Код Гериона: Осиротевшая Земля

Голос его эхом резонирует от стен; им заполнено все пространство.

– Близится безумная и решающая битва, и когда бы вы ни умерли, последним воспоминанием будет стирание с лица Земли остатков мира, что сам себя довел до гибели… Вы умрете счастливыми людьми и увидитесь со мной в раю… Толпа взволнованно гудит, восклицая: «Веди нас в бой!»

– Многие задаются вопросом, – продолжает Пророк, – хватит ли у нас ресурсов на войну с этими двумя твердынями греха? И я обещаю: у вас будет оружие и снаряжение, которым позавидует любая из существующих армий. Эти дары вы получите… – он выдерживает волнующую паузу, – с самого неба…

Он обращает взгляд на россыпь звезд, мерцающих сквозь распахнутую крышу. Среди них быстро двигается пульсирующая точка – один из оставшихся спутников.

– Божьей волей мне подвластны блуждающие звезды. С них я буду наблюдать за борьбой, когда пробьет ваш час. А сейчас я от всей души благодарю вас за отвагу и преданность, бесстрашные Божии воины, потому что вижу, как неустанно вы приближаете конец Тёмного столетия, побеждая смертью смерть. Проливая кровь за то, чтобы в будущем кровь не лилась никогда…

Аэлиус почтительно опускается на одно колено, склоняя серебристую голову. Вслед за ним на шершавый пол обрушивается и весь зал. Двумя широкими взмахами руки Пророк изображает в воздухе крест. На секунду он повисает в воздухе белым сиянием, словно мужчина рисовал лунным светом.

– Те, кого я в ближайшие дни назову Аэлиусу, смогут поговорить со мной наедине. Напоминаю: помогайте ему во всем, слушайтесь его приказов – и спасетесь от любой напасти, как уже спаслись во время Блэкаута.

Застывшее воинство и не думает подниматься. Оно словно разучилось дышать; слышно только, как могучий ветер бесится снаружи, гоняя волны.

– Благословляю вас на грядущую битву, братья и сёстры; Аэлиус призовет вас в ближайшие дни. Помните: стоны и плач безбожников – лучший дар для вашего старшего брата и лучшая хвала Господу.

Несколько воинов поднимают лица, встречая широкую улыбку Пророка. Но не проходит и двух секунд, как его тело взрывается в воздухе миллиардом пылинок снега. Несколько секунд они с мерцанием кружатся и, наконец, тают. Только тогда Аэлиус и все остальные поднимаются на ноги.

Люди начинают подходить к нему и по очереди прикладываться лбом к его руке – жест, исполненный не столько подобострастия, сколько исключительного доверия и любви. Губы Аэлиуса слегка расходятся в улыбке, но улыбаются только они. Глаза остаются холодными, редкий человек смог бы что-то в них прочитать.

– Учитель! У меня было видение! Позволите рассказать? – горячо шепчет, оказавшись перед ним, мальчишка лет шестнадцати. У него коротко стриженная белобрысая голова и светлые, словно схваченные инеем ресницы.

– Это был не сон, Маркус?

– Нет, учитель, я кое-что видел этими самыми глазами, – говорит юноша полушепотом. – Или мне показалось, что видел. Оно было живое, но не из нашего мира. Словно пришло из старого…

– Утром, как проснешься, приходи. Не задерживай остальных, – мягко говорит Аэлиус и чертит перед лицом парня крест. Взгляд мальчишки не оставляет сомнений: он действительно видел что-то необычное и требующее самого пристального внимания. Апостол ведь и сам учил молодых подмечать любую, самую мелкую странность и немедленно докладывать о ней старшим.

Окончив церемонию и оставшись, наконец, один, высокий мужчина шагает к двери и задвигает засов. Конечно, ему положено быть доступным для Божьего воинства в любое время дня и ночи, но бывают времена, когда остаться наедине с собой жизненно необходимо. Сидеть здесь негде, и Аэлиус, вернувшись к распятию, оседает прямо на каменный пол, словно сила, державшая его на ногах всё это время, внезапно перестала действовать. Он сутулится, складывает на коленях руки и роняет на них седовласую голову, как будто ему на плечи положили тяжелый камень.

Одна из мелких тварей, раскинув прозрачные перепончатые крылья, планирует с потолка к мужчине и опускается к нему на плечо, цепляясь за одежду металлическими коготками. У существа много глаз, как у паука; маленькое туловище сделано из упругого силикона, костей из гибкого металла и многочисленных шарниров, позволяющих проделывать множество сложных движений.

Аэлиус морщится, словно в приступе отвращения, однако даже не пытается стряхнуть робота со своего плеча и вполголоса говорит:

– Слушаю тебя.

– Мойру рассекретили и расстреляли, – говорит ему робот голосом Пророка. Мужчина больно кусает костяшку пальца.

– Её пытали?

– Нет, обкололи препаратами и сняли отпечаток мыслей уцелевшим прибором. Вряд ли она даже понимала, что умрёт. Теперь они вдвое усилят охрану, но долго им все равно не продержаться. Самое время бросить туда рой: против него никакая живая сила не устоит, и электростанция достанется мне почти целой… Представляю, в какой они сейчас панике, если знают, что я могу достать их повсюду, а они меня – нет…

Аэлиус молча качает головой. Смерть, всюду смерть, и ей не видно конца. Из десяти его друзей не стало уже троих, а война по периметру СССР по-прежнему идёт, пушки и снаряды всё ещё производятся, сбивая «птичек» Пророка, электромагнитная граната, похоже, есть в каждой избе. Промышленность хоть и фрагментарно, да уцелела. Большинство АЭС и ГЭС тоже удалось сохранить на плаву, и дожать их Пророку не удавалось до сих пор. В этот сложнейший регион была направлена Мойра – разведчик, миссионер, и диверсант. Но к этому дню она была уже весьма немолода, как и все Апостолы, разбросанные по белу свету.

– Аэлиус…

– Прошу, зови меня настоящим именем…

– Сочувствую твоей потере, Григорий, но сопли развешивать некогда. До конца недели готовься выступать, – говорит ему крылатый робот мягким, вкрадчивым мужским голосом. – Отряд повёдешь ты.

– Куда на этот раз?

– Мак-Мёрдо, мой друг. Уголь и серебро для твоих людей, новая кровь для моих заповедников. Но сейчас даже это не главное. Нужно кое-что ещё. В этом месте засветился твой бывший коллега, которого мы оба считали мёртвым. Жаль не знаю, насколько давно.

Человек вскидывает голову, резко вбирая в себя воздух.

– Быть не может, – он берёт кувшин с водой, чтобы утолить внезапную жажду. – Он не мог уцелеть.

– То ли кто-то не удосужился удостовериться в его смерти, то ли просто меня обманул. Кто знает, не связана ли поимка Мойры с ним…

Григорий поднимается и начинает взволнованно мерить огромными шагами мрачный храмовый зал.

– Наш рэйлтаунский разведчик… Что если отправить в Мак-Мёрдо его? В доверие к людям он втирается быстро, самое важное выуживает без труда.

– Прости, но если механик там, твоего парня он вычислит на раз-два.

– По крайней мере, отправить сигнал о его нахождении в городе он сможет. А узнать, что он там когда-то побывал – и подавно. И вообще, сейчас-то убивать его зачем? Чем он так опасен?

– А кто говорил про убийство? – возражает ему робот. – Скажем так: нужно его выследить и заполучить, а живым или мертвым – это как получится. Про то, чем он опасен, сам подумай: хочешь, чтобы здесь в один прекрасный момент оказалась эскадрилья с Марса? Или чтобы она разнесла Хранилище Душ на Сольвейг?

– Ты держишь Землю под колпаком. Чего нам бояться?

– Самое опасное заблуждение людей – верить в свое всемогущество. Я его перерос, чего и тебе желаю.

– Что ж ты столько времени делал раньше?

– Я, как и ты, совершил ошибку, не восприняв его всерьёз, и уже успел о нём позабыть, дел много, понимаешь ли. Пока не поймал весьма нехороший сигнал отсюда, из Антарктиды.

– Откуда?! – хрипит Григорий.

– Кто-то водрузил на Центральный ледник радиомаяк с генератором. Маяк без остановки посылал одно и то же зашифрованное сообщение, обращенное к марсианам – с призывом уничтожить Сольвейг… Тот, кто его оставил, был с нами… Всё знал… И кто это, по-твоему – дух святой?

– А Мак-Мёрдо здесь причём?

– Я послал десмодусов сканировать акваторию и наткнулся на затопленный у побережья шаттл. Машина принадлежала «Наутилусу» и оказалась почти целой. А Мак-Мёрдо в том краю – единственный на десятки километров населённый пункт. Нормальный человек, зная, куда попал, не пройдет мимо даже самой завалящей деревеньки, не пополнив запасы. Сам понимаешь, когда бежишь с охраняемой подводной базы, много с собой не унесёшь. Подозреваю, что механик явился туда гол как сокол.

– А дальше? Я бы не стал торчать в такой дыре. Я бы пошел искать Гелиополис или… или Мирный. А Гелиополис мы так и так захватим – разве нет?

– В том, что этот парень туда добрался или передал послание, сомнений нет: передача шла от имени «Крылатого Солнца».

– Зачем тебе тогда нищий городишко?

– Так надо, дружище… Все равно Мак-Мёрдо вам на один зуб. Сторожат его увальни с арбалетами, привыкшие кошмарить собственных сограждан. Местный князь со своей непутевой бандой на мусороперерабатывающем заводе окопался. Весь уголь, что хранился на складах, свалили туда, чтобы народ по домам всё не растащил. А эти олухи оказались настолько беззубыми, что даже не осмелились помешать, и теперь покупают у этого проныры своё же добро. Кстати, князёк тоже нужен живым: твой бывший механик наверняка что-то ему разболтал.

– Мог и не разболтать. Вряд ли ему симпатичны здешние представители власти, – последние слова человек произносит с неподдельным презрением.

– Разболтать можно и не по доброй воле. Не первый день живешь на Земле! – возражает робот. – Задача ясна?

– Уголь, серебро и механик, – язык Григория упорно сопротивляется тому, чтобы называть имя человека, которого он слишком хорошо знал раньше.

– Всё так. Но механик на первом месте. Сколько времени нужно на сборы, брат?

– А сколько, по твоим оценкам, нужно воинов?

– Сотни три.

– Через два дня отправимся. Чем быстрее с этим покончим, тем лучше.

– Хороший настрой. Ведь следующим будет…

– Гелиополис, – медленно произносит мужчина. – С трудом верится, что мы подобрались так близко. За столько лет…

– К большим целям – малыми шагами! Как ты понимаешь, я вас не брошу. Оружие, броня, роботы: только представь, как твои рыцари будут тебя обожать! – горячо говорит через десмодуса Пророк.

– Их бы сперва научить со всем этим добром управляться, – скептически тянет седовласый.

– Всё устроено максимально просто: парням хватит меньше месяца. – многоглазый робот мерцает попеременно белым и красным светом, что должно, наверное, передавать торжество. – Падёт Гелиополис – считай, вся Антарктида у нас в кармане. Они считали, что смогут отсиживаться в своей пещере вечно. Полвека потерять вместо того, чтобы прибрать к рукам весь материк… Ну не глупцы ли?

– Нет. – говорит вдруг Аэлиус с раздражением, неожиданным даже для него самого. – Просто они не хотели насилия и порабощения. Я, кстати, тоже не вижу в нем необходимости. Лучше сначала поговорить.

– С этими пещерными коммунистами?..

– Они не в том положении, чтобы качать права, – задумчиво произносит «апостол». – Понимаю, ты хочешь испытать свои боевые машины и все такое. Но мне бы не хотелось начинать новый мир с истребления умнейших людей планеты. «Крылатое Солнце» будет для нас полезней живым. Я уверен: великодушие окупится.

– Умнейших людей планеты. Вот значит как! К остальным ты так великодушен не был, – говорит собеседник Аэлиуса. – Смотрю, элитарность прошита у вас в мозгах на уровне инстинкта. Предложить им сотрудничество, пожалуй, стоит, но лучшее предложение – то, что подкреплено хорошей пушкой.

– Как скоро свое обещание выполнишь ты?

– Что за спешка? Ты умён, силён, здоров и очень нужен мне здесь. Я не пропущу момента, когда ты начнешь дряхлеть, но тебе жить до него и жить. Скажи, о чём ты мечтаешь? Неужели только о Переходе?

– Увидеть своими глазами обновлённую Землю. Когда это случится, я даже не побоюсь умереть навсегда…

– Это я знаю и так. Что ты хочешь лично для себя?.. Как для пока ещё смертного человека?

– Повидаться с экипажем.. Нас так разбросало по всей планете… Я начал забывать их лица, они выцветают из памяти, словно краска… Зато во сне я вижу их каждую ночь. Мы говорим, смеемся, как в лучшие времена, встречаем рассвет на скале у океана, как тогда, после прилета. Когда я просыпаюсь, то знаю, что происходило и кто там был, но уже не могу вспомнить ни лиц, ни деталей, слышу голоса как сквозь стекло. Они стали тенями. И порой мне кажется – уж не придумал ли я их и всё, что было раньше?..

Голос мужчины дрожит. Воздух шумно, в рваном ритме вырывается из лёгких.

– Я отправлю тебя повидать тех, кто жив, – обещает крылатый робот.

– Когда?

– Когда судьба Рахманова будет нам известна.

– Это как искать чёрную кошку в тёмной комнате. С ним могло приключиться все, что угодно.

– В Антарктиде не так много мест, куда можно пойти, и еще меньше – где можно остаться. И да. Я понимаю, что тебе тяжело из-за Мойры, ведь ее разум не сохранили. Но представь, каково мне… Ведь у меня, кроме твоей команды, никого нет…

Человек не отвечает. Одиночество своего собеседника он пытался вообразить не единожды, и всякий раз немой холодный ужас прерывал ход его мысли; это страшней, чем осознать бесконечность Вселенной, но не страшнее, чем сейчас – представлять Мойру горсткой пепла. Он бьёт огромными кулаками в пол и тяжко рыдает, словно гигантская плотина прорвалась у него внутри.

– Я тебя не узнаю, – удивляется робот. – Люди вокруг тебя почти каждый день умирают…

– Это не те люди, – рычит Аэлиус.

– Приехали! Не ты ли мне говорил, как счастлив иметь такую огромную семью и получать от нее эмоции, которых днём с огнем не сыскать на твоей стерильной родине?.. Что здесь это люди, а там – какие-то андроиды. Было такое?

– Было. И я в это верил, пока меня не стали преследовать сны о наших лучших временах.

– Тебя ждут другие сны. Куда более приятные.

– Одного не пойму: почему десмодусы до сих его не отследили? У тебя их больше, чем на побережье поморников.

– Если человек очень хочет спрятаться, отыскать его под силу лишь другому человеку. Особенно если когда-то они были друзьями.

«Апостол» замирает, обрабатывая в голове, только что прозвучавшие слова. Его давний спутник, его учитель, его проклятие – перестаёт казаться ему безупречным. Он был уверен, что способен постичь всё. Но кое-что он понимать перестал, и скорее всего – уже навсегда. «Чистому духу» стал недоступен мир человеческих эмоций. Какая ирония!..

– Пророк… – он вновь обращается к тому, кто говорил с ним через робота. Но, кажется, тот уже покинул механическую оболочку и растворился в одному ему известных вселенных, обещанных тем, кто верует.

Безрезультатно позвав его еще несколько раз, Григорий бесцеремонно хватает робота, всё ещё сидящего на плече, и сжимает в руке, словно намереваясь раздавить, но вовремя берет себя в руки и просто с силой отшвыривает от себя. Прежде чем удариться о стену, механическая тварь успевает махнуть крыльями, взмывает под потолок и растворяется во мраке.

Воистину, ночь – очень странное время, когда из самых узких, самых потаённых извилин мозга вылезает то, чего в себе и не подозревал. Проламываются наружу чувства, похороненные на долгие годы. Напоминают о себе недостойные, подавленные, зачастую пугающие желания. Не зря фантазия суеверного, лишённого знаний человека, сотворила волков-оборотней, охочих до человеческой крови. Не зря книжные убийства так часто совершаются в это время суток. Ночь – это время, когда заглохшие инстинкты вдруг начинают ворочаться на вязком илистом дне сознания – и да, ты действительно обращаешься, но не в иное существо, а в самого себя – настоящего. Смотришь в лицо своим истинным переживаниям, острее ощущаешь добрые и злые желания, сильней переживаешь обиду и зачастую приходишь в ужас от мыслей, что пробуждаются в темноте.

В дверь осторожно стучатся. Сначала Григорий медлит, предпочитая игнорировать запоздалого гостя, но оставаться на всю ночь наедине с собой-настоящим ему страшно, и в несколько шагов он преодолевает расстояние до двери. На фоне усыпанного звездами неба, открывшегося снаружи, виднеется невысокий силуэт. Это Маркусу – парню с белыми ресницами – не спится. Нужно сходить в пристройку и чаю, что ли, заварить: несмотря на добротную одежду, Григорий, вынужденный снова стать Аэлиусом, продрог до мозга костей, а подросток, к тому же, с улицы…

– Учитель… – выдыхает юноша с порога. – Простите, но ждать до утра я не могу. Оно может все еще быть поблизости. Наши вестники все крылаты?

– Наши – да, – веско говорит мужчина, хотя на самом деле он не уверен, что знает обо всех изобретениях Пророка.

– Значит, я видел демона. Костлявого металлического зверя, – отрывисто сказал паренёк, словно чудовище повстречалось ему минуту назад.

– Каких размеров? – настороженно спросил Аэлиус, пропуская гостя внутрь.

– С человека или очень большую собаку. На четырёх ногах. И двигался он так, словно тёк по скалам.

– Так… Что-то ещё? Морда, глаза…

– Это самое страшное, – парень сглатывает ком в горле и, запинаясь, выдает: – У этого зверя… У него было… Человеческое лицо!.. Хотите верьте, хотите нет – но я должен это сказать… Господь всемогущий, я такую мерзость и представить не мог!

– Он тебя заметил?

– Наверное. Потому что сразу спрятался.

– Как давно это было?

– Перед закатом.

– А место?

– У расселины. Туда он и ускользнул.

– И ты до конца уверен, что зрение тебя не подвело? Что это не игра воображения?.. Теней и света? Что это в конце концов не собака?

– Нет… Лицо… Человеческое… Клянусь!

– Идем-ка со мной.

И вот они в маленькой, с неровными стенами, пристройке; плошку с жиром Аэлиус забрал из главного зала. По стенам развешаны не иконы, а связки сушеной рыбы. На топящейся углем печи булькает котелок с травами; сидящий за столом юноша, сосредоточенно поджав губы, выводит прямо на каменной столешнице углем очертания скелетообразного создания, стоящего на четырех конечностях у края расселины.

Наконец, седой мужчина снимает с печки котелок и разливает содержимое в истертые керамические кружки. Маркус принюхивается и делает небольшой глоток.

– Вкус сегодня другой. Это что, учитель?

– Огнецвет. Названия не бойся. Это для хорошего сна. Отдохнуть тебе сегодня всё-таки надо.

В полной тишине они потягивают чай, смакуя каждый глоток, и тревога, что держала обоих за горло, постепенно угасает; Апостол – снова оплот уверенности и силы. Но когда два десмодуса влетают в помещение и, махая крыльями, зависают над столом, мальчишка невольно сжимает кулаки и прижимается спиной к стене.

– Расслабься, хорошо? – говорит Аэлиус, водружая на голову Маркуса обруч, срощенный с непрозрачными очками и старательно подгоняя его по размеру. – А теперь я прошу: представь демона, словно ты только что его увидел. Во всех подробностях. Место, если можно, тоже.

– Да, учитель, – сдавленно шепчет светловолосый юноша.

Несколько секунд спустя на стену комнаты проецируется изображение, позволяющее пожилому мужчине узреть, что же так напугало гостя. Аэлиус хмурится: нет, не ошибка. Не игра света или буйного воображения. Вот он, монстр с человеческим лицом – большой, но на удивление маневренный и гибкий, строением тела похожий на крупную кошку. Вот он заметил присутствие Маркуса и нырнул в расселину, хотя мог бы убить парня одним ударом металлической лапы. И вряд ли его отправил сюда Пророк. У Пророка пунктик на летающих роботах.

Апостол медленно проводит над изображением ладонью в перчатке, после чего попеременно соединяет с большим пальцем указательный, средний и безымянный, затем поднимает большой палец вверх, словно в знак одобрения, а затем направляет правую руку в сторону выхода. Роботы одновременно мигают ему белыми огоньками и улетают восвояси. Аэлиус снимает обруч с юноши и кладёт на рядом стоящую тумбу.

– Что это было? – удивляется Маркус, вновь оглядывая комнату.

– Нашёл я твоего демона. Пророк разберётся с ним. А теперь спи.

Чаячий мор

Рэнди де ла Серна, 2 сентября 2192

Одноухий кот Рыжик грузно прыгнул на печь, где рядом со сводным братом Арсением спал Рэнди де ла Серна. Пушистый проныра обладал как минимум шестью чувствами и всегда точно знал, чья была очередь готовить завтрак. Рэнди спал на груди, обратившись в сторону маленького окошка, куда еще даже не начал сочиться утренний свет. Мягко ступая по постели, Рыжик подобрался к нему поближе и пощекотал длинными усами лицо. Не просыпаясь, Рэнди пробормотал что-то несвязное и сгреб животное в охапку, как мягкую игрушку.

Когда тебя что есть дури обнимает кузнец, пусть даже совсем молодой, – это не всегда приятно; стремясь вернуть свободу, кот от души цапнул Рэнди за руку. Громко шикнув, юноша стряхнул кота с печи и вскочил, как отпущенная пружина, каким-то чудом умудрившись не разбудить Арсения. Машинально убрав с лица каштановые волосы, он добрел до таза с водой, разбил на ней тонкую корочку льда и, морщась от холода, умыл лицо. Затем, смочив засушенную морскую губку, он прошелся по верхней части тела – худощавого, небольшого, но уже изрядно закалённого работой в кузнице.

В остывшей за ночь комнате растереться на ощупь полотенцем и натянуть на себя колючий свитер было величайшим удовольствием. Совсем другое – попытка расчесать перепутанные за ночь волосы: костяной гребешок потерял в них два зубца. Бросив безнадежное занятие, Рэнди растопил печь и стал обшаривать кухонные ящики в поисках годной для завтрака пищи.

Был у доктора Осокина и холодильник – металлический сундук, который больше полувека назад сохранял продукты свежими, преобразуя электричество в холод. Но стоял он не в кухне, а в сарае, набитый наколотым льдом, в котором держали свежих моллюсков, рыбу и реже – мясо.

Топать за свежей рыбой в сарай, после того как только-только удалось согреться, не хотелось. От сушеной и копченой уже тошнило, ячьего cыра хватало лишь на четверых, и Рэнди уже подумал, что придется отправиться в кузницу голодным и получить выговор от Масако. Если ученик забывал позавтракать, это никогда не оставалось незамеченным. Но вот в корзине обнаружились целых восемь куриных яиц, принесенных Осокину-старшему кем-то из пациентов, и вскоре юноша приступил к приготовлению омлета, к которому добавились и сыр, и замоченные на ночь сушеные овощи. Когда еда была готова, он не стал дожидаться остальных, стремясь уйти в кузницу пораньше, и тому была причина. Но не успел он положить омлет на тарелку, как причина спустилась со второго этажа.

– Рэндольф? – окликнул юношу отец. – Что ты мне теперь скажешь?

– С добрым утром, – пробормотал застигнутый врасплох Рэнди и постарался улыбнуться.

– Та корзина с чучелом, которую ты вчера над городом летать пустил…

– Я выпустил её над морем, отец. Над морем! – сказал юноша как можно более низким голосом, словно это придавало его словам больше веса.

– Может, ты и направление ветра проверил?

– Был штиль, и сначала корзина пошла вертикально вверх…

– А о том, что выше может дуть, ты, конечно же, не подумал! – рявкнул Осокин. – И этому олуху без пяти минут восемнадцать…

«В январе. А сейчас только-только сентябрь наступил», – мысленно возразил юноша.

– Согласен с тобой, – коротко вымолвил он.

Осокин, ожидавший, что Рэнди будет спорить, и готовый уже разразиться громами и молниями, на пару секунд растерялся.

– У тебя словно отец не врач! – поднажал доктор. Он, по-видимому, решил, что Арсению пора просыпаться, и не сильно сдерживался. – Надо ж соображать, что эта дура, сверзившись даже с десятка метров, зашибёт человека насмерть! Ты для этого камни в чучело положил?

– Да не зашиб же никого! – выкрикнул, в свою очередь, Рэнди, начиная заводиться.

– Хм, не повезло! – саркастически бросил Осокин. – Или старался недостаточно!

– Камней внутри чучела было всего два – для достижения нужной массы. А в корзину я его посадил, чтоб не мучить кошек и кур, а то для плаванья сейчас холодновато. – И вообще, надо было взглянуть, как эта штука при отрицательной температуре летает, потому как сегодня, скорее всего, будет плюс…

– Может, тебе еще и нарваться на чаек захотелось?..

Здесь Рэнди поспорить с отцом не мог. В последние дни в городе стали часто находить дохлых птиц: чаек, поморников, альбатросов, прилетавших подкормиться рыбными отбросами да потиранить домашних животных. Хуже того, рыбак Свэн, два дня тому назад добывший на побережье буревестника – «супчик сварить» – теперь валялся у доктора Осокина в клинике вместе со всей семьей – в жару и в беспамятстве. И если раньше морские птицы избегали прямого столкновения с горожанами, опасаясь стать добычей, то сейчас они нередко пытались наброситься на людей, из-за чего маленьких детей в школу сопровождали родители. За чертой города, особенно на побережье, риск быть атакованным и подцепить заразу был еще выше.