Темный маг

Роберт Искадо вздрогнул, когда голос отца Гона долгим эхом загулял по пустому храму. Но все-таки отмер. Пришел в себя. С усилием моргнул. После чего растерянным жестом потер зудящий лоб, глубоко вздохнул, но вместо того, чтобы ответить отцу Гону, неожиданно повернулся. И посмотрел прямо на меня. Абсолютно спокойным и удивительно мудрым взглядом, от которого у меня во второй раз за ночь тревожно екнуло сердце.

Глава 2

Из храма я ушел вскоре после того, как настоятель признал, что обряд прошел благополучно и Роберт теперь официально посвящен сильнейшему темному богу. Хокк и Эрроуз, отозвав отца Гона в сторону, о чем-то еще недолго поговорили, после чего жрец с помощниками ушел, так меня и не заметив. Молчаливого Роберта вернули в обычный мир, где его тут же обступили отец, дядя и Корн. Причем по тому, как активно шевелятся их губы, я понимал, что парня наверняка засыпали вопросами. Но Роберт, как ни странно, не захотел никому отвечать. И лишь когда отец набросил ему на плечи теплый плед и повел к выходу из храма, он снова зашарил глазами по тому месту, откуда за ним следил я.

Мог ли он увидеть меня во Тьме? Мог ли знать, кто присутствовал на обряде? И какое отношение ко всему этому имела леди Смерть? Я не имел ни малейшего понятия. Но одно знал совершенно точно – у Роберта Искадо этой ночью окончательно угас магический дар. А еще мальчишка оказался единственным среди участников обряда, кто почти не замерз на темной стороне.

После всех этих загадок спал я тревожно и видел очень странные сны. Неопределенные, рваные, но такие настойчивые, что в конце концов мне пришлось уйти во Тьму и досыпать уже там, чтобы к следующему утру не выглядеть как зомби. Правда, вернувшись в кабинет вскоре после наступления рассвета, я отправился в первохрам не сразу, а сперва выудил из тайника бумаги с собственной родословной и только после этого провалился на темную сторону.

Как выяснилось, Ал за это время так и не решил проблему с лестницами, поэтому нормально мы сумели поработать только до обеда. Дальше я, как и предсказывал, перестал дотягиваться до верха недоделанной статуи, после чего работа намертво встала.

Использовать осколки в качестве табуретки алтарь категорически отказался И не только потому, что не хотел, чтобы я топтал их грязными сапожищами, – просто в прошлый раз нам так и не удалось скрепить их серебристым «раствором». А без него они никак не хотели держаться вместе. Других камней в призрачном городе было днем с огнем не сыскать, а таскать их из реального мира я не пожелал – я все-таки маг, а не вол. Тем более ни один мешок не выдерживал на нижнем слое дольше нескольких мгновений, магия там не работала, а вручную заволакивать сюда тяжелые валуны я не нанимался.

После этого Ал предложил использовать в качестве тягловой силы Мэла, но тут вновь возникла проблема веревок. Когда стало ясно, что решить ее в ближайшее время не удастся, алтарь даже попробовал создать лестницу из себя самого, но по непонятной причине мой вес она выдерживать отказалась, а любая попытка подняться по «зеркальным» ступеням заканчивалась для меня самым настоящим провалом. Да, в буквальном смысле слова. Видимо, это был запрещенный прием, и боги его почему-то не одобрили. В итоге мы так ни до чего не додумались, и, пока алтарь ломал свою металлическую голову, я решил заняться более важным делом.

Поскольку первохрам оказался единственным доступным мне помещением, где можно было за один раз и никого не посвящая в мои проблемы выложить полученные от Уорда документы, то я попросил Ала придумать защиту, чтобы бумага на нижнем слое не рассыпалась в прах. Алтарь скривился, но когда я сказал, для чего это нужно, он все-таки согласился помочь. Когда же я приволок с нижнего слоя загодя прихваченные папки, он долго ходил вокруг да около, изучая использованную мною защиту. Поскреб затылок, подумал, а затем обеими руками взялся за документы и в одно мгновение уничтожил все защитные заклинания. Хрупкая бумага, как следовало ожидать, тут же обратилась в прах, а у меня от неожиданности вырвалось неприличное восклицание.

Бездна! Они же были в единственном экземпляре! Я даже не все просмотрел, не говоря о том, чтобы внимательно изучить!

– Ты что наделал? – тихо спросил я, поняв, что в одночасье лишился ценной информации.

Ал сделал успокаивающий жест. И прежде чем я от души обложил его по батюшке, выпустил из-под ног серебристый «лизун», который смахнул оставшийся от бумаг пепел, после чего тоненьким ручейком отнес его в центральную лужу, откуда за нами с интересом следил Мэл. Знаком велев Палачу подвинуться, Ал поманил меня за собой и, остановившись у края внезапно забурлившего озера, указал на пошедшую крупными волнами поверхность.

Когда на ней стали одна за другой проступать буквы и цифры, у меня слегка отлегло от сердца. Когда эти буквы стали складываться в знакомые имена и названия, я понял, что информация все же сохранилась. А когда вместо сплошного текста на озере стали появляться линии, кружочки и черточки, связывающие между собой многочисленных членов нашего большого рода, я с удивлением понял, что Ал существенно облегчил мою задачу.

Всего за несколько ударов сердца жидкое серебро показало мне все родовое древо немаленького отцовского рода, начиная с далеких-предалеких предков и заканчивая конкретно мной. Еще через несколько мгновений рядом появилось второе древо – материнское. При этом все буквы и цифры на нем были на редкость четкими, крупными. Такими, чтобы я мог рассмотреть их, не наклоняясь. А если и отсутствовали там цветовые метки Уорда, то алтарь заменил их на другие знаки, которым дал отдельную расшифровку в сторонке.

– Ого, – пробормотал я, по достоинству оценив масштаб проделанной Алом работы. – Кажется, я зря дал тебе по морде. Ты умеешь быть полезным.

«Зеркальный» фыркнул, после чего буквы и цифры на луже внезапно потемнели, а затем стали выпуклыми, чтобы их было легче читать. Я в ответ благодарно кивнул, и Ал ушел, оставив меня разбираться с фамильным древом в одиночестве.

Отцовскую родословную я за эти две недели уже успел просмотреть и убедился, что ничего особенного в ней не было. Среди родственников по отцу встречались преимущественно обычные люди и лишь в последние несколько поколений благодаря удачному замужеству моей прапрапрапрабабки среди них появились светлые маги. Поскольку магический дар мы заимствовали из другого рода, да и времени с его приобретения прошло сравнительно немного, то дар был не самым сильным и проявлялся не в каждом поколении. Скажем, у нашего с Леном отца его не было. А вот у деда и его кузена был. В плане наследования отследить его оказалось довольно просто – Ал пометил всех светлых магов в нашем роду звездочками, так что я мог не сомневаться, что именно леди Айрис де Ленур… вернее, ее супруг, взявший фамилию жены, облагодетельствовала наш род светлым даром.

С темными магами дело обстояло гораздо печальнее. В некоторых ветвях родового древа темные маги иногда все-таки проскакивали, однако во всех случаях это были залетные гости, чей дар всего через два-три поколения рассеивался среди потомков. Проще говоря, никого из этих магов, как и их прямых наследников, уже давно не было в живых. Причинами смерти Уорд, к сожалению, не интересовался, но по датам рождения и смерти можно было сделать вывод, что большинство умирали в молодом или среднем возрасте. У части одаренные наследники растворились в других родах, вместе с чистотой крови утратив и магический дар. И лишь один из них дожил до глубокой старости, однако наследников после себя не оставил, из-за чего та ветвь тоже некстати оборвалась.

Собственно, в данный момент времени я остался единственным, у кого магический дар сохранился в полной мере. Но поскольку по отцовской линии я его получить не мог, то наибольшее внимание следовало уделить именно материнскому родовому древу. И вот тут-то, что называется, меня поджидал сюрприз.

Род леди Элеоноры де Латэй оказался не просто древнее и в разы больше, чем род де Ленур, – его древо было по-настоящему огромным. Причем Уорд каким-то чудом докопался до сведений аж семисотлетней давности! И не исключено, что даже он не все узнал, потому что некоторые ветви попросту пустовали, под какими-то веточками стояли вопросительные знаки, а где-то опытный следователь сделал пометки, что не сумел найти концов, но с учетом прошедшего времени это было неудивительно.

Однако поразило меня другое – во-первых, весь этот грандиозный, древний и без преувеличения могущественный род к настоящему времени практически вымер. Большинство его ветвей оборвалось чуть более ста лет назад, во времена правления Эрнеста Кровавого, поскольку среди наших родственников оказалось много потомственных некросов и магов Смерти. Когда-то это были разветвленные и весьма уважаемые рода. У каждого была весьма приличная история, немалое состояние и, как я полагаю, большое влияние в обществе. Но одна-единственная ночь начисто обрезала эти ветви, навсегда вылущив из нашего наследия любой темный дар.

Ветвь де Латэй, к которой принадлежала моя мать, оказалась побочной по отношению к этим мертвым родам. Я бы даже сказал, параллельной, поскольку от основного рода, давшему Алтории множество известных темных имен, она отошла задолго до того, как их уничтожили. По сути, сейчас эта ветвь осталась единственной от некогда большого и цветущего древа. И уцелела лишь потому, что на протяжении долгого времени развивалась самостоятельно, а все ее представители заблаговременно отселились в дальние провинции. И среди них на протяжении всех семи столетий не было ни одного темного мага, который мог бы передать свой дар следующим поколениям.

Вторая странность заключалась в том, что род де Латэй состоял практически из одних женщин. Да, они часто выходили замуж, но по непонятным причинам почти не рожали мальчиков. Некоторые из дам, что вполне естественно, заключали браки и с магами. Кое-кто даже не побоялся выйти замуж за темного мага. Но у всех без исключениях женщин де Латэй первыми рождались девочки и лишь после этого мог появиться на свет один или, крайне редко, два сына. При этом если мальчик был обычным или светлым магом, то он, как правило, проживал долгую и спокойную жизнь. Однако если кто-то из них наследовал темный дар, то с ним раз за разом происходила одна и та же история: мужчины или погибали в молодости, или были бездетными, или же их потомки тихо и незаметно утрачивали дар, благодаря чему в свое время так и не привлекли внимания короля.

Сейчас в роду де Латэй мужчин, не считая меня, осталось всего четверо. Трое из них проживали на юге и счастливо воспитывали семерых дочерей. У одного несколько лет назад родился сын – светлый маг с довольно слабым, по мнению Уорда, даром. Темных магов… даже в побочных ветвях… среди них не было вот уже на протяжении четырех поколений. А единственным, кто сумел обрести темный дар, являлся я. Очень интересно, правда?

У наших с Леном родителей, кстати, первой родилась тоже девочка, которую назвали Элейн – в честь прабабки по материнской линии. Она, как говорят, благосклонно относилась к внучке и не дожила до рождения правнучки каких-то нескольких дней. Но наша маленькая сестра умерла, не прожив, судя по дате, и года. И я, пока не увидел бумаги Уорда, об этом даже не подозревал.

Другие родственники по линии матери, насколько мне известно, были категорически против брака Элеоноры де Латэй и столичного графа. А после того как молодые покинули юг, ее мать сообщила письмом, что отлучает дочь от семьи и просит никого из них более не беспокоить. Деда к тому времени уже не было в живых, прадеда и прабабки – тем более, так что эту часть семьи я никогда не знал. И не особенно расстроился, когда поискал даты смерти и обнаружил, что отказавшаяся от собственной дочери леди Олиена де Латэй уже лет семь как пребывала в могиле.

Со стороны отца родственники у нас, конечно, остались, так что дом после смерти родителей скорее всего отошел им. Но поскольку отношения у отца с его собственными родителями и братом в последние годы стали довольно напряженными, то я ими не интересовался. Только уточнил по сфере, что живы и здоровы, а сейчас наглядно убедился, что темных магов среди них тоже нет, и очень крепко задумался.

Если обобщить все, что я узнал, то получалось, что темный дар мне попросту не от кого было получить. Ни в роду отца, ни среди родственников матери не имелось ни одного мага или магички, которые могли бы стать для моего дара полноценным источником. Даже если вспомнить теорию Рейно Лерса о наследовании магического дара у темных, все равно получалась белиберда. Уорд изучил родословную моего отца на протяжении шести поколений, род матери – на целых восемь, но ни там, ни там не нашлось подходящего донора!

Мое родство с де Ленур и де Латэй отрицать было глупо – я походил на отца и брата до такой степени, что подозревать мать в каких-то грехах было не только низко, но и нелепо. Но если я – действительно сын своих родителей и если Ларри Уорд не ошибся, то как могло получиться, что я, не имея в предках ни одного темного мага по прямой линии, вдруг обрел полноценный темный дар?

Скажете, самородок? Да бросьте, такого не бывает! К тому же не только Орден, но и жрецы в голос утверждали, что здесь важна именно наследственность. Но тогда что? И как? Предположить, что во мне внезапно проснулся дар, который спал беспробудным сном около семи веков? Да, в свое время Лерс доказал и такую возможность, но время спада для магического дара, по его сведениям, составляло всего два-три, реже четыре поколения. Не больше! Семь – это слишком много! Но даже если Лейс чего-то не учел, то почему мой дар открылся в зрелом возрасте, хотя по всем канонам этого не должно было случиться? К тому же по-настоящему он проявил себя всего несколько месяцев назад. И то лишь после того, как к этому приложил руку могущественный темный бог.

Мои мысли сами собой вернулись к Роберту Искадо.

А ведь если подумать, то мы с ним похожи. Серьезная жизненная трагедия, близость смерти, а может, и безумия, последующий обряд перед алтарем владыки ночи… не слишком ли много совпадений? Правда, у мальчишки имелось отягчающее обстоятельство – до того, как пройти обряд посвящения, он был еще и светлым. Но не для того ли Фол позвал меня сюда, чтобы я задумался о нашем сходстве?

Стоило, пожалуй, проверить родословную этого парня. И заново пересмотреть теорию Рейно Лейса, потому что тут что-то не сходилось. Причем настолько, что это ставило под сомнение теорию зарождения магии вообще. По крайней мере, ту ее часть, что касалась темного дара.

Когда Ал осторожно тронул меня за плечо, я пребывал в таком глубоком раздумье, что отреагировал далеко не сразу. А когда все же очнулся от дум и увидел его посветлевшее лицо, насмешливо хмыкнул:

– Неужто ты нашел решение проблемы?

Ал кивнул. После чего бодрым шагом направился в сторону и, остановившись у постамента Ирейи, выразительным жестом указал на валяющиеся в изобилии обломки.

Я смерил «зеркального» выразительным взором:

– Ты, наверное, спятил.

«Пока работаем здесь, – написал на полу Ал. – Время терять незачем».

– Чудесно, – с преувеличенным энтузиазмом воскликнул я, поняв, куда клонит эта зеркальная морда. – Просто чудесно! Ты предлагаешь мне по очереди выкладывать другие статуи, пока мы не придумаем, что делать с этой?!

Ал снова кивнул.

– Она все равно большая, – скривился я, оценив размеры окружающих нас каменных гор. – Хоть и меньше, чем Фол, но в лучшем случае ее получится выложить до бедер. А потом что? Бросать все на середине и заниматься следующей?

Ал кивнул в третий раз.

– Тьфу на тебя, – чуть не сплюнул я, но вовремя вспомнил, где нахожусь, и сдержался. Если в верхнем храме раздраженный плевок еще мог быть прощен жрецами, то под ноги могущественной темной богини плевать точно не стоило.

Оглядев заваленный грудами камней постамент, я заколебался. Свободного прохода к нему не было. Чтобы туда добраться, пришлось бы топтать ногами останки божественного вместилища. А женщины – существа капризные и порой мстительные. И мне совсем не улыбалось разгребать потом кучу неприятностей, которые возникли лишь из-за того, что я случайно наступил богине на лицо.

Ал, впрочем, решил эту проблему – зажурчав, он стек на пол бесформенной лужей, забрался под камни, оттащил их в стороны и создал узкую тропинку до самого постамента. Добравшись до него, я с изрядной долей сомнения уставился на первый поданный алтарем обломок. И прежде чем его коснуться, на всякий случай пробормотал:

– Мне бесконечно жаль, прекрасная леди, что вас придется трогать руками, но буду безмерно благодарен, если вы не станете усложнять мне из-за этого жизнь.

Ирейя, само собой, не отозвалась. Но когда первый осколок коснулся моих перчаток, никто не стрельнул в меня шаровой молнией, не обжег огнем сквозь доспех, не попытался заморозить и даже не отвесил ментальный подзатыльник. Хотя в зале, как мне показалось, все же слегка понизилась температура и появилось ощущение чужого присутствия, которое, впрочем, быстро исчезло, словно богиня коротко взглянула на меня и, что-то для себя решив, снова отвернулась.

Работать с ее статуей оказалось не в пример легче, чем со статуей Фола. Камни здесь были намного крупнее, но при этом, как ни удивительно, оказались менее тяжелыми и сил вытягивали гораздо меньше. Так что мы с Алом без перерыва проработали остаток дня и остановились, лишь когда громко щелкнул прихваченный мною из дома хронометр.

Я с некоторым недоверием взглянул на прибор, но колбы и впрямь показывали приближение полуночи. А я не только не устал, но даже не проголодался толком. Хотя, быть может, откат придет позже? Кто этих женщин знает? Вдруг это всего лишь уловка, чтобы мы побыстрее справились с задачей?

«Перерыв?» – тут же соткались на полу передо мной серебристые буквы.

– Да, пожалуй, – задумчиво согласился я, складывая на постамент последний обломок. После чего оглядел то, что у нас получилось, по достоинству оценил выложенные из камня изящные ступни, наполовину прикрытые куском такой же каменной туники, и с тихим смешком признал: – Красивые ножки. Такие грех не закончить в ближайшие несколько дней.

«До завтра», – снова написал Ал и широким ручейком вытек из-под обломков. После чего вернулся на свое законное место, обратился в наковальню и застыл неподвижной глыбой, снова позабыв снять с меня зеркальную броню.

Насчет вчерашнего я его, кстати, спросил. Но из сбивчивых объяснений понял одно – пока в первохраме оставалась хотя бы одна серебряная капля, алтарь действительно мог выходить за его пределы. Правда, только внутри живого носителя. Вопрос заключался лишь в расстоянии. Поскольку в первый раз Поводырь утянул меня слишком глубоко от храма, то, чтобы сохранить мне жизнь, Алу пришлось перейти в мое тело полностью. Причем пока я болтался на глубине, все было терпимо. Но как только я поднялся ближе к поверхности, алтарь, оставшись без связи с первохрамом, начал быстро тяжелеть, а я на это оказался не рассчитан. Соответственно на верхнем уровне принял на себя почти весь его вес и непременно бы сдох, если бы не сумел вовремя вернуться в храм.

Мои подозрения насчет того, что алтарь не на всяком слое способен переходить в жидкое состояние, тоже подтвердились. Как выяснилось, чем глубже во Тьме, тем проще Алу было менять форму. Собственно, эта каверна – максимально допустимый уровень, где он мог делать это без носителя. На моем привычном слое он бы моментально обратился в камень или железку. А в реальном мире, подозреваю, мы бы и вовсе не сдвинули его с места, потому что силы в этой болванке хранилось немеряно. Даже с учетом того, что за тысячу лет Ал серьезно ослаб.

Вопрос о том, почему для первохрама выбрали именно этот уровень, отпал сам собой – просто спуститься ниже живому человеку было бы крайне затруднительно. Собственно, каверна стала своеобразным компромиссом между пожеланиями Фола и возможностями его жнецов. Но даже так они едва не прогадали, потому что, кроме меня, за целую тысячу лет никто не сумел сюда добраться. И еще бы столько же времени не пришел, если бы владыка ночи не расщедрился на благословение.

Одним словом, получалось, что носить зеркальную броню за пределами храма я все-таки мог. Причем сколь угодно долго, не опасаясь при этом оказаться намертво в ней запаянным. Но дальше одного пешего дня пути от столицы и ниже доступных мне слоев Тьмы Ал советовал не заходить. По крайней мере, до тех пор, пока не войдет в полную силу.

Насчет невидимости он тоже согласился, что штука полезная, и сообщил, что теперь я могу использовать ее по собственному усмотрению. Для этого достаточно было лишь высказать свое желание вслух. Но поскольку наличие второй брони делало меня в определенной степени от него зависимым, то с новшествами я решил поосторожничать. И этим же утром стряс с алтаря обещание, что он по первому же требованию избавит меня от своего присутствия и не станет вмешиваться в мои дела, пока я не посчитаю нужным его об этом попросить.

Уже уходя, я вдруг вспомнил о Мэле, который на протяжении всего дня упорно держался в тени. И едва не споткнулся, обнаружив, что стремительно возвращающая прежний облик кукла тоже щеголяет в серебристом доспехе. Более того, в это самое время Мэл как раз пытался придать себе невидимость, и у него, надо сказать, неплохо получалось. Так что ему не надо было большую часть времени проводить на нижнем слое – теперь, чтобы следовать за мной на темной стороне, ему достаточно было попросить алтарь об услуге.

– Спасибо, Ал, – бросил я, оглянувшись на наковальню. – Я был не прав: ты действительно очень полезен.

Алтарь никак не отреагировал. Но когда я поднялся по лестнице и вышел в призрачный город, на снегу все же проступило мимолетное: «Пожалуйста».

Глава 3

На этот раз я проснулся оттого, что на прикроватной тумбочке яростно вибрировала зачарованная монетка. Звук от нее шел такой, словно изнутри на столешницу набросился злобный термит и теперь грыз ее, грыз… вместе с моими мозгами. Так что волей-неволей пришлось открыть глаза, сесть, накрыть дрожащую монетку рукой и, бросив взгляд на улицу, где еще толком не рассвело, буркнуть:

– Йен… кто бы сомневался?

Пока я собирался, Мэл метнулся в храм – предупредить Ала, что сегодня нас скорее всего не будет. А быть может, и завтра-послезавтра тоже, потому что монетка все это время вибрировала без перерыва, из чего следовало заключить, что дело предстояло серьезное. Собственно, только поэтому я не стал медлить и, наскоро перекусив, всего через четверть свечи взялся за прикрепленный к монете поводок. А когда, ориентируясь на него, создал тропу, то изрядно удивился, обнаружив, что она ведет снова не в кабинет Йена.

Хорошо еще, что я привык сходить с тропы заранее, пользовался метками и, прежде чем выйти в реальный мир, всегда изучал обстановку с темной стороны. Как оказалось, Норриди изволил пребывать далеко от западного Управления и при этом выглядел безнадежно мокрым, несчастным и в момент моего прихода раздраженно мерил шагами большую лужу, в которой, на мой взгляд, не имелось ничего интересного.

Дело происходило на Шестнадцатой улице – узкой, извилистой и грязной до неприличия. Как вскоре выяснилось, здесь издавна плохо работала ливневка, поэтому после продолжительных дождей все подступы к домам были основательно подтоплены, из-за чего даже лошади местами бродили по щиколотку в воде.

Здание, возле которого Йен бесцельно ходил туда-сюда, оказалось самым обычным. Серое, мокрое, в три с половиной этажа, если считать чердак. Первый этаж – каменный, второй, что нетипично для Алтира, почти целиком сделан из дерева. Зато крыша выглядела абсолютно новой, чистой и совсем недавно была покрыта свежей черепицей, которая даже на темной стороне оказалась почти целой.

Углядев внутри дома многочисленные бело-черные ауры, многие из которых целеустремленно, как это бывает при обыске, перемещались по комнатам, я мысленно присвистнул. После чего прыгнул сперва к одной своей метке. Затем к другой, дважды оборвав след. На всякий случай велел Мэлу внутрь не соваться. И, выйдя в реальный мир за целых полквартала от нужного места, дальше пошел пешком, придерживая потяжелевшую от воды шляпу.

Когда я вывернул на затопленную улицу, тревожно озирающийся Йен встрепенулся и помахал рукой, привлекая внимание. Но я не стал бежать к нему сломя голову. А сперва дождался, когда мимо прокатит экипаж с характерной эмблемой Управления на дверце, вскочил на закорки и, без труда преодолев плещущееся на улице грязное «море», спрыгнул у крыльца дома номер восемь, лишь чудом не угодив в большую лужу.

– Почему так долго? – проворчал Йен, тут же устремившись внутрь. Мокрый, взъерошенный, как воробей под дождем. Недовольный, естественно. Но так и не соизволивший сообщить, какого демона он все это время торчал под дождем вместо того, чтобы спокойно обсохнуть в доме.