Лотос

Ответ не занимает у него много времени. Оливер отбрасывает назад свои рыжевато-каштановые волосы, которые почти закрывают ему глаза.

– Думаю, что можем. Ты не такая надоедливая, как мой младший брат.

Сквозь сетчатую дверь доносится пронзительный детский крик, и мы со смехом смотрим друг на друга.

– У меня есть старшая сестра. Она тоже раздражает.

– Как ты думаешь, у них есть вши? – интересуется Оливер, и на его лице появляется глупая ухмылка.

– Определенно.

Мы снова хихикаем, и Оливер поднимает с земли палку и начинает проводить ей по трещинам в цементе.

– Хочешь пойти на задний двор и попрыгать на моем батуте?

– Конечно! – восклицаю я, практически спрыгивая с крыльца от восторга. – Идем.

Мы оббегаем дом, проходим через ворота и забираемся на батут, смеясь и запыхавшись. Мы прыгаем часами, пока день не сменяется сумерками и летнее солнце не заходит за кучевые облака. На исходе дня мы любуемся усыпанным звездами небом. Наши плечи прижаты друг к другу, вокруг жужжат светлячки, пока мы делимся историями и шуточками «тук-тук».

У меня такое чувство, что Оливер Линч станет моим новым лучшим другом.

* * *

Клементина и Поппи помогают мне испечь овсяное печенье для Оливера в качестве «спасибо, что на днях помог отбиться от этого психопата» подарка. Понятия не имею, что теперь ему нравится, но это было лучше, чем корзина с фруктами. Никому не нравятся корзины с фруктами.

Кроме того, мама Оливера пекла лучшее овсяное печенье. Он любил его. Я надеюсь, что вкус поможет пробудить воспоминания из его детства.

Хотя я горжусь выбором подарка, сюжетный поворот заключается в том, что я не могу испечь печенье, которое понравилось бы даже моей кошке, хотя она вообще ест мышей.

Вот почему у меня есть запасной план.

– Тетя Сид, посмотри на меня!

Я бросаю взгляд на Поппи, которая с широкой улыбкой поднимает свои перепачканные мукой руки. Моя пятилетняя племянница исполняет что-то вроде джиги, кружась по кругу и корча глупое лицо. Ее светлый хвостик крутится вместе с ней.

– Ты выглядишь так, словно готовишь довольно вкусное печенье, – говорю я, упираясь кулаком в талию и любуясь ее работой.

Таймер сигнализирует о том, что первая порция печенья готова. Мне не терпится увидеть свои шедевры, поэтому я подбегаю к духовке и резко открываю дверцу. На лбу залегает хмурая складка.

– Какого черта? Почему они совершенно плоские?

Клем подходит ко мне и разглядывает противень с неудавшимся печеньем, пока я достаю его из духовки прихватками. Она моргает.

– Ты не забыла про яйца?

Я с насмешкой смотрю на нее.

– Конечно, я… забыла про яйца. Боже! Что со мной не так?

– Они довольно милые, как маленькие плоские блинчики.

– Они не милые! Нет ничего милого в том, чтобы в двадцать девять лет не уметь нормально готовить. Вот именно поэтому я и одинока.

– Это нелепо, – возражает Клем, качая головой. – Ты одинока, потому что твои стандарты выше, чем Чувак[20].

– Не используй мой любимый фильм против меня в этой травмирующей ситуации.

– Иисус трахнет и высушит! – бездумно кричит Поппи с кухонного островка, скатывая маленькие шарики из теста между ладонями.

Мы с Клем обе замолкаем. Пока я очень, очень сильно пытаюсь стать невидимой, сестра медленно поворачивается ко мне с покрасневшими щеками и самым убийственным взглядом из всех убийственных взглядов.

Дерьмо.

– Я так сильно ненавижу тебя прямо сейчас.

– Прости, – шепчу я, пока мои глаза метаются к Поппи, невинно подпрыгивающей на своем табурете. – Я не думала, что она тоже смотрела.

– Она как губка. И попугай, по-видимому. – Клем скрещивает руки на груди, разочарованно выдыхая. – Отлично. Теперь моей няней осталась только Реджина.

Я со вздохом собираю пергаментную бумагу с печеньем без яиц и выбрасываю их в мусорное ведро.

– Немного драматично, сестренка. И я уверена, что на свете есть множество квалифицированных нянь.

– Их нет.

– Но…

– Нет, – повторяет она, последние крупицы веселья исчезли. – Есть только ты и Реджина. Вот и все.

Господи. Клементина всегда внимательно выбирала, с кем оставить Поппи, но я никогда не видела ее такой придирчивой.

– Ладно. Неважно. Извини за ситуацию с Лебовски.

Мы заканчиваем день за приготовлением печенья с гораздо меньшим удовольствием. И вторая порция получается на удивление вкусной. Яйца, несомненно, имеют значение.

Обняв сестру и племянницу на прощание, я запрыгиваю в душ, чтобы смыть муку с волос, а затем собираю корзинку с домашним печеньем для Оливера.

Когда я стучусь в соседний дом, выглядя как Бетти Крокер[21], которой я точно не являюсь, Гейб открывает дверь в своих брюках цвета хаки и рабочем поло. Он работает менеджером проектов в строительной компании, и это его первая неделя в офисе после работы из дома с тех пор, как вернулся Оливер.

– Йоу. Ты выглядишь по-щегольски восхитительно.

– Я выгляжу как разнорабочий. Только что вернулся домой. А ты… – Гейб поднимает бровь, окидывая меня беглым взглядом. – Ты выглядишь так, словно собралась к бабушке с печеньем, которое купила в «Таргет».

Я хлопаю его по плечу, протискиваясь через вход.

– Да будет тебе известно, я сама его приготовила.

– Чушь собачья.

– Спроси Клем.

– Так, значит, его приготовила Клем.

Мои глаза сощуриваются, пока я снимаю кроссовки, а затем обращаются к главной гостиной.

– Где Оливер?

Гейб сцепляет пальцы за головой.

– В своей комнате. Я поздоровался с ним, когда пришел домой с работы. Он рисует или что-то в этом роде. – Мы оба поднимаемся по ступенькам на второй этаж, и Гейб останавливается наверху лестницы. – Он на самом деле чертовски хорош. Ты уже видела его поделки?

– Вроде того. Он рисовал на стенах, пока я не отдала ему свой блокнот. Он сказал, что это был комикс.

– Это сводит с ума. У него настоящий талант.

Кивнув, я бросаю взгляд в конец коридора, мои колени подрагивают от волнения.

– Как думаешь, он не будет возражать, если я зайду? Я знаю, что он ценит личное пространство.

Последнее, чего я хочу, – это беспокоить его или вторгаться в его частную жизнь. Мне показалось, что вчера мы добились прогресса, когда он пришел ко мне домой и помог проверить комнаты, шкафы и даже пространство под моей кроватью. Я не могу перестать думать о его улыбке или о том, каким милым он был с Алексис.

Я жажду большего.

Гейб пожимает плечами, почесывая затылок у линии роста волос.

– Его трудно понять. Хотя попробовать стоит. – Прежде чем я успеваю ускользнуть, Гейб окликает меня: – Эй… ты в порядке?

Моя свободная рука инстинктивно тянется к губе, навязчивые воспоминания захлестывают меня, как ужасный сон. Мурашки покалывают кожу, когда я вспоминаю резкий, хриплый голос незнакомца. Его голос звучал желчно. Зло. Я все еще чувствую, как его крепкое тело прижимает меня к матрасу. Я была игрушкой, с которой он мог поиграть.

Наглость, чертова наглость избивать и унижать меня в моем собственном доме, под защитой четырех стен, в которых я никогда больше не смогу чувствовать себя спокойно.

Гейб смотрит на меня своим покровительственным зеленоглазым взглядом, окутывая братской заботой. Выдавив улыбку, я качаю головой.

– Я в порядке. Нужно нечто большее, чем свирепый сверхсильный псих в маске, желающий меня убить.

Он подмигивает мне и улыбается, протягивая кулак.

– Лгунья.

Мы стукаемся кулаками, и я направляюсь по коридору в спальню Оливера, корзинка с печеньем болтается у меня на запястье. Я осторожно стучу, затем, приоткрыв дверь, заглядываю внутрь и нахожу его глубоко сосредоточенным за деревянным столом, который Гейб, должно быть, принес из комнаты для гостей.

Оливер поднимает на меня взгляд, легкое замешательство искривляет его лоб, ведь он не ожидал, что его прервут. Но затем он встает, и черты его лица расплываются в чем-то, напоминающем облегчение.

– Сидни, – приветствует он. Его глаза следят за тем, как я неуверенно вхожу в его комнату.

Я приглаживаю волосы пальцами, улыбаясь. Мое собственное облегчение вторит его. Он выглядит искренне счастливым при виде меня, и это заставляет мое и без того ослабленное сердце трепетать.

– Привет. Надеюсь, я тебя не побеспокоила… Я просто хотела занести это.

Держа корзинку с печеньем, я слежу за выражением его лица. Вокруг меня витает аромат теплых, приятных воспоминаний.

Оливер подходит ближе, его взгляд останавливается на печенье.

– Ты сделала его для меня? Почему?

– Потому что ты спас мою жизнь как чертовски крутой парень. Герои заслуживают печенье. – Я поднимаю корзинку повыше. – Попробуй.

Он берет печенье, его глаза сверкают, на губах появляется намек на улыбку. Оливер откусывает кусочек, его ухмылка становится шире.

Получилось.

– Не так уж плохо, а? Я справилась всего за две попытки и с минимальным количеством слез. – Поигрывая бровями, я тянусь за своим собственным кулинарным творением и ставлю корзинку на стол. – Твоя мама дала мне этот рецепт. Овсяное печенье было твоим любимым.

Радость Оливера слегка затихает, и он перестает жевать. Его взгляд опускается в пол.

– Я этого не помню.

– Все в порядке, – уверяю я его, откусывая часть десерта. Знакомая боль сжимает мое сердце. – Может быть, когда-нибудь ты это вспомнишь. Мне просто придется испечь тебе побольше печенья, чтобы освежить память.

– Я был бы рад. Оно очень даже ничего.

Наши взгляды встречаются, мы оба сдерживаем зачарованные улыбки.

Черт, я бы испекла все возможные виды печенья, если бы это означало, что я снова увижу это выражение на его лице. Я бы стала королевой печенья.

– Мне нравится, когда ты это делаешь, – тихо бормочу я, указывая на его рот.

– Потребляю пищу?

Боже милостивый. Я не могу решить, его недалекость забавна или очаровательна. Я отвечаю смешком.

– Когда улыбаешься.

– О. – Оливер понимающе кивает, затем проглатывает остатки пищи. – Мне тоже нравится твоя улыбка. Она заставляет меня улыбаться еще больше.

Очаровательна. Стопроцентно очаровательна.

Клянусь богом, я почти краснею, когда снимаю кардиган и замечаю, как взгляд Оливера скользит по мне, останавливаясь на моей майке и узких джинсах. Он, наверное, шокирован тем, что я ношу что-то кроме футболки и черных легинсов. Вешая свой кардиган на его рабочий стул, я отбрасываю волосы набок и наблюдаю, как его глаза медленно возвращается к моему лицу. Они выглядят более темными, взволнованными, горящими живым любопытством.

Кажется, ему нравится то, что он видит.

От этой мысли у меня перехватывает дыхание, поэтому я высовываю язык, чтобы облизать губы. Надо сменить тему, становится жарковато.

– Итак, что ты рисовал? Можно мне посмотреть?

Оливер моргает, на мгновение заколебавшись, затем подходит к своему столу для рисования и тянется за блокнотом. В его движениях заметно сомнение, след застенчивости и, может быть, даже смущение. Я могу только представить, насколько этот комикс важен для него – он назвал его другом.

Моя поза смягчается, когда я приближаюсь к нему.

– Я пойму, если ты еще не готов поделиться ими. Уверена, что они очень важны для тебя.

– Да, но это не… – Оливер делает паузу, его глаза пробегают по бумаге, затем возвращаются ко мне. – Ты можешь счесть их несерьезными. Детскими.

Мы стоим там лицом друг к другу, и я поражена тем, что ему небезразлично мое мнение. Он беспокоится, что я плохо отзовусь о его работе. И почему-то это трогает мое сердце.

– Оливер… Я уже видела, насколько ты талантлив. Это невероятно.

В Оливере Линче нет ничего несерьезного. Хотя в нем действительно есть искренняя невинность, он совсем не похож на ребенка. Оливер – настоящий мужчина, от мышц, выглядывающих из-под его укороченных рукавов, и жесткой щетины вдоль линии подбородка до низкого, хрипловатого голоса и блестящего ума.

Мой ответ, кажется, ему нравится. Оливер протягивает мне блокнот для рисования, а затем терпеливо ждет мой отзыв.

Ну, черт возьми.

Не уверена, употребляла ли я когда-нибудь раньше слово «сенсационный», но это первое, что приходит на ум. Я перелистываю наброски подушечками пальцев, – его история наполняется жизнью, персонажи почти трехмерны. У меня перехватывает дыхание.

– Вау…

Просматривая рисунки, я сосредотачиваюсь на оранжевом полосатом коте с развевающейся накидкой, который бежит рядом с молодым человеком.

Оливер прочищает горло, чтобы объяснить.

– Это Алексис, мой новый напарник. Я работаю над тем, чтобы представить ее персонажа в этой сцене.

Его слова заставляют меня поднять глаза, которые теперь блестят от несдерживаемых чувств.

– Вау.

Отлично. Теперь я не могу связать двух слов.

– Это глупо, – возражает Оливер, растирая ладонью свою шею и возя носком по ковру.

– Это невероятно. Рисунок очень на нее похож. – Я заставляю свой взгляд вернуться к комиксу. Я просматриваю фреймы, заполненные различными яркими сценами, и останавливаюсь на маленькой девочке с золотыми косичками. К груди она прижимает потрепанного плюшевого мишку, а над ней нависает безликая фигура. – Кто это?

Щеки Оливера розовеют, пока он нервно ерзает передо мной.

– Королева Лотоса, – отвечает он, – и Безликий. Он злодей из комиксов.

Королева Лотоса.

Сердце замирает, внутри все заволакивает туманом и теплом. Я спрашиваю:

– Это… я?

Он кивает.

– Да… Полагаю, что ты.

– Вау.

Ладно, мне действительно нужен словарь.

Оливер, выглядящий измотанным, забирает блокнот из моих рук и кладет его обратно на стол.

– Комикс еще не закончен. Надеюсь, он станет лучше.

Когда я наблюдаю за этим человеком, мои губы сжимаются от сдерживаемых эмоций. Я пытаюсь осознать тот факт, что не покидала его мысли в течение всех тех лет, пока он был заперт, потерян и напуган. Точно так же, как он никогда не покидал мои. Мы были связаны. Он превратил меня во что-то осязаемое, прекрасное и реальное.

Он вернул меня к жизни единственным известным ему способом.

– Я расстроил тебя.

Голос Оливера прорывается сквозь марево, и я понимаю, что слезы текут по моим щекам, капая с подбородка. Я смахиваю их, шмыгая носом.

– Нет… нет, прости. Я не расстроена.

– Ты плачешь, – замечает он, хмурясь.

– Я счастлива. Поражена. – Моя мокрая улыбка призвана его в этом убедить. – Люди плачут не только тогда, когда им грустно.

– Правда?

Я киваю.

– Эмоции – забавная штука. – Прикусив губу, я с любопытством склоняю голову набок, наблюдая за тем, как он рассматривает меня. – Так… почему я все еще ребенок в твоих комиксах?

Подумав мгновение, Оливер разворачивается и идет к кровати, присаживаясь на край матраса. Задумчивость затуманивает его бронзовый взгляд, пока он изучает меня с другого конца спальни.

– Я вырос, но ты оставалась прежней. Я не мог представить тебя какой-то другой.

Моя улыбка становится еще шире, когда я медленно подхожу к нему.

– В этом есть смысл. – Я бросаю взгляд на пустое место рядом с ним и спрашиваю: – Можно мне присесть?

– Да.

Наши бедра соприкасаются, когда я устраиваюсь слева от него, и на этот раз он не отстраняется ни на миллиметр.

– Почему «лотос»? Почему ты выбрал такое имя?

Вопрос на миллион долларов.

Обе ладони лежат на коленях, голова склонилась в задумчивости, Оливер тихо выдыхает. Его глаза поднимаются на меня.

– Это было написано у меня на руке. Кажется… Я точно не помню. Возможно, это написал Брэдфорд. – Его брови сходятся на переносице, пока он отчаянно пытается воскресить воспоминания. – Я вырезал это на каменной стене рядом со своим именем. Это слово почему-то казалось важным. Я не хотел его забыть.

– Ты не можешь понять, почему оно важно?

– Нет, – бормочет он, разочарованно качая головой. – В моей голове все смешалось. Я только смутно помню, что оно было выведено ручкой на моей руке.

Лотос. Зачем его похитителю писать это у него на руке?

Интересно, будет ли эта тайна когда-нибудь разгадана?

Оливер снова смотрит в мою сторону. Его глаза, подобные летнему закату, обжигают меня, пока блуждают по моему лицу и поглощают зеленовато-фиолетовые синяки на щеке и челюсти. Я бросаю быстрый взгляд на его разбитые костяшки, и меня переполняет желание прикоснуться к нему. Почувствовать его. Поблагодарить, нежно погладив дрожащими пальцами.

Проглотив свою гордость, я тянусь к его левой руке, сжатой в кулак, лежащей на коленях, и готовлюсь к неизбежному отказу.

Но этого не происходит.

Он еле заметно вздрагивает, но он не отвергает меня. Он не дергается назад и не вырывается из моих ласковых пальцев. Он не убегает.

Оливер позволяет мне держать его руку, пока я поглаживаю большим пальцем ссадины на его изуродованных костяшках, тем самым вытаскивая его из зоны комфорта и подталкивая довериться другому человеку. Я делаю глубокий, дрожащий вдох, захваченная мыслью о том, что именно эта рука предотвратила ужасающий кошмар.

А затем в ошеломлении я словно приросла к темно-синему одеялу, наблюдая, как Оливер отпускает мою руку и поднимает свою к моему лицу.

Я не двигаюсь, затаив дыхание и потеряв дар речи. Мои глаза следят за тем, как его ладонь касается моей щеки, проводя невидимую линию вдоль синяка. Его прикосновение заставляет меня дрожать, – в основном от неожиданности, но также и по причинам, которые я не могу объяснить. Мурашки щекочут обе руки, окутывая меня шквалом новых ощущений и неожиданным чувством… удовлетворения.

Наполненности. Принадлежности.

Дома.

Когда его глаза возвращаются к моим, я понимаю, что мы оба тяжело дышим, а наши лица находятся в нескольких дюймах друг от друга. Тот же самый заряженный ток, который я почувствовала, когда мы смотрели друг на друга через мое эркерное окно, разливается внутри меня. Только теперь я чувствую это в десятикратном размере. Я поднимаю свою руку и кладу ее поверх его ладони, крепко обхватив пальцы. Мы продолжаем смотреть друг на друга.

Я спрашиваю его мягко и робко:

– Ты будешь моим другом, Оливер Линч?

А потом я одариваю его улыбкой, делая этот момент еще уютнее.

Он отвечает не сразу. Это короткая, безмолвная битва между глубинными страхами и желанием победить их. Война между годами изоляции, единственным, что он по-настоящему знает, и… мной.

Мое сердцебиение учащается, пока я жду его ответа. Мои пальцы переплетаются с его, сильнее прижимая его руку к моей щеке.

Оливер выдыхает, и его губы вторят моей улыбке. Гора падает с плеч.

– С удовольствием.

Похоже, у меня больше нет вшей.

Глава 9

Оливер

За последние несколько месяцев я обнаружил в себе необычную страсть к готовке, к большому удовольствию Гейба. Иногда я задаюсь вопросом, не терпит ли он мое общество только из-за ужинов, которые я готовлю к его возвращению домой, а также из-за моей любви к чистоте. Я заметил, что у нас не так много общего, хотя мы и довольно хорошо ладим.

Ну, за исключением Сидни.

Наша привязанность к девушке по соседству – это, безусловно, то, что нас объединяет.

– Черт, пахнет фантастически. Что ты готовишь?

Гейб поднимается по маленькой лестнице на кухню, его нетерпеливый взгляд осматривает столешницы в поисках подсказок. Параллельно с этим он со звяканьем бросает на столешницу ключи от своего авто, а затем вытаскивает из брюк край своего темного поло. Я кидаю на него быстрый взгляд, прежде чем вернуть внимание к плите.

– Лазанья, – отвечаю я ему. – Я готовлю соус бешамель.

Взглянув через мое плечо на белый соус, он впечатленно кивает.

– Не знаю, что, черт возьми, ты только что сказал, но я здесь ради этого. – Прямо у меня за спиной Гейб принимается разбирать почту, которую я занес внутрь. – Слушай, мой папа хочет зайти в гости после каникул. Он держался в стороне, чтобы дать тебе время привыкнуть, но ему действительно не терпится наконец-то увидеть тебя.

Трэвис Веллингтон – мой отчим. Один из оставшихся у меня членов семьи.

– Понимаю.

По правде говоря, знакомство с новыми людьми – это утомительно. Хотя за последние три месяца я и добился значительных успехов, толпы людей и новые лица все еще вызывают у меня щекочущее чувство беспокойства. Я отважился сходить в продуктовый магазин и несколько ресторанов, но в остальном я ограничиваю свой круг общения братом и Сидни.

Родители Сидни, Аарон и Джастин, зашли однажды в мае навестить меня, и это было крайне некомфортно. У меня не сохранилось о них и малейших воспоминаний, поэтому крепкие объятия и оживленная беседа вымотали меня. К счастью, это был недолгий визит. Сидни почувствовала мой дискомфорт и увела их, прежде чем я повел себя невежливо и заперся в спальне.

Однако мне кажется странным, что родители соседки навестили меня раньше собственного отчима. Должно быть, он занятой человек.

– Да? – Гейб хлопает в ладоши. – Здорово. Я ему скажу. Завтра я устраиваю дома вечеринку в честь Дня независимости США, но, может быть, на следующих выходных мы сможем что-нибудь придумать.

Ах да. Светское мероприятие, которому он, кажется, чрезмерно рад.

Я определенно запрусь в спальне на весь вечер.

– Хорошо, – говорю я, помешивая соус и вдыхая его аромат. – Какой он?

Гейб встает рядом со мной, скрестив руки на груди.

– Папа довольно крутой. Он снова женился восемь лет назад, и у него есть еще двое приемных детей, с которыми я встречался несколько раз. Они ничего. Мой отец – бизнесмен и владеет кучей ресторанов на Женевском озере. У них офигительно большой дом на берегу.

– Похоже, он успешен, – заключаю я. – Должно быть, это и есть достойная жизнь.

Мой брат безразлично пожимает плечами.

– На самом деле это не по мне. Думаю, у нас разные ценности. Он помешан на деньгах и статусе. Мои приоритеты – друзья и веселье.

– Я могу понять ваше разномыслие.

Он в подтверждение мычит, прежде чем отрывается от столешницы.

– Как бы там ни было, я собираюсь заскочить в душ. Тебе стоит позвать Сидни на ужин.

Я снимаю соус с плиты и начинаю собирать остальные ингредиенты, чтобы можно было приготовить блюдо.

– Хорошо. Я зайду и приглашу ее.

– Или ты можешь написать ей, – усмехается Гейб, почесывая свою лохматую копну волос.

Хм-м. Полагаю, я мог бы отправить ей электронное сообщение через мобильное устройство, которое Гейб купил для меня, и с которым я все еще не мог совладать. В нем слишком много иконок. Гейб добавил в аппарат пугающий ассортимент разноцветных пузырьков и сказал мне, что они называются «приложения». Все они выполняют различные функции, но большинство предназначены для развлечения, например Bookface… Которое не имеет никакого отношения к книгам.

Это разочаровывает.

– Я предпочитаю личное общение, – говорю я ему рассеянно, перекладывая макароны на керамический противень для запекания.

Он снова пожимает плечами, затем исчезает в коридоре.

– Поступай как знаешь.

* * *

Пока лазанья запекается, я решаю зайти в соседний дом. Переступая порог в прихожую Сидни, я понимаю, что заразился от брата ужасно грубой привычкой – забывать стучать, когда навещаю ее. Но я не ухожу, потому что от пронзительной музыки вибрируют стены, а ее собственный голос громко и гордо перекрывает чужой вокал. В любом случае она не смогла бы услышать мой стук.

Я следую за мелодией вверх по лестнице и обнаруживаю Сидни, стоящую ко мне спиной и дико танцующую. Ее длинный хвост вращается кругами, пока она поет в кисточку для рисования. Я продолжаю стоять в дверном проеме, наслаждаясь этой эксцентричной и занимательной сценой, от которой не могу оторвать глаз. Я наблюдаю, как она покачивает бедрами и перебрасывает волосы из стороны в сто-рону.

Я узнаю группу – Nirvana. Это одна из любимых групп Сидни и первая, с которой она познакомила меня три месяца назад, когда мы официально возродили нашу давно утраченную дружбу.

Сидни все еще не подозревает о моем присутствии, что заставляет меня чувствовать себя неловко, – как будто я вторгаюсь в ее личную жизнь. Но теперь я боюсь, что напугаю ее, если объявлю о себе и испорчу этот беззаботный момент, которым она, кажется, наслаждается. Я выжидаю еще минуту, с трудом сдерживая свое веселье, когда она вытаскивает резинку из волос и начинает мотать головой вверх-вниз, – светлые локоны разлетаются в разные стороны.

Не зная, что еще сделать, я достаю свой сотовый. Полагаю, мне следует извлечь из него хотя бы какую-то пользу. Просматривая множество значков, я нахожу тот, который позволяет передавать сообщения. Я нахожу имя Сидни и печатаю: