Красивая женщина умирает дважды

– Ворчливой каргой становишься!

– А, надоело все, – отмахнулась она. – Завтра даже курантов не буду ждать, сразу спать лягу.

– И на «Щелкунчика» не пойдешь? – спросил вкрадчиво.

– Ты, что ли, купил?

– Ага. На «Авито». По сто пятьдесят тысяч билет.

– Издеваешься?

– Нет. Все ради тебя, любимая.

– Дима, ты обалдел! Триста тысяч?! В Таиланд можно было слетать!

– Да ну, банально. Новый год под пальмой. То ли дело – Главный театр! «Щелкунчик»!

Подхватил Надюшку, закружил. Подруга, конечно, тяжеловата – только пару кругов осилил. Шепнул:

– На сайте я билеты поймал. По госцене. Самый блатной седьмой ряд.

– Ди-има!

– Как дурак. По приказу твоему больше месяца охотился. Настоящий квест – успел схватить места за доли секунды, иначе бы улетели.

– Ди-има!

Глаза, как и ждал, засверкали.

Благодарный поцелуй – и затащить подругу в кровать.

Но Надюшка неожиданно отстранилась, схватилась за голову.

– Ди-има! Но зачем было брать партер?!

– Уж что было! Но ты не волнуйся. В сравнении с ценами спекулянтов – очень получилось бюджетно.

– Я не хочу туда!

– Почему?!

– В партере один бомонд! Все расфуфыренные будут! А мне совсем нечего надеть!!! Лучше б где-нибудь на ярусе взял!

Ох уж эти женщины. Никогда им не угодишь.

* * *

Забеременеть, когда старшему ребенку только восемь месяцев, надо очень постараться. Но Полина смогла. Хотя врач предупреждала, что надо предохраняться, свекровь заверила:

– Чушь. Пока дела не вернулись, новых детей не будет.

Муж и рад – он средства защиты терпеть не мог, обзывал «противогазами».

Вот и получили.

Полина хотела избавиться, а свекровь, зараза, начала причитать:

– Нельзя, раз бог дал!

Супруг подхватил:

– Да ладно, Поль, ничего. Прокормим.

Легко говорить – беременным-то ходить не ему. Да и кормил семью, прямо скажем, довольно скудно.

Но против воли родни Полина идти не осмелилась. Хотя реально непонятно: как она дальше станет справляться? Сейчас тяжело – один ревет, второй в животе пинается. А когда на два голоса начнут завывать?

Молоко, с тех пор как второй младенец обозначился, на вкус стало мерзкое – Полина сама попробовала, убедилась. Маленькому тоже не нравится – плачет, плюется. Но свекруха упрямая смеси покупать не разрешала – ребенку, мол, натуральная пища нужна. А как пить-то его, если горькое?

Однако на открытый бунт Полина не решалась. Грудное украдкой сцеживала, питание на молочной кухне получала бесплатно. В ее комнату свекруха вечно без стука врывалась, так что хитрить приходилось на улице. Шла вроде как гулять, уходила с коляской подальше в парк. Готовую смесь ей сердобольная сотрудница выдавала подогретой.

Поля где-нибудь в укромном месте находила скамеечку. Давала малышу бутылочку, а сама украдкой (будто что противозаконное творила!) доставала молокоотсос. Холодно, неудобно, но все равно лучше, чем с мужниной матушкой собачиться.

А так всем хорошо. Свекровь еще и хвалила:

– Молодец, что много гуляешь с маленьким. Он спит потом хорошо.

Еще б не дрыхнуть – не горечь, а вкусненького попил!

Бутылку, в которую свое сцеживала, Полина обычно сразу опорожняла. Но, когда в канун Нового года гуляла, задумалась (в голове вертелись бесконечные варианты салатов), забыла, машинально бросила в коляску. И вспомнила про «улику», только когда из парка выходила. Достала, начала поспешно выливать молоко – а тут вдруг дядечка подваливает. Солидный такой, седой, в пальто благородном клетчатом. Говорит строго:

– Ты что, дочка, творишь?

– Ваше какое дело? – возмутилась Полина.

А тот еще суровее:

– Ты что это выкинула? Неужели грудное молоко?

– Чего вы пристали ко мне?!

– Бесхозяйственно!

– Вас не касается. Отстаньте.

Дед сразу сбавил тон, смотрит жалобно:

– Так я по всей Москве ищу, достать не могу!

Полина развеселилась:

– Зачем вам?!

– Катаракта у меня. Только оно и помогает!

Молодая мать хмыкнула:

– Чушь несете. Катаракту оперировать надо.

– Нельзя мне под нож. Сердце! А капель от этой хвори нет. Но добрые люди подсказали: молоко грудное поможет. Продай, будь человеком! Все равно выбрасываешь, а мне зрение спасет.

Полина задумалась. Дед мутный, конечно, но ей, что ли, жалко? Все равно выливает. Спросила осторожно:

– А сколько платить готовы?

– Десять тысяч.

– За бутылочку?!

Неплохие деньги – особенно, когда Новый год на носу. Купила б подарок себе лично, а то муж со свекровью вечно ей презентовали сковородки и прочие полезные в хозяйстве, но скучнейшие предметы.

А дед смотрит значительно:

– Десять тысяч за сеанс.

– Какой-такой сеанс? – опешила она.

– Ну, если в бутылке, продукт ценные свойства теряет. Молоко в глаз должно напрямую поступать. Из груди. Только тогда эффект.

Она пошла красными пятнами.

Вот извращенец проклятый!

А дед продолжает сладким голосом:

– Я тебе худого не сделаю. Можешь мужа с собой взять, чтоб охранял.

Полина даже дар речи потеряла на мгновение. А когда снова смогла говорить, заорала:

– Да пошел ты!

Схватила коляску, заторопилась прочь.

Дед не отстал – рядом плетется, причитает:

– Ну, пожалуйста! Спаси! Я… я тебе по пятнадцать тысяч буду платить!

По счастью, впереди подростки идут, галдят. Полина крикнула во весь голос:

– Парни! Сигаретка есть?

Молодняк притормозил, заржал:

– А тебе не вредно, мамашка?

Но полезли, сердобольные, за куревом. Поля вместе с коляской затесалась в их толпу и даже, чтоб из роли не выходить, сделала пару затяжек омерзительным никотином.

Извращенец больше ее не преследовал, но Полине весь вечер даже дома было противно и страшно. И мидии в маринаде (свое фирменное новогоднее блюдо) она на нервной почве жестоко пересолила.

* * *

Тридцать первого декабря Юра Стокусов крепко принял на грудь. Новый год на подходе, а старый-то проводить надо как следует, чтоб не обиделся!

Машка притворялась, будто водки не хочет, но злющими глазюками так и зыркала. Завидовала – оно и понятно. Выпить всякому хочется, да и надоело ей давно с пузом таскаться. Но на то оно и бабье дело: детей вынашивать, мужика обхаживать. Тем более семью он обеспечивает, вчера получку принес и даже тринадцатую зарплату.

Машке, правда, все мало. Москвичка она у него, с фанаберией. На шубу норковую копит, квартиру трехкомнатную в ипотеку мечтает взять: тесно ей в «двушке» втроем, с отцом его парализованным. На все ради денег готова, непорядочная.

Юра только за стол присел – сразу грузить начала. Кран на кухне течет, хлеба в доме ни крошки.

– Так сходила б сама за хлебом! – упрекнул.

– Скользко! – заверещала. – Хочешь, чтоб я маленького потеряла?

– А ночами гулять нормально?

– Когда сухо, можно. А сегодня опасно – гололед!

– Ну, курьера тогда вызывай.

– Тебе, что ли, сложно? Все равно мимо магазина шел!

Как по нему, насчет хлеба в семье должна женщина думать. Даже если беременная. И если гололед. Но спорить не стал. Молча жахнул первую. Горло ожгло, хрустящий огурчик хрустнул, истек соком.

– Не чавкай! – снова придралась Машка.

– Закусь тогда порежь. Если хочешь, чтоб все культурно было, – сказал он миролюбиво.

– Надо дела сначала сделать по хозяйству, а потом водку жрать!

Больше пререкаться не стал. Сгреб бутыль, стакан, банку с огурцами. Ушел с кухни в залу. Когда, наконец, закончится беременность Машкина, придирки ее бесконечные. Потом, правда, недосыпания начнутся, колики у младенца… Вот почему так нескладно! Еще год назад даже мечтать не мог: свобода, и женщина своя, и деньги какие-никакие. А случилось – и все равно не радостно.

Машка осталась на кухне, гремела остервенело посудой. Никакого ужина не захочется.

Хозяйничать подруга не умела, вечно у нее то масло брызнет, то картошка прижарится настолько, что сковородку выбрасывать. Вот и сейчас: что-то грохнуло, Машка визгливо ругнулась. Отставил со вздохом рюмку, выглянул. На полу – дуршлаг и брызги, подруга в слезах. Мыслимое ли дело – воду с пельменей без приключений слить не может! Да и вообще разве дело: к новогоднему столу покупные пельмени варить?

Молча подошел, поднял утварь, пол вытер. Но ей опять не так. Верещит:

– Тебе лишь бы пол чистый! А что у меня на душе – плевать!

Покорно спросил:

– Что твоей душеньке угодно? Говори.

– Кра-аба хочу. И та-апочки пушистые на Новый год.

Хоть тут угадал.

Достал с верхней полки шкафа коробку, протянул:

– Вот, держи. Дед Мороз уже приходил.

Обожала его Машка всякие волосатые помпончики, кофточки, шапки – чтоб на них обязательно шерсть дыбом стояла.

Скинула крышку, схватила обувку, повеселела:

– Ой, какие миленькие!

– А то, – сказал гордо. – Специально самые волосатые выбирал.

Но начала босой ногой в тапочку тыкать – сразу понурилась:

– Не лезет. Малы. Ты какой размер брал?

– Тридцать восьмой.

– Так у меня сейчас тридцать девятый! Потому что отеки! Я ведь тебе говорила!

Вспомнил смутно: действительно что-то чирикала.

Сказал примирительно:

– Ну, потом, значит, поносишь. Когда отеки пройдут.

– Так я сей-ча-ас хочу!

Тапочку отшвырнула, снова в слезы, лицо злое:

– А краб где?

– Машенька! Краб натуральный – целая тыща за банку. Я сейчас схожу в магазин, крабовых палочек тебе куплю. Самых лучших!

– Нет! Это суррогат! Мне настоящий нужен! Вот вечно ты: даже подарка нормального сделать не можешь!

Честное-благородное, лучше б в пивную пошел. Или где-нибудь на вокзале сообразить на троих со случайными мужиками!

– Машка, Новый год скоро. Можешь хоть праздник не портить?

– Да не нужен мне праздник! – выкрикнула. – И ты не нужен!

Бегом в коридор, рвет дрожащими руками с вешалки шапку, куртку. Надо бы остановить: поздно, действительно скользко, Новый год через несколько часов. Но ведь и он человек. В праздничную ночь добра хочется, уюта. А если не лелеют, не холят, хотя бы не трогайте. Дайте просто посидеть в тишине и спокойно прикончить бутылку.

Потом тысячу раз себя корил. Но кто подумать мог, что в благополучной, прошитой видеокамерами Москве случится такое? И Машку свою вздорную, но любимую и привычную он больше никогда не увидит?

* * *

На новогодний «Щелкунчик» в Главном театре собирается весь бомонд. Это Ксюша знала прекрасно и заранее начала капать главному редактору на мозг, что редакция должна оплатить ей билет.

– Да не вопрос, Кременская. Покупай, чек принеси. Потом бухгалтерия компенсирует.

Ксюша честно отправилась в кассу двадцать второго октября – в день начала продаж. И оказалась у разбитого корыта. Нужно было, видишь ли, накануне с вечера очередь занимать, утром какие-то браслеты получать, вход только по ним, иначе и внутрь не пускают. Попробовала с охранниками договориться – послали. А спекулянты просили втрое больше официальной цены, хотя на дворе только октябрь. И уговаривали: «Бери, в декабре гораздо дороже будет».

Кинула тогда клич по знакомым, на сайтах театральных вывесила объявления – но звонили ей только перекупщики. Или мошенники – предлагали «гостевое приглашение», а по факту – просто красиво распечатанную фальшивку.

Но попасть на «Щелкунчика» все равно надо. Хотя бы для того, чтоб в социальные сети выложить собственную фотографию на фоне раззолоченного партера. Так что пришлось покупать неудобное место в последнем ряду четвертого яруса. Тоже с переплатой, но всего несколько тысяч получилось, а не двести штук, как за бенуар просили.

Не видно, правда, ни черта. Впрочем, Ксюша на сцену и не смотрела. Разглядывала через бинокль понтовый партер, заносила в телефонную записную книжку громкие фамилии. Завидовала: дамы в вечерних платьях, на каблуках, при мужчинах эффектных. А она, как дура, ютится в каком-то курятнике.

Вот откуда, терзала себя, у тусовщицы, ее тезки, Ксюши, полмиллиона на ложу бенуара отдельную? Директорша музея сидит в партере за какие такие заслуги?

А когда увидела Полуянова и его ненавистную спутницу – вообще закипела от ярости. Седьмой ряд, черт возьми! Только официальная цена – двадцать тысяч за штуку, если у спекулянтов – вообще запредельно! И этот хмырь еще смел ее когда-то учить, что журналист должен быть честным? Ладно, зарплата у него в «Молодежных вестях» немаленькая. Но не будет ведь утверждать, что минимум ее треть спустил, чтоб свою глупую, толстую курицу порадовать?!

Подкрутила бинокль на максимальное увеличение, начала разглядывать Митрофанову. Корова сельская, одно слово! Юбочка по колено, на кофте брошечка. Волосы в пучок собрала, ну, просто отстой! А Дима, вместо того чтоб выбрать ее – юную, эффектную, стройную, – этой деревенщине руку на коленку положил. Что-то на ухо шепчет, а Надежда его еще смеет по руке программкой хлопать, мол, мешаешь.

«Вот был бы с собой яд – подойти в буфете и подсыпать!»

Ксюша совсем расстроилась. Да и сладкая парочка на сцене – глупо счастливая девочка Маша и стройный, эффектный принц – раздражали ужасно. Так, что покинула свое неудобное место посреди действия, отправилась в буфет – благо рядом, на том этаже, где и четвертый ярус.

Драконовские цены на шампанское в Главном театре она знала, поэтому пронесла с собой. Давно проверено: в дамских сумочках на входе особо не копаются, литр коньяка не протащишь, а маленькую бутылочку – запросто. Так что подошла с деловым видом к стойке, купила (за двести рублей!) воды, к ней потребовала бокал и тарелку. Перелила контрабандное шампанское, выложила конфеты (приобрела в супермаркете, чтоб не дать буфетчикам возможность на ней прибыль в тысячу процентов сделать).

Устроилась в самом удобном кресле – чтоб видеть всех, кто входит. Выпила, закусила «грильяжем». Сделала томное селфи с бокалом. Настроила фотокамеру на телефоне: светских дам щелкать.

Народ в буфет потянулся еще до того, как аплодисменты отгремели. Первыми, конечно, старушенции с «социальных» мест, но эти ничего не покупали, только ценам ужасались. Дальше и бомонд стал появляться. Ксюша поймала в кадр министра (почему-то в новогодний вечер с секретаршей). Щелкнула известную гимнастку с молодым, эффектным спутником (официальный возлюбленный, когда увидит фотку в газете, точно разозлится). А потом снова узрела Полуянова с ненавистной Митрофановой. Шикует, подлец, – целую бутылку шампанского оплатил. А курица его щебечет: «Димочка, ну, зачем так много, по бокалу бы хватило!»

Уселись за соседний столик, Ксюшу не заметили. Она сначала собиралась по буфету пройтись, еще кого из селебрити половить, но решила остаться – подслушать, о чем болтают. Когда общались в «Молодежных вестях», всегда старалась, чтобы каждый разговор с Димой превращался в искрометный обмен остроумными шутками, колкостями, интересными фактами. Но сейчас просто уши вяли! Митрофанова ему про новой рецепт оливье заливает, с креветками и красной икрой! Тот слушает, кивает – просто подкаблучник, а не журналист топовый. Еле вклинился в монолог своей клуши, бокал поднял:

– Ну, Надюшка! С наступающим!

Отпила манерно глоточек, порозовела:

– Спасибо тебе, Димочка, за шикарный подарок!

– Ты про балет? – улыбается. – Это только прелюдия. Дома продолжение будет.

– У меня тебе, – смутилась, – тоже два подарка. Один дома. А другой… прости, смешно, наверно, но просто не могу удержаться…

Ксюша обратилась в слух. Митрофанова в сумочку полезла. И достает – журналистка глазам своим не поверила – пластиковую палочку. Тест на беременность! Блин, сериал мексиканский!

Дима смотрит – баран-бараном. Спрашивает:

– Это что?

– Ээ… ну… ты скоро папой будешь.

Побледнел.

«Может, пошлет?» – в надежде замерла Ксюша.

Полуянов секунд десять молчал.

«Ну, заори: «Не от меня!» Или хотя бы: «Что ты наделала!» – умоляла небеса журналистка.

Но он отставил бокал и нежно притянул толстуху к себе:

– Надюха! Ну, ты даешь! Пресловутые две полоски?

– Д-да.

– А ты не ошиблась?

– Наверно, нет. Это четвертый по счету. Ты не сердишься?

– Ох, Надька! Страшно, конечно. Но я очень, очень рад!

И Ксюша почувствовала себя самым несчастным человеком на этой планете. Ну почему одним все, а другим ничего?

* * *

В девять вечера Юра чувствовал себя совсем пьяным, но к одиннадцати слегка протрезвел и, конечно, забеспокоился: где Машка шляется?

Заглянул в комнату к отцу, спросил:

– Тебе Мария не сказала, куда пошла?

Батя насупился:

– Нет. Но ты, Юра, ее зря отпустил. Нельзя, праздник все-таки, да и беременная она.

– Да хоть какая! Сколько можно терпеть капризы!

Захлопнул в раздражении дверь.

Выносить сор из избы, звонить будущей теще не стал. Да и вряд ли подруга поедет к матери – с ней она на ножах. Как, впрочем, и со всем светом.

Приятельниц, у кого можно в новогоднюю ночь скрыться, в Машкином окружении тоже не имелось – со всеми, когда забеременела, рассорилась.

Но куда могла отправиться? Магазины позакрывались, неужели по улицам бродит одна?

Спустит, конечно, на него всех собак, но Машкин номер он набрал. «Абонент недоступен», – холодно откликнулся телефон.

Стал проверять по трекеру, но светящейся точки не появилось. Вообще выключила аппарат, зараза.

Очень в ее духе: себе испортить новогоднюю ночь, а заодно и его проучить.

Все равно надо идти искать.

Чертыхнулся, оделся, вышел в зябкий, влажный, совсем не зимний вечер. На улице почти никого – народ с петардами на воздух сразу после курантов ломанется.

В прошлые их ссоры, когда Машка из дома убегала, он ее в ближайшем магазинчике находил. Продавщица там до чужих страстей любопытная – ей подруга и заливала часами про мужа-тирана.

Но сейчас торговая точка закрыта, на двери объявление: «Тридцать первого декабря до 21.00!!!»

Подруга как раз незадолго до этого времени убежала. Может, торговка и приютила ее? Сидят вместе в тепле, гадости про него говорят.

Машка (среди миллиона прочих упреков) всегда говорила, что «ему вообще пофиг на ее жизнь».

Ошибалась.

Юра, хоть виду не показывал, про подругу многое подмечал. И с продавщицей ближнего магазинчика однажды беседовал. Та жадно пыталась выведать про их ссоры-раздоры, и он на Машку с удовольствием пожаловался. А между делом узнал – торговка приезжая, работает вахтой. Комнату снимает – «да вот здесь, в вашем доме, на первом этаже».

Туда и отправился. Радуйтесь, кобры. Мужик с извинениями пришел.

Дверь открыла сама тетка-сплетница. Уже навеселе. Вылупила глаза:

– Юра! Ты чего хотел?

– Машки у тебя нет?

Удивилась – вроде бы натурально:

– Она не дома разве?

– Да опять капризничает. К тебе не заходила?

– Прибежала! Около девяти. Вся в слезах. Разве так можно с беременной?!

Глядит укоризненно. Оправдываться не стал, потребовал ответа:

– А куда потом пошла?

– Так не знаю. Я б к себе позвала, но у меня – закраснелась, улыбнулась лукаво – гость сегодня.

На коврике грязью стекают кроссовки, на вешалке тюбетейка, в комнате музыка. Не до Машки сердобольной продавщице.

– Ладно, – хмуро сказал, – если появится, сообщи. Где живем, знаешь.

Снова вышел на улицу. Затревожился совсем всерьез. Может, под машину попала? Или плохо стало – в больницу увезли?

Во двор Митрич высунулся, первый на весь дом алкоголик. Увидел Юрия, сразу к нему:

– Догнаться нет?

– Не до выпивки. Машку ищу. Не видел?

– Так она сказала, что уходит от тебя на хрен! – доложил злорадно.

– Куда?

– Не сказала.

– А пошла куда?

– Да я не смотрел. В сторону парка, вроде.

Вот что за идиотка? Вместо того чтоб праздновать, плачет где-нибудь на скамейке. Да из-за чего? Тапочки не того размера подарил?!

Так и встретил Новый год один, под вой ветра, в беготне от аллее к аллее и собственный тревожный крик:

– Ма-ашка!

В час ночи отчаялся. Вернулся домой. Стал больницы обзванивать. В четыре утра пришел в полицию. Пробился сквозь толпу поддатых потерпевших, долго уговаривал уставшего дежурного принять заявление или хотя бы меры.

Но капитан отмахнулся:

– Мы только по несовершеннолетним заявления берем. У подружки какой-нибудь твоя жена. Утром явится, не волнуйся.

Можно бы плюнуть. Вернуться домой – и накатить с горя. От души.

Но Юрий вызвал за сумасшедшие деньги такси. Съездил к будущей теще. Убедился, что Марии там нет. Выслушал причитания и укоры.

Растерянный, испуганный, голодный, вернулся домой. В отчаянии достал из тумбочки Машкину записную книжечку (бумажную). Начал по всем телефонам, что там были, названивать. Но номера совсем, видно, старые, и добрая половина абонентов вообще не понимала, о какой Маше речь. А другие – просто его посылали.

* * *

Первого января Дима проснулся от детского плача. В полудреме перепугался: «Мой, что ли, ребенок?»

Открыл глаза. Надюшка сладко посапывает, в квартире тишина. Ну, дела! Суток не прошло, как новость узнал, а кошмары начали сниться.

Вчера под шампанское, Чайковского, в окружении воспитанных, нарядных детишек из партера грядущее отцовство казалось веселым приключением. А сейчас призадумался. На следующий Новый год их младенцу будет, плюс-минус, несколько месяцев. И как они встретят праздник? Под капризы и вопли? А у него-то была мысль: предложить театралке-Надюшке съездить в Питер. Сравнить «Щелкунчиков» в Главном театре и в Мариинке. Красивый план теперь точно откладывается. Интересно, на сколько? Бабушек-дедушек у них нет, няньку на новогоднюю ночь не найти, а на балет детей только с шести лет пускают. Да и вообще: какие театры, поездки? Все деньги будут на ребенка уходить.

Подумал малодушно: «Может, не выносит?»

Сразу устыдился, виновато взглянул на Надюшку. Погладил по волосам. Она, не просыпаясь, схватила его руку, прижала к щеке. Беременность ей, наверно, будет к лицу. Но если сейчас начинает капризничать, что дальше будет? И располнеет еще больше. И главным для нее станет не он – а крикливый и требовательный младенец.

«Классические страхи молодого отца», – усмехнулся про себя.

Сделав усилие, Дима отогнал тревожные мысли и отправился на кухню варить кофе. Прежде они с Надюшкой, по традиции, начинали первый день нового года с бокала шампанского. Но теперь ей нельзя, в одно лицо неинтересно, а на языке наркологов вообще называется алкоголизмом.

Ничего. Отметим праздник икрой. Намазывать бутерброды поленился – откусывал хлеб, черпал рыбьи яйца из банки. Хорошо, что Надюха спит, а то б изворчалась. Обычно, когда завтракал один, просматривал новости в телефоне, сравнивал, как об одном и том же событии разные источники пишут. Но сегодня даже минимальной аналитики не хотелось, поэтому тихонько, чтобы не разбудить Митрофанову, включил телевизор.

Поют. Пляшут. «Огонек» двадцатилетней давности. В очередной раз «Ирония судьбы». Снова кино – древний «Морозко». Собрался выключить, да попал на новости.

Москвичи купили фейерверков и петард на многие миллионы рублей… по кольцевой линии метрополитена курсирует праздничный поезд… и даже хроника происшествий с новогодним отливом: пьяный Дед Мороз остановил на улице прохожего и потребовал рассказать стишок. А когда гражданин отказался – дал ему в глаз. Пострадавший госпитализирован с сотрясением мозга, «добрый волшебник» задержан.

«М-да, Новый год в России – сакральный праздник. К нему долго готовятся и еще дольше отходят. Может, все-таки шампанского?» – подумал Дима.

Только что благостно улыбавшийся ведущий стер улыбку с лица:

– Теперь, к сожалению, совсем не праздничная новость. Сегодня утром в Олонецком парке обнаружили тело молодой женщины. Ей нанесли больше двадцати ударов ножом. Погибшей было тридцать два года, она находилась на девятом месяце беременности. Почему оказалась в новогоднюю ночь в парке одна, неизвестно. По подозрению в убийстве, насколько нам известно, пока никто не задержан.

Мертвую женщину, к счастью, не показали – только мрачный, черный мешок и алые пятна крови на снегу.

Дима в предзнаменования и прочую мистику не верил.

Но вчера, когда поздравлял в театре Надю и выслушивал ее ахи, подумал: нехорошо, что как раз накануне ее сногсшибательной новости он убийство беременной взялся расследовать.

А сейчас – того хуже: опять смерть будущей матери. Совсем неподалеку от их дома. И снова в деле фигурирует нож.

Дима надеялся, что ведущий расскажет: была ли женщина замужем? Есть ли предположения, кто ее убил?

Но на экране снова запестрели праздничные, чепуховые новости, так что Полуянов в раздражении выключил телевизор. На душе совсем тревожно – хотя уверял себя изо всех сил, что никаких знаков судьбы нет и у них с Надюшкой, конечно, все будет хорошо.

А тут и подруга проснулась. Румяная, сонная, в коротком халатике вышла в кухню. Улыбнулась лукаво. Предложила: