Марино капище

Святослав Яров

Марино капище

Свободные дороги в наши дни – редкость

Что ни говори, а лето для России – пора особая! Как показала практика, измениться может все что угодно, но только не застарелая, устоявшаяся еще с советского периода привычка наших людей отдыхать летом. Хотя, острой необходимости в такой строгой сезонности давно уже нет, поскольку в любое из трех оставшихся времен года даже не самым состоятельным россиянам теперь вполне по средствам отправиться в какую-нибудь заграницу, где солнце светит триста дней в году и термометр ниже плюс двадцати пяти в принципе не опускается. Однако из года в год повторяется одно и то же: с начала июня и до конца августа Москва, как, в общем-то, и все остальные крупные города, пустеет и лишь за неделю до первого сентября снова наполняется людьми под завязку. Потому как, хочешь не хочешь, а всем нужно готовить детей к школе и т.д. и т.п.

А ведь это не так уж и плохо, что большинство москвичей по традиции предпочитает уходить в отпуск именно летом. Народ разъехался, машин поубавилось, и у оставшихся автомобилистов появляется возможность беспрепятственно – само собой, день на день не приходится, но все-таки! – передвигаться по городу, а не стоять часами в бесконечных пробках. Эта мысль посетила Андрея Гришина поздним июльским вечером, когда он возвращался домой, буквально пролетая по практически пустым улицам. Рискнув сегодня отправиться на работу на своем уже изрядно потрепанном жизнью «фокусе», он не прогадал. Если утром еще были какие-то намеки на транспортные сложности, то к ночи город совершенно обезлюдел. Не езда, а сплошное удовольствие, за что отпускникам низкий поклон!

Сам Гришин давно уже избавился от штампов, намертво засевших в головах сограждан с незапамятных времен, и ни за какие коврижки не поперся бы летом к морю. Причин тому было несколько. Во-первых, при скромной по нынешним меркам зарплате полицейского, пятизвездочная релаксация где бы то ни было – не важно, на заграничных ли курортах или в том же Сочи – исключалась, а отдых эконом-класса, сопряженный с неизбежными, порождаемыми относительной дешевизной сложностями и неудобствами, его как-то не прельщал. Во-вторых, он был не из тех, кто стремится любой ценой, вырваться к солнцу и соленой воде, чтобы месяц валяться на пляже и жариться, словно сосиска на гриле, лишь бы вернуться в Москву дочерна загорелым, и скорее предпочел бы съездить на недельку-другую куда-нибудь, где нет суеты и столпотворения, а главное, не слишком жарко. И, если уж быть до конца честным, то для такого трудоголика, как он, место и время проведения отпуска принципиального значения вообще не имели.

Другое дело – семья. За последние несколько лет в его жизни произошли существенные и весьма приятные изменения. Он, наконец, покончил с холостяцким существованием и, несмотря на горький опыт, приобретенный в первом браке, решился жениться вторично, более того, уже успел стать папой очаровательного создания по имени Лада, и пока поводов для разочарования у него не было… Так вот, эта самая семья, в лице жены Светланы и двухлетней дочурки имела совершенно иные взгляды на летний отдых, а потому уже второй месяц наслаждалась морем и солнцем в Судаке. Благо там, по воле случая, имела постоянное место жительства, в виде небольшого домика с приусадебным участком неподалеку от морского берега, родная сестра тещи – не так давно овдовевшая, немолодая уже женщина. Она была рада-радешенька приезду на лето племянницы с девочкой и самой тещи Нины Борисовны, увязавшейся с ними за компанию. Жили по-простецки, без особых изысков, но всех все устраивало, и дамский квартет чувствовал себя превосходно. Вот пусть и дальше отдыхают! – благодушно рассудил Андрей. Там все-таки ветерок с моря освежает, не то что здесь… Последнее замечание относилось к навалившейся на Москву жаре, уже две недели мучившей несчастных обитателей каменных джунглей.

Ночь, опускающаяся на город… Почти безлюдные улицы… Предстоящее возвращение в пустую квартиру… Все это странным образом навевало не то чтобы мысли о вечном, но о скоротечности бытия – уж точно. Как время-то летит! Ведь это ж подумать только, уже две тысячи четырнадцатый! Оглянуться не успел, как тринадцать лет в сыске отпахал, недавно подполковника получил, старшим по ОВД стал…

Ни с того ни с сего он вспомнил как, будучи еще стажером, впервые выехал в составе группы на место преступления. Дело было июньским утром в парке «Сокольники». Вокруг благодать: рукотворный лес с зелеными лужайками, небо голубеет, солнышко светит, а среди берез, на травке, раскинув руки в стороны и глядя в бездонное голубое небо широко раскрытыми остекленевшими глазами, лежит парень: молодой, красивый и мертвый. Даже Андрею, в то время оперу-полуфабрикату, беглого взгляда вполне хватило, чтобы сразу же определить: тут «братки» что-то не поделили. Характерный внешний вид усопшего слишком уж однозначно наталкивал на мысль, о его принадлежности к определенным кругам: косая сажень в плечах; бритый затылок; сбитые кулаки, привычные к мордобою…

К тому же из-под распахнутой легкой куртки виднелась рукоятка, заткнутого за пояс ТТ – любимого оружия подобной публики. Как видно, в этот раз он хозяину не пригодился… Страна уже шагнула в двадцать первый век, но такие вот результаты разборок нет-нет да напоминали о лихих девяностых. Впрочем, не о том спич. Поразило начинающего розыскника другое – для того, чтобы жизнь покинула человеческое тело, понадобилась всего-то маленькая аккуратная дырочка во лбу. И ничего уже не поправить…

Сейчас острота восприятия той давней, самой первой, встречи со смертью – не на киноэкране, а в реальности – немного притупилась, но тогда впечатление было, скажем так, весьма и весьма сильным, хоть и без истерик. Позже ему не раз встречались любители порассусоливать, что, дескать, к виду смерти привыкнуть невозможно. Неправда! Еще как возможно! Особенно, если сталкиваешься с ней чаще, чем все прочие. А уж ежели ты работаешь в МУРе и занимаешься расследованием исключительно убийств на протяжении многих лет, привыкнешь как миленький – никуда не денешься!

С чего бы это меня на воспоминания потянуло? – удивился Андрей сам себе. Старею? Прыти поубавилось? Вроде, нет. Не рановато ли оглядываться на пройденный путь с высоты аж целых тридцати семи лет от роду?! Хотя… Ирония уступила место чему-то более рациональному. Если вдуматься, тридцать семь – совсем не мало. Пушкин в моем возрасте уже на дуэли погиб, а после него вон сколько всего осталось! Нашел с кем себя сравнивать, скромнее надо быть, устыдился сыщик. Ты – самый обычный опер, пусть даже по особо важным делам. Это уточнение, по существу, ничего не меняет. И после тебя останутся не стихи или проза, а, в лучшем случае, составленные и подписанные тобой документы, подшитые в уголовные дела, к которым ты имел какое-то касательство. И никому никогда не придет в голову зачитываться ими, как произведениями незабвенного нашего Александра Сергеевича – потомственного Ганнибала.

Вот взять, хоть бы, Ершова… Не того, который «Конька-Горбунка» сочинил, а Анатолия Михалыча, с которым мы лет десять бок о бок трудились… Мужик на государство тридцатник без малого отбатрачил, а вспомнит ли вообще кто-нибудь лет этак через …дцать о том, что был такой? Вряд ли. А ведь, он – сыщик от бога! Можно сказать, последний из муровских «зубров» – слава и гордость розыска! Вернее, поправился Гришин, был «зубр», да весь вышел. Удалился на покой, понимаешь. Теперь, поди, локти кусает. А может, и нет, справедливости ради одернул себя Андрей. Подустал человек, да и здоровье уже не то – как пятьдесят пять стукнуло, так и подался на заслуженный…

Свершилось сие эпохальное событие в мае позапрошлого года. Вся ершовская команда была в сборе, и ничто, как говорится, не предвещало беды. Каждый занимался своим делом. Гришин – тогда уже майор, но пока еще лишь старший опер – в срочном порядке стряпал для руководства отчет о проделанной работе. Ибо мало просто раскрыть преступление, надо его еще и преподнести так, чтобы родное начальство могло выглядеть молодцом в глазах вышестоящего, и так далее, по вертикали. Пальцы Андрея проворно бегали по клавиатуре компьютера, и объем будущего документа неуклонно увеличивался с каждой минутой.

За соседним столом расположился Олег Челноков, которому Михалыч, узре в лихом старлее дэпээснике нечто одному ему заметное, организовал перевод – слыханно ли такое?! – мало того что в розыск, так еще и на Петровку к себе в группу. И ведь не подвел нюх старую ищейку! Парень почти три года проработал с ними в связке, изрядно поднаторел в сыскном ремесле и даже досрочно получил четвертую звездочку за достигнутые успехи. Словом, прижился в небольшом коллективе и честно вносил посильную лепту в общее дело.

В тот день он, превратив свой ПМ в кучу деталей, самозабвенно занимался чисткой и смазкой оружия после соревнований по стрельбе. На состязание стрелков Челнокова загнали, не особо интересуясь его желанием, в приказном порядке, дескать, иди защищай спортивную честь подразделения! Ну а поскольку с целкостью у него был полный порядок – чего уж скромничать, стрелял Олег лучше всех в отделе, – то выступил он удачно, заняв второе место по Управлению.

Михалыч тоже не бездельничал. Он сосредоточенно глядел в окно, за которым, как и много лет назад, не было видно ничего, кроме здания ИВС- изолятора временного содержания, сменившего недавно цвет стен с веселенького желтого на романтический голубой.

– Да-а-а… Кадровый голод – штука серьезная… – неожиданно изрек Ершов, не отрываясь от созерцания заоконного вида.

Опять старую шарманку завел, поморщился Гришин, прервав на время мыслительно-печатный процесс. Почитай, года три он об этом даже не заикался… Ну да – с тех самых пор, как Челночка сюда перетащил…

– С какого это перепугу ты, Михалыч, вдруг кадровым вопросом озаботился? – ненавязчиво поинтересовался Андрей.

Он отлично знал: если старший группы начинал разглагольствовать на кадровую тему, жди всплеска активности, а, значит, перемен, чего Гришину хотелось меньше всего. От добра добра не ищут.

– Да и в чем проблема? – издалека начал он. – Молодняка, вон, полно! Вышка – в смысле, юридический университет – будущих ментов… пардон, полицейских… что ни год, пачками штампует – выбирай не хочу!

– Я не о тех кадрах, которых, как блины, пекут, – отмахнулся ветеран сыска и со вздохом пояснил, – а о тех, которые решают все… Понял?

– Так бы сразу и сказал! – подыграл ему Гришин, но решил уточнить, в связи с чем Михалыч вообще об этом вспомнил. – А ты к чему про кадры-то? У нас, вроде, с этим делом порядок – комплект.

– Да нет, ребятки… Уже нет… – пробормотал Ершов грустно и, не повернув головы, дрогнувшим голосом сказал: – Всё, братцы! Пришло время мне завязывать со службой – староват я для этого дела стал. Пора перебираться поближе к природе. Домик, садик, огородик и все такое прочее…

– Это не смешно, Михалыч! – фыркнул Гришин, приняв слова Ершова за шутку.

– Мне, Андрюша, не до смеха, – тяжело вздохнул тот.

– Так ты что, серьезно? – опешил Гришин.

Олег, услыхав такое, тоже бросил свое кропотливое занятие и вопросительно уставился на Михалыча: неужели он это всерьез? А тот лишь раздраженно махнул рукой.

– Какие уж тут шутки! – И добавил упавшим голосом: – Я еще в прошлом месяце рапорт написал. Так что, братцы-кролики, финита, как говорится…

Вообще-то, Ершов любил побухтеть в том смысле, что, мол, сколько мне осталось – год-другой, и пенсия, вот достойную смену подготовлю, и адью… Но в тот момент Гришин понял, что старший товарищ принял окончательное решение и скоро действительно уйдет… Ему вдруг стало по-детски неосознанно страшно, когда он представил, что, войдя однажды в кабинет, он не увидит там старого ворчуна, к которому за столько лет привык как к чему-то низменному. Разумеется, умом Андрей понимал, что когда-то такое должно произойти, и даже подспудно готовился к этому, но все-таки оказался не готов. И не имело совершенно никакого значения, что, став матерым профи, он давным-давно уже перестал нуждаться в наставлениях и подсказках более опытного коллеги. Тут было другое – простая дружеская привязанность, что ли.

– Не верю, что ты вот так… по доброй воле… – промямлил Гришин и, уцепившись за ускользающую мысль, с надеждой спросил: – Тебя из-за возраста поперли?

Если так, то не все еще потеряно – можно, ведь, и пободаться, отстоять, включить связи…

– О чем ты, Андрюша? – снисходительно-печально покачал головой Ершов. – Сам прикинь, ну кто может меня попереть? Нет, это мое .ешение.

Да, что-то я того, погорячился… Не продлить контракт с Михалычем, если он того пожелал бы, при его послужном списке и повсеместном уважении, – у нынешнего руководства кишка тонка. Значит, и впрямь сам принял решение. Придя к такому неутешительному выводу, Андрей, в качестве последнего довода напомнил с грустной улыбкой:

– А как же смена? Ты же обещал подготовить.

– С этим-то порядок! – оживился без пяти минут пенсионер, поняв, что самая трудная часть объяснения позади. – Все улажено.

– Интересно, что именно? – полюбопытствовал Гришин.

– Все! – многообещающе уверил его Ершов. – Ты, естественно, становишься старшим группы. До подполковника тебе еще года полтора… – он не спрашивал, а просто рассуждал вслух. – Года не пройдет, «важняком» станешь, а там и звание подойдет. Так что все в ажуре.

– Добрый ты, барин! Хлопотал небось перед начальством? Век бога за тебя молить буду, благодетель! – язвительно поблагодарил Гришин и, не вставая из-за стола, низко поклонился Михалычу, нарочито ткнувшись лбом в столешницу.

– Ну, как дитя малое, честное слово, – по-отечески беззлобно попенял ему Ершов. – Пожалел бы головушку – она тебе еще пригодится. А на будущее запомни: старшему группы башкой о стол стучать не к лицу. – И, уже серьезно, добавил: – За тебя хлопотать нужды нет – что заслужил, то и получишь в положенное время. Я тебе сейчас мнение руководства излагал. Так сказать, вешки расставил… Понял?

Андрей промолчал. А Михалыч тем временем обратился к Челнокову:

– С тобой тоже полная определенность. Работай, расти и совершенствуйся под его мудрым руководством, – кратко напутствовал он Олега, кивнув на Гришина, и, обращаясь к последнему, поинтересовался: – Надеюсь, у нового руководителя группы возражений по данной кандидатуре не будет?

– Не будет, – таким тоном, как будто огрызнулся, ответил Андрей. – Коней на переправе не меняют.

– Осталась самая малость – найти третьего и последнего, – удовлетворенно констатировал Ершов. – Конкретные пожелания будут?

Гришин, по-видимому, уже смирился с неизбежным.

– Я предпочел бы Игоря Иванова. Как-никак, мой протеже! – даже не задумываясь, заявил он, весомо напомнив: – И, между прочим, если помнишь, наш резерв.

В две тысячи девятом упомянутый Игорь Иванов перед окончанием университета МВД – а по сути, все той же старой доброй Московской высшей школы милиции – угодил к Гришину на стажировку и очень уж приглянулся тому своей инициативностью и способностью без мыла влезть… Ну, в общем понятно, куда! Словом, Андрей счел, что парень – самое то. И, поскольку в группе не хватало человека, Гришин предложил Ершову, который пребывал тогда в законном отпуске где-то на Тамбовщине, присмотреться к перспективному выпускнику. Михалыч рекомендации внял и по возвращении присматривался еще месяца полтора. Выбор Андрея он в целом одобрил, но бюрократические рогатки не позволили вот так, с ходу взять на работу в отдел по борьбе с умышленными убийствами не нюхавшего пороху свежеиспеченного летеху. Требовалось наличие не менее чем трехлетнего стажа практической работы в органах, чего в данном конкретном случае и близко не было… В общем, не задалось.

Пришлось юлить и изворачиваться. Совместными усилиями всех, кого только смогли к этому делу подключить, Игоря все-таки пристроили в разбойный отдел, с таким расчетом, чтобы позже его поднабравшегося опыта и стажа, перетащить в убойный. А на вакантное место Михалыч как раз и привел Олега Челнокова, который, в отличие от Игоря, предъявляемым кадровиками требованиям более или менее соответствовал.

Теперь, когда предстоящая отставка Михалыча порождала неизбежные в таких случаях кадровые пертурбации, Андрей не преминул воспользоваться случаем, дабы восстановить справедливость.

– Короче, если тебя интересует мое мнение, то я за Иванова! – без околичностей заявил он.

В ответ на губах Ершова появилась всепонимающая улыбка.

– Тиха украинская ночь, но сало нужно перепрятать… – неожиданно выдал он.

– То есть? – не понял Гришин.

– Я, в общем-то, так и предполагал, – пояснил пожилой оперативник, чрезвычайно довольный собственной прозорливостью, – и заранее обо все договорился. Только твоей отмашки ждал. Считай, его перевод – дело решенное.

– Ну, если так… – Андрей твердо знал, коли Михалыч что-то пообещал, так тому и быть, а потому только пожал плечами. – Что я могу сказать? Благословляю на отдых! Иди с миром! – и неожиданно признался: – Только знай, что нам тебя будет не хватать.

– Ну, ты того… – смутился Ершов. – Не на похоронах…

С тех пор минуло два года. Конечно же, с уходом Ершова мир не рухнул. Все утряслось и шло своим чередом. Иванов как нельзя лучше вписался в команду. Олег Челноков подрос до старшего опера. Сам Гришин, в полном соответствии с предсказанием Михалыча, стал старшим оперуполномоченный по особо важным делам или, как принято говорить в профессиональной среде, старшим по ОВД, а чуть погодя ему присвоили подполковника… Однако, порой так не доставало утреннего михалычевского «а вот в мое время…» или «старую собаку новым трюкам не научишь».

Бог знает, почему, но именно сейчас Андрей вдруг отчетливо осознал, что не за горами время, когда он сам, как Михалыч, должен будет… Бесперспективняк, одним словом! Тогда к чему все потуги? Вспомнилась восточная мудрость: кто вспоминает о прошлом чаще, чем думает о настоящем, рискует потерять будущее. Он почувствовал, что волей-неволей впадает в полудремотное состояние и забирается в какие-то непонятные дебри… Ну, ты даешь, брат! – осадил Андрей сам себя, тряхнул головой, словно желая избавиться от хоровода навязчивых размышлений. Вот и угадай, что для душевного спокойствия пользительнее: полтора часа стояния в обычном дорожном заторе или – он посмотрел не часы – двадцать пять минут беспроблемной езды по пустым улицам? Трафик – конечно, проклятие большого города и все такое, но что-то я не припомню, чтобы в пробках меня посещали мысли вроде тех, что одолевали эти неполные полчаса.

Пробка она пробка и есть! Там ничего, кроме витиеватых комбинаций нецензурщины, на ум не приходит, а тут… О чем только не передумал за считанные минуты. Ужас! Так можно скатиться и к рассуждениям о смысле жизни… Все, что мне необходимо в этой самой жизни, у меня есть: семья, любимое дело… Вот ими и буду заниматься по мере сил. Точка! А что дальше? Поживем, увидим. И хватит об этом! – подвел он черту, сворачивая во двор своего дома.

К несказанной его радости, место напротив подъезда никем не было занято. Класс – все для человека! Чем не повод для оптимизма! Андрей припарковался, и, выходя из машины, уже был твердо уверен, что все идет так, как и должно идти.

Полковник Романюк

Час пик. В вагоне обычные для утра буднего дня – давка и духота. Стиснутый со всех сторон такими же, как он «счастливчиками», Гришин вспомнил, как подруга матери – экзальтированная дама из провинции – после посещения московского метро, назвала его храмом для толпы. Толпа – это да! А вот, насчет, храма… Впрочем, когда-то вероятно так оно и было. Наверняка товарищ Сталин, подписывая указивку о начале строительства метрополитена, помимо решения проблемы быстрых и дешевых пассажироперевозок внутри столицы, держал в уме нечто в этом роде. Во всяком случае, на отделке станций не экономили. Подтверждение чему – дорогостоящий мрамор, лепнина, фигурные светильники, мозаичные панно и многочисленные скульптурные композиции, посвященные строителям коммунизма. И это, заметьте, в середине тридцатых годов, когда страна переживала отнюдь не самые лучшие времена. К бабке не ходи, присутствовала там идеологическая составляющая, куда ж без нее!

Поначалу она даже превалировала – первое время в метро ходили, словно в музей, чтобы полюбоваться на творения маститых художников и скульпторов. Однако довольно скоро замордованные тяготами бытия москвичи и гости столицы перестали обращать внимание на окружающее их великолепие, призванное прославлять нерушимый союз рабочего класса и колхозного крестьянства, и стали просто ездить на работу и с работы, в кино и театры – словом, передвигаться по Москве. Иначе говоря, возобладал утилитарный подход.

А, поскольку город разрастался, неизбежное расширение сети метрополитена постепенно привело к утрате не только идеологической, но и эстетической составляющей в оформлении новых станций. В итоге, к началу двадцать первого века московская подземка превратилась в то, что она есть сегодня – далеко не самый комфортный, но по-прежнему самый эффективный в условиях Москвы общественный транспорт и ничего более. Периодически – и, увы, гораздо чаще, чем ему этого хотелось бы – обстоятельства вынуждали Андрея прибегать к услугам метро. Приятного в таком способе передвижения по столице с годами становилось все меньше, но он единственный давал шанс добраться до пункта назначения без опоздания.

Поезд стал притормаживать. Лишенный эмоций механический голос сообщил: «Станция «Пушкинская». Переход на станции «Тверская» и «Чеховская»». Андрей стал проталкиваться к выходу, но, как оказалось, совершенно напрасно: людской поток и без того вынес его из вагона на платформу. Когда, вырвавшись, наконец, из объятий массы во всех смыслах разгоряченных людей, Гришин добрался до эскалатора, он неожиданно почувствовал на себе чей-то цепкий взгляд. Такое случается: мелькнет что-то в городской толчее, резанет по сознанию и исчезнет навсегда. Но на этот раз все обстояло иначе.

От «Пушки» до Петровки пешком минут десять. Несмотря на полное отсутствие хоть какого-нибудь объективного подтверждения своим подозрениям, на протяжении всего пути он никак не мог избавиться от чувства, что некто его сопровождает. В чем это выражалось? Трудно сказать. Явного, наглого «хвоста» он не заметил, а чтобы разобраться всерьез времени было недостаточно. Но разве способны, к примеру, метеочувствительные люди, остро реагирующие на капризы погоды, аргументировано объяснить, почему, скажем, к вечеру непременно польет дождь? Здесь было примерно то же. Впрочем, миновав проходную, он постарался выкинуть из головы неясные подозрения, списав их на недосып, переутомление и… Да мало ли на что! Померещилось – и все!

Неясный утренний эпизод вскоре забылся, потому как денек выдался не из легких. В некондиционированном кабинете жарища под стать уличной, да и ковыряться в бумагах – тоже не велика радость. Однако ничего не поделаешь: сам же разогнал свою немногочисленную команду по отпускам, дескать, работа замерла до осени, валите-ка вы отдыхать с женами и детьми, у кого таковые имеются… А инициатива, как известно, наказуема. Вот теперь один за всех и отдувайся – стряпай отчетность, не поднимая головы! – язвил он, продолжая подшивать в литерные дела скопившиеся в группе справки, рапорта и сводки.

До обеда кое-как выдержал и собрался, пойти подкрепиться где-нибудь в городе – управленческую столовку Гришин не больно-то жаловал и при случае норовил ее избегать. Ну а даже если с перекусом вне конторы и не сложится – не велика беда, подбодрил он себя. В такую погоду можно спокойно обойтись без еды до вечера, а вот пройтись и размяться точно будет нелишним. Сказано сделано. Папки – в сейф, дверь – на ключ, и шагом марш на условно свежий воздух.

С таким настроем Андрей выбрался на, не так чтобы слишком многолюдную из-за жары – да и вообще в летние месяцы – Петровку и неспешно двинулся в сторону бульвара. Опаньки! С первых же шагов он, что называется, лопатками снова почувствовал постороннее пристальное внимание. Но одно дело почувствовать и совсем другое – обнаружить за собой «хвост». Несколько раз проверился – все-таки не первый год в сыске! – и ничего особенного не заметил. Тем не менее, бывалый опер почти не сомневался, что его «пасут». Очень интересно, скептически хмыкнул он, теряясь в догадках, что бы это значило?

Если исключить внезапное развитие мании преследования и принять возможную слежку, как данность, возникал закономерный вопрос: кому и зачем это понадобилось? Напрашивалось два варианта ответа: либо ребята с другой стороны баррикады, либо свои. В первом приближении, оба были сомнительны. Представители криминалитета, с которыми Гришин регулярно вступал в конфликт в силу специфики своей профессиональной деятельности – а это как-никак расследование умышленных убийств! – как правило, отправлялись за «колючку» на весьма длительные сроки. Причем, часто настолько длительные, что практически никто из тех, с кем он имел дело за тринадцать лет, до сих еще не вышел на свободу.