Проценты счастья и граммы радости

Тоня Третьякова

Проценты счастья и граммы радости

Сведения, приведенные в этой книге, не должны и не могут рассматриваться как профессиональный медицинский совет или консультация. Ни автор, ни издатель не несут ответственности за какой-либо ущерб, который может возникнуть в связи с использованием этой информации.

Моей любимой героической семье посвящается

От автора

Нашу трехлетнюю дочь срочно увезли в реанимацию. Оказывается, 80 % родителей детей с диабетом впервые узнают о диагнозе именно таким шокирующим способом – их ребенок внезапно попадает в реанимацию. Им приходится сначала смириться с тем, что эта болезнь навсегда, а затем научиться жить с нею. Все эти заботы и достижения будут знакомы и родителям детей с другими хроническими заболеваниями. Для всех остальных – это история о том, как семья с тремя детьми, котом и приходящей свекровью справлялась с внезапно нахлынувшей катастрофой. Я люблю своих близких, но без солидной доли юмора мне бы не удалось преодолеть те проблемы, которые на нас свалились.

Сейчас наша дочь уже ходит в школу, а мы прочитали и освоили огромную гору информации о диабете 1 типа, научились виртуозно рассчитывать дозы инсулина и дневную диету до грамма.

Я начала писать эту книгу, потому что хотела поделиться не только научными сведениями о диабете, но и радостью: пройдя через кошмар реанимаций и сумасшедший дом личной адаптации, я поняла, что с пугающим диагнозом жизнь не закончилась, мир по-прежнему может быть смешным, уютным и добрым к тебе.

В этой книге описан первый год нашей жизни с диабетом. Да, мой ребенок теперь должен всегда оставаться под присмотром, но чувствует себя вполне здоровым и сильным. Дочь не стала беспомощным инвалидом, она может вести почти обычную жизнь, хоть и нуждается в постоянной заботе. Все домашние преодолели чувство конца света и научились жить с болезнью, встроили ее в повседневное существование так, что она больше не отнимает ощущение семейного тепла и счастья.

Эта книга пестрая, как наша жизнь – вы найдете в ней смешные и трагические детали ежедневного быта и научные факты о диабете. Сухие важные сведения для удобства читателей вынесены в отдельные колонки. Это не медицинское пособие, я не даю советов по лечению диабета, а просто рассказываю личную историю.

Вы найдете в книге анализы, показания глюкометров и данные из ежедневного дневника самоконтроля. Это именно та конфиденциальная личная информация, о которой спрашивают в анкетах: «Разрешаете ли вы использовать ваши личные данные?» Я разрешаю. Надеюсь, что эта информация вам никогда не пригодится.

Школа стала новым непростым этапом нашего взросления, но в этой книге я расскажу только о самом первом годе адаптации.

Все, что написано про диабет, – правда, а вот семейные события слегка беллетризованы, имена также изменены, поэтому, если кто-то узнает себя, я не виновата. Я старалась.

Это первая в России книга-друг для тех мам и пап, которые устали бояться, что они все сделают не так, потому что их дети отличаются от остальных. Писать про больных детей не принято, потому что страшно, стыдно и хочется сохранить врачебную тайну. Но из-за этого многие родители, попавшие в схожую ситуацию, не получают важного ресурса, который помог бы им справиться с ситуацией. Они забывают, что есть много таких же, как они. Они не одиноки. Они обязательно справятся и найдут свой путь к счастью.

Когда со мной случилась эта история, я вдруг увидела, как много вокруг неравнодушных людей, готовых помочь и поддержать. Такое количество друзей у меня было только в детстве, когда я перешла в новую школу. Не имея возможности выразить свою благодарность адресно – каждому, я делаю это с помощью своей книги. Спасибо всем, кто верил в лучшее и помогал справиться с худшим!

Глава 1

Я всегда боялась инвалидов. Казалось, задержи на них взгляд дольше обычного, и тебя втянет туда – в болезнь, в мир страшной сказки, полной чудовищ, запретов и отчаянной надежды на чудо.

Вот и сегодня, засмотревшись в окно на интересные – насквозь прошнурованные – задние карманы джинсов, я резко отвернулась. Джинсы были надеты на мужчину, чья походка явно выдавала в нем человека, страдающего полиомиелитом.

– Мам, на что ты смотришь? – спрашивает дочь.

– На шнурочки, – честно отвечаю я. Не говорить же, что пялюсь на чужую попу?

Вообще, к попам я неравнодушна: всегда отмечаю их наличие или отсутствие. Мой муж, профессор литературы, тоже. Собственно, я и замуж-то вышла во многом благодаря этой части тела. Хотя Леша бормотал что-то про общность интересов и мои прекрасные глаза, но я-то знаю, что моя пятая точка сыграла в этом событии не последнюю роль.

Наша старшая дочка, девятилетняя Майя, может похвастаться отменной стройностью. Зато младшая, Данюша, пошла в меня по части попы. Ей всего три, но уже понятно, что «неизлечимой женской болезнью плоскопопием» она страдать не будет. Отсутствием аппетита тоже.

– Завтра будут выбирать старосту класса, – ковыряется в тарелке Майка. – Может быть, я буду старостой…

– Нет! Нет! – вскрикивает младшая.

Ложка летит на пол.

– Данюша, почему ты так протестуешь?

– Не хочу, чтобы Майя была старой.

Старшая закатывает глаза, я умиленно шмыгаю носом и облизываю поднятую ложку:

– Ты ж мой сладкий персик! Любишь сестру.

– Мам, какая любовь? – возмущается черная голова. – Я не хочу, чтобы у меня была тупая сестра. Она просто не знает, что такое староста.

– Вот и объясни ей, – предлагаю я.

– А можно мне еще водички? – спрашивает довольная рыжая макушка.

– Ты ж только что два стакана выпила.

– Не давать ей воды, – влезает в разговор Леша. – Она вчера всю постель зассала. Мне пришлось менять. Не давать!

Персик начинает рыдать. В комнате откликается месячный Женька.

– Ой, да делайте, что хотите, – машу руками я, удирая к сыну.

Дипломатичная Майка за моей спиной предлагает отлить два глоточка в маленькую чашечку. Наперевес с сыном возвращаюсь обратно. Если у вас в гостях свекровь, то внезапное исчезновение может быть приравнено к заговору.

– Чувствуешь, что сын – это другое? – спрашивает Клавдия Анатольевна, тиская маленькую пятку.

Она подразумевает «ты любишь его больше?» И ведь, казалось бы, преподаватель вуза, должна понимать, что есть вопросы, на которые не существует ответа. Если бы я ее спросила, кто лучше: Пушкин или Толстой? Небось своим студентам таких каверзных задач не задает. Хмыкаю, делая вид, что пытаюсь перехватить малыша поудобнее. Хотя куда уж удобнее: в месячном возрасте дети напоминают аккуратные батончики и весят совсем немного, так что держать их на руках – одно удовольствие.

– Неужели и с третьим ребенком не прочувствуешь, что высшее счастье женщины – заниматься детьми? – удивляется Клавдия Анатольевна. – Ладно девочки. Но ведь теперь у тебя есть сын.

С размаху тыкаю в кнопку чайника, свекровь любит очень горячий чай. Практически переходящий в кипяток. «От вас даже чайник кипятком писает», – хочу сказать я, но вспоминаю, что с некоторых пор являюсь почтенной матерью троих детей. Делаю глубокий вдох.

За полтора месяца жизни с сыном этот вопрос мне задали уже раз восемь. И все случайно встреченные на остановке знакомые верят, что я сразу, не отходя от урны, начну выкладывать им сокровенные тайны сердца. Ха! Так и тянет сказать: мечтаю сдать двух детей в детдом и оставить только одного. Угадайте, кого?

Приходится скрывать страшную правду: никакой тайны нет, я тупо люблю всех детей одинаково сильно. Делаю страшные глаза и многозначительно шевелю бровями. Каждый расшифровывает это по-своему.

– Всегда знала, что один ребенок лучше, – соглашается моя школьная учительница, у которой уже есть правнук в Америке. – Любишь его больше всех – и всё. Вот как я свою Дарину. Не представляю, как бы я могла любить кого-то еще!

– Муж очень нечестно относится к детям, – признаётся одноклассница Катя. – Глафире всё-всё покупает. А на Колю ругается.

– С Ромочкой нам вместе хорошо, а Егор уже всё, отрезанный ломоть. Да мне всегда без него лучше было, – рассказывает соседка по подъезду. – Он и пить начал в последнее время, сошелся с какой-то шалашовкой.

Почему в жизни получается такая несправедливость, что одних любят больше, а других меньше? Хотя эти другие, кого меньше, нисколько не хуже. И если кто-то начал пить, так попробуйте не начать, когда вы из тех, кого меньше. Неужели я со временем тоже должна выбрать самых и не самых любимых?

«А Клавдии-то Анатольевне каково? – вдруг осеняет меня. – Пришла такая я и увела ее маленького милого Женечку, то есть Лешеньку. Короче, ребенка. А она еще в гости ходит, помогает. Чай пьет. Кремень, а не женщина!»

Достаю из холодильника банку с заветным сливово-апельсиновым вареньем.

– Кушайте-кушайте, вы с работы, устали, – нежно воркую я, придерживая Женьку, который пытается прослюнить мой халат насквозь. – Мы тоже пойдем немного подкрепиться.

Устраиваюсь в спальне. Сын приноравливается и с умиротворенным чмоканьем приникает к груди. Длинные ресницы топорщатся маленькими противотанковыми ежами. Чувствую, что отрубаюсь. Из дремотного состояния вырывает боль: кто-то вонзает иголки мне в бедро.

– Ой! – с подозрением вглядываюсь в туго запеленатого сына. Но он, во-первых, спит. Во-вторых, никак не мог дотянуться до моей коленки. В-третьих, откуда бы ему взять иголки?

Покрывало рядом шевелится, и из-под него вылезает когтистая лапа.

– А-а-а! Вот он, гад, – шепотом ору я. – Леша! Клавдия Анатольевна! Заберите животное! Он меня когтит! Отнимает у Женьки еду! Помогите!

В спальню заглядывает Майя.

– Бабушка уже ушла, давай возьму, – неразборчиво предлагает она, пережевывая что-то очень большое и шоколадное.

Убегающие шоколадные слюни вытираются руками, руки – штанами.

Майка в последнее время стала ужасной неряхой. Она отказывается чистить зубы, аргументируя тем, что молочные зубы всё равно выпадут, зачем стараться. После этого Леша на любые препирательства по поводу чистоты стал отвечать одинаково:

– Я не буду мыть уши!

– Правильно. Это молочные уши, они отпадут.

– У меня не грязные руки!

– Это молочные руки, они отпадут.

Игнорирую шоколадные слюни и спрашиваю:

– Май, а ты с Даной поиграла? Книжку почитала?

– Да она не играет, – отвечает на самый безопасный вопрос Майя. – Лежит, и всё.

– Почему лежит? Заболела? Опять съела что-то не то? Я же говорила – только яблоки!

Несусь в детскую.

– Доча, ты как? Что-то болит?

– Нет.

Муж:

– Да она просто устала, набегалась. Пусть отдохнет. Что ты к ней пристала? У нас сокращения, а ты дурью маешься.

Идем на кухню.

– Какие сокращения?

– Я ж тебе объясняю. Каждый должен получить по ставке. Ставок пять. Нас семеро. Двоих уволят.

– Да ладно!

Я, конечно, слышала об этом раз сто: кризис, сокращения, увольнения и пр. Но одно дело – общая экономическая ситуация. Если в нашей стране не привыкнуть от этого отстраняться, очень скоро можно попасть в отделение неврозов. А то и что похуже. Совсем другое дело – твоя семья, с которой ничего не может случиться. Ведь она же твоя!

– Вы всегда ноете, что уволят, а сами, как обычно, курсы поделите: эта долька для чижа, эта долька для моржа…

– Ректор уже подписал приказ. Зато зарплата вырастет.

– Тебя не уволят? – тревожно спрашиваю я.

– Кто у них тогда будет показатели цитируемости выдавать?

– Асламзян, – предлагаю альтернативный вариант я. Не то чтобы я в курсе индекса Хирша академика, просто поднаторела в дискуссиях с мужем. На любой его вопрос можно пихать Асламзяна – не ошибешься.

– Ты что, думаешь, я хуже Асламзяна?

– В миллион раз лучше. Кроме того, он старый и спит с Песоцкой. А ты без пяти минут «Молодой ученый года».

– Говорят, пенсионеров будут увольнять. Ну, не академиков, конечно. Но вот Кушнарев…

– А мамант как раз пенсионер! – ахаю я. Меня совершенно не устраивает такой вариант развития событий. Если свекровь уволят, то ведь надо будет ей помогать финансово. А у нас и так с деньгами не столь густо, как хотелось бы. И потом, что она будет делать без своего университета? Сидеть на краю чужого гнезда? Ладно, пусть не чужого, пусть нашего. Но ведь она только говорит, что дети самое главное, а сама не допускает мысли поставить зачет автоматом и не ходить на пары.

– Нет, они там совсем с ума посходили. Уволить всех пенсионеров – это ж полкафедры. А рейтинги кто будет делать? Набрали бы студентов побольше, вот и ставки. Ты же говорил, у вас на бюджет конкурс три человека на место!

– План приема спускает министерство, – закатывает глаза муж. – Сколько область может себе позволить, столько она денег и выделяет. Их, знаешь ли, тоже легко понять: нафига им на областные налоги учителей для Москвы готовить?

– Бе-е-е.

Сталкиваемся на пороге детской. Дана стоит на коленях, брезгливо поднимая то одну, то другую руку из лужи рвоты.

– Фу-у-у, – возмущается Леша. – Дана, что опять такое?!

– А сам не видишь? Плохо человеку. Давай, вызывай врача.

– У меня нет телефона.

– В моем мобильном забит. Ты профессор или где? Или хочешь, я звоню, а ты убираешь Blue water.

– Звоню уже. Ни днем, ни ночью от вас покоя нет…

Очень хочется сказать, что те, кому хочется покоя, не должны заводить семью и троих детей. Но, во-первых, психологи говорят, что ссориться в спальне очень вредно для семейной жизни, а мы с Даной уже перебрались в спальню. А во-вторых, мне тоже периодически, раз двадцать в день, хочется покоя. Что ж нам теперь – сдать детей в интернат?

Если бы моя свекровь слышала мои мысли, она точно подсыпала бы мне яду. Куда-нибудь в губную помаду, чтобы не навредить случайно обожаемым сыну и внукам. Она и так считает, что я ужасная мать: не гуляю с детьми, не занимаюсь с ними языками и музыкой. «Как можно быть такой ленивой? Ты же мать!» «Как можно не организовать ребенку три новогодних елки? Ты же мать!» «Как можно отправить ребенка гулять без третьей кофты? Врезать бы такой матери!» Я думаю, что свекровь – это как пятая колонна: делает вид, что своя, а на самом деле ведет антипропаганду и подрывную деятельность. Недаром большевики считали, что самые ужасные противники – меньшевики. Вроде как свои, но в важных вопросах имеют другую точку зрения – неправильную. Потому что правильная – наша. А свекровь – самый посторонний и чужой человек в нашей семье.

Педиатр пришла в последние полчаса перед окончанием приема. Помяла живот, посмотрела горло.

– Рвало? Сколько раз?

– Дважды. А еще она…

– Ротавирус. Все болеют. И каждый дергает по пустяковому поводу, можно подумать, сами не знаете, что делать, когда у ребенка живот болит. Не первый, чай, – осуждающе фыркает врачиха. – Больше пить, вот это и еще то, я написала. Всё, через неделю придете в больницу.

– Но ведь Данюша…

Врачиха уже спешно натягивала в коридоре куртку, бурча «бестолочи, никакой ответственности», и я поняла, что спорить бесполезно. Лучше согреть теплой воды и отправить мужа за регидроном. Ротавирус – это мы уже проходили: противно, но ничего такого страшного.

Глава 2

Наконец-то суббота! Я радостно отполоскалась в ванне. Развесила белье. Теперь мы с пеленками чистые и приятно пахнем разными освежающими запахами. Дана всё лежит. Так тихо и спокойно, что иногда я про нее забываю. Заглядываю, а на кровати кто-то белеет. «Ой, что это, – думаю, – привидение?» А это дочка.

– Дружок-пирожок, ты покушать не хочешь? – заискивающе спрашиваю я. Если кто-то вместо того, чтобы посидеть с больным ребенком, играл в енота-полоскуна, потом он чувствует себя виноватым. – А в туалет? Может, водички?

Дочка медленно поворачивает голову вправо. Потом, подумав, влево. Этот жест отрицания явно дается ей с трудом.

– Даже сырочек не будешь? – дрожащим голосом спрашиваю я. Осознание надвигающейся катастрофы накрывает дрожью. Никакой это не ротавирус. Она даже в туалет ни разу не сходила. И вырвало-то всего один раз.

А там, за окном – суббота. В поликлинике только дежурный врач, который вряд ли скажет больше лахудры-педиаторки.

– Надо вызвать скорую, – говорю я высоким, не своим голосом.

Всё во мне противится этому решению. Ведь скорая – значит, всё серьезно. Значит – больница. Значит – беда. Разве с моим солнечным рыжим ребенком может случиться беда?

– Тебе лишь бы скорую! – ворчит муж. – Зачем скорую? Думаешь, надо скорую? Давай звони скорее, что ты стоишь?

Господи, спасибо, что ты послал мне такого правильного мужа. Набираю номер.

– Имя?

– Дана.

– Че-го-о?

– Дмитрий, Артем, Николай, Анатолий.

– Женщина, к кому из них вы вызываете скорую, говорите нормально!

– Девочка, три года, лежит и не отзывается. Она не встает, не пьет…

– Женщина! Фамилия как?

– Моя?

– Девочки! Может, вам самой скорую психиатрическую вызвать?

– Борохова.

– Хоть фамилия нормальная. Температура есть?

– Да-да, тридцать восемь. И восемь! – вру я. Наша скорая очень верит в опасность температуры.

– Адрес какой?

Оттарабанив адрес, отключаюсь.

– А если ехать придется? – испуганно спрашивает муж.

– Может, не придется, – автоматически успокаиваю я, переводя взгляд с Жениной кроватки на Данину комнату. И обратно – с Даниной двери на Женину кроватку.

Очень плохо, когда у тебя много детей. Потому что как можно выбрать между ребенком и ребенком? Между работой и ребенком – понятно. Даже между мужем и ребенком можно, но между ребенком и ребенком?

– Я позвоню маме, – говорит муж.

Радостно киваю. Замечательно, что в доме будет взрослый человек. Мамы – они ведь взрослые, всё знают. А мы еще маленькие.

Клавдия Анатольевна прибежала раньше скорой.

– Что? Что? Ты можешь хоть что-нибудь сказать внятно! – испуганно заорала она с порога.

– Тише. Женя спит.

– Что с Женей?

– С Женей всё хорошо. Я вызвала скорую. Для Даны. Она лежит и ни на что не реагирует.

– Да-а-ана-а? – неверяще тянет Клавдия Анатольевна и кладет шапку в Лешин ботинок.

– Белая вся. И не кушает, – шепчу я. – Совсем ничего не кушает!

– Мам, мы просто подумали, что если ехать на скорой, то придется тебе.

– Но я даже не собралась! – пугается Клавдия Анатольевна. – А что говорит врач?

– Мама! Что он может сказать, если его еще нет? – рычит муж.

Женя вздрагивает от звука и присоединяет свой вопль к рыку отца.

– Тш-ш-ш, маленький, тш-ш… Чего орешь, бармалеина? Ребенка разбудил! Спокойно, спокойно…

Женька переводит дух. В дверь трезвонит скорая. Сын издает новую порцию басовитого воя.

– Проходите-проходите… У нас тут вот…

– Это кто, Дмитрий или Анатолий? А говорили, девочка вроде…

– Евгений это. А девочка здесь.

Дана лежит на кровати немым укором спокойствия. На фоне белой простыни ее волосы кажутся не припылено-бронзовыми, а насыщенно-рыжими.

– Температура? Что произошло?

Путаясь и сбиваясь, признаюсь, что наврала про температуру и в общем-то ничего нет. Но ребенок – вот. Лежит и спит. Всё.

Крепкая тетка закатывает рукава и очень осторожно переворачивает дочку. Щупает, слушает, оттягивает веко и светит в глаз. Ее толстые неаккуратные руки с очень коротко и небрежно подстриженными ногтями так нежно держат моего ребенка, что я вдруг понимаю: всё будет хорошо. Когда приходит такой врач, то всё обязательно делается хорошо.

– Сахар, – говорит врач.

– Принести сахару? – переспрашиваю я.

Медсестра достает маленький приборчик, похожий на древний пейджер, и прокалывает палец. Рука дочери, украшенная алой точкой крови, падает на простыню.

– Уф! – медсестра издает странный фырк.

– Ого!

– Да-а… Сорок!

– Что сорок? – слабым голосом спрашиваю я, чувствуя себя Петькой из анекдота про Чапаева. Приборы, Петька? Триста, Василий Иванович! Что «триста»? А что «приборы»?

– Сахар у вашей дочери – сорок. Она в коме уже. В реанимацию. Может, успеем.

Я с размаху сажусь на кровать прямо на неподвижные ножки Данюши. Женька зыркает круглыми глазами. Клавдия Анатольевна суетливо перебирает ботинки сына в поисках шапки.

Что значит «успеем»? Что они могут не успеть?

* * *

– Повышенный сахар – это значит диабет, – муж когда-то хотел стать медиком, но потом решил освоить более мирную специальность.

Ноутбук шипит змеей, загружаясь. Леша вперяется в экран. Его глаза бегают по неожиданным траекториям: не справа налево, а то вверх, то вниз, то бросаются в сторону, то снова почти останавливаются, выхватывая куски текста.

– Ну?

– Есть диабет первого и второго типа. Это совершенно разные заболевания. Диабет второго типа – это диабет взрослых, им болеют, в основном, люди старше тридцати пяти лет. Как правило, с лишним весом, так как со временем организм не может продуцировать то огромное количество инсулина, которое необходимо для поддержания нормального уровня сахара в такой массе. При диабете второго типа способность производить инсулин не исчезает, но постепенно организм становится к нему нечувствительным, поэтому надо пить таблетки, чтобы эту чувствительность повысить.

– Что за чушь! Дане три года. Она не толстая! Просто немножко крепенькая. Причем тут диабет?

– Диабет первого типа – «детский» диабет, – как пономарь, продолжил читать муж. – Он является инсулинозависимым, то есть сразу после постановки диагноза нужно вводить инсулин. При этом типе диабета клетки поджелудочной железы, производящие инсулин, атакуют друг друга. Первая атака на бета-клетки происходит за много лет до появления первых симптомов диабета. К моменту диагностики диабета восемьдесят-девяносто процентов бета-клеток уже разрушены.

– Стоп! Инсулинозависимый? Что это значит? Наш ребенок станет наркоманом?

– Инсулин – не наркотик, это гормон. Его вырабатывает организм любого здорового человека. Вот, смотри схему.

На экране картинка из учебника анатомии. Я старательно вчитываюсь в подписи.

Что мы узнали

Гормоны работают, как ключи, открывающие двери разным функциям организма. Один из них – инсулин, вырабатывается в поджелудочной железе особым типом клеток – бета-клетками. Эти бета-клетки находятся в части поджелудочной железы, которую называют островки Лангерганса.

Когда человек ест, концентрация инсулина в его крови быстро повышается, и глюкоза из пищи доставляется в клетки организма. У здорового человека уровень глюкозы после еды не поднимается больше чем на один-два миллимоля на литр. Инсулин вместе с кровью поступает в разные клетки организма и позволяет глюкозе проходить внутрь клетки, так как клеточная мембрана становится проницаемой для нее. Оказавшись внутри клетки, глюкоза с помощью кислорода превращается в воду, энергию и углекислоту. Но у диабетика всё не так, у него фактически нет собственного инсулина…

Картинка сменяется другой, гораздо более сложной, испещренной линиями и сносками. Я закрываю глаза. Не хочу занудных сложных объяснений. Не хочу болезни. Хочу простых ответов на свои тупые вопросы.

– Но почему? Почему возникает диабет?

– Никто толком не знает. Теорий много. Главное – наследственность, генетический сбой. У тебя в родне есть диабет? – муж окидывает меня тяжелым взглядом прокурора.

– Не-е-е…

– Вирусное заболевание может запустить диабет, прививки, например.

– Мы не делали прививок уже полтора года.

– Если мать болела определенными вирусными инфекциями во время беременности, у ребенка повышенный риск развития диабета. Если мать пила много коровьего молока во время беременности или ребенок пил много его в первый год жизни.

Открываю рот. Молоко мы пили. И пьем. Мы все любим выпить по стакану молока на ночь или с куском пирога. Но ведь оно полезное. Нам всегда внушали: «Пейте дети, молоко, будете здоровы».

– А сладости? – выдавливаю я. Дочка была – нет, есть! – сладкоежка.

– Ускорить могут, стать причиной – нет. А вот употребление отцом копченой баранины во время зачатия, как было выявлено в Исландии, является фактором риска. В баранине содержатся нитрозамины, поэтому высокое содержание нитратов в воде и в пище тоже могут повлиять на развитие диабета. Чрезмерные стандарты гигиены, недостаточные контакты с инфекциями тоже могут стать фактами риска при появлении диабета, – нудным профессорским голосом продолжает читать муж.

– Но почему мы? Что мы такого сделали? – бормочу я. – Никакой лишней гигиены, баранины, наследственности…

– В США диагностируется около тринадцати тысяч новых случаев диабета у детей каждый год. В Америке больше ста двадцати пяти тысяч детей до девятнадцати лет имеют диабет, это второе по частотности хроническое заболевание.