактусы, справа и слева от улицы стоят точки быстрого питания, на голых линиях электропередач сидят птицы, похожие на стервятников. Стоянки, многоэтажки, снова стоянки. Американские флаги развеваются на ветру. На первый взгляд Даллас не кажется мне красивым городом.

Хейл знал о Дирке все. Мы проходимся по самым важным моментам в его карьере: он рассказывает об Индианаполисе 2002 года, бронзовом призере Германии, и о присвоении Новицки звания самого ценного игрока турнира. В то время Хейл жил в пригороде Индианаполиса и имел возможность ездить на игры. Вход был почти бесплатный, и тогда он впервые заметил Дирка Новицки. Хейл любит Германию, его брат когда-то жил в Дюссельдорфе. «Вы знаете Дюссельдорф?» – спрашивает он.

Я рассказываю о финале чемпионата Европы 2005 года и о том, как на Белградской Арене незадолго до конца проигранного финала против греков публика, когда вместо Новицки выпустили замену, встала и в течение нескольких минут продолжала аплодировать ему. А также о том, что было с Дирком после проигранного чемпионата в 2006 году: как он исчез в служебной зоне, руки над головой, как будто его только что ударили в живот, как будто он боролся за воздух.

«Вот мы и приехали», – говорит Хейл и паркуется на Виктори Лэйн. Он уверен, что команда Дирка сегодня победит.

Он твердо рассчитывает на него, он смеется, его смех полон веры. «Добро пожаловать в храм Новицки».

Я плачу, Хейл открывает дверь, я стою перед входом. Огромный баннер простирается над боковым порталом, на котором изображен выкрикивающий что-то Дирк, и под ним боевой клич плей-офф «Маверикс»: Даллас в игре. Я знаю эту арену по бесчисленным трансляциям, этот красный кирпич, я видел его сотни раз, снаружи, изнутри, сейчас у меня ощущение, что я вхожу на съемочную площадку. Я понимаю, что я летел в Даллас не просто чтобы взять интервью, – я здесь, потому что хочу стать свидетелем уникального момента. Сегодня тот день, когда Новицки приведет «Маверикс» к победе. Таково мое убеждение. Хейл ставит мой чемодан на тротуар и протягивает мне свой номер телефона. «Друг Дирка – мой друг, – говорит он. – Звони мне».

Я опаздываю, игра начинается через несколько минут. Перелет дает о себе знать, я спешу через служебные коридоры, а когда я вхожу в зал «Американ Эйрлайнс-центр» через вход, расположенный по диагонали напротив скамейки «Маверикс», меня охватывает невероятное волнение: Дирк, снова и снова Дирк, все вокруг синее и белое и под номером 41. Я не ожидал такой интенсивности, в воздухе пахнет попкорном и жидким маслом, надеждой и уверенностью в победе. Я слышу гимн, вижу фейерверк и как зал взрывается, когда команда выходит на поле – но уже в первой четверти игра выпускает воздух из этой идеальной постановки.

У «Даллас Маверикс» дела идут не очень, даже с Новицки. Я слишком уставший, чтобы понять сложную тактическую структуру столкновения, но я вижу, что «Маверикс» отступают. Новицки заменяют. Вторую половину я провожу, перебегая от телевизора в нише служебного помещения к ложе для прессы на шестом этаже высоко под крышей зала. Глядя на экран, становится очевидно, что победа недосягаема. «Маверикс» не находят подхода к игре, у них не получается взять ее под свой контроль. Американские журналисты вокруг меня неистово печатают, я отмечаю у себя в блокноте счет и ругань смотрителя, но потом все кончено, 79:95. Сегодня героический момент не состоялся.

После игры я сижу в комнате для прессы и жду Новицки, который традиционно появляется перед журналистами после каждой важной игры. Это обязанность лучшего игрока. Я пролистываю свои записи, вопросы к нему: о любимых ритуалах, о скучных моментах в жизни профессионального спортсмена, о том, какое значение для его известности имеет цвет кожи, о важности гонки в спорте. О том, мучил ли его когда-либо денежный финансовый вопрос (например, о том, что делать с почти что 20 миллионами долларов в год). О том, как он сохраняет такую невероятно высокую концентрацию в работе на протяжении многих лет. Приносит ли баскетбол ему все еще удовольствие. Сочувствовал ли он другим знаменитостям (понимал ли их страдания). Сколько лет ему было, когда первый папарацци появился у его двери. Что он чувствует, когда журналы печатают фотографии арестов его бывшей девушки или когда все газеты сообщают о налоговых проблемах его тренера. Считает ли он себя таким приземленным, как все говорят. Использует ли он вообще это слово – «приземленный». Как часто он проклинает все это. Что больше всего причиняет ему боль. Кому он может доверять. Что было настоящим, а что нет…

Через несколько минут заходит Сара Мелтон, пресс-секретарь «Даллас Маверикс», и объявляет, что сегодня интервью не будет, не после такого тяжелого поражения. Пресс-конференции должно хватить. Но у меня будет двадцать пять, может быть, тридцать секунд после пресс-конференции, чтобы представиться.

«Дирк хочет знать, кто за него болеет», – говорит она.

Новицки входит в комнату, встает на подиум и отвечает на все вопросы с натянутой вежливостью. Через пять минут Мелтон прерывает это сухое выступление. Когда Новицки в отчаянии покидает пресс-центр, я бегу за ним и в коридоре задаю ему – не представляясь – вопрос, который слишком глуп, чтобы написать его здесь. Новицки растерянно смотрит на меня, но тут же снова берет себя в руки и подписывает баскетбольный мяч для маленького мальчика. «Доброй ночи, приятель», – говорит он. И исчезает.

* * *

Остается два дня до самой важной игры, я брожу по Далласу, но с Новицки так и не встречаюсь. Неясно, когда у него будет для меня время. Сработает ли это вообще. «Маверикс» – предыдущие чемпионы, ожидания высоки, а шумиха в прессе огромная. Они на три очка позади, ситуация сложная. Я должен действовать, я пролетел 8500 километров и задолжал журналу историю нашей с Новицки встречи. Когда я летел в Даллас, то надеялся, что одно приведет к другому. Но сейчас я уже действую на нервы отделу прессы, мы с ними все время ведем один и тот же разговор. Когда?

Посмотрим.

Я звоню Хейлу, таксисту, и еду с ним по городу, разговариваю с барменшами, библиотекарями, пьяными фанатами. Он показывает мне город. Лав-Филд. Латиноамериканцев из района Оук Клифф. Виллы района Престон Холлоу. Университетский парк. Нефть и бизнес. Мексиканцев и колумбийцев. Отражающие металлический свет окна в центре города. Я собираю истории, я говорю о Дирке вместо того, чтобы говорить с ним. Отовсюду звучит одно и то же: Дирк, Дирк, Дирк, покоритель сердец, Дирк невероятный, Дирк славный, Дирк – один из нас (каждый здесь называет его Дерком – с буквой «е»). Сотрудники службы безопасности на арене здороваются на немецком языке. Иногда люди вдруг начинают петь: We are the Champions! Как Новицки пел с балкона после победы в чемпионате.

Я совершаю пробежку по полю для гольфа вдоль парка Стивенса и реки Тринити, мимо огромной тюрьмы и залоговых контор. Жарко, иногда асфальт просто плавится под ногами. Даллас был создан для водителей автомобилей.

Здесь много феодальных особняков и бедных хибарок, повсюду были дороги и мосты, мосты, мосты, нет только одного: кого-то, кто бы не знал Дирка Новицки, кто бы не мог рассказать свою собственную историю о нем.

Не говоря уже об отсутствии критиков или недоброжелателей Дирка (я найду одного-единственного лишь семь лет спустя, в день его последнего домашнего матча). С того момента, как «Маверикс» выиграли чемпионат, все критики, казалось, замолчали.

Утром второго дня на подъездной дорожке отеля я вступаю в разговор с парковщиком по имени Шейн Шелли. Это долговязый мужчина, который двигается как бывший баскетболист. У Шейна три места работы, трое детей и шестидесятичасовая рабочая неделя. Он диабетик, но уже давно с этим смирился. Он того же роста, что и я, 1,95 метра, но он играл на позиции атакующего защитника в старшей школе Седар Хилл. Сейчас он редко играет. Красная рубашка поло его компании, Метро Паркинг, развевается вокруг его тела, он выглядит уставшим, но моментально приходит в себя. По его словам, ему почти столько же лет, сколько Дирку Новицки: он родился 3 октября 1978 года в Далласе, штат Техас.

На этой неделе у Шейна ранняя смена, я все еще живу по немецкому времени, поэтому мы стоим вместе в сумерках и смотрим на мерцающий горизонт Далласа. Завывают сирены, мы пьем черный кофе из бумажных стаканчиков. Шейн тоже говорит о чемпионстве, потому что все, с кем я говорил, продолжают говорить об этой победе с сияющими глазами. Как будто о своей победе. О своем Дирке. Шелли, однако, описывает отдельные игровые эпизоды так подробно, как если бы он играл сам.

«Я смотрел плей-офф в своей гостиной, – говорит он. – Первую игру “Мавс” проиграли, а когда во второй игре после трехочкового Дуэйна Уэйда счет стал пятнадцать очков в пользу Майами, я пошел к холодильнику». Жена отсутствовала, он сидел один перед телевизором и боялся, что эта финальная игра провалится. «Я был так подавлен, – говорит он, – что поставил на стол перед собой упаковку из шести бутылок». Coors Light, диабетическое пиво. Кто-то должен был что-то сделать. Как только он открыл первую бутылку, «Даллас Маверикс» начали отыгрываться.

«Я выпил, – говорит Шейн, – и “Маверикс” переломили ход игры».

Он проводит воображаемый баскетбольный мяч вокруг своего рабочего стола, совершает обманный маневр, поворачивается, воображаемый реверс в предрассветных сумерках. Он знает, что его история звучит неправдоподобно, но он любит рассказывать ее, потому что это сработало. Потому что его история была правдой. «Мои дочери спали, я пил пиво, и “Маверикс” победили». 95:93. В Майами. Волшебный напиток.

Шейн рассказывает, что следующая неделя прошла отлично. Третий матч был изначально обречен на проигрыш «Маверикс», потому что в этот вечер Шейн был не дома – он должен был смотреть его в баре с друзьями, но во время всех других игр он сидел на диване с шестью бутылками. Последние секунды шестой игры были очень эмоциональными. «На грани слез», – говорит Шейн Шелли и бросает свою пустую кофейную кружку в мусорное ведро, выполнив идеальный бросок с отклонением на одной ноге. «А вот и утро, – говорит он. – Передай привет Дирку».

Во время утренней тренировки Новицки невозможно поймать. Журналистам запрещено смотреть, когда команда готовится. Мы слушаем возгласы, доносящиеся из зала, скрип обуви, грохот мячей, но перед нами черная занавеска. Мы стоим под трибунами и ждем (90 процентов нашей работы – это ожидание: двери кабин открываются, самолеты улетают, игры заканчиваются и пресс-конференции начинаются). К тому моменту, как нам разрешили войти в зал, Дирк Новицки уже исчез. Я наблюдаю за тем, как пресса набрасывается на его товарищей по команде, Джейсона Кидда и Джейсона Терри. На тренера Карлайла. На Винса Картера, запасных игроков Брайана Кардинала и Яна Махинми.

Игроки команды «Оклахома-Сити Тандер» медленно ползут из раздевалки в зал, в сланцах и мятых футболках, их волосы спутанные, лица небритые. Это было явное позерство. Они идут медленно, молодые спортсмены хромают, как пенсионеры. «Мы только что проснулись, но даже в сандалиях мы вас сделаем». Но когда они выходят на поле, то уже полностью готовы к игре. Они концентрируются на своих ритуалах, выполняют броски, хэндшейки и выражения респекта. Тренер Скотт Брукс и его помощники тщательно подготовили свою молодую команду к игре с более зрелыми «Маверикс». Дюрант, Харден и Уэстбрук полны уверенности в себе, время на их стороне. После тренировки они дурачатся, бросают пачки денег с центральной линии, обращаются к журналистам из Оклахомы как к приятелям и игнорируют всех остальных. «Тандер» уверен в своей победе.

«Маверикс», напротив, загнаны в угол – если они завтра проиграют, то вылетят. Джейсон Кидд держится спокойно, но видно, что он напряжен. Это больше, чем серия плей-офф, речь идет о защите чемпионского титула и, не в последнюю очередь, о большой сумме денег. Когда один из членов команды, Джейсон Терри, говорит, то несет полную ерунду, но его тон звучит увереннее, чем в прошлом году. Совсем иная атмосфера. Далласская газета требовала от «Маверикс» еще больше положиться на Дирка. Пока остальные члены команды играют спектакль перед прессой, Новицки продолжает тренироваться в закрытом боковом зале.

Пресс-секретари «Маверикс» не пускают меня, как они не пускают и других журналистов. «Дирк должен сосредоточиться», – они говорят. «Он не болтает, – говорит Томлин. – Он бросает».

Кафедральный собор возможностей

5 мая 2012

Утром перед следующей игрой я прихожу к арене очень рано. У входа нет охраны как обычно, и я толкаю тяжелую металлическую дверь. Она не заперта. Ничего не зазвенело, не сработала сирена. На лестничной клетке нет ни души, даже в служебных помещениях. Под ногами хрустнула пустая упаковка из-под чего-то, пахнет холодным попкорном. Окрашенный бетон сияет, как будто его только что протерли перед грандиозным и решающим матчем. Я пробираюсь через раздвижные трибуны, отодвигаю черный занавес и вхожу в зал.

Внутри арены темно, горит только аварийное освещение. Кондиционер тихо потрескивает, прохладно, почти холодно. Под паркетом находится каток для хоккеистов «Даллас Старз». Я выхожу на край поля и удивляюсь собственному ощущению волнения. В полумраке огромная арена выглядит совсем иначе, чем во время проигранного матча несколько дней назад: шесть пустых уровней до потолка, ряды сидений вплоть до поля. Темные экраны нависают над полем, бесчисленные коробки свисают с потолка зала на тонких цепях и проволочных канатах. Высоко наверху – почетные майки Роландо Блэкмана и Брэда Дэвиса, титулы чемпиона Западной конференции, победы дивизиона и, выше всего, баннер чемпионского титула «Маверикс».

Чемпион мира – 2011

Я один, в полутьме, лишь несколько мест ВИП-ложи на противоположной стороне зала освещены. Я осматриваюсь вокруг, затем осторожно ступаю на паркетный пол, под моими ногами скрипит и потрескивает лакированная древесина. Я медленно иду по полю. Не ходить в уличной обуви. Тихо, но в воздухе витает предощущение мощного звука, напряжения. Сегодня вечером все будет сиять, переливаться и греметь. Я останавливаюсь в среднем круге. Если бы у меня был мяч, я бы бросил его – я бы попал в корзину, я бы исполнил свою давнюю мечту.

Я поднимаюсь по ступеням трибуны, шаг за шагом, все выше и выше. В темноте задних рядов я открываю свой блокнот. Зал «Даллас Маверикс» неподвижно лежит подо мной. Для баскетболистов пустая арена – особенное место. Мы знаем, как ощущаются тренировки, нехватка воздуха, жжение мышц, мы слышим скрип обуви. Звук мяча, проходящего через сетку.

Свисток. Свисток. Свисток.

Пустые залы – это кафедральные соборы возможностей. Мы представляем себе, что может здесь происходить: решающие броски, великие победы, зрители, сидящие там, где теперь виднеются только серые ряды сидений. Я сижу в темноте и погружаюсь в свои воспоминания: все залы, вся боль, все проигранные матчи. Счастье. Я записываю в блокнот, как это могло бы быть, я заглядываю в другую жизнь. Все те мечты. Если бы я был другим игроком, немного выше, быстрее, гибче. Немного умнее, чуть сдержаннее. Свободный в мышлении, более актуальный в данный момент, менее увлеченный обычными повествовательными схемами: какого рода игроком я был, что для меня значил баскетбол и как я играл свои матчи, что было до и после и в моменты между ними. Паркет «Американ Эйрлайнс-центра» мерцал.

Внезапно зажигается свет. Щелк, щелк, щелк. Свет от прожекторов озаряет половину поля холодным синим цветом. Худой парень в униформе «Маверикс» идет, ведя мяч через паркет. Он останавливается перед письменным столом и осторожно поправляет сукно. На стеллаже лежат семь мячей. Парень берет их в руки один за другим, подбрасывает в воздух, крутит, проверяет давление. Лампы медленно нагреваются, свет становится теплее. Я остаюсь там, где был. Хотя мыслями я далеко.

Затем из туннеля появляются еще две фигуры: одна в подвернутых спортивных штанах, другая в джинсах, одна в униформе «Маверикс», другая в клетчатой рубашке. Дирк Новицки и Хольгер Гешвинднер. Тренер снимает куртку и вешает ее на стул во втором ряду, Новицки ставит бутылку с водой на пол на край поля. Он берет мяч, крутит его в руке, но выбирает другой. Затем они начинают.

Почти каждый бросок заканчивается попаданием. Новицки бросает направо и налево, из зоны и с двухочкового расстояния, с трехочкового слева, справа, с нулевого угла, из-за спины и с поворота, он оборачивает мяч вокруг своего тела, между бросками он приседает, он стучит мячом о землю, тук, тук, тук, регулирует свои шаги, тук тадамм, реагирует на невидимых противников, обходит их, как будто мимо него пролетают призраки прошлого. Грот. Крюэль. Духи будущего – Ибака, Коллисон. В перерывах – штрафные броски, снова и снова.

Гешвинднер снова и снова ловит мяч из-под сетки, только время от времени он четко показывает, что Новицки должен делать иначе: как нужно переставлять ноги, как раздвигать пальцы, как двигать корпусом, двигаясь в такт с мячом. С того места, где я сижу, невозможно услышать, о чем они говорят и говорят ли они друг с другом вообще, но их сконцентрированность ощущается и здесь, в темноте. Важный момент. Речь идет о сегодняшней игре, о исходе серии плей-офф, о защите чемпионского титула. Речь идет о прошлом, настоящем и последующих годах. Речь идет о мельчайших деталях, расположении корпуса, углах, положении пальцев. Это решающий момент, на кону стоит все, и никто, кроме меня, этого не видит.

Я сижу в темноте, как невидимка, с блокнотом на коленях и смотрю, как готовятся Дирк Новицки и Хольгер Гешвинднер.

3036 Мокинберд Лэйн

Гешвинднер и Новицки закончили тренировку, я жду несколько минут, затем выхожу из зала, а вскоре звонит телефон, это Гешвинднер. Он говорит, что получил мое сообщение, что около полудня он будет в «Старбакс» недалеко от Южного методистского университета.

«Приходите туда, – говорит он. – Тогда и поговорим».

Около полудня я выхожу из такси Хейла на Мокинберд Лэйн. Место встречи назначено в типичном торговом центре, какие можно найти в любой точке США: парковки, маникюрный салон, пиццерия, магазин мобильных телефонов и снова бесконечные парковки. Столбы прожекторов футбольного стадиона SMU возвышаются невдалеке над крышами, где-то шумит 75-е шоссе. Когда я вхожу в кафе, то сразу же вижу его: пожилой человек среди студентов с учебниками и MacBook. На Гешвинднере та же рубашка, что и в зале сегодня утром. Седые волосы, угловатое лицо, 67 лет, никакого лишнего веса. Перед ним лежат бумаги и документы, рядом стоят две или три кружки из-под кофе. Он сосредоточенно пишет в небольшой тетради: он похож на профессора германистики, Самоделкина, специалиста по древней истории, предсказателя будущего. Гешвинднер замечает меня, коротко кивает и жестом предлагает мне сесть. И спокойно продолжает писать. Я жду, его телефон звонит: «На работе», – говорит он, слушает несколько секунд, кивая, затем вешает трубку. В какой-то момент я от смущения тоже достаю из сумки свой блокнот и записываю первое, что пришло в голову: на бумажных стаканчиках, стоящих между нами, написано «Вилли».

Мы с Хольгером Гешвинднером уже встречались раньше. В своей предыдущей книге о берлинской команде «Альба» я описывал мир профессиональных баскетболистов, ностальгируя по спорту. Митхат Демирель, спортивный директор клуба «Альба», раньше он был напарником Новицки и соседом по комнате в национальной сборной, всегда был умным стратегом. Они с Гешвинднером хорошо ладили, и Демирель почему-то тогда решил, что мы должны познакомиться друг с другом.

Его план тогда не очень сработал. Во время выездной игры берлинцев в Бамберге нас посадили рядом друг с другом, но никакого реального знакомства так и не случилось. В то время Гешвинднер жил в деревне в нескольких километрах от «Бамберга». На нем была ярко окрашенная фетровая шляпа, которая выглядела как-то по-дальневосточному (из Монголии, как он объяснил мне). Он весь вечер проходил в застегнутом пиджаке, казалось, что мыслями он где-то в другом месте. Игра была жалкой, односторонней, скучной, неритмичной – неинтересная баскетбольная игра. Тренеры громко подсказывали все ходы, игроки неохотно и безуспешно их выполняли. Мы с Гешвинднером сидели рядом, но разговаривали мало. Я думал, что он был своего рода шутом, который видел правду и мог ее озвучить. Сначала я пытался что-то комментировать, но Гешвинднер в ответ только что-то недовольно пробормотал себе под нос. Что еще сказать об этой игре? Это была полная противоположность представлению Гешвинднера о баскетболе. После перерыва «Альба» шла позади, 31:51. Прежде чем мы успели опомниться, игра закончилась с катастрофическим счетом 52:103, Гешвинднер встал, чуть не раздавил мне руку, пожимая ее, и ушел.

Если кто-то соприкасался с Дирком Новицки, то уже не мог пройти равнодушно мимо этого человека. Гешвинднер считался его первооткрывателем, его покровителем, даже его создателем (если такое бывает). Но ему, похоже, не нравилось говорить о себе, он предпочитал держаться в тени. То, что мы знали о нем, было мозаикой заголовков и ключевых слов, связанных с его именем, таких как «наставник» и «исследователь», «паук» и «налоговое дело».

Он опередил свое время. Я знал, что когда-то он был игроком, на его счету шестьсот игр Бундеслиги, но в списках рекордсменов спорта всех времен его имя не значилось, потому что систематическое ведение статистических записей началось только в конце 1980-х годов. В лучшие дни Гешвинднера баскетбол в Германии не был достаточно распространен, и только после окончания его карьеры этот вид спорта стал популярным. Только после него появились профессиональные структуры.

Гешвинднер был игроком. Свой последний матч в Бундеслиге он сыграл в 1987 году, но и позже, в пятьдесят, он иногда участвовал в играх Юго-Восточной региональной лиги. Дирк и Гешвинднер встретились в 1993 году на выездной игре команды «Эггольсхайм» в Швайнфурте. Я точно не знал, чем Гешвинднер тогда занимался, что входило в сферу его профессиональных интересов. Управленческий консалтинг, как говорят некоторые, устранение неполадок по требованию компаний. Говорят, он решал проблемы, был человеком действия. После встречи с Дирком он разработал многоэтапный план, как сделать парня таким, каким он стал сегодня. Его методы включали в себя полный пакет, состоящий из математики, психологии, образования, дисциплины и убедительного безрассудства. Гешвинднер не был публичным человеком, его описывали как взбалмошного чудака, как доктора Франкенштейна, как безумного профессора. Мне хотелось спросить его об этом, но он был поглощен своими записями.

В «Старбакс» на Мокинберд Лэйн он, похоже, и не помнит нашу встречу прошлой зимой. По крайней мере, он предпочитает оставить любезности и продолжает писать. Юные бариста выкрикивают одно имя за другим.

«Джесси».

«Лаура».

«Высокий карамельный макиато для Марка!»

«Питер».

Сумасшедший проповедник входит в кафе и громко объявляет о конце света: «Народ, нас ждет погибель!» Гешвинднер сует тетрадь во внутренний карман пиджака, встает и смотрит на меня.

«Кофе?» – спрашивает он.

«С удовольствием», – говорю я.

Когда он возвращается с двумя чашками гранд латте, на стаканчиках снова значится «Вили», на этот раз с одной буквой «л». «Они не могут нормально написать Хольгер, – говорит он, смеясь. Когда он смеется, внезапно выглядит как другой человек. Морщины на его лице больше не свидетельствуют о тревогах. – А фамилию Гешвинднер тем более».

В результате разговора с Хольгером Гешвинднером можно предположить, почему Новицки так долго играет на высшем уровне. Можно предположить, но знать наверняка невозможно. Он кажется неприступным и общительным одновременно, рассказывает какие-то истории, но не личные. Сегодняшний матч плей-офф против «Оклахомы», кажется, не заставляет его нервничать, даже почти не интересует его.