Две любви Саныча

Саныч, от тоски спасаясь, взял к себе дочку Алю с зятем Димой. До этого они у Вали, матери Димы, жили. Но Саныч вытребовал их к себе. Не мог один, не представлял даже как. А тут квартира трехкомнатная, пустая – хоть вешайся в этих комнатах, каждый день в новой.

Ну, стали жить вместе. Санычу Дима, невзрачный, пустобрех, противен был одним своим видом. К тому же не мог примириться с тем, что этот недоросток-перестарок женился на его красавице-дочери. Наверное, даже слегка ревновал в душе. Впрочем, в этом он не только мне, себе бы не признался. Но ненавидел зятя всей душой. Однако же терпел. Чем одному заживо гнить, лучше уж хоть какими отношениями пробавляться. Все душе пища, а не трупный яд.

Но главное горе ждало Саныча впереди. Он как-то и не думал о нем, суетой повседневной занятый. И когда накрыло его, растерялся хуже, чем от Ларисиной посадки.

После суда уже больше месяца прошло. Лето было в разгаре. Город наш благоухал в зелени лип и каштанов, молодежь ходила Бог знает в какой обтяжке, круглые девичьи попы мелькали вперемешку с солнечными зайчиками, и все поголовно устремлялись на речку загорать и наливаться здоровьем.

А Саныч затосковал.

Встретились с ним в очередной раз – он какой-то бурый весь.

Я не лезу, понимаю: чем-то обеспокоен человек. Может, с дочками что? Альке вот-вот рожать, и Дашка, младшая, у тещи в соседнем подъезде живущая, подросла, чего хочешь жди. Возраст самый-самый, школу заканчивает, тут смотри и смотри.

Но Саныч долго крепился, не признавался, чем удручен сверх обычного. И только когда доза стала близиться к запредельной, выдал свой секрет.

Надо понимать, что в малом городе, где жизнь и так напоминает прятки на сцене, подобные темы обсуждать не принято. Даже между старыми друзьями. Считается, что у нормального мужика все везде и во всех смыслах нормально. Потемнить можно, да, это правилами игры допускается. Но проблем в личном плане не существует. Точка.

Это там, где-то за бугром, чуть что не так, несутся к психотерапевту. А у нас все сложности решаются самостоятельно, и уже в качестве добровольной услуги иногда в эти сложности посвящаются самые доверенные лица. Для чего собираемся и пьем, собственно.

Потому-то Саныч и терпел, не умея нарушить традицию. Но когда из динамика полилось наше заветное, старенькое, из арсенала «Дискотеки 80-х», размяк-таки, сдался.

– Припирает мне, – сказал он, потупясь.

– Что? – спьяну не понял я, обычно догадливый.

Саныч как-то виновато покосился на меня. Лицо его было насупленным и грустным. И даже губы поджались, от чего он выглядел старше и несчастней.

– То! – сказал он с натугой.

И смигнул трижды. Многоточием.

До меня стало доходить. А когда дошло, я задумался.

Да, проблема. Мелкая, но это как посмотреть.

– Что, сильно? – сочувственно спросил я, как будто речь шла о расстройстве желудка.

– Не то слово! – хмуро сказал Саныч.

Я быстро посчитал. Ну да, срок подходящий. А мужчина здоровый, хорошо кормленный, да еще с похмелья через день. Тут не то что побуреешь – винтом вокруг себя закрутишься.

– А что, нет под рукой никого? – спросил я.

Саныч отрицательно покачал головой.

– А свидание когда с Ларисой?

– Не скоро… Осенью только.

Проблема резко усугублялась.

Надо же, мстительно подумал я, а еще недавно про личную свою жизнь через губу говорил. И казалось, вовсе о ней предпочитает не думать, вяло и как бы подневольно исполняя супружеский долг и радуясь больше посиделкам с друзьями, нежели интимным отношениям с супругой.

А тут вдруг – приперло ему. Поди, дали бы сейчас жену, вскочил бы на нее, как юный пудель. Не знал бы, с какой стороны облизать. Ногу он еле перекидывает! Все познается в сравнении. Банальность, согласен, но что есть наша жизнь, как не подтверждение банальностей?

– Нашел бы кого, – посоветовал я самое простое.

– Кого? – спросил Саныч угрюмо.

В самом деле, вопрос серьезный.

Где искать!?

На работе нельзя, это табу, это даже не обсуждается. Саныч работал на том же заводе, что и Лариса, мастером в цеху. И знал совершенно точно, что о любой его связи на работе Ларисе тут же донесут туда. И знать не будешь, кто. Добрая душа всегда найдется. А Ларисой Саныч дорожил. Это была его семья, его прошлое и будущее, его все. Здесь исключался даже намек на риск. Поэтому работа отпадала, увы, хотя там, конечно, в отзывчивых женских телах недостатка не было.

Дальше что?

Искать среди знакомых? Их, конечно, имелось немало, как у всякого городского старожила. Но, если присмотреться: а кто там был из того, кто требовался? Куча родственников, кумовьев, друзей, коллег и так, людей посторонних. Но выбора-то нужного – никакого! Опять же, попросишь по дружбе, чтоб свели с кем, мигом к Ларисе весточка полетит.

Вот и думай, что делать.

На улице не встанешь, не начнешь всех проходящих мимо женщин за руки хватать, мол, приспичило мне, спасите-помогите, тону. Этим скорее напугаешь, а то нарвешься на неприятности в лице летящего с перекошенным лицом мужа или кавалера. Тут же все рядом: и мужья, и кавалеры. И больница, кстати сказать.

Только того, что надо, не было.

А проблема меж тем оставалась и набирала вес.

Еще через пару недель Саныч не говорил виновато, а чуть не ревмя ревел. И не мне, а уже всем знакомым. Так его разбирать стало, беднягу.

И слово новое в его лексиконе появилось. Какое-то членистоногое, колючее и скользкое одновременно.

– Сперматоксикоз у меня, – говорит, не запинаясь.

Выучил наизусть, затвердил, как диагноз тяжелой болезни.

– Да ладно, – говорю я, – не придумывай…

– Задолбался я уже! – кричит Саныч, меня не слушая. – Глаза на лоб лезут, скоро на стену кидаться начну. Натуральный сперматоксикоз.

Вбил в голову – не вышибить.

Потом пили в компании, он этот «сперматоксикоз» и другим раз пять повторил. Словно бы и гордясь даже столь сложным термином, определяющим его проблему, и тем, конечно, как свободно с этими терминами управляется. И жалуясь от всего сердца: плохо мне!

Но это семечки, болтать можно что угодно. Худо ему было по-настоящему, я-то видел.

Смешно! Мужик на пятом десятке, двоих детей вырастил, вот-вот дедом станет, а ноет из-за пустяка.

Но и жалко. Мой друг мучается, места, можно сказать, не находит. А я с ним пью, честно в глаза ему смотрю – и ничем не помогаю. Хорошо еще, не смеюсь в голос.

Некрасиво. Не по-нашему это.

Начал и я, наконец, серьезно думать, как помочь делу.

– У меня знакомый был, – говорю осторожно, – он в море ходил. Подолгу. Так он говорил, у них в душевой на полочке журналы лежат специальные. Ну, мужские типа… Они даже шутили: сходи, мол, в душ, там блондинка на такой-то странице тебя ждет…

И смотрю на Саныча: как ему такой вариант?

– С журналами не проблема, – продолжаю, – сейчас не старые времена. Любых можно купить.

Саныч молчит, на меня не глядя.

Соображает, думаю. Мысль пошла работать – уже неплохо. Все лучше, чем за свое членистоногое слово держаться.

– А можно, – развиваю идею дальше, – и дисков прикупить. Жаль, ты компьютер никак не освоишь, там в Интернете такого добра навалом. Но и фильмы продаются какие хочешь, видик-то у тебя есть. Сиди, смотри, помогай организму от свидания до свидания…

Смотрю, морщится. И головой качает.

– Тогда журналы, – говорю. – У меня, кажется, завалялась парочка, принесу.

Говорили мы тихо, но пьющие рядом друзья нас услышали. Кажется, и кричали о своем, в нашу сторону не глядя, галдели о работе, о зарплате и еще о чем-то, – я не вникал. А мы шептались тихонько, плечом к плечу на лавочке сидя. Но чье-то ухо всегда прилепится к чужому разговору, тем более что компания-то общая, и сидели мы в тесном кругу в старом тещином гараже, который Саныч в отсутствие покойного тестя сделал новым своим прибежищем.

– Какие журналы? – спрашивает Валерка Жилов, нас поочередно оглядывая.

Валерка – алкоголик и балбес, несмотря на возраст. Так вообще он мужик безобидный, но, если что на язык попадет, потащит по всей округе, ни от кого тайны не делая. Да и сам поминать будет долго, тешась этим, как хулиган рогаткой.

Я покосился на Саныча, тот незаметно качнул головой.

– «Вокруг света», – говорю. – Есть такой журнал.

Валерка подумал. Хотя думать ему не очень идет. Бывший десантник, он широкоплеч и мосласт. Телесный его аппарат был создан исключительно для подвигов, для думанья там места не предусматривалось. Но поиграть в умного он обожает, и глаза его смотрят с косоватой хитринкой, как у галки, ворующей крошки в уличном кафе.

– Зачем он вам? – спрашивает.

– Чтоб не быть таким придурком, как ты, – отвечает Саныч.

Саныч грубиян, да. Но это никого не шокирует. Напротив, вызывает интерес и перенос внимания в нашу сторону.

– Чего это я придурок? – ревет утробно Жилов.

– Потому что идиот, – спокойно завершает Саныч.

– Слышь, молекула, ты чего к людям лезешь? – строго спрашивает Жилова Вова Брагин.

Вова – человек авторитетный. Рядовой слесарь на заводе, здесь он почетный генерал. Приземист, не толст, но плотен и коренаст, как Вий, и голос его, хрипловатый, уверенный, всегда отличаем, как голос первой скрипки в оркестре.

Саныч исподтишка завидует ему, принижает, называя «Карапузом» – неосновательно и неостроумно. Зато обидно, хотя Вова виду не показывает. Его авторитет неколебим, и ему, а не Санычу, адресованы здесь все главные вопросы.

Жилов с Вовой – вроде бы друзья. Но Жилов, рычащий голос которого способен напугать обычного человека даже ясным днем, держится при Вове, как Пятница при Робинзоне. Или как шут при короле – по обстоятельствам.

– Кто это к ним лезет?! – заревел еще громче Валерка. – Спросил только про журналы.

– Какие журналы? – поинтересовался Вова.

– «Вокруг света», – ответил Саныч нейтрально.

Он-то знал: Вова всегда начеку.

– Лучше «Мурзилку» возьмите, – засмеялся Андрюха. – Интереснее!

Андрюха молод, худ, жилист и смешлив за троих. Гениальный жестянщик, он скромен, как всякий мастер. Но посмеяться любит и особых поводов для этого не ждет.

– Скажи еще, «Веселые картинки»! – подхватил Сашка Когтев, сам не зная, насколько он близок к истине.

Саша – пенсионер, но моложав без фальши, и задора у него не меньше, чем у Андрюхи. Повезло с генами. Но вид у него очень приличный, плюс очки, так что выглядит он как начальник средней руки, по ошибке затесавшийся в горластую банду малолеток.

– А что, плохой журнал? – закричал запальчиво Валерка. – Я его все детство смотрел.

– Только что смотрел! – засмеялся Андрюха. – А читать не пробовал?

– Ага-га! – передразнил Валерка хриплым басом.

– Чтобы читать, надо буквы знать, – заметил Вова Брагин. – А он вместо росписи крестик ставит.

– И тот кривой, – удачно добавляет Саныч.

Все радостно смеются.

Валерка тоже улыбается. Улыбка у него мальчишески-беззащитная, добрая-предобрая, и, не будь она украшена где золотой фиксой, а где дырой, ее можно было бы назвать очаровательной.

С чего начинается веселье, уже забыто. Я, правда, кошусь незаметно на Саныча, но он в этот момент он разливает вино и на меня упорно не глядит.

Разговор тем временем течет дальше.

Вова рассказывает анекдот «в тему» – про своего тезку, неувядающего Вовочку. Досказал, все снова засмеялись. Как того Вове и требовалось. Он взял свой стакан, чуть выпрямил могучий корпус.

– Ну, – сказал, глядя вдохновенно на содержимое стакана, – огонь!

И первым безо всяких там чоканий выпил.

– Огонь! – подхватил Андрюха.

Дальше – общий план и постепенно расплывающаяся картинка.

Уже когда распадались, в хохочущих, вертлявых огоньках ночи, в сладком, тающем на лице ветре, я Саныча еще раз спросил про журналы.

– Не надо, – ответил он твердо.

– Ладно, – говорю я. – А как ты?..

Саныч помолчал.

– Надо что-то придумать, – сказал он.

– Я придумаю, – пообещал я.

И придумал.

Глава 3. Знакомство

Нет, не думайте, велосипеда я не изобрел. Просто сел на него и поехал – фигурально, конечно, выражаясь.

И ведь точно, нисколько не разучился! Что и показали дальнейшие события.

Осенило меня утром, дня через три. Почему так долго? Ну, есть же у меня и своя жизнь. Впрочем, тпру. Помним уговор.

В общем, подумал я всесторонне и решил, что лучше варианта, чем классический съем, не найти. Правда, тут мне сильно предстояло напрячься, но что не сделаешь ради лучшего друга? Тем более и самому любопытно было молодость вспомнить, показать, так сказать, класс.

Ну, и показал.

Звоню Санычу.

– Есть идея, – говорю.

– Ну?

Какую гамму чувств может содержать один звук! Целой арии стоит.

– Ты же зарплату на днях получил?

– Получил.

– Значит, деньги есть!

– Ну-у… – ария совсем иного свойства.

Я вообще у друзей деньги одалживаю редко, и всегда отдаю. Но опасения Саныча мне понятны. Без Ларисы его бюджет стал неустойчивым, как вертящийся волчок. И лишние на него претенденты – верный путь жить последнюю неделю до зарплаты на хлебе и воде. То есть, отказывать себе в выпивке и курить дешевые сигареты. А радости жизни еще никто не отменял.

– Не бойся, – поспешил я успокоить друга, – я все продумал.

– Ну? – уже ровнее и ближе к первой арии.

– Нам надо идти в кабак.

– Да? – озадачился Саныч.

– Да, – говорю уверенно. – Снимем баб и решим все проблемы.

Обещание мое прозвучало легко и непринужденно. А попробуй сделай. Были бы мы молодые и неотразимые, как двадцать лет назад, тогда понятно. Иди и бери. А ты не возьмешь, тебя возьмут, проверено.

Но то – молодость.

А каково нам, Санычу с его «лампочкой» и мне со своим всем, не намного лучшим?

– А куда? – поинтересовался Саныч.

– Да хоть куда, – сказал я. – В «Хуторок», например.

Саныч подумал.

– Можно, – сказал с неустойчивым одобрением.

– Ты там был?

– Пил пиво пару раз.

– Ну и как?

– Нормально. Только дорого…

– Так что, не идем?

– Нет, – испугался Саныч. – Пошли. Только… – замялся он.

Ясно, я тоже в себе должного запала не чувствовал. Сложностей много. Одно, просто оторваться в кабаке, никакой высокой цели не ставя. Другое, отправиться туда с этой самой целью. Это как пойти за линию фронта за языком. Без права на ошибку, потому что второго захода не будет. Я Саныча знаю. Если деньги потратит, а языка не возьмет, он туда дорогу навеки забудет. И мне припомнит – память у него на обиды емкая.

От этого поневоле заволнуешься. Навыки я порастерял, у Саныча их вообще нет. Как-то все будет?

«Ладно, выпьем и расправим крылья, – подумал я. – А не расправятся, еще выпьем. Хоть в чем-то преуспеем».

– Я все беру на себя, – сказал я небрежно. – Опыт есть. Ты только поддержи беседу. Это же ты умеешь?

– Умею.

– Ну, все! Значит, в шесть заходи, двинем.

– Ага.

– Только оденься понаряднее. Мы же в заведение идем.

– Угу…

В шесть часов вечера стук в дверь. Я открыл – и чуть не расхохотался в лицо стучавшему.

Обычно Саныч одевается вполне чинно, в тон общей заводской братии, настиранной и наглаженной давней семейной жизнью. Ну, крутит для чего-то деревянные четки в руках, но это старая привычка… Я боролся с ней – бесполезно. В остальном же он незаметен, как панельный дом в микрорайоне. И тем хорош, и больше ничего не требуется. Разве что тенниска посвежее и выходная пара туфель, – примерно это я и имел в виду.

Но Саныч постарался! На голове ярко-красная бейсболка, на пузе майка желтая, поверх нее зеленая рыбачья жилетка, внизу какие-то пузырчатые штаны испуганного цвета. Живот перетягивает поясная сумка, в руках брякают четки. На шее золотая цепочка с половинкой разрубленного сердца (вторая половинка у Ларисы), под козырьком бейсболки глухое забрало солнцезащитных очков. И завершают образ мачо лаптеобразные кроссовки на гусеничной подошве. Не то американский шериф на рыбалке, не то рыночный торговец с далеких южных стран. А в общем, дурак дураком.

Я как только взглянул на эту красоту – понял: зря идем. На такое может клюнуть разве что пьяная Баба-яга. Наши же привереды попросту тебя не заметят, как будто тебя на свете нет.

Но я ничего не сказал. Сам виноват, не уточнив смысл слова «понаряднее». Саныч в своем токсикозном состоянии все понял буквально – и вот нарядился. Ответственно подошел к делу, в чем же его упрекать?

К тому же, судя по горделивому выражению лица, он был очень доволен собой. И спросил даже, окинув себя сияющим взором:

– Как, нормально?

– Вполне, – отвернулся я. – Сигареты возьму.

Ладно, пойдем. Настрой-то выпить никуда не делся. А про другое лучше не думать. Спишем все на «бабы-дуры, совсем оборзели, не подступиться». Не очень красиво, согласен, но чем-то надо себя оправдать?

«Хуторок» встретил неотзывчиво. Пятничным вечером ожидалось некоторое движение. А тут – музей восковых фигур. За ближним к дверям столиком чей-то день рожденья кисло мусолился двумя семейными парами, отражаемыми друг другом, как зеркалом. Юные влюбленные в углу поверяли свои тайны двум полупустым пивным бокалам. Бармен, укачанный стойкой, тихо дремал на ее груди.

Нужный элемент отсутствовал, как мы ни вглядывались в темные закоулки зала.

– Лето, – сказал я. – Все на природу едут.

– Наверное, – хмуро отозвался Саныч.

И покосился на выход.

– Еще рано, – промямлил я. – Подтянутся.

– Угу, – мыкнул Саныч, перебирая что-то в кармане.

– Может, на улице посидим? – предложил я.

Домой не хотелось. Как здесь ни тоскливо, но дома еще хуже. Здесь хотя бы есть ожидание события. Дома вообще ничего нет.

– Давай, – рванулся к выходу Саныч.

Я думал, совсем убежит. И я бы его понял.

Нет, задержался.

Снаружи была пристроена открытая терраска на четыре столика, огороженная плетнем. Днем туда лупило солнце, и обычно она пустовала. Но сейчас солнце медленно уходило за дом, террасу по диагонали рассекала пыльная тень, и ближе к стенке можно было сидеть, даже и не слишком потея.

Там мы и пристроились.

– Может, в другое место пойдем? – спросил я, страхуясь от будущих упреков.

– В какое? – скептически посмотрел на меня Саныч.

Верно, вряд ли в другом месте будет лучше. Тут хотя бы люди ходили по улице, создавали иллюзию присутствия. И птички летали – тоже компания. И машины гудели – уютно. Да и, главное, выпить уже хотелось. Куда тянуть?

– Ну что, тогда как обычно? – спросил я.

– Надо было пузырь с собой взять, – сказал Саныч. – Не догадались…

– Возьмем, – кивнул я, чувствуя прилив деловитости. – Магазин рядом. А пока для затравки закажем ихнего. Чтоб потом не придирались.

– Давай, – вроде как расслабился Саныч.

Через полчаса тень стала гуще, а листья на деревьях ярче и значительнее. К тому же произошло важное событие: Саныч снял очки. Голубые его глазки смотрели на мир более оптимистично, чем я ожидал.

– Снял бы ты и кепку, – сказал я. – Тут тени и так хватает.

В сущности, мне было все равно. Рядом из нужных людей никто не появлялся, так что надобности в коррекции образа не имелось.

Саныч посмотрел на меня и неожиданно снял бейсболку. И сразу выявился основательный мужчина, а не ряженый неизвестно кто.

– Наливай! – сказал он решительно.

– Есть! – сдвинул я каблуки.

Но веселья не получалось. Поднимали рюмки мы исправно, в отработанном годами ритме. Сиди мы в гараже, трещали бы без умолку. А тут роняли скучные фразы и тут же окуривали их дымом, как докучных насекомых, чтобы побыстрее отогнать и забыть.

Почему не клеился разговор? Место не располагало, да. Но дело было не в месте. Саныч тосковал, я видел. Лицо тяжелело у него не от водки, а от груза желаний. Он грустил по женщине, которую хотел.

Я знаю, как это, грустить по женщине. Хочется трогать ее руками. Хочется смотреть, как она раздевается. Хочется ласкать ей грудь. Хочется любить ее жгуче и долго и знать, что это никогда не кончится. И слышать ее запах, как запах самой жизни.

А мы сидели в пыли и жаре и пили водку. И непонятно, зачем вообще забрели сюда, два безоружных зверолова. И Саныч грустил. Хотя крепился и даже взглядом не упрекал меня.

Потом вдруг рядом возникло какое-то движение. Я обернулся.

За соседний столик уселись две женщины. Я только глянул – и увял. Ситуация напомнила старинный анекдот: я столько не выпью.

Одна была маленькая и суетливая. Ее симпатичная мордочка ведьмы была словно в мелкой шелухе от морщин, особенно пугающих, когда она смеялась. Другая была молода и толста до первобытного бесстыдства. В темном длинном платье она расширялась книзу, как пирамида, и лицо ее напоминало диванную подушку с пятнами глаз и рта. Видеть эту подушку совсем не хотелось.

Но Саныч, в отличие от меня, бросал взгляды на соседний столик хоть и без удовольствия, но и без сколько-нибудь заметных огорчений.

Я затревожился.

– Подождем кого получше, – шепнул я.

Мой друг кивнул. Но на соседний столик коситься не перестал. И даже выражение грусти как-то убавилось на его лице, сменившись налетом романтической задумчивости. В общем, ему это шло, и, если бы его одеть чуть скромнее, с ним можно было бы штурмовать вполне нестыдные высоты, – в разумных пределах, естественно.

Я отлучился в магазин, надеясь, что в мое отсутствие кто-нибудь да отвлечет внимание Саныча.

Напрасные надежды.

Пожилая ведьмочка и ее пирамидальная подруга сидели на своих местах, оживленно разговаривали, будто не обращая внимания на то, что, кроме одного грустного туриста, они на террасе одни. И за это я был им по-братски благодарен.

О чем думал Саныч, трудно сказать. Он раскинулся на стуле в позе пациента вытрезвителя, хотя был абсолютно трезв. Желание бодрило его, как нашатырь. Но и действий никаких он не предпринимал, сморенный этим вечером и своими надеждами на него.

Я открыл свежепринесенную бутылку, мы выпили, потом и еще, и еще.

Никто не появлялся. Прохожих мимо нашего плетня проходило все меньше. У машин прощальной насмешкой зажигались фары. Птицы растворились в сумерках, как капли акварели в воде.

Мы усиленно молчали и пили водку. Дамы за соседним столиком шушукались и хохотали.

Становилось завидно. Водка брала свое. Хотелось веселья и какого-нибудь сумасшествия. Даже такого, которого всеми силами стараешься избежать.

– Ну что? – спросил я Саныча. – Зовем?

Он кивнул быстрее, чем я договорил.

Я обернулся на три четверти. Хмель делал мое лицо добрее и дружелюбнее, а лица дам… Нет, лица дам оставались прежними, чуда не произошло. Но отчасти из добродушной жалости, отчасти из пьяного нахальства я вылепил вполне подходящую улыбку и показал ее им.

Соседки притихли, увидев эту улыбку.

Они все поняли.

– Девушки, а может, к нам? – без околичностей спросил я. – Или мы к вам?

Кажется, минуты не прошло, как мы сидели за одним столиком, сгрудив бутылки и закуски.

Тут же легко, как во сне, перезнакомились. Старшую звали Аня, ее подругу – Инна. Стали пить за знакомство, пошел обычный разговор. Нужды сдерживать хмель не было, задачу свою, пусть и с изъяном, я выполнил, поэтому дальше все пошло без моего участия и как-то удивительно целенаправленно.

– Что празднуем? – кажется, спросил я.

Ответа не помню. Бойко отвечала Аня, она же и вела теперь эту ладью.

Присмотревшись, я решил, что в молодости она была очень даже хорошенькая. Но, когда она встала и пошла зачем-то в кафе, открылись плоские пустоты штанишек на ее нешироком заду. Это было печально, хотя, судя по виду Саныча, печаль его как раз и покинула.

Я успокоился и отдался чужим веслам. Быстро темнело, было смешно и нескучно. Терраса все глубже опускалась в космические глубины ночи. Голоса женщин мешались с запахом их духов и с летом, плавно и бездумно кружившимся вокруг нас. И в этом кружении я пропадал, как в обмороке.

А потом вдруг все изменилось, в ноздри мне ударило знакомым запахом, и я увидел, что мы сидим в гараже у Саныча. В том же составе, и на столе высится шеренга из бутылок, приобретенных явно не на наши средства.

Инна сидела возле меня на шатком табурете, прочно рассиженном Вовой Брагиным. Саныч с Аней как-то интенсивно и парно передвигались взад-вперед, из чего было ясно, что выбор уже сделан.

Наливали, пили, курили безостановочно. Саныч и его «выбор» все куда-то бесконечно выходили, судачили на свежем воздухе. Я не вникал. Я сбросил с себя всякую ответственность и отдыхал, ровно ни о чем не думая.

Но рядом сидела девушка, и меня это к чему-то да обязывало. В моем восприятии она была не более чем собутыльник. Столь крупные формы я не мог обнимать даже мысленно. Но все же мы были людьми, а людям, да еще пьющим, положено разговаривать.