Лена городская/шорт-лист конкурса «Книготерапия»-2023

Я стояла до тех пор, пока лес совсем не погрузился в темноту и из сонного оцепенения меня не вывел тёти-Любин окрик:

– Леночка, поздно, давай домой!

Точно стряхнув чары, я поспешно убежала в дом, заперев дверь на крючок.

Мне приготовили в дальней комнатке деревянную кровать, непривычно высокую, с большой подушкой в белоснежной наволочке. Здесь, внутри, запахи были уже другие: сухого дерева, мебельного лака, старого белья, пыли – но они мне тоже нравились, и вместе с прохладным лёгким одеялом убаюкивали меня, заставляли смежаться веки. Уже сквозь сон я угадывала шаги тёти Любы и бабушки, слышала, как был выключен телевизор, и дом погрузился в безмолвие. Тишина теперь была повсюду. И я плавно вошла в неё.

***

Назавтра я открыла глаза только в половину десятого и сильно смутилась, что проспала так долго. Наскоро одевшись и стянув свои длинные волосы в хвост, я вышла на кухню. Бабушки там не было, а тётя Люба катала из теста какие-то галушки.

– Ленивые вареники будешь? – спросила она меня.

Я кивнула.

– Тогда делай.

– А как?

– Пф, – фыркнула тётя Люба. – Бери тесто да катай колобки.

Меньше чем через полчаса завтрак был готов. К вареникам полагалась свежайшая сметана. После завтрака тётя Люба вскипятила в чайнике воды, вылила её в тазик, разбавила холодной.

– Здесь мой, а потом в чистой ополоснёшь.

С этими словами она ушла куда-то по своим надобностям. Я с удовольствием принялась за работу. Надо же, только объяснили в первый раз, и уже поручили дело!

Тарелки поскрипывали под нажимом полотенца. Я бережно составила их в буфет, так же аккуратно протёрла ложки.

– В гости не хочешь пойти? – спросила меня вернувшаяся тётя Люба.

– А то!

– Тогда бегом!

Мы пошли по шуршащему гравию, подставляя лицо лёгким порывам встречного ветра. Я глазела по сторонам. Всё здесь было слишком непохожим на город, – вернее, на места, где мне приходилось жить до сих пор, потому что всего города я, конечно, не знала. Домики вдоль по улице стояли все одноэтажные, кроме старого здания клуба в четыре этажа, выкрашенного тёмной зелёной краской. Рядом с клубом сбоку примостили какую-то облезлую статую девушки, да по центру перед входом красовался неработающий фонтан.

У придорожного магазина играли ребятишки: качались на цепях – заграждениях для автомобилей, возились в сером, смешанном с камешками песке. Все они были в цветных китайских сланцах, с загорелыми лицами, быстрые, как маленькие молнии. Взрослых прошло всего два или три человека.

Мы остановились напротив места, которое в старых книжках называется яром. Это была высокая площадка, покрытая буйно растущей изумрудной травой, откуда начинался обрыв. Через просветы в листве берёз виднелись воды Енисея.

Стоило чуть тронуть калитку серого, ничем кроме своей величины не примечательного дома, как меня оглушил лай собак. Я поневоле вздрогнула и вцепилась тётке в руку.

– Не бойся, не бойся, – подбодрила та. – Ты просто иди за мной.

Псов во дворе оказалось с добрый десяток, но все они, кроме круглобокого чёрного щенка, были привязаны. Самого грозного я приметила в углу – лохматое, серое существо чуть не вполовину человеческого роста, с горящими глазами и уж, наверное, клыками не тупее пары хороших перочинных ножиков. Ни дать, ни взять Серый пёс из скандинавских легенд, который наводил ужас на всю округу.

– Цыц! Тихо!

Голос внезапно появившейся хозяйки заставил собак мгновенно улечься. Вслед за тётей Любой я вошла в дом через холодные просторные сени и присела к широкому боку светло-голубой печки.

– Чай будете? – безо всяких вступлений предложила нам девушка.

– Давай, – охотно согласилась тётя Люба. – Знакомьтесь, девочки: это Лена, Саши, племянника моего, жена. А это тоже Лена, соседка моя. Лена деревенская и городская, значит.

Я с робким интересом взглянула на девушку. На вид ей казалось не больше двадцати лет. Моя тёзка была одета в просторный спортивный костюм, явно с чужого плеча, скрадывавший очертания фигуры, но по хрупким запястьям и тонкой шее можно было понять, что она стройная, если не сказать, что худая. На овальном загорелом лице больше всего выделялись тёмные, плавные и широкие дуги бровей, про которые в книжках говорят «соболиные». Босые ноги девушки были запачканы землёй.

Дверей внутри дома не было, из маленькой кухни проходы вели в две комнатки: одну тёмную, из которой я видела лишь диванчик, заваленный одеждой, и другую, поменьше, но посветлей. Пока пили чай, в доме стояла тишина, только во дворе изредка мычала корова да кудахтали куры. Казалось, будто в доме, кроме нас троих, нет никого. Но потом послышался лёгкий шорох и стук, и из второй, светлой комнатки в кухню вышла маленькая девочка, одетая в голубенькое мятое платьице.

– Анюта, доча, – хрипловатым, но ласковым голосом позвала её Лена и поманила к себе рукой.

Опять мне пришла пора удивляться. Такая молодая, и уже с ребёнком? Чудеса!

Девочка взяла наверху печки бутылочку с молоком и блаженно растянулась вместе с ней на ногах у матери, пока не выпила всё до капли.

Она была так похожа на большую куклу, что мне страшно захотелось взять её себе на колени, чтобы убедиться, точно ли это живая девочка. Я протянула к ней руки и замерла в ожидании. Анюта поднялась на ножки и медленно, но уверенно зашагала ко мне.

Я обняла её, зашептала какие-то хорошие слова. Перебирала льняные прядки, пахнущие молоком и какой-то особой сладкой свежестью.

– Ты смотри, как она уютно устроилась, – с удивлением заметила Лена. – Не помню, чтобы к кому-то вот так шла. Наверное, человек хороший.

Налив себе ещё чайку, они стали вспоминать каких-то незнакомых мне людей, обсуждали их, говорили что-то насчёт ремонта в доме, насчёт растущих цен, словом, вели обычный женский разговор.

– Хорошо с вами сидеть, да дела ждут, – наконец заявила Ленка. – Огород, свиньям наварить, полы помыть… Давай, тётка, покурим да пойдём. Будешь?

– Я-то буду, а тебе не хватит ли, мать? Рожать скоро…

Только после этих слов я увидела под Ленкиной безразмерной олимпийкой круглый живот.

Она потянулась за коричневой пачкой «Тройки».

– Нет, тётя Люба, не уговаривай. Пить бросила в восемнадцать лет ещё, как решила тогда – не пью и не буду, а от этого отказаться не могу, хоть и Сашка ругается. Но я иначе психовать начну. Сама же не бросаешь? Ну вот…

Покурив, Лена проводила нас до калитки. Ещё долго, идя по улице, я слышала её хрипловатый сильный голос, которым она сзывала собак, а потом выкрикивала что-то через забор соседке.

Глава 3.

Ответственное дело

Через пару-тройку дней я выучила по именам всю тёти-Любину родню. Братьев звали Павел и Виктор – первый жил в другой деревне, а второй не уезжал из Мальцева, женился и родил двоих сыновей, на время первого моего приезда уже взрослых лбов старше двадцати лет. Всю жизнь провела в родных местах и тёти-Любина сестра, Зина, недавно схоронившая мужа. Она была на четыре года младше Любови Ивановны, но выглядела старше: возраста прибавляли острые скулы, набухшие нижние веки да сильно потрескавшаяся кожа на натруженных руках. У братьев были сыновья, и тётя Зина тоже вначале родила Александра и Николая, прежде чем в младшем поколении бродниковской родни появилась наконец девочка Дарья.

Я в то или иное время видела всех шестерых племянников тёти Любы. Все они были люди одного типажа: с широкими скуластыми лицами, рыжеватыми или светло-русыми мягкими волосами и светлыми глазами.

После того визита к Ленке тётя Люба сводила меня к своему младшему брату, дяде Вите, потом к сестре, потом ещё к сватам – тихим старичкам, которые жили неподалёку в пропахшем кошками домике. Сваты были родителями жены тёти-Любиного брата. Встречаясь со всеми этими людьми, я удивлялась, сколько же у человека может быть сродников.

Здесь, в Мальцево, меня никто не воспринимал в качестве ребёнка, и меньше всего – баба Зоя. Через три месяца, в середине сентября, ожидалось моё шестнадцатилетие, а для старухи это был вполне себе брачный возраст. В глазах бабы Зои никак не считался ребёнком и родной внук, младший сын тёти Зины Николай, у которого в двадцать лет родился маленький Виталька, самый первый бабушкин правнук. А за старшего внука Сашку, которому несколько лет назад стукнуло двадцать пять, баба Зоя всерьёз начала переживать и поговаривать: «Ох, не женится». Успокоилась она только тогда, когда тот привёл в дом Ленку, тогда ещё едва шестнадцатилетнюю, и стал с ней жить в комнате, где теперь ночевала я.

К своим пятнадцати годам я успела прочитать книжку Дюма про королеву Марго, да потом ещё посмотреть сериал, и про себя окрестила бабу Зою королевой-матерью. Понятно, не из-за коварных интриг, какие плела при французском дворе старшая Медичи, а из-за того, что она была родоначальницей такого огромного, по моим понятиям, семейства. На восьмом десятке она прекрасно помнила и знала почти всё про своих детей, внуков и правнуков, и пыталась устроить их бытьё так, как ей казалось верным. А верной, как я скоро поняла, баба Зоя считала семейную жизнь – одинокий человек был для неё как бы и не совсем человеком, потерявший жену или мужа – несчастным, живущий без детей – несчастливцем вдвойне.

Меня никто не окружал особенным вниманием, не расспрашивал о школе. Иногда я могла сесть на крыльцо и задуматься о чём-нибудь на полчаса, и никто не говорил мне, что давно пора вставать и куда-то мчаться. Никто не одёргивал меня, не поправлял. За своей одеждой я следила сама. В самые первые дни было немного непривычно, что мне дают столько свободы, но скоро я начала чувствовать огромную благодарность за такое отношение. Чем больше мне разрешали быть одной и делать то, что я хочу, тем больше меня тянуло к людям, к их разговорам и делам.

Понятно, что я практически ничего не смыслила в тракторах, сортах помидоров, породах лошадей, но мне хотелось чувствовать себя на равных с приходившими в дом людьми; быть пусть немного причастной к этой трудной, но интересной для меня жизни. Я полюбила мыть посуду и втайне радовалась, когда на ужин к бабе Зое приходило побольше человек или тётя Люба затевала какую-нибудь готовку: тогда посуды оставалось много, и, перемыв её всю, я знала, что сделала полезное для всех дело. Мне нравилось кипятить воду в старом, облепленном серовато-белой накипью чайнике, окунать ковш в свежую ледяную воду из бака в сенях, где пахло молоком и скошенной травой.

Но больше всего я полюбила ходить босиком по ласковой мягкой земле, чувствуя, как из неё поднимается живительное тепло. Я мяла пальцами шершавые листья земляники и пахучей мяты, гладила ветки смородины, собирая с них в небольшое пластиковое ведёрко агатовые крупные ягоды. Смородиновые, малиновые, крыжовенные кусты казались мне такими красивыми, что хотелось заботиться о них, как о живых существах.

– Девка все сорняки подчистую в огороде выполола, ягоду побрала, – хвасталась тётя Люба Ленке, Саше, бабе Зое. – Ленка, слушай, у нас же ещё вон ирга стоит необобранная. Ты бы залезла на неё завтра да пособирала, а то птицы склюют…

– А где? – удивилась я. – Я смотрела, там вроде зелёные ягоды…

– А наверху-то! Там только с лестницей забираться.

– Ты у нас девка высокая, глядишь, и лестницы не надо, – улыбнулась Лена.

Над моим высоким ростом уже не раз подшучивали: со своими ста семьюдесятью шестью сантиметрами я была на полголовы, а то и на голову выше всех представителей бродниковской родни.

***

В тёплый пасмурный день мы поехали за грибами. Мы – это тётя Люба, я, Санька, младший тёткин племянник Никола с женой Полинкой и ещё одна, незнакомая мне до того дня женщина с весёлым круглым лицом. Лена осталась дома с ребятишками.

Выйдя из дома, я в ступоре встала перед гудящим трактором.

– Ну, забирайся, чё ли, – сказал Санька.

– А как забираться-то?.. – замялась я.

– О-о! Видно городскую барышню, – добродушно фыркнула тётя Люба. – Давай на руках подтягивайся и за борт.

– Прямо так?! – изумилась я. – А вдруг не дотянусь?..

– С такими-то ногами?!

Я подтянулась на руках, ступила ногой на колесо и, к своему удивлению, легко оказалась внутри трактора. Впрочем, сказать про этот трактор «внутри» можно было очень условно – бортов у него не имелось.

– А как держаться-то? – решилась я спросить, когда все уже аккуратно расселись – кто на полупустой мешок, кто на ящик, кто прислонившись к задней стенке кабины трактора.

– Зубами за воздух цепляйся, – посоветовал Санька.

Мы долго ехали по сырой дороге. Жирные пласты земли прилеплялись к колёсам трактора, мимо лиц летели чёрные комки. Потом сырость кончилась, дорога стала ровной, красивой, молодые берёзки убаюкивающе шумели густой листвой. Трактор потряхивало на кочках, но не до такой степени, чтобы поминутно думать о том, как бы не свалиться, и очень скоро я почти совсем перестала бояться, правда, крепко вцепилась на всякий случай в верхушку наполненного чем-то тяжёлым целлофанового мешка.

Я сидела напротив Полинки, временами смотрела на её рябоватое маленькое лицо с припухшими веками, которое казалось мне совсем детским, и пыталась угадать, сколько же ей лет. Будто прочитав мои мысли, она заговорила:

– Витальке скоро два годика… И у меня следом день рожденья.

– Прямо день за днём? – спросила я.

– Четыре дня… Родила я его – ещё восемнадцати не было. Дак мне, как несовершеннолетней, яблоки там дали, вафли… А опоздала бы чуть – и не дали уже.

Я изумлённо уставилась на неё: хотя Лена стала матерью всего на два года позже, сейчас она выглядела куда взрослее. Полинка же была девочка девочкой, даже в её манере поправлять сползающий на брови шёлковый платок было что-то детское, трогательное.

Когда добрались до места, грибов оказалось столько, что я могла срезать их, даже не поднимаясь на ноги. Опушки пестрели рыжими пятнами лисичек, пышно-розовыми саранками. Чуть пореже встречались крупные лиловые колокольчики с похожими на крапиву листьями.

Пока я ещё любовалась красотами, Санька и Полина уже настригли в мешок изрядно грибов и крикнули мне:

– Не спи, собирай!

– Как их много! – воскликнула я.

– Уродились, – согласилась тётя Люба, тоже неспешно оглядываясь вокруг и закуривая.

На Дашкиной даче мы как-то ходили в ближайший лесок, принесли оттуда горстку маслят, парочку рыжиков и посчитали этот урожай хорошим для ужина. В лагере «Восток» я с другими небрезгливыми «пионерами» собирала шампиньоны на месте, которое когда-то было отхожим: эти дары природы отдавались на кухню, где их безбоязненно крошили в суп. Но такого грибного раздолья мои глаза не видывали ни разу.

Срезанные лисички мы складывали вначале в пакет, а потом высыпали в большой рогожный мешок. Через пару часов мешок тоже оказался полон – настала очередь за вторым. Потом Санька усадил всех в трактор, привёз куда-то рядышком на другую поляну, чуть ли не богаче первой.

Домой вернулись к вечеру. Ужин сготовила тётя Люба: жареная картошка, салат из огурцов, редиски и зелёных перцев. Санька ворчал, что редиска уже старая и дряблая, а перцы можно было бы не трогать, поберечь. Никола с Полинкой ели всё молча, накладывали добавки, пили чай, жадно жуя пряники, а потом как-то очень быстро подскочили и ушли, сунув в карманы ещё по прянику. Вослед им Санька полуснисходительно-полупрезрительно обмолвил:

– Голодающие с Поволжья.

Баба Зоя ещё раз оценивающе поглядела на грибной урожай, коротко одобрила:

– Ничего.

Я уже была уверена, что старуха всегда так скупа на похвалу, всегда сдержанна, но вдруг увидела, как она подошла к Саньке и ласково, даже с каким-то трепетом, погладила его сухой рукой по груди.

– Как живёшь-то, внучек? – с той же лаской прошелестела она.

– Живём, хлеб жуём! – отозвался он словами моей мамы.

– И то ладно. Сашенька… Погляди, чё это на губе у меня? Болячка кака?

Санька бросил острый проницательный взгляд на лиловое пятно над губой и ядовито усмехнулся:

– Сифилис, баба!

Старуха ничуть не рассердилась и даже ничего не возразила, просто так и осталась около Сашки, может быть, наблюдая, не нужно ли будет ему ещё чего-нибудь принести. Не то, чтобы видя, а, скорее, угадывая её услуживость, Санька смягчился и почти ласково произнёс:

– Баба, я пошутил. Простуда, наверное. Иди, отдохни.

– А-а, – кивнула старуха и послушно побрела в своё кресло.

На кухне нас осталось трое – Санька, Настя и тётя Люба.

– Как у вас, для ребёночка всё готово? – поинтересовалась тётка.

– А чё ему надо. Конечно, всё. Кроватку вторую у Кармановых купил, собрал. Тряпки там Ленка взяла, что надо. Мать пелёнок ещё нашила.

– Ждёшь?

Санька яростно забрякал ложкой о край стакана.

– Ждёшь, не ждёшь… Один раз родила, другой раз родит. Чё делов-то? Раньше в поле рожали.

– Пацана хотел, да?

Санька вскинулся:

– Тётка, чё ты вот в душу лезешь? Кто родится, тот родится. Ты если хочешь помочь – лучше собралась бы, пошла сейчас со мной. Стайку1 надо почистить, Ленка не может уже, то болеет, то устала, то ещё чё. Вот пошли лучше, чем вопросы задавать!

Тётя Люба спокойно встала, оправила кофту.

– Ну, пошли.

Я начала убирать со стола, складывать масло, сметану, остатки салата в холодильник. Тётка взяла меня за руку.

– Слушай, Ленок, я, может, долго не буду… Похоже, я им там нужна… Ты грибами займись, ладно? Чистить же умеешь? Почисти все, в кладовке у бабушки там тазы стоят у входа, я уже приготовила. Почисти, в воде холодной сполосни и порежь. А потом я вернусь, мы их сварим и заморозим. Ладно, Леночка?

– Да, тётя Люба, конечно! – пообещала я.

Дома, на полу летней веранды, грибы выглядели скромнее, чем в лесу, но всё равно их количество поражало воображение. Я высыпала в таз половину первого мешка и, усевшись на низкий стульчик, начала работу. Чистить лисички было легко, знай убирай прилипшие листья да сухие сосновые иголки. Однако через какое-то время стала побаливать спина от того, что приходилось долго сидеть внаклон.

– Ле-ен! Чаю нальёшь мне стаканчик? – позвала баба Зоя.

Я вскипятила и налила ей чаю, принесла к телевизору, но сама отдыхать не стала, боясь, что не успею управиться к приходу тёти Любы и подведу её. Второй мешок пошёл не так легко, а впереди была работа сложнее – резать грибы.

«Чёрт их знает, – думала я, – как их резать-то, крупно, мелко?!»

Решилась спросить у бабушки, но та ответила непонятно:

– Как хошь, так и режь. Всё съедим.

За все свои пятнадцать лет я не привыкла, чтобы мне доверяли хоть какое-нибудь серьёзное дело. А тут, оказывается, режь как хошь! Сама!

Я накромсала партию, встала со стульчика, размялась немного. За окном потихоньку темнело, перестали облаивать прохожих соседские собаки. Тётя Люба не возвращалась.

– Чё-то её долго нет, – слегка обеспокоилась бабушка. – Позвонить, ли чё ли?

– Нет, не надо! – неожиданно для себя воскликнула я. – Не надо звонить. Она… она предупреждала, что будет поздно, сказала не волноваться.

– А. Ну ладно. Я пойду тогда, маленько телевизер погляжу да спать…

Я прекрасно понимала, что, если тётя Люба не приходит, то варить лисички придётся самой. Но мне как раз этого и хотелось. Если люди уже в семнадцать лет рожают живых настоящих детей, то кто же буду я, если не справлюсь с какими-то жалкими грибами?!

– Ничего-о, ничего, – подбадривала я себя. – Сейчас потихоньку разберёмся.

Дома у бабы Зои была маленькая электрическая плитка – в тёплой кухне, и большая газовая – на веранде. Я с газом никогда не имела дела, но в тот день пришлось с ним познакомиться – не ставить же огромную тяжёлую кастрюлю на одинокую хрупкую конфорку.

Я видела несколько раз, как тётя Люба готовит на газовой плите, но не помнила, что надо сделать вначале – то ли поджечь плитку, то ли повернуть рукоятку на баллоне. Логически поразмыслив, я включила газ и поднесла спичку. Расцвели синеватые огненные лепестки. Я возликовала и водрузила на плиту кастрюлю, в которую чуть не до верха наложила грибов и залила их водой. Ждать пришлось недолго, плитка работала на удивление шустро. От грибов поднялась пена, шапкой полезла через край кастрюли. Вскрикнув, я стала бегать по кухне, искать какую-нибудь чашку, в которую можно было бы скинуть часть грибов.

– Газ! Газ надо было убавить, – наконец посетила меня верная мысль.

Когда первая партия лисичек сварилась, я загрузила в кастрюлю вторую. За окном давно стояла темень. Баба Зоя уснула под мирно бормочущий телевизор, накрывшись до самого подбородка теплущим ватным одеялом.

Я уже перестала думать, почему так задержалась тётя Люба. Мне даже, наоборот, хотелось, чтобы она не приходила ещё хотя бы полчаса – тогда я успела бы всё доделать и порадовать её.

Так оно и вышло. Тётя Люба пришла уже ночью, когда я успела не только сварить все грибы, слить с них воду, но и расфасовать сваренное по пакетам. Зайдя в кухню, она увидела плоды моего труда, и удивлённо воскликнула:

– Ты всё сделала! Умница! А я-то знаешь, почему так долго? Ленка родила. В больницу отвозили, в райцентр.

Я кинулась ей навстречу и обняла. Тётя Люба была меньше меня ростом сантиметров на десять, и, чтобы стать с ней наравне, я положила голову ей на плечо. От неё слегка тянуло запахами стайки, молока и пота, которые плохо заглушала дешёвая туалетная вода. Я была счастлива, что она вернулась, и горда собой, потому что выполнила задачу, почти такую же важную, как и у неё. Если бы я не занялась тогда этими чёртовыми лисичками, они могли бы пропасть, и пропал бы весь труд людей, которые целый день их собирали и везли сюда. Ах, эта памятная ночь! Кто бы мог подумать, что взрослым человека делают грибы.

Глава 4.

Чудо на руках

Грибной азарт у тёти Любы после той поездки только разошёлся. Через пару дней она потащила меня куда-то к востоку от деревни за подберёзовиками и белыми. Дорога до нужного места была долгая, и мы разговаривали. Наш путь прошёл мимо длинного тёмно-зелёного здания с заколоченными окнами, не похожего на обычный дом, и я спросила:

– Что это такое?

– Это больница была. В позапрошлом году закрыли. Теперь придётся в райцентр ездить.

Я вслух посочувствовала местным больным, вынужденным терпеть такие неудобства, на что тётя Люба сказала:

– Люди как только не живут. Наша-то деревня всегда обустроенная была. Как брат мой, Витя, говорит: недеревенская деревня. А вот я после распределения попала учительницей в деревушку Двинку. Так я приезжаю, захожу в магазин – одни конфеты-карамельки! Я ими неделю питалась, пока местные не стали подкармливать… А вы, говорят, наша наставница новая? По математицэ? Так шо ж вы маучали! Зараз мы вас бульбой, салом накормим… Зараз – это «сейчас» у них. У белорусов, значит.

Чувствуя мой интерес, тётя Люба углубилась в воспоминания о своей молодости.

– Там выходцы из Белоруссии жили. Я их сперва не всегда понимала, а потом приноровилась. Выйдет паренёк к доске отвечать: «Гэта прямая прайдзэ чэрэз точку Гэ». Я ему: «Нэ прайдзэ». – «Чаво дразнытэсь?»

Я смеялась, слушая её весёлые байки, хотя в них, точно по Шекспиру, было «и горечи, и сладости полно».

– Там, в этой Двинке, меня как-то пригласили на праздник. Я сижу за столом, а тут же рядом со мной ученики мои, семиклассники. Себе самогонку наливают, и им наливают. Почти что наравне. А в восьмом классе у меня ученица забеременела. Я, как классная руководительница, к ним домой пошла. Встречает меня ейный батька: рослый, пузатый такой, с усами. Я что-то мямлю им там, мол, как же вы так… Он меня послушал молча да и говорит: «Моя Валька хутка замуж выйдет и ребёнка родит, а ты, чуе моё сердце, так и помрэшь одна». И ведь, чёрт побери, оказался прав!

Мне стало немного не по себе.

– Давай лучше песню споём, – предложила тётя Люба. – Я буду петь, а ты слушай, потом подпевать будешь.

– Во суботу Янка

Ехав ля раки.

Пад вярбой Алёна

Мыла ручники…

Я не знала слов и вообще не слышала раньше такой песни, но с первого раза влюбилась и в мелодию, и в этот певучий язык, похожий на причудливо украшенный русский. Грянул дождь, от которого мы не прятались, продолжая петь. Промокшие и счастливые, мы добрели по раскисшей дороге до самого Мальцево. Там нас встретила охающая бабушка, которая уже посчитала, что мы, если не умерли, так заблудились, и ворчащий Санька, которого баба Зоя снарядила на поиски, как только услышала за окном грохот начинающейся грозы.

Мы с тётей Любой переоблачились в чистое, сели греться возле включённого «камина», – таким гордым именем здесь величали обыкновенный масляный обогреватель. Сашка осыпал нас заботливой бранью:

– Твою мать, вот надо же было придумать в такую погоду куда-то переться. Тётка, ты всегда была сумасшедшая. Ещё девчонку утащила. А я, значит, ходи за имя, бегай…