Врата чудовищ

По какой-то загадочной причине Джо едва ли не сдувал с ребенка пылинки. В дороге девочка ехала у него на руках, закутанная в его шерстяной плащ, пока ключник шмыгал породистым красным носом. Оборачиваясь на них, Чонса чувствовала удары сердца в своей груди, гулкие и сильные.

«Совсем крошка, – думала она. – Сидит, как кукла в его руках». Чонсе они показались похожими, со светлыми волосами и манерой держать голову.

– Ничего не происходит, – буркнул старик, возвращаясь в кресло. Он вытянул ногу и стал разминать ноющее колено. Джо наябедничал:

– Он хочет сдать девочку в малефикорум. Но до этого раздеть и повтыкать в неё иглы.

Чонса глянула на старика. Из всех ключников он был, кажется, самым подозрительным и самым суровым. Не оттого ли он дожил до своих лет?

– Или так, или тюрьма.

– Боже, Брок! – Кажется, именно этот вопль разбудил Чонсу. – Она ведь всего лишь ребенок!

– Она – убийца. И здесь два варианта: либо она сделала это сознательно, и тогда она опасна для общества, либо она скрывает свои способности, и тогда…

– Я проверила её, старик, – прервала его Чонса. Она прошла к огню и подкинула в очаг полено. – Она не безумна, и она не одна из нас.

– Значит – тюрьма.

– Она ребенок. И она убила убийцу. Возможно, под влиянием самой несчастной. Ты не задумывался об этом? Мы ещё не до конца изучили чёрное безумие, – Чонсе было тяжело это говорить, – возможно, у больных случаются прозрения.

– И что ты хочешь этим сказать? – процедил Брок.

Чонса дернулась и оглянулась через плечо:

– То, что если бы я сделала все это… Я бы хотела сдохнуть.

Брок помолчал. Было слышно, как скользит его шершавая рука вверх-вниз по сукну штанов на колене. Завывала метель в дымовой трубе, или это где-то там, за монастырем, стенали прокаженные и безумные? Чонса почему-то вспомнила короткое прощание с Гектором – евнух выглядел поникшим, округлые яблочки его щек обвисли, как у бладхаунда. Он издал этот странный звук, что-то среднее между стоном и «угу», когда Джо пожелал ему удачи в пути, и Чонса вспомнила, с каким ужасом он вздрогнул, стоило ей шевельнуться или взглянуть на него.

А ведь он ей нравился. Забавный малый. Даже грустно – кажется, он правда был верным слугой Петеру Лиму. Такая преданность ей нравилась. Бывает же, что люди верны друг другу от светлого теплого чувства, а не из-за нужды и страха?

– Значит, хоть в этом мы похожи, – процедил наконец Брок и отправился в свою комнату. Только после этого Джо выдохнул, повернулся к ребенку и провел рукой по светлым волосам. Девочка не отреагировала.

Чонса ни разу не слышала, чтобы ключники спорили, и тем более кричали друг на друга. Она с интересом скользнула взглядом по Джо. Он был молод и заносчив, и ей всегда казалось, что Колючка, во-первых, не выносит детей, а во-вторых, боготворит Брока. Выходит, она ошиблась дважды.

Внизу было теплее, чем в комнатах, уютно трещал огонь, и уходить в пустую спальню не хотелось. Да и сон от этой стычки как рукой сняло.

– Ты как? – спросила она, чтобы прервать неловкое молчание.

– Устал, – неожиданно честно ответил Колючка спустя паузу. – Она ведь тоже вымоталась, да? Надо уложить её спать.

– Я заберу её наверх с собой.

– Не думаю, что это хорошая идея… Вдруг Брок окажется прав. Ты так не думаешь? Мне не по себе от её взгляда.

Чонса усмехнулась, но не могла не согласиться. Синеглазка смотрела серьезно, как взрослая, но только это отличало её от обыкновенного ребенка. Никаких мутаций, а на них девушка нагляделась во времена обучения: были у малефиков заячьи губы, острые зубы, разноцветные глаза, горбы, хвосты, острые уши, лишние органы, были среди них карлики, великаны и те, кто в десять лет выглядел стариком. Среди многих из них Чонса выглядела красоткой.

Она встряхнула грязными волосами и посмотрела на Джо сквозь упавшие на глаза прядки.

– Ты что же, хочешь делить постель с малолеткой? Ах ты негодник! – Чонса щелкнула языком и неприятно хихикнула. Колючка тут же поднял иголки и стал прежним, заносчивым и злым.

Сразу задышалось как-то легче.

– Ведьма!

– Коротышка. – Встав на цыпочки рядом с Джо, Чонса щелкнула зубами у его носа.

– Мы одного роста, – кисло ответил Джолант, но этот привычный аргумент встретил только еще один смешок Чонсы. Она положила свои шестипалые ладони на плечи девочки и слабенько их помяла. Дитя качнулось, как кукла. Глянув на них, Джо внезапно спросил: – А у тебя есть сестры или братья?

– Не знаю.

Она пропустила волосы малышки сквозь пальцы и рассеянно начала плести косицу. Чонса скучала по длинным волосам, хотя, конечно, в дороге и в бою от них мало прока, но красиво же: расчесывать щеткой, украшать цветами и гребнями, укладывать, как настоящая девушка.

– Брок не говорил? Я была младенцем, когда оказалась в малефикоруме.

Малефикорум – это высокие стены, нудные мантры, старики и воины, молитвы, медитации и общество таких же «одаренных», как она. Не место для детей. Это пристанище сломанных душ, уродцев и маленьких человечков с глазами битых зверят. Ничего общего с пансионом для девиц или приютом, если честно.

В голосе у неё не прозвучало ноток, которые могли бы вызвать жалость, но Джо – глупый чувствительный мальчик – коснулся её руки. Чонса вздрогнула от неожиданности.

– Мне жаль.

– А мне нет, – ответила она слишком быстро. – Ведь чем меньше тварей вроде меня, тем лучше. Разве нет?

Джо хотел сказать что-то ещё, но малефика не дала ему закончить.

– Мы спать.

Она поднялась по лестнице, ведя за собой девочку, и оглянулась только на самом верху. Джолант присел возле очага, обнял колени и смотрел в огонь. Чонса залюбовалась правильным профилем, хоть на монетах чекань, и грустью во всем его ссутуленном облике. Повела носом.

Кажется, Колючка-Джо скучал по своей семье.

Оставшийся путь они проделали медленнее, чем ожидалось, хотя шли по утоптанному тракту, пуская коней бодрой рысью. Заболел Джо – в седле держался, но был зелен, к вечеру следующего дня начал кашлять и получил от Чонсы большую порцию крепко заваренных трав, таких приторных от меда, что несчастный занемог вовсе и блевал всю ночь. Так и плелся теперь в самом хвосте, а синеглазка перекочевала на руки Брока к его неудовольствию.

Стража встретила их на подступах к Дормсмуту, где нетронутость лиственных лесов сменилась мельницами и закрытыми на зиму коровниками и свинарниками. Чуть дальше, на возвышении, уже можно было рассмотреть одинокую башню-часовню малефикорума, за которой и пряталось «золотое сердце Бринмора» – Дормсмут. Пока её закрывали высокие шпили редких старых сосен. Снега насыпало по самые верхушки, Чонсе было больно смотреть, так слезились глаза. Да и на что здесь смотреть? Всё знакомо до боли. Каждая маленькая деревушка от лесной заставы на севере до Ноктовых болот на западе, всё изучено ей еще в детстве, когда она была жутко непослушной, постоянно сбегала и получала розог. Поперек её спины до сих пор остались белые шрамы, где расходилась тонкая детская кожа.

Стражи оказались хмурыми, как полагается тем, кто живет под боком у колдунов. Чонса криво ухмыльнулась со своего седла, поприветствовав доблестных блюстителей закона панибратским жестом от виска. Её проигнорировали.

– Мастер Брок, мастер Джолант. Мы получили доклады и ждали вашего возвращения. Гонец прибыл уже два дня тому назад.

– Да, возникли… сложности.

«Сложность» продолжала хранить молчание. Не плакала и не жаловалась на жизнь, глядела как будто сквозь, но хотя бы снова начала есть, выспавшись в неуютном, но теплом жилище близ Аэрна в объятьях Чонсы.

Стражи взяли их под охрану, Брок выехал вперед, оставив Чонсу с Джо позади. Замыкал процессию стражник, что держал руку на оголовье меча. Девушка заметила, что лед между ключниками так и не тронулся, но Колючка не стал спорить, когда Брок все же настоял на том, чтобы показать ребенка монахам малефикорума.

– Тебе не кажется, что старик мог ошибиться? – решила завязать разговор с парнем Чонса.

– Тебе не кажется, что это не твое дело? – Он говорил в нос. – В любом случае, её проверят.

– А ты знаешь, как проверяют таких, как мы?

Он молча чуть повернулся к ней. Обратил свое лицо, слишком симпатичное для ключника, холеное даже с красными глазами и носом. Чонса усмехнулась, наклонившись к нему, и понизила голос до заговорщического шепота. Ей не понравилось, что у Джо поменялся запах: к сухоцветам лаванды и можжевельнику из дорогой подушечки добавился острый гвоздичный запах мази против простуды и кислый – рвоты.

– Значит, не знаешь.

Его терпения хватило на пару минут. Тишину разбивал только скрип снега под копытами коней, приглушенный бубнёж впереди и шмыганье носом с соседнего коня.

– И как же?

Чонса торжествующе рассмеялась. Смех у неё был неприятный, лающий и хрипловатый.

– Ты же в курсе, что в малефикорумах нет Костей Мира? Иначе бы наше обучение было невозможно. Не получится контролировать силы, которые не чувствуешь. Так вот, Колючка, это обман.

– Обман? Что именно?

– Есть одна великая тайна, Колючка. В проклятом подвале каждого малефикорума есть белая-белая комната. – Она говорила напевно, так детям рассказывают страшилки. – Стены там из извести, и в этой комнате есть бассейн из Кости. Вода там ледяная. Обычный ребенок будет стучать зубами, а малефик не сможет двигаться и начнет тонуть.

– Это же… Макание ведьм из Тёмных веков, верно?

Чонса с интересом глянула на Джо. Он выглядел пораженным, но быстро вернул себе лицо. Глупое и смешное с этим красным опухшим носом.

– Пытки Инквизиции, они самые, любимые. Пережитки тех времен, но они оказались действенными. «Святая вода» нас не принимает. Это всё равно, что погрузиться в кипяток. Каждая клеточка кричит от боли.

– Звучит жестоко.

– Да, даже очень. Из трех утопленников-малефиков двое умирают.

– Тонут?

– Нет. Просто это слишком больно. У детей останавливается сердце.

Они молчали весь оставшийся путь до ворот. Забавно: Чонса не помнила, как оказалась тут, но каждый раз, проезжая мимо тяжелых створок, испытывала тот же страх, что и в первый. Словно младенец, каким была Чонса двадцать восемь лет назад, мог знать, что предвещают висящие на дверях гербы: жёлтый фон, шесть замков, один ключ, чья бороздка походила на сколотые клыки.

Их разделили в Дормсмутском малефикоруме: Чонсу и девочку увели в дормитории, Брока и Джоланта – в казармы при храме. Они не попрощались, просто разошлись в разные стороны, пусть и зная, что эта встреча может оказаться для них последней. Никто не помешает викарию дать Чонсе других соглядатаев.

Что ж, если у Чонсы и были какие-то иллюзии, они остались за стенами этого места.

Интересно, у них получится улизнуть в Дормсмут до следующего задания? Близился праздник конца года, и было бы неплохо отметить его в городе, а не в седле. Давно уже она не отдыхала, как следует.

Они прошли мимо мастерских и сада с лекарственными травами. Главное здание возвышалось над их головами монолитом серых стен. В холле девочка впервые проявила осознанность, с любопытством оглянулась, замечая других детей разных возрастов. Убранство внутри было небогатым: белизну глинобитных стен оживляли своды арок, единственной мебелью были темные от влажности каменные лавки у внешней стены со слишком большими для северных широт окнами. Это была память о древних временах, в которые был построен малефикорум. Зимы тогда были мягче. Завидев стражников, с лавки соскочила девочка с ужасной мутацией – на её широкой шее были две одинаковые головы. Двигалась она неловко. Чонса подала ей упавший костыль.

Стражи повели их в коридоры, где чадящие маслом лампы озаряли фрески со сценами из жизни святого Малакия и Мэлруда, предка одного из Великих домов и родоначальника королевской династии. У некоторых синеглазка хотела задержаться – конечно, тех, что с собакоголовыми монстрами. Малефику с девочкой подтолкнули в спины, заставляя восстановить ширину шага.

– Пятый выродок за месяц. Топай давай, – вполголоса прохрипел один из их провожатых. Чонса нахмурилась, но как могла ободряюще потрясла девочку за плечо.

– У тебя еще будет время насмотреться на все это.

Они так и не дали ей имя. Будь воля Чонсы, она бы взяла этого ребенка на руки и бежала бы в Шор. Говорят, там дышится свободнее, но последний раз Чонса гостила там в разгар войны и все, что запомнила – это головную боль, кровь во рту и синее-синее море.

И вот, годы спустя, она шла по тёмному коридору – пахло ладаном и кедром – с ребенком, который в другой жизни мог бы быть её дочерью, и продолжала думать об этом, даже когда вошла в кабинет викария. Когда сказала:

– Ваша Святость, – и когда согнула спину в поклоне.

Она едва заметила двух стражей на входе, их здесь как диких собак после войны. К их рычанию быстро привыкаешь.

Её наставник, Феликс, поднял прозрачные глаза и перевел их на ребенка. Взгляд его не смягчился, как бывает, когда смотришь на маленьких детей, скорее выразил какое-то подобие сожаления.

С грустью Чонса подумала, что она вернулась во владения дряхлых святош, несчастных детей и злых юнцов.

– Уведите её, – кивнул он стражникам. Крошка удержалась за рукав малефики и неожиданно замычала, когда ее коснулись чужие. Чонса извинилась и присела рядом с ней, приобняв за узенькую спинку.

– Всё будет хорошо. Мы обязательно увидимся.

Она посмотрела на малефику так, как будто та еще один взрослый, что лжет ей. Да уж, Джолант был прав. Не по себе было от взгляда её синих-синих глаз.

Как только за стражами и девочкой скрипнули двери, Чонса повернулась к Феликсу.

– Присаживайся.

Викарий какое-то время писал, перо скрипело по пергаменту. Чонса заметила, что, когда он присыпал сырые чернила, его руки дрожали как никогда. Старческая корча зимой проявлялась сильнее всего – особенно с каждой новой, что гнула Феликса все ниже к земле. Здесь было теплее, чем в холле, за счет расставленных у стола жаровен с тлеющими углями. Чонса хотела было присесть у одного погреть руки, но сдержалась, так и сидела – прямая и гордая.

– Ещё один, хах…

– Стражник сказал, что это пятый за месяц, но я не уверена, что девочка малефик. Вы же разбирали наши доклады?

– Да. Джо прислал удивительно короткий отчет из Лимы. Тяжко было?

Старый наставник заботился о ней. Или переживал, как бы она ненароком не спятила? По старческому лицу тяжело было понять, как ни вглядывайся.

– Как обычно, – ответила она.

– Если Брок не ошибся, то она – пятая в черте только нашего малефикорума. – Феликс откинулся на спинку кресла и сплел перед собой пальцы. – Ты правда считаешь, что девочка чиста?

Чонса склонила голову к плечу, по её лицу прошла рябь отвращения. Даже её мэтр – фактически отец – считал её «грязной». Конечно, после случившегося в Лиме для этого были основания, но все равно обидно.

Викарий повторил её жест, его отвисшие от тяжелых серег мочки качнулись. Кость в них блестела, как зеркало. Он действительно ждал ответа.

– У меня нет оснований считать иначе.

«Пятый в нашей черте» – это много, даже слишком. Чонса черство хмыкнула:

– И сколько ждать до того, как мы будем бросать каждого второго в костер?

Феликс усмехнулся. Он отличался от других наставников малефиков – скорее всего, потому что в его подопечные в свое время попала Чонса, когда была еще неразумным свертком вонючих пеленок. Возможно, он всегда был хорошим где-то в глубине души. А может, попросту страшно стар. Чонса заметила, как велико ему стало кресло, а алые одеяния не скрывали печеночных пятен на коже его рук. Он был стариком сколько она себя помнила. Но главное – он был добр к ней. Даже помог избежать смертной казни во время заключения в монастыре Святого Миколата после войны с Шором.

– Охота верить, что мы отбросили Тёмные Времена, – сказал он, потирая трепещущей рукой серебряный висок. – Но скажи, девочка моя, ты ничего об этом не знаешь?

Пламя свечей на массивном столе красного дерева отражалось в её глазах, сощуренных и внимательных.

– Нет.

– И ты ничего не чувствуешь?

– Нет, – подтвердила Чонса с толикой раздражения. – Если что-то и изменилось, мне это неизвестно.

– Это бесконечно странно. Обычно в год приводят столько детей, сколько за последний месяц. В малефикоруме делается тесно.

– Так постройте ещё одно крыло.

– Дело не только в этом. С востока ползут слухи. Странные слухи. О всякой нежити, что пробудилась, дурных знамениях, хворях и прочей ереси. Все это нехорошо выглядит, Чонса.

Кажется, она слишком сильно стиснула пальцы на своем колене.

– Не бойся, мы не будем кидать детей в огонь, Шестипалая.

Сухой смешок скрипом прошел сквозь сжатое горло. Феликс вздохнул.

– Кажется, ты утомилась. Ступай, отдохни. Твоя келья не занята. А утром поговорим.

Тяжело скрыть облегчение, но ей удалось – в низком поклоне и опущенном лице. Стыдно было признаться, однако её обрадовала такая мелочь, как собственная комната. Она была готова к дорматориям и дурным воспоминаниям, что они несли: затекшие от соломы на ледяном полу бока, запах пота, кашель и храп других малефиков. В общих комнатах не было места тишине, а ей она требовалась с каждым годом всё больше. Порой в голове было слишком шумно от мыслей, не хватало ещё охов и вздохов послушников.

– Доброго вечера, Ваша Святость.

– Спокойной ночи, Чонса.

Уже в спину он сказал ей:

– Не волнуйся. Я пригляжу за ней. Честное слово.

Чонса вспомнила о море, потому что у неё стало горько в горле. Будто наглоталась воды в прилив.

Но сон не шел. Виной тому были старые каменные стены, изученные ею до последней шероховатости побелки еще в подростковом возрасте, и мысли о будущем. Она крутилась, но любые намеки на усталость пропали, когда Чонса осознала, что вместо одеяла у неё – мешковина, как у Дебби.

Как там синеглазка? Интересно, утром Феликс скажет ей о том, что Брок ошибся, ведь правда?

Чонса скинула мешковину с себя ударом ноги и с раздраженным стоном потянулась к сундуку за чистой одеждой. Она взмокла. Все тело ныло от долгого путешествия, но, видимо, этого было недостаточно, чтобы уснуть быстро, как в Аэрне. Одевшись в тунику и штаны под робу послушницы, она решила скоротать время за прогулкой в саду.

– Благодать, – выдохнула она, шумно втянув воздух.

Тихо и темно, только в паре мест окруженные металлической сеткой факелы топили снег. Стражники проводили её блестящими глазами, Чонса с непривычки кивнула им и прошла в глубину зимнего сада по памяти. Ярко-жёлтый плащ увидела издалека, как и блеск стали, пошла на это видение и нашла черноглазого мечника.

– Не знала, что они разбили здесь тренировочную площадку, – сказала она, когда Джо опустил меч, переводя дыхание. На соломенное чучело без слез было не взглянуть, но Чонса кивнула на него с ухмылкой. – Дай угадаю. Представляешь меня на его месте?

Джо фыркнул, откидывая кудрявые пряди с лица. Его волосы были убраны в пучок на затылке, уже изрядно растрепавшийся. Плащ, замеченный Чонсой, сидел на соседнем чучеле, и ей очень хотелось его поколотить.

– Слишком много чести.

– Да ладно. Я же знаю, ты без ума от меня.

Он снова зло, по-кошачьи фыркнул, втянул в нос сопли и нанес по чучелу кромсающий удар. Кажется, ему было гораздо лучше, его удары были сильными. Болезнь выдавал только нездоровый румянец и периодическое шмыганье носом.

В морозный ночной воздух взлетела солома. Чонса засмеялась.

– Может, тебе нужен нормальный противник? Много ли прока от избиения несчастного чучела.

– Именно поэтому я и не собираюсь с тобой тренироваться.

– Ауч.

Учебные мечи тупые, но увесистые и сбалансированы неплохо. Шестипалой ладони рукоять показалась слишком короткой, и Чонса прокрутила оружие с неприятной гримасой, неумело, но с достоинством.

– Что, лишние пальцы мешают?

– Обычно мужчины не жалуются на это. Держать удобнее.

До него дошло не сразу, он вспыхнул с короткой отсрочкой, и тут же перетек в защитную стойку, подняв меч перед собой обеими руками. Смущаясь, Джо выглядел ещё злее, но это нравилось малефике.

– Нападай.

Малефиков не учат сражаться, только убивать неверных и смирять себя. Но Чонса прошла Шорскую войну, видела своими глазами, как перерезали горло генералу Чезаре Лобо в битве на Девяти Холмах, и ей приходилось обнажать оружие. Иногда сил не оставалось, а иногда противники были защищены проклятыми костями святых. Несколько шагов, скольжение в сторону, укол в бок Джо, блок, короткий замах в ноги, его скачок назад и тут же – контратака, быстро, четко, серией ударов, которые Чонса прервала не сразу, но поймала ритм и шажком вперед свела в сцепку клинки, прижимая лезвия у самых рукоятей.

– Неплохо, – Чонса сбилась с дыхания, – для бальных танцев.

Он тихо зарычал, отталкивая девушку, и малефика отпрыгнула в сторону, скользя по снегу подошвами.

– Почему тебе так нравится бесить меня?

– Бесить? Я думала, мы флиртуем.

Удар, удар. Звон блока, вибрацией отдающийся в руку. Облачка теплого пара в холодном зимнем воздухе. Чонса устала: отвлекла Джоланта взмахом руки, сделала подножку и уронила в сугроб.

– Это нечестно! – сказал он, проигнорировал протянутую ладонь и выбрался сам.

– Это бой. Тут нет правил.

Колючка посмотрел на неё какое-то время и вытер мокрое от пота лицо. Чонса поддела самым кончиком меча снег и подкинула вверх. Здесь он был более рыхлым, чем на болотистом западе, поднялся сонмом снежинок, красиво закружился в иссиня-черном воздухе.

– Давно ты тренируешься? Выглядишь уставшим.

Юноша немного помялся с ответом, но не нашел тот, что поострее, и в итоге просто вздохнул:

– Пару часов? Не знаю. Брок отправился на встречу с Его Святейшеством, так что мне нечем заняться.

– Прелатом? Тито прибыл?

Чонса сжала зубы и продолжила ковыряться в сугробе, не поднимая голову. Не хватало, чтобы он увидел в её глазах то, что ему знать не следует.

– Вот так новость. Путь от Канноне неблизкий.

Джо спрятал меч в стойку и набросил свой плащ.

– Он редко покидает Канноне, да? – задумчиво протянул он. Джо свел к переносице брови и прикусил губу. Чтобы не спугнуть настрой ключника, Чонса подобралась к нему осторожно, как к дикому зверю.

– О чем думаешь, Колючка?

– Не нравится мне это. Нас бросают с места на место, Церковь явно тревожится, а Шорское перемирие подходит к концу. Чёрное безумие, из-за которого теперь мы потягали запад, ведь единственного ребенка ландграфа спятившая мамаша скинула с башни, а пока придёт наместник…

Чонсу как-то резко перестал забавлять гундосый прононс ключника. Он говорил мрачные вещи, которые малефика уже слышала из уст наставника: какая-то дрянь на востоке, странные знамения… Тогда она не обратила на это внимание, слишком злилась неизвестно на что, но сейчас почувствовала, как в животе холодеет.

– Думаешь, будет война?

Он пожал плечами.

– Не знаю. Но что-то будет. Я чувствую это.

– Странно. Я ничего не чувствую, – имея в виду свои способности, попыталась успокоить ключника девушка, но он только бросил на неё колючий взгляд, не веря мягкости в её скрипучем голосе.

– Будет хорошо, если я ошибаюсь, Ищейка. Мне бы очень этого хотелось.

Они какое-то время тихо стояли, после чего парень молча развернулся и побрел прочь.

Чонса была бы не Чонсой, если бы не крикнула ему в спину:

– А поцелуй на ночь?

В ответ он вскинул руку, показывая ей средний палец.

Лучше бы она не засыпала. Нужно было бродить в саду и теплицах, перетирая в руках благоухающие травы, а не пробираться обратно в келью, укрываться мешковиной и устраивать руку под головой.

Сон… Какой странный и страшный сон! Она была Дебби. Бежала, падала и боялась. Волочила за маленькую ручку свою сестру, спасала её от ужасной участи. Бежала так быстро, что зимний воздух резал её грудь пригоршней проглоченных иголок. Споткнулась, подняла голову и увидела перед собой истекающую голодной пеной пасть белой волчицы. Рядом с ней крутился старый вожак стаи, это он загнал свою добычу и ему предстояло сделать победный прыжок, но волчица поймала его в полете, впилась в свалявшуюся шерсть на горле, рванула в сторону. Животный визг был так похож на человеческий, что Дебби попятилась, упала в мокрый снег и поползла назад. Бежать! Ей нужно бежать, но она не могла двинуться с места.

Волчица запела, и это было самым прекрасным, что мог породить наш мир. В вое звучало обещание перемен, волчьего закона, силы, способной сокрушить миры до основания, обещание построить на руинах новое будущее, прекрасное будущее, и оно так близко, стоит только протянуть руку.

И Дебби делает это. Щелчок острых зубов перемалывает кости и разрезает небо пополам – вой превращается в земельный гул, сокрушающий основы всех миров. Многозубая бездна за спиной волчицы смеется шакальими голосами, вскидывает острые морды и лакает кровавый дождь.