Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 3

В этом, все матери на свете. Судят о девушках по тому, как те относятся к их любимому сыночку. Лидка сидела с другой целью. Не хотела пропустить момент, когда я приду в себя, чтобы узнать, что я помню, а что нет. Но я не хочу разочаровывать маму. В моей однокласснице и правда пропадает актриса больших и малых театров.

Хотя, почему пропадает? Я в своё время посмеялся над её наивной мечтой, а вдруг это действительно её призвание?

– Мам, – говорю, – а ты знаешь, что Лида в театральный хочет поступать?

– Куда?! – смеётся мама.

– В белоколодецкий техникум, – объясняю. – Там ведь есть актёрский.

– Да какой там актёрский, – машет она рукой, – одно название. Это тебе не Щукинское.

– А её прямо в столице с распростёртыми объятьями ждут? – говорю. – Сколько таких туда приезжает со всей страны. Лучше синица в руках. А оттуда можно замахнуться куда угодно, если иметь хоть какую-то базу. После техникума ведь в ВУЗ проще поступать, правильно?

– И когда ты только успел стать таким рассудительным? – она садится напротив меня, подперев кулаком подбородок.

– Само как-то, – отшучиваюсь. – Так я к чему веду, может, ты с ней позанимаешься?

– Чем? – удивляется мама.

– Актёрским мастерством, – говорю. – У вас вон постановка своя, возьмите её хотя бы на второй состав. Пускай посмотрит на актёрское ремесло не в мечтах своих розовых, а как есть, из за кулис. Может, ещё и передумает после этого.

– Думаешь? – сомневается мама, но впервые всерьёз размышляет над моими словами. – Она же вроде в школе не очень хорошо училась?

– Потому что смысла в этом не видела, – говорю, – а здесь, если это приблизит её к мечте, будет дни и ночи пахать. И перед приёмной комиссией не «У Лукоморья дуб зелёный» прочитает, а «с рассвета в Валентинов день…».

– Никто её Офелией не возьмёт, – возражает мама, – вот ещё! Такую роль годами ждут, а тут сразу… Разбежалась… Пускай сначала чайник научится изображать… с крышечкой… – она улыбается, вспоминая, похоже, что-то из своего театрального прошлого. – Или торшер!

Когда запыхавшаяся Лида забегает в дом, её судьба практически решена, без всякого на то согласия самой Лиходеевой.

– Рынок закрыт, – ещё не подозревая о переменах в своей жизни, отчитывается она, – а в сельпо только килька в томате, да спички. Зато вот! – Она выставляет на стол сразу две стеклянных банки с тушёнкой, кусок сыра и банку соуса «Краснодарский». – Достала! Будут макароны по-флотски.

На какое-то время разговоры смолкают. Блюдо, приготовленное мамой на пару с Лидкой сильно отличается от того, чей рецепт записано в микояновской библии «О вкусной и здоровой пище», но получается исключительно вкусным и питательным.

И мама, и Лидка наперебой пытаются накормить меня, «а то исхудал в больнице», а я блаженствую от нормальной еды, от домашнего уюта и, наконец, навалившегося на меня спокойствия.

Увы, недолгого.

Сначала мне кажется, что красно-синие блики на стенах вызваны усталостью. Рябит в глазах, словно я потихоньку проваливаюсь в сон, и реальность наполняется совершенно несвойственными ей артефактами. Такое бывает в состоянии чрезвычайной усталости, а именно это я сейчас и чувствую. А ещё желание упасть на подушку и не вставать с неё как минимум пару суток.

– Добрый вечер, Мария Эдуардовна, – капитан Грибов, постучав для порядка, тут же приоткрывает дверь и просовывает свою голову в фуражке. – Альберт дома?

«А он гулять выйдет?» мелькает в башке дурацкая фраза.

– В больницу не поеду, – говорю, не здороваясь, – не имеете права.

– Не кипятись, – примирительно поднимает ладони капитан, – мы не по этому поводу. Как ты себя чувствуешь?

– Отлично, – говорю с вызовом, – хоть сейчас на танцы.

Неспешная манера Грибова вести речи и плести конспирологические теории не вызывает у меня никакого энтузиазма. А мне сейчас слишком хреново, чтобы сдерживать раздражение. Я прекрасно помню, как он меня в больнице «полоскал» на предмет возможных криминальных связей и конфликтов.

– Очень хорошо, что тебе лучше, – радуется Грибов, – значит, ты в состоянии с нами проехать? Не в больницу. В отделение.

Капитан между тем, под шумок, заходит в крохотную прихожую, которой больше подойдёт слово «сени», и мнётся у порога. В приоткрытую дверь видно радостную физиономию младшего лейтенанта Степанова. Улыбка у того, вообще до ушей. Да что тут, блин происходит?!

– С какой целью? – напрягаюсь я.

Неужели они докопались до чего-то незаконного в моих делах? Отчаянно пытаюсь вспомнить, что лежало в моём рюкзаке, который подбросила милиции Лида.

Ни книжек, ни кассет с записями, ни денег… Аппаратура, и всё. Легально приобретённая, на всё чеки есть. Да и не стал бы Коля Степанов так радоваться, прищучив своего напарника по бегу и тренировкам.

– Убивца твоего опознать надо! – оправдывает мои ожидания Степанов, – Взяли мы гада!

– Как взяли?! – чуть не падает со стула Лида.

Взгляд у неё мечется, как у пойманной синицы. Незаметно под столом с силой наступаю ей на ногу. Лицо Лиходеевой кривится от боли, но соображалка включается.

– Кто же это оказался? – спрашиваю, изображая искреннее любопытство.

– Это служебная информация, – Грибов сердито оборачивается на младшего лейтенанта, и тот виновато моргает, – вот будешь опознавать, сам и увидишь.

– Я ж не помню ничего, – говорю, вставая со стула. – Как же я кого-то опознаю.

– Никуда он не поедет! – вступает мама, – ты погляди на него, Сергей Игнатич. Куда ему ехать?! Ему покой нужен! Хоть до утра подожди…

Ехать надо. Обязательно надо ехать, и уже на месте разбираться, что с этим делать, а то сейчас из Лидки польются откровения, как из треснувшей бочки. Не заткнёшь и не расхлебаешь потом. Да и Копчёный, если это его задержали, сейчас думает, что это я его сдал. Ни к чему хорошему такие мысли не приведут.

– Мама, нельзя в таком деле ждать, – убеждаю её. – Я нормально себя чувствую, справлюсь.

– Процедура такая, – капитан разводит руками, радуясь моей поддержке – опять же рост, особенности телосложения… Мало ли, что вспомнится.

Врёт, доходит до меня. Грибов хочет очную ставку устроить. Свести меня со своим подозреваемым и поглядеть на нас. Может, тот слабину даст, а может, я. Не верит он мне, что я не видел ничего, и правильно не верит. Поэтому врёт и хочет меня поймать. Хотя, что значит «хочет». Уже поймал, практически. Только Лидку с собой брать нельзя ни в коем случае.

– Я тоже поеду! – вскакивает эта дурёха.

– Нельзя, – качает головой Грибов, к моему облегчению. – ты, Лида, свидетель. Тебя мы потом отдельно опросим.

– Одного не отпущу, – мама сталкивается с капитаном взглядами.

– Так, я и не требую, – Грибов радуется, что вопрос движется в нужном для него направлении, – мы на машине. Места для вас, Мария Эдуардовна хватит.

В машине, той самой ВАЗовской «трёшке», которую я однажды видел у райотдела, Грибов садится впереди, а Николай сзади. Я оказываюсь зажат между ним и мамой. Ведёт незнакомый мне усатый старлей седой почти полностью седой.

– Точно он, – снова не выдерживает Коля, – и свидетели ваш конфликт подтвердили, – он почему-то подмигивает мне, – а главное, нож при нём нашёлся, а на ноже кровь!

– Степанов! – прикрикивает спереди Грибов.

– Молчу, Сергей Игнатьевич! – отвечает Коля и снова подмигивает.

В райотделе шумно. Стучат пишущие машинки. Кого-то приглашают, кого-то опрашивают… Я и не думал, что в Берёзовской милиции работает столько сотрудников. До этого сталкивался только с Грибовым и Степановым, вот и думал, что они словно в плохом боевике расследуют все преступления района.

Нас с мамой сажают в отдельной комнате за широкий квадратный стол, составленный из двух обычных письменных столов, поставленных друг к другу задом. Из всех украшений, панели из скверного ДВП и портрет Брежнева. От нечего делать, начинаю считать у него медали.

Мама молчит, и только сильно стискивает мне ладонь. Пытается успокоить, но выходит обратный эффект.

– Вот он, душегуб, – заявляет Степанов, нарушая все мыслимые каноны процессуального Кодекса, или что там в СССР отвечает за правильность ведения расследования. – Заходи уже.

Тоскливо склонив голову, в комнату заходит «старшак» Серёга из лагеря археологов.

Глава 3

Предупреждение: Некоторые события, изложенные в этой главе, могут показаться читателями плодом неуёмной авторской фантазии. Однако, автор решился вставить их, поскольку лично был свидетелем истории, которая отличалась от случившейся разве что мелкими деталями.

– Сергей?! – вырывается у меня.

Вот не ожидал его здесь увидеть. Ждал Валерку Копчёного, размышлял, как буду выкручивается. А тут изумился просто.

Археолог поднимает голову и также безучастно вновь упирается глазами в стол. У него на лице красуется свежий фингал. Судя по размерам, друг-Коля постарался. Зачем здешней милиции ОМОН, зачем спецназ, если у них младший лейтенант Степанов есть? Кого хочешь задержит.

Становятся понятны и все его ухмылки и подмигивания. Он сам был свидетелем той самой драки, после которой Серёга мог испытывать ко мне «личную неприязнь». Вот тебе и мотив! Но непонятным остаётся ещё многое.

– Ты его знаешь?! – мама смотрит на Серёгу, как на врага народа.

– Знаю, конечно, – говорю, – я у археологов фотографировал, а он там практику проходит. Знакомы даже. Не он это на меня ночью нападал.

Серёга смотрит на меня с надеждой. Что, думал, я тебя топить буду из той самой «личной неприязни»? Куражиться? Не такая я мразь. По себе людей не судят. И если Серёже такие мысли в голову приходят, значит, есть в этой голове определённая гнильца.

Но с его моральным обликом пускай родители, педагоги и комсомольская организация разбирается. А в этой ситуации и без того много непонятного.

– Ты, Ветров, дурака не валяй! – сердится Грибов. Он проходит в кабинет сразу после Серёги и, напустив на себя строгости, усаживается напротив мамы. – То «ничего не видел», то «точно не он».

– Сами же сказали, фигура… очертания… Да он выше меня на две головы! А там, наверное, с меня ростом человек был. Как тут перепутать?!

– Ты говорил, выше тебя, – Грибов листает бумажки в папке.

Мог я такое сказать? Не помню дословно своих показаний в больнице. Хреново мне было, да и не запоминал особо. Копчёный ниже меня. Мог ли я сказать, что нападавший выше, чтобы подозрения от него отвести? Не мог, потому что не знал тогда, как разговор с ним обернётся. Может, памяти понадобилось бы «срочно вернуться», а делу дать ход. Так что не стал бы я сам себе противоречить.

– Не говорил, – мотаю головой, – путаете вы что-то. Мог сказать, что не помню. А тут представил этого, – показываю на Серёгу, – на месте нападавшего, и вижу, что не стыкуется картинка.

– Ты внимательнее посмотри, Алик, – расстраивается оставшийся в дверях Коля, – Всё же одно к одному складывается. Из лагеря он ушёл, до утра его не видел никто. И нож при нём нашли, и на том следы крови обнаружились.

Каким бы хорошим человеком не был милиционер, а дело для него важней всего. Особенно когда это «дело» можно прямо сейчас закрыть и в архив сдать, а себе «палку» поставить.

Вот и Грибов Николая даже не пытается остановить, чтобы тот мои мысли в верном направлении подтолкнул.

– Моей крови? – спрашиваю, – уже экспертизу сделали?

Понятно, что не сделали. Для этого надо материалы в область отправлять, вряд ли здесь что-то подобное делают. Даже если так, сверят, скорее всего, группу крови, не будет никто из за такой мелочи с ДНК заморачиваться. Но и с этим возиться никому неохота, ведь существует чистосердечное признание – «царица всех доказательств», как повторял товарищ Вышинский.

– Чьей же ещё? – озвучивает Коля.

– Да не трогал я его! – взрывается Серёга, – не видел даже! На хрен он сдался мне, фотограф ваш!

– А где был? – терпеливо спрашивает Грибов.

– Не скажу, – бурчит «старшак».

Детский сад, штаны на лямках. Однако если у товарища окровавленный нож присутствует, то может и не зря он не желает своими ночными похождениями делиться?

– Почему не скажешь?

– Да не помню я! – взрывается Серёга, – пьяный был, по лесу ходил, потом вернулся и спать лёг.

– Как же вы мне надоели, – вздыхает Грибов, – один «не видел», другой «не помнит». Ладно, Ветров, езжай домой.

– А с ним что? – киваю на «старшака».

– Это уже не твоя печаль, – немного мстительно заявляет Грибов, – будем экспертизу ждать. Может неделю, а может и больше. У нас тут КПЗ уютная, на кровати хоть выспится, а не в палатке.

Домой нас отвозит тот же старлей, по-прежнему не сказавший за всю дорогу ни слова. Уже у машины, застав Николая наедине, прошу его зайти с утра перед работой.

Дури в Серёге предостаточно, но в милиции он по моей вине оказался. Не вздумай я играть в благородство и выгораживать Копчёного, никаких вопросов к «старшаку» не появилось бы.

– Алик, – спрашивает мама, когда мы возвращаемся домой – ты уверен, что это не тот человек?

– Уверен, – говорю.

– А почему ты с ним дрался? – не отстаёт она.

– Из за девушки, – отвечаю, – приревновал он некстати, вот и полез. Но всё не всерьёз было, и разняли нас быстро.

– Жаль, – удивляет меня мама.

– Почему, жаль?

– Потому что теперь опять непонятно, кто на тебя напал, – она берёт меня за руку, и я вижу в глазах слёзы, – я очень-очень испугалась, когда всё это произошло. А вдруг, это случится снова?

– Не случится, мама, – обещаю я, сам в подобном совсем не уверенный.

Говорят, ложь во спасение – святая ложь.

* * *

– Коль, да не мог это быть студент! – в который раз объясняю я.

– С тобой дрался, – Николай загибает пальцы, – отомстить обещал, нож нашли и ещё кровь на одежде! Между прочим, это я Игнатичу подсказал, в каком направлении искать, – хвастается он.

– Тот, кто напал, у дома меня ждал, – привожу я единственный аргумент, до которого вчера додумался. – Знал этот Серёга, где мой дом? Не знал!

– Может, сказал кто, – чешет репу Степанов.

Ему очень не хочется отказываться от версии, которую сам же и выдвинул.

– Кто? – говорю, – девчонки не знали, даже Надя не знала. Их главный археолог тоже. Не пошёл же он ночью по домам спрашивать: «Тут фотограф живёт из районной газеты? Я его рэзать буду!» – голосом изображаю лихого джигита.

– Заранее узнал, – не сдаётся он.

– Тогда это уже не спонтанное нападение, а с предварительной подготовкой и прямым умыслом, – говорю, – а ты рассказывал, что он внезапно, посреди пьянки в лес ушёл.

– Так и было, – отвечает Николай.

– Ну-ка расскажи мне поподробнее.

– Не положено, – хмурится он.

– Не положено невинного человека в КПЗ «прессовать», – говорю ему. – Ну, же. Друзья мы, или нет? Я, в конце концов, лицо заинтересованное. Это меня резали, а не кого-то там постороннего.

– Ладно, – сдаётся Коля, – слушай.

Идею, о том, что виновным может быть Серёга, начальству подкинул Николай. Он сам был свидетелем ситуации на пикнике, и предположил, что тот может задумать месть.

А дальше, одно к одному. Ночью «старшака» в лагере не было, это подтвердили свидетели, а в его палатке, которую обыскали без всяких санкций «по горячим следам», обнаружили рубаху в бурых пятнах и перочинный нож с аналогичными следами. Так, Серёга и превратился в главного подозреваемого.

– Коля, – прошу его, – ты транспорт раздобыть можешь? Надо к археологам съездить. На мопеде я, боюсь, не удержусь пока.

– Зачем, – упирается младший лейтенант.

– Ну, хотя бы затем, чтобы с человека подозрения снять, – говорю, – как тебе такая причина?

Николай подкатывает ко мне через полчаса на шикарном мотоцикле с коляской, выкрашенном в жёлто-синие «милицейские» цвета.

– Урал! – хвастается Степанов, – садись в люльку, раненый. Я у начальства до обеда отпросился, так что давай поспешать.

– Ничего, – говорю, – твоё начальство тебе ещё спасибо скажет, – на что Николай хмыкает недоверчиво.

Трясёт в коляске на просёлке неимоверно, так что изо всех сил стискиваю зубы, чтобы ненароком язык не прикусить. За что так любили этот транспорт в советские годы, ума не приложу. Места мало, зимой холодно, с автомобилем, ну никак не сравнить. Может, купить легче было?

В лагере археологов нам не рады. Это заметно сразу. Народ при нашем приближении прячется в палатки. Руководитель практики, Аникеев поглядывает со стороны своего штаба, но сам здороваться не подходит.

Навстречу выбегают только девчонки. Надя и Юлька повисают на мне, чмокая по очереди в обе щеки, а Таня куда скромнее здоровается с Николаем, но, видя, как они переглядываются, чувствуется, что между этими двоими пробегают искры.

– Осторожно, – охаю я, – меня и так в дороге растрясло.

– А нам бойкот объявили, – весело сообщает Юлька, – говорят, что из за нас Серёженьку арестовали.

– Ну, перестань, – перебивает её чувствительная Надя, – жалко же его.

– А Алика не жалко? – Юля вступает в спор, начатый, очевидно, не сейчас.

– Ты лучше объясни, зачем мы приехали, – говорит Николай.

– Нам нужно поговорить с теми, кто пил с Серёгой тем вечером, – объясняю, – думаю, они не всё говорят. Может, думают что помогают ему таким образом, а может, просто не придают чему-то значения. Я точно знаю, что он ни при чём, но надо найти этому доказательства.

Пока Коля общается с Аникеевым и собирает свидетелей, я оказываюсь в цепких лапках трёх подружек.

– А тебя из больницы выписали уже? – спрашивает Надя.

– Конечно, – говорю, – рана пустяковая. Царапина.

– Ты уверен, что это не Серёга? – Юлька готова обвинять своего бывшего фаворита во всех грехах.

– Его я бы точно узнал, – отвечаю.

– Да от него спиртягой прёт, как из водочной бутылки, – морщит нос Таня. – Конечно, узнал бы.

Я не хочу им объяснять, что сам, возвращаясь со свадьбы, благоухал примерно так же и подобную «особую примету» просто не учуял бы.

В большой шатровой палатке, прозванной здесь «слоновником», собираются семь человек. Все как раз «слоны», старшекурсники. Некоторые знакомы по визиту к нам «на шашлыки». Все молчат, мнутся. Зыркают, по большей части, недовольно.

Думаю, был бы я один, мне бы высказали «пару ласковых». Николая в форме всерьёз опасаются, но и сотрудничать не спешат.

Оглядываю их и сам слегка «зависаю». Как к ним обратиться? Граждане комсомольцы? Товарищи?

– Парни, – говорю, – мужчины. Ваш друг оказался в большой беде. Его обвиняют в нападении на меня, но я уверен, что это не так. У нас были с ним разногласия в прошлом, но я не желаю ему зла. Думаю, что он не виноват, но он будет не первым невиновным человеком, оказавшимся за решёткой. Вспомните, пожалуйста, что произошло в тот вечер. Если получится доказать его алиби, то все вопросы будут сняты.

Парни переглядываются.

– Может, ты нарочно? – спрашивает один. – Утопить его хочешь?

– Для этого мне было достаточно его просто опознать, – отвечаю. – Ни к чему все эти выкрутасы.

Говорить начинает худой парень в очках. «Витька», вспоминаю я его имя. Потом вступают остальные, подсказывают, добавляют. Рассказ расцветает красками и дополняется деталями.

По их словам, выходит следующая картина.

После его фиаско на нашем пикнике репутация Серёги оказалась подмочена в прямом смысле слова. Благодаря языкастой Юльке, об этом скоро узнал весь лагерь. Девушки хихикали в глаза, парни сочувствовали, но это сочувствие было обиднее насмешек.

Самогонки и так на раскопках было хоть залейся, начальство следило только за тем, чтобы народ на работу выходил вовремя. А как они проводят вечера, их дело. Люди взрослые.

И вот вечером, как раз тогда, когда я вернулся из свадьбы во время общей пьянки у «старшаков» закончилась закуска. Кто-то, личность говорившего выяснить так и не удалось, пошутил про шашлыки. Невинно пошутил, мол «шашлычков бы сюда», но Серёжа взбеленился.

По словам очевидцев, он долго рылся в своей палатке, а потом удалился в ночной лес. На вопрос, куда он, собственно, собрался, ответил «за шашлыком», а потом добавил, что «собирается прирезать одного козла».

– И ты сразу про меня подумал? – говорю я Николаю, – спасибо, друг.

– Так, это не я сказал, – краснеет Николай, – это свидетели.

Мои слова разряжают обстановку. На лицах говорящих даже улыбки появляются.

Вернулся Серёга спустя несколько часов, никто уже толком и не помнит, когда. Спали уже давно все. Наутро, кто-то глазастый разглядел у него на рубахе кровь, но не придал этому факту особого значения. И только через два дня, когда в лагерь приехала милиция из Берёзова, у Серёжи в вещах нашли и грязную рубашку и бурые пятна на перочинном ноже.

– Коль, – спрашиваю, когда мы выбираемся из «слоновника», – а какое жильё тут есть поблизости?

– Так, Берёзов, – не понимает вопроса он.

– А какая часть Берёзова? А то мы всё по дорогам ездим. Что, если прямиком, через лес?

– Хутор есть, – прикидывает Степанов, – бирюк там один живёт с матерью со своей. Сам пенсионер, а мать уже давно на том свете с фонарями ищут. Есть подозрение, что мать самогонку гонит, но подозрение к делу не пришьёшь, а без оснований обыск устраивать никто не будет.

«Бирюк», это, по-местному, нелюдимый одинокий человек. Такому – самое оно, жить на хуторе. И для самогонки место подходящее, вдали от посторонних глаз.

– А поедем-ка, проедемся туда, – предлагаю.

– Делать тебе нечего, – бурчит он, но соглашается.

Хутор встречает нас высоким забором из некрашеных, положеных внахлёст досок и лаем «кабыздоха».

– Доброго здравия, Павел Михалыч, – приветствует Николай худого, и словно высохшего как мумия пожилого мужика. – Как поживаете?

– Нормально, – бурчит тот, чуть приоткрывая калитку.

– Павел Михалыч, – говорю, – мы вас надолго не отвлечём. Только один вопросик к вам будет.

* * *

– Руль держи! – говорю Николаю, – хватит ржать, как кавалерийский конь.

– Не могу, – Степанов даже ход замедляет, – надо же быть таким идиотом! В райотдел едем?

– Конечно.

Грибов моему появлению радуется.

– Вспомнил? – вскидывает он вопросительно брови.

– Вспомнил, – киваю я, – ведите вашего подозреваемого. Будет вам сейчас чистосердечное признание.

Ночь в КПЗ проезжается по Серому, словно гусеничный трактор. А, может, сказывается похмелье после многодневного ежедневного пьянства. Абстинентный синдром. Говорят, он ещё способствует угрызениям совести. Не знаю, никогда не увлекался алкоголем, ни в той, ни в этой жизни. В общем, Серёга тих и задумчив.

– Рассказывай, – говорю.

– Про что? – бурчит он.

Грибов смотрит на нас с любопытством. Очевидно, ждёт, когда закроет это дело легко и изящно.

– Про хутор… про козла… Мы и так всё знаем, – киваю на Николая, – но у тебя есть шанс облегчить душу.

Глаза у капитана медленно лезут на лоб.

Серёжа говорит медленно, подбирая слова. Видно, что ему отчаянно стыдно. А может, реакция на абстинентный синдром такая.

Действительно, при словах про шашлык его заела обида. Каждый раз, когда упоминалось это блюдо, у него перед глазами вставал наш пикник, мангал и собственное купание в реке.

Но больше всего его бесило, что какие-то колхозники обеспечили ЕГО девчонкам отдых со всеми удобствами, а он был способен только на приглашения «по малину». И Серый решил отличиться. Блеснуть. На хуторе, где «слоны» затаривались самогоном, он приметил стадо коз. И теперь, на пьяную голову, собрался разжиться мясом.

Найдя в хозяйственной палатке мешок из под картошки, Серёга пошёл на промысел. На хутор он проник относительно спокойно, со стороны леса забор был ниже, и построен для того, чтобы живность не разбредалась. Видимо, главную угрозу местный бирюк и его мать-самогонщица видела не в лесе, а в любопытных людских взглядах.

Ночная схватка Серого с козлом так и останется не воспетой ни одним менестрелем или акыном. Велась она в одиночестве и в полной темноте. Каким-то чудом Серёга победил и запихнул козла в мешок. Но при этом разбудил хозяина, который устремился в погоню, вооружённый фонарём и двустволкой.

У Серёги было преимущество во времени и в скрытности, но пленный козёл начал орать в мешке дурным голосом. И тогда Серый решил козла зарезать. Из оружия у него был только перочинный нож, подаренный отцом на двенадцатилетие. Но Серёга очень старался, вернуться в лагерь ни с чем он не мог.

Во втором раунде победил козёл. От страха и боли животное вывернулось и скрылось в ночном лесу. Неудавшийся добытчик пробрался в лагерь и завалился спать.

– Жив твой козёл, – ухмыляется Николай. – Скотина умней тебя оказалась. Наутро на своё обычное место пастись пришёл. Хозяин решил, что его бродячие собаки подрали.

– Так чего ты молчал, дуралей?! – возмущается Грибов.

– Думал, что в краже обвинят, – объясняет Серёга. – Козёл ведь, имущество, как-никак. А насчёт него, – кивает на меня, – я думал, что когда экспертизу сделают, поймут, что кровь не человеческая. И отпустят.