Последний человек во Вселенной

В. Рутлэсс

Последний человек во Вселенной

Последний человек во Вселенной

You must go on

Into a sea of stars

Dying to be reborn

An ocean of endless mirrors

The light that never dissolves

Waves of eather

Collapse beneath us

To call me to the void

We're out of time

So leave this world behind

And brace for impact

I let go of your hand…

Heike Langhans

Я – Алан Нельсон, единственный обитатель и оператор, но теперь уже в прошлом, станции, расположенной в отдаленном от Солнечной системы войде. От меня до нее больше двух миллиардов световых лет, до ближайшей звезды чуть ближе – немногим более одного миллиарда.

Мой рассказ адресован самому себе, потому что едва ли у этой истории появятся когда-нибудь слушатели или читатели, кроме меня. Сама история, впрочем, как и вся моя жизнь, и не только моя, но и всего человечества, является полной бессмыслицей, и это мне не кажется, я в этом полностью уверен.

И теперь оставшееся время – годы, месяцы, дни или даже часы – исключительно для меня одного. Если учесть то, что случилось, возможно, и мог бы быть какой-то смысл в продолжении моей жизни, а точнее в ее окончании, но я не могу найти его и в этом. Я стараюсь его отыскать – в своих ощущениях, чувствах, но тщетно. Никакого смысла. Но ведь когда-то он был? Я в полной тишине. Она даже не звенит. Тогда зачем я рассказываю себе свою же историю? О чем она? Чего в этом больше – автоматизма обученного человеческого индивида, который отмечает то, что видит и чувствует, ответственного ученого, считающего себя обязанным зафиксировать все происходящее вокруг него? Или это желание другого свойства и другого порядка – постановка диагноза, по которому болезнь неизлечима и ее исход был предопределен? Если второе, то рассказанная самому же себе история – это приговор эксперименту под названием «Человеческая цивилизация», автор которого мне неизвестен. Моя сознательная, я бы добавил, и созидательная жизнь прошла в космосе. Я прожил на станции пять долгих лет, я чувствую, что уже какое-то время назад стал с ней единым целым. Станция мне и дом, и лаборатория. Как замена того, что я оставил когда-то, – здесь есть все, чтобы забыть покинутую планету, где я появился на свет.

Внешне конструкция станции как будто бы проста, если не брать во внимание ее внутреннее содержание. Она состоит из трех цилиндров, один из которых является центральным. Он неподвижен. Этот цилиндр служит стволом, перпендикулярно к которому расположены два других, они вращаются синхронно, но в разные стороны относительно друг друга для создания искусственной гравитации в жилых отсеках. Разнонаправленное вращение цилиндров организовано для того, чтобы у станции не было импульса, способного нарушить ее неподвижное положение в пространстве. Обеспечение устойчивости и неподвижности – такова главная задача подобной конструкции. Эти два вращающихся цилиндра я называю ветвями. Сравнение моей станции с деревом было бы наиболее подходящим, хотя она, в действительности, мало чем напоминает растение.

Я мог бы рассказать о многих оригинальных особенностях конструкции станции, основанной на таких же идеях, воплощенных в узлы и агрегаты. Но кому это будет интересно? По крайней мере, точно не мне. А вот историю своего пребывания здесь я расскажу. Я изложу ее и в текстовом, и в звуковом вариантах.

* * *

Открытие эффекта подпространственного перехода было еще одной научно-технической революцией, подобно всем предыдущим, – вещали нам профессора со своих кафедр, причем разных дисциплин, совершенно не связанных между собой. Но это так думали мы. На самом деле все оказалось не так разрозненно и хаотично, как виделось нам во время учебы. Эффект практически мгновенного перехода из одной точки пространства в другую, отдаленную на сколь угодно большое расстояние, ломал все представления о времени, объединив вокруг себя самые разные науки.

Переход предопределил развитие технических средств всех областей науки, дал толчок к поиску новых возможностей для освоения Вселенной. Необходимость развития технологий была обусловлена именно подпространственным переходом. Был ли он открыт вследствии ряда совпадений? Случайность всегда лежит в основе очередного скачка в науке, такое не раз происходило в истории человечества. Случай как возможность преодоления того, что изжило себя, как рывок, чтобы сделать шаг вперед, подняться на новую ступень цивилизации и с жадностью, свойственной человеческому разуму, продолжить познавать неизвестное. Отличие этого открытия – в его масштабности и уникальности. Оно на многие порядки превосходило все другие научные открытия земной науки. Ранее человечество даже не смело рассчитывать на перемещения в пространстве на такие расстояния – только мечтать.

Все эти нудные цитаты из научных трудов по астрофизике я знал наизусть. Были изданы сотни работ, написаны тысячи ученых докладов, восторженных отзывов и воззваний на тему скорого выхода за пределы родной галактики, обращенных ко всем правительствам. Все эти воззвания и труды легли в основу срочно выработанной доктрины колонизации Вселенной. Желающих покинуть Землю набралось так много, что у директората доктрины был широчайший выбор кандидатов.

С целью выяснить все-таки, как произошла Вселенная, или несколько Вселенных, или одна Мегавселенная – вот уж поистине неисчерпаемая тема для астрофилософов, было построено несколько коллайдеров в разных местах планеты. Постепенно данные их испытаний стали обычной статистикой не только для всей ученой братии, но даже и для рядовых граждан, никогда не интересовавшихся наукой. Общий принцип работы коллайдеров знали все. Биржевые сводки, прогноз погоды для морских круизов и переходов для моряков и путешественников, очередные новости недели – все эти информационные потоки сливались вместе с данными о результатах работы коллайдеров.

Но однажды произошло нечто, что заставило весь ученый мир замереть в трепетном ожидании чего-то невиданного, и это нечто не осталось незамеченным. Читатели таблоидов затаили дыхание, инфопоток вдруг резко сменил тональность. Первыми насторожились ученые, непосредственно вовлеченные в процесс получения от коллайдеров новых знаний о космосе, когда пучок элементарных частиц, разогнанный до определенной скорости в конкретно заданных условиях, как обычно должен был ударить в другой набор частиц, движущихся навстречу, но этого не случилось. Опыт повторялся много раз, и каждый раз все ждали, что такое соударение приведет к образованию каких-то ранее не изученных частиц. Синхронизация опыта на всех коллайдерах предполагала, что, возможно, хотя бы на одном из них будет получено новое знание о том, что собой представляет Вселенная. Но никто не ожидал того, как это произойдет в тот исторический день.

Причина сбоя на одном из коллайдеров при очередном испытании обывателя оставила бы равнодушным, но только не ученого. И особенно интересен побочный эффект, который иногда присутствует в результатах любого эксперимента: при множественном опытном повторении воздействия одних частиц на другие он проявился самым неожиданным образом. На первый взгляд такой результат не являлся совсем необычным и выходящим из ряда всех остальных, но поставил ученых в тупик – разогнанные частицы до места столкновения не добрались. Периодические неудачи в испытаниях на коллайдерах – обычное дело. Неточные исходные данные, ошибки в расчетах, наконец, простые неисправности могут завести изначальный эксперимент в такие научные дебри, выход из которых можно уже никогда не найти.

Но такова наука, в ней так принято – неудачи подстегивают, и потому они не могли остановить испытания. И потом, логический закон сопутствующих изменений никто не отменял. Он гласит: даже самый неудачный опыт должен быть повторен, что и было сделано при аналогичных начальных условиях. Но даже и тогда, когда повторный опыт привел к такому же результату, никто из ученых не заподозрил, что на горизонте цивилизационного развития замаячило великое научное открытие. Читая монографии, написанные учеными мужами о том, как все начиналось, я сквозь строки чувствовал весь процесс, я как будто сам участвовал в нем, настолько ярко авторы научных трудов описывали то, чему были первооткрывателями. Еще бы, стоять у истоков перехода! Я завидовал им.

Третий опыт решили провести при измененных заданных параметрах: в финальной части на пути разогнанного пучка частиц ждал набор не частиц-целей, а специального оборудования для фиксации характеристик пролетающих мимо частиц.

Их отсутствие в том месте, где они должны были пролететь, основательно озадачило ученый мир: экспериментальные объекты исчезли по пути к искомой цели. Слушая лекции по космологии, мы наперебой засыпали профессора вопросами: почему переставали фиксироваться частицы в коллайдере, не было ли ошибок в расчетах?

И даже через несколько лет после открытия перехода тема перемещения через пространство, из одного места пространства в другое, все еще была в числе самых передовых научных достижений, ее новизна будоражила своей необычайной революционной простотой каждый новый набор адептов космоса. Если ученые мужи все еще не могли осознать и поверить, что человек победил его величество Время, то что говорить о нас, молодых слушателях Высших курсов по изучению подпространственного перехода. Нам не терпелось узнать, как развивались события дальше, а развивались они стремительно благодаря простой случайности, а точнее – внимательности экспериментаторов.

С легкой улыбкой я вспоминаю свой первый восторг от того, насколько просто были выявлены закономерности. Любому исследователю ясно: чтобы выявить устойчивость изменений, необходимо проводить опыт каждый раз с новыми вводными. Фиксирующее оборудование стали перемещать все ближе и ближе к месту старта частиц.

Когда было установлено, что частицы исчезают примерно через пять метров после перемещения по стволу коллайдера, встал вопрос: это закономерность или снова случайность? Попытки изменять даже на небольшие величины характеристики разгона частиц приводили только к отмене эффекта исчезновения частиц. А возврат на исходные позиции – повторение точных условий первоначального эксперимента – тут же приводил к возврату этого эффекта. Разгоняемые частицы не обнаруживались ни в каком другом месте канала коллайдера.

Именно тогда и возникла гипотеза: частицы не исчезают, а перемещаются куда-то за пределы пространства коллайдера.

В том первоначальном, пионерском эксперименте необходимо было установить место, куда перемещаются экспериментальные частицы. Попытки размещать улавливающее оборудование в разных местах и даже за пределами коллайдера ни к чему не привели.

И снова был проведен эксперимент, другой – по перемещению в это неизвестное место уже макрочастиц, совсем небольших, размером с обычную песчинку. Разумеется, условия должны были быть аналогичными предыдущим, но для этого потребовалось совершенно другое оборудование, другие энергии и мощности.

Новый опыт привел к такому же результату – частица алмазной пыли исчезла из рабочего пространства макроколлайдера.

Размеры и типы экспериментальных объектов менялись постоянно, были задействованы и биологические экземпляры. Не менялся только результат – все исчезало в неизвестном направлении. Хотя даже визуально фиксировался сам момент исчезновения, но ни один прибор не мог зафиксировать, куда именно пропадало содержимое коллайдера.

Любое увеличение массы и размеров макрообъектов вело к значительному увеличению расхода энергии. Ставки в этой научной гонке все возрастали, возникла необходимость подключать к подобным опытам все большее количество ученых. Отчеты об исчезающих частицах читались нами как увлекательный фантастический роман. На лекциях по открытию перехода я примерял на себя роль ассистента, много раз запускавшего один и тот же эксперимент. Я представлял себя искателем истины, приключений и просто игроком в какой-то непонятной игре, в которой была скрыта тайна. Я сожалел, что опоздал родиться. Появись на свет лет на сто раньше, я обязательно был бы возле коллайдера, и неважно кем – специалистом, помощником-ассистентом, уборщиком помещений, простым подавальщиком инструмента, да хоть бы и дежурным на кнопке «вкл-выкл».

Наконец в качестве объекта перемещения стали запускать крошечные приборы, способные передавать мощные радиосигналы на большие расстояния. Результат оставался неизменным – ни один из приборов не выходил на связь после исчезновения, и ученые почти отчаялись понять природу этого феномена. Предположили, что либо любые механизмы в ходе исчезновения разрушаются, либо они перемещаются на такое расстояние, с которого сигнал от этого передающего устройства уже не мог добраться до экспериментаторов. Был еще и третий вариант, совсем фантастический – перемещаемые объекты попадают в иное измерение или иные вселенные.

Когда встал вопрос о прекращении подобных экспериментов в массовом масштабе, на выручку во второй и решающий раз пришел случай.

Находившаяся на орбите Юпитера автоматическая станция, побочной миссией которой являлось исследование реликтового фона Вселенной, внезапно зафиксировала странный сигнал из района орбиты Ганимеда.

Группа ученых, работавшая над расшифровкой и интерпретацией сигналов юпитерианской станции, решила опубликовать этот сигнал в открытом доступе, который и дошел спустя недолгое время до группы, занимавшейся перемещением объектов в коллайдере, – было идентифицировано передающее устройство, ранее запущенное в коллайдере. И оно переместилось с Земли на орбиту Ганимеда!

Все остальное было уже делом постановки целого ряда типовых экспериментов, после чего удалось рассчитать необходимые параметры и энергии, которые приводят к перемещению различных объектов на заранее рассчитанные расстояния и направления.

Наука долгое время не имела четкого представления относительно механизма этого феномена, что только лишь рождало многочисленные теории. Основная, казалось бы, лежала на поверхности и пыталась объяснить вновь открытое явление с точки зрения квантовой запутанности частиц. Однако такая теория предполагала бы, что оригинал отправляемого объекта аннигилируется, а в другом месте Вселенной появлялась бы лишь его копия, что никак не объясняло, каким образом воспроизводились простые биологические объекты и даже животные, опыты с которыми уже удачно проводились.

Сейчас уже понятно, что человечеству так и не удастся раскрыть секрет феномена, приводившего в действие столь грандиозный способ перемещения на любые расстояния в пространстве. Случайным или закономерным было это открытие, теперь никого не интересует. Готово ли было к нему человечество? В любом случае оно стало новым витком цивилизационного развития и послужило разработке новой идеологии, получившей название Доктрины по расселению во Вселенной.

По космическим меркам мы почти не успели воспользоваться этим подарком, только начали осваивать планеты из других звездных систем и даже галактик, когда пришел конец всему.

Теперь меня до последних минут будет мучить вопрос: а не был ли вызван грандиозный финал манипуляциями со столь же грандиозным открытием, подаренным человеку? Подаренным кем? Случаем, опытом, Богом? Пожалуй, Богом, который наигрался созданной им Вселенной и решил смять ее и выбросить, как это делают дети с наскучившими пластилиновыми фигурками, вместе с человечеством – ничтожно малой частью Вселенной.

И на этот вопрос мы никогда не узнаем ответа.

* * *

Перед отбытием на станцию на прощание мне уже совсем нечего сказать Земле и ее обитателям.

Сейчас одиннадцать ноль-ноль по Гринвичу. В столице моей родины на два часа больше. Много ли произошло там перемен с тех пор, как я покинул нашу планету? Вопрос без ответа за ненадобностью последнего. Я, возможно, даже смог бы получить сколько-нибудь исчерпывающий ответ вопреки уставу, если бы у меня была тяга к изучению этой информации. Люди, родные и незнакомые, их лица и имена, дома, дороги, города, страны, в которых я никогда не был, – все это для меня лишь слова. Слова из головы или слова, высвечивающиеся на цифровом дисплее приборной панели, двоичный код, пиксели и электричество. Все, что когда-то было создано великим трудом живых людей из неживого материала, так неживым и осталось, хоть и сохранило где-то внутри тепло живого прикосновения.

На носителях информации моей станции, приготовленной к обеспечению жизнедеятельности ее экипажа, состоящего из одного оператора, и в рамках обязательной программы поддержания психологического здоровья и эмоционального фона, содержится классика всех видов человеческого искусства: фильмы, книги и музыкальные произведения, написанные людьми, чьи тела уже давно растворились в чреве Земли. Также прилагалась «классика» научного мира – труды Эйнштейна, Бора, Гаусса и других светил своего времени. Мне это казалось несусветной глупостью – доставлять сюда знания, по многим моментам дополненные, а в некоторых местах даже опровергнутые, хоть и неоспоримо основополагающие. Из личных вещей при мне была пара моих любимых раритетных бумажных книг.

– Поздравляю. Вы в числе кандидатов на должность оператора станции. Можете ознакомиться с результатами тестирования. Если, конечно, вас это интересует.

Я взял протянутый мне лист бумаги, пробежал глазами по всем пунктам и особо обратил внимание на два. Результаты были заштрихованы. Я поднял удивленный взгляд на членов комиссии.

– Директорат считает, что, несмотря на то, что эти пункты несущественны, мы не согласны с оценкой. Но вообще-то результаты директорат принимает без каких-либо разъяснений. Итак, вы отправляетесь на станцию Z-3. И подумайте, что бы вы хотели взять с собой. Впрочем, это обсудите в отделе по космическим коммуникациям…

– Нельсон, неужели ты не хочешь взять что-нибудь еще? – говорил начальник нашего отдела по космическим коммуникациям, держа мой крохотный список, расположившийся на слишком крупном для него блокнотном листе, перед глазами. – Знаешь, там, куда ты отправляешься, интересного крайне мало! Я бы даже сказал, там антиинтересно! Подумай еще раз хорошенько. Может, еще какой-то блок развлекательных программ?

– Нет.

– Томик чего-нибудь в старом, бумажном формате?

– Это уже есть.

– Я говорю про что-нибудь художественное.

– Нет.

– Фильм, сериал, альбом? Можем записать для тебя, а то там одна сплошная скука.

– Нет.

Он выглядел забавно: сидел немного по-детски, подперев щеку рукой, также продолжая упрямо смотреть в мой список вместо меня. Кажется, ему уже и самому надоела эта неловкая ситуация, но он упорно продолжал развивать акт, как ему казалось, человеколюбия.

– Фотографию матери? – наконец выдал он. – Понимаю, ты, наверное, и без меня решил бы ее взять, но при расчете параметров подпространственного перехода учитывается каждый миллиграмм, ты это, наверное, тоже знаешь…

Я молча взял у него список, а также ближайшую ко мне со стола ручку и положил оба предмета перед ним.

– Подпишите мне перечень, и я удалюсь.

Действительно, подпространственный переход осуществлялся по принципу перемещения частиц в магнитном поле и являл собой крайне энерго- и финансово затратный способ перемещения людей и техники на большие расстояния, а также был еще и малоизученным. Для создания магнитного поля, мощность которого позволила бы переместить большие по своей массе тела, скажем, приличную по составу группу колонистов и сопутствующую им технику и провизию, в другую галактику, требовались исключительные по своей точности расчеты. Но и они не могли гарантировать полноценный переход всех тел из нашей галактики в другую без погрешностей. Поэтому путешествия исследователей до соседних звездных систем все еще осуществлялись посредством космических кораблей, что было ненамного дешевле подпространственного перехода, но зато более надежным. Иного же способа перемещения на станцию, располагающуюся в столь отдаленном от Земли месте, кроме как открытым подпространственным переходом, попросту не было. Именно поэтому каждый предмет, каждый грамм массы, который планировал взять с собой оператор станции, утверждался и рассчитывался целой командой профессионалов и согласовывался задолго до самой отправки.

Первые месяцы на станции мне было совсем не до развлечений. Одно дело теория об устройстве всех механизмов и узлов станции, которую мы изучали на Земле, и совсем другое дело практика. Мне было очень интересно своими руками пощупать множество ультрасовременных устройств станции, о доступе к которым для обычных людей на Земле не могло быть и речи.

С энтузиазмом новичка я приступил к знакомству со станцией. Я делал это в ходе повседневных дел, выполняя обязанности, которые мне были предписаны. Их однообразие не вызывало во мне скуку, наоборот, мне казалось, что вот оно, мое предназначение, которого я ждал, начиная со дня поступления на Высшие курсы. Там, на Земле, я не отличался коммуникабельностью, но как раз именно такое качество и явилось одним из решающих в отборе. Это я понял из результатов проверочного теста.

Контроль над уровнем сигнала, осмотр вентиляционных систем, заряда батарей. Проверка модулей жизнеобеспечения. На это уходило почти все мое время, и так проходили дни, недели, месяцы. Я старался не допускать перекоса между работой и отдыхом, поскольку, как меня предупредили, в случае нарушения этой пропорции может наступить психологическое выгорание. Именно так произошло с некоторыми моими предшественниками. Но рутина не напрягала меня. Энтузиазм, который я неожиданно обнаружил в себе, подогревал меня, не давал поводов для падения интереса к работе на станции. Я научился соблюдать режим работы и отдыха, регулировать свой сон и время, которое я тратил на досуг.

Отдых мой представлял собой в основном сочетание двух активных действий – общение с бортовым компьютером и одиночные занятия. Последнее было особенно важным, тем более что меня специально предупредили об этом. Одиночество есть особое состояние не только духа и психики, но и тела, которое с трудом переносит отсутствие всякого рода контактов, например, тактильных. Почувствовать в своей руке другую руку – потребность не менее важная и необходимая для человеческого организма, чем любой другой обмен – словами, взглядом, идеями. Именно такие предупреждения, больше похожие на предостережения, я получил перед отправкой, но никакого прока в них не было. Ничего из перечисленного я исправить не мог. Мне оставалось это только принять. И если пищу для глаз я получал, вглядываясь в иллюминатор, изучая все, что попадалось мне в зоне видимости, то для слуха или кожи я такой подпитки не находил. Воздух, композитные материалы внутренней отделки помещений станции – все это было безжизненным и холодным и на ощупь никак не могло мне помочь обрести ощущение общности со станцией. Я изо всех сил старался почувствовать себя частью этой технической громады, слиться с ней, стать единым целым, коль мне суждено прожить здесь всю оставшуюся жизнь.

Так проходили недели, месяцы, годы. Я не научился обыгрывать бортовой компьютер в шахматы, зато овладел многими музыкальными инструментами. На Земле все такие пристрастия я считал чудачеством, отнимающим время на усвоение учебных программ.

Я часто спрашивал себя: нет ли тут какого-то подвоха, а именно в желании слиться со станцией, чтобы уйти от одиночества? И отмечал про себя, что, как бы ни пытался действовать в унисон со станцией, я все равно остаюсь живым организмом со всеми присущими ему особенностями, которые отличали меня от неживой конструкции, и что я никогда не стану полностью еще одной технической функцией этого космического агрегата. А стало быть, с одиночеством мне необходимо научиться справляться каким-то другим способом либо просто подружиться с ним.

Первое время я пребывал в эйфории от того, что оказался в числе тех немногих, которым выпала честь стать операторами. Этот проект существовал уже более семидесяти лет, но операторы все еще были первооткрывателями, по крайней мере, такое мнение сложилось о них. Однажды один известный новостной ресурс назвал операторов первопроходцами новой мегаэры. Мне нравилось такое сравнение. Вряд ли до этого во Вселенной могли происходить столь грандиозные по своим целям и значению события. Колонизация, продолжение жизни в самых отдаленных войдах – воистину грандиозная задача. И не только в переносном, но и в прямом смысле задача вселенского масштаба.

Многие из нас дорого бы заплатили за то, чтобы заглянуть за пределы видимого, пронзить бесконечную тьму и увидеть, что же там – в других звездных скоплениях. Узнать, есть ли там другая жизнь и, если есть, то какая именно.

Словом, первому восторгу не было конца. Меня не пугала монотонность рабочих будней, ежедневная и однообразная проверка технического состояния станционных модулей. Тем более что рабочие будни чередовались с интеллектуальными диспутами и дискуссиями с искусственным интеллектом, которые стали постепенно приобретать характер идеологического спора, временами переходящего в противостояние.