Стеклянный занавес

Вернулись внутрь теплохода, где бойкие старушки истязали игральные автоматы, а остальной народ штурмовал буфеты и бары. Возле самой внушительной очереди нашли табличку, из которой Вика поняла, что это рекомендованный Эльзой шведский стол.

Очередь стояла в кассу предварительной оплаты, Вика хотела задать кассирше вопросы, но остановилась, издав радостный вопль:

– Вау! Мы их сделали!

Возле кассы висело небольшое объявление по-русски. Оно описывало порядок регистрации на шведский стол и объясняло, что начинать ужин стоит с холодных закусок, потом переходить к горячим, и только после этого…

– Ясный перец, русские же сперва жрут компот, а потом селёдку! – хмыкнула Вика.

Оплатив шведский стол, присели в музыкальном салоне, где за соседним столиком оказались два пьяненьких стареньких шведа.

Один – сморщенный, со шкиперской бородкой, в костюме с оранжевым галстуком. На фоне местной цветовой гаммы это выглядело полным отрывом. Второго – полного и мордатого с огромными мешками под глазами – обтягивало подобие спортивного костюма.

– Рюсска? – повернулся мордатый к Вале и добавил: – Карашо! Горбащёв!

И его старческие красные глазки стали маслеными.

«Диабетик и почечник, – подумала Валя, – куда ему ещё пить?»

И отвернулась. Тем временем сморщенный с бородкой подмигнул Вике и показал на стойку бара:

– Дринк?

– Эта жёваная обезьяна меня клеит, – прыснула она.

– Слышала же вопросы журналистов, они тут всей страной сдвинуты на русских проститутках, – напомнила Валя.

Сморщенный с бородкой о чём-то спросил Вику по-английски. Она вежливо поддержала беседу. Валя понимала отдельные слова, речь была об ужине на шведском столе. Потом Вика резко вскинула фотоаппарат, сфотографировала старичков, не успевших отвернуться, и предупредила Валю:

– Ща эти тухляки поставят мировой рекорд по лёгкой атлетике!

После чего отчеканила фразу, из которой Валя поняла только слово «школа». Старички вспорхнули как мотыльки со своих кресел и с неожиданной для их возраста скоростью скрылись из салона под Викин хохот.

– Что ты им сказала? – покачала головой Валя.

– Что несу фотку капитану, пусть пакует их в тюрягу, раз мне, школьнице, предложили секс за деньги!

– У нас нет финских виз. Будь аккуратней, – попросила Валя.

– Это ж голимый педофил! Сперва спросил, учусь ли я в школе!

В открытые двери музыкального салона было видно, что возле ресторана со шведским столом выстроилась толпа. Большая часть народу переоделась в костюмы и вечерние платья, несколько мужчин были даже при бабочках.

– А мы как кошёлки в джинсах, – застеснялась Валя.

– У них встреча с прекрасным, а у нас – жрачка. – Вика пантерой бросилась на освободившийся столик в фойе возле бара.

К сожалению, столик был для курящих – с пепельницей. В зал ресторана начали впускать, и разодетая публика, пробегая мимо столика, делала последнюю затяжку, выдыхала её чуть не в лицо Вале с Викой, бычарила сигарету в пепельнице и уносила с собой.

– Может, они тут бычки собирают? – удивилась Вика.

Помещение ресторана оказалось огромным, а составленные в центре буквой «О» столы ломились от еды.

– Фигасе!!! – обомлела Вика.

Валя тоже никогда не видела такого количества и разнообразия еды в одном месте. Официанты разносили на подносах напитки, повара в колпаках терзали тесаками огромные куски дымящегося мяса, морские деликатесы высились нанизанными на шампуры, украшенная овощами дичь осанисто восседала на блюдах, благоухали сотни плошек с салатами, колбасы и сыры были сложены в диковинные пирамиды, а уж сладости и фрукты…

Всё это сияло, булькало, звало и манило на фоне окон, за которыми расцветал шторм, и оттого казалось театральной декорацией.

«Зачем столько еды? Этого же за неделю не съесть всем паромом! Послали б в Россию, а ещё лучше в Африку, где дети гибнут от голода», – пронеслось в Валиной голове.

«Горячей точкой» мегатрапезы оказались большие эмалированные лотки с икрой, и хорошие манеры в этой зоне боевых действий практически не использовались. Публика молча и сосредоточенно дралась, примерно как российские хозяйки дрались в застой за кусок «выброшенного» на прилавок дефицитного мяса.

Подобной мизансцены с участием европейцев Валя себе не представляла. По московским улицам они бродили со снисходительным выражением лица, на улицах Хельсинки и Стокгольма вели себя сыто и дисциплинированно.

– Держи места. Я – за горячим, пусть подавятся своей икрой! – усадила её Вика за пустой столик и ринулась за добычей.

К Вале, вежливо кивнув, подсел худенький юноша, на тарелке которого сиротливо лежали ростбиф и элегантные горки салатиков. И когда Вика вернулась с двумя тарелками, заваленными горами еды, Вале стало неудобно.

– Представляю, что этот парень о нас думает, – шепнула она Вике.

– У него небось родители миллионеры.

Еда была вкусная, не всегда понятная, а Вика зорко отслеживала бойню вокруг икры. Тем временем худенький юноша опустошил тарелку и пришёл с новой, где лежали точно такой же ростбиф и точно такие же горки салатиков. Люди вокруг уплетали так, словно голодали десятилетиями. Некоторые чопорно заложили салфетки за ворот. В окнах стемнело, море слилось с небом, стало казаться, что паром опустился на дно, а шведский стол накрыт в подводной лодке.

Штормило и качало так, что идущие с тарелками, весело вскрикивая, роняли еду на пол. Выждав момент, Вика бросилась в гущу борьбы за икрой и вернулась с тарелкой, половину которой занимала гора красной икры, половину – гора чёрной.

– Шведы мне там чуть рёбра не переломали!

– Вик, куда столько?

– Попробуй. Мелкая какая-то. И на вкус фуфло, – пожаловалась Вика, хлебая икру столовой ложкой. – Типа искусственная.

Тем временем худенький юноша вернулся с новыми ростбифом и салатиками и без интереса посмотрел на тарелку с икрой. Подошёл официант. Вика спросила его о чём-то по-английски, он длинно ответил.

– Прикинь, я ему, икра у вас – говно, вот у нас в России… А он, русские – богатые, едят икру из ценных пород рыб. А мы, шведы, едим икру малоценных пород, – процитировала Вика официанта. – Остальное я бэзандестенд.

Худенький юноша пошёл уже за четвёртой тарелкой. В толпе мелькнул один из старичков, клеившихся в музыкальном салоне, – мордатый и обтянутый спортивным костюмом. Увидев Валю с Викой, он чуть не выронил тарелку, набитую пирожными, и рванул в другой конец зала. «Точно диабетик, – с жалостью подумала Валя, – нажрётся сладкого без присмотра жены, а ночью будет бегать по потолку. Есть ли тут врачи? Каких ему ещё проституток? Не отдал бы концы после этих пирожных!»

Люди за соседними столами жевали уже тяжело дыша. Делали паузы. Попивали кофе с десертами и снова шли за мясом и салатами.

«Всё как у нас, – подумала Валя, – а ведь не голодали столько лет».

Тут, конечно, позвонила мать:

– У нас тут, доча, драка со стрельбой! У метро чёрные с пистолетами. Делили что-то! Одного навроде убили, одного ранили – милиции понаехало!

– Не ходи туда, пожалуйста.

– Викуську-то хоть кормишь?..

– Кормлю. Пока, ма!

– Ты въехала, что та рыба не в соусе, а в зелёном мармеладе?! Извращенцы! – продолжала гастрономическую суету Вика. – Написано, еду не выносить. Тут, блин, без спецподготовки и не вынесешь. Надо было банку с крышкой взять, забить хавчиком, чтоб до Москвы жрать! А я только горчицы и кетчупа в пакетиках натаскала, в отеле не такие.

– Натаскала? Слово из твоего старого репертуара. Давно ты так не говорила.

– Да я здесь вся какая-то дурная, всё искрит, внутри адский движняк, – призналась Вика. – Хельсинки – типа прозрачный, а этот пышный, но катастрофичный.

У неё и вправду в этой поездке температурно горели глаза, и вела она себя словно стала на несколько лет моложе. Такой, какой была при знакомстве. Валя не понимала причины и видела, что Вика и сама её не понимает.

– Зачем тебе кетчуп с горчицей?

– Ты не догоняешь! Когда в наших сосисочных поставили краны с горчицей и кетчупом, панки и нарки ходили со стаканчиком и батоном хлеба. Целый день были сыты.

– Легко представила себе Свена, дерущимся за икру при всём его богатстве, – заметила Валя и подумала, что, живя здесь, мучилась бы, как Соня в Финляндии.

Худенький юноша наконец пришёл с чашкой кофе и десертом. Валя с Викой последовали его примеру, но и тут была засада, глаза разбегались – хотелось попробовать все десерты.

Вышли из ресторана, когда начали притушивать свет. Снова зашли в музыкальный салон, где теперь играл ансамбль, а пожилые пары неумело танцевали танго.

– Представь нашу бабку на танцах, – сказала Вика.

– Небось раз в жизни и была.

– А эти-то коровы чем её лучше?

– Тем, что у них не было ни войны, ни Ленина со Сталиным…

К ним за столик внезапно спланировал выпивший мужик:

– Наше вам с кисточкой, Валентина! Я – Стёпа, ваш бескрайний поклонник!

Дома Валя выстроила бы дистанцию, но за границей собеседников не выбирают:

– Турист?

– Тачечный турист. Нас тут много. Трюм тачками забит.

– Скажите, Стёпа, шведы меня всё время спрашивали про русских проституток, а я ни одной не вижу.

– На паромах только шведские и финские, наших они отсюда выбили. А сами без души, суки, работают, воруют… Сюда плыл, одна сотовый спёрла. Жена звонит, а ей иностранная бабель на своем языке лопочет. Жена думала, меня пришили!

– Нам сказали, это «пьяный рейс». Как понимать?

– Алкоголь таксфришный, каюты внизу копейки стоят. Мужики ихние едут типа в Хельсинки по делам, а сами в загул. К ночи всё начнётся, уж вы поосторожней. Жене моей на салфетке автограф напишите, ну, что муж у неё по-любому в шляпе и при шпаге!

Валя с Викой спустились на этаж ниже, мужское население в фойе было уже пьяным в дрова, и тут откуда ни возьмись появились толпы полураздетых девиц. Видимо, они и прежде были на пароме, просто в принятый час вышли на работу «в форме».

– Закалённые. Гляди, как заголились, – заметила Вика.

– Идём в каюту, а то нарвёмся, – потащила её за руку Валя.

Семьи с детьми уже легли спать, пожилые дамы слушали в музыкальном салоне романсы или играли в казино, а остальные пассажиры и пассажирки перешли на поисковые диалоги глазами.

Спать легли пораньше. Штормило, и махину парома сладко покачивало. Воздух и запахи сводили Валю с ума и в Швеции, и в Финляндии, словно какая-то её часть помнила, что уже была где-то здесь.

Лев Андронович объяснял, что регрессионная терапия, помимо психотерапевтического эффекта, обрушивает на человека «дежавю», подсказывая что-то в связи со страной, которая необъяснимым образом кажется знакомой, словно ходил по этим улицам, слушал эту музыку, ел эту еду, носил эту одежду…

Шведы на улицах, как и финны в Хельсинки, казались Вале близкими своей интровертностью, сдержанностью, минималистской эстетикой. При этом были словно вырублеными из камня без тонкой отделки и выглядели роботообразными даже в драке за икру.

И, провалившись в сон, Валя увидела, как мама-Соня, носящая в регрессии имя Окку, ведёт её, маленькую, по лесу, рассказывая, что у дерева есть душа. И она отомстит тому, кто рубит его без заговора. Потому у срубаемого дерева просят прощения, а брёвна везут в деревню комлем вперёд, как убитого человека.

Сорок дней их можно только очищать от коры, сорок дней они плачут о своей смерти. Сруб выстаивается год, прежде чем делают дом, ведь душа дерева последний раз является к людям на годовщину смерти. И маленькая Валя, точнее маленькая Васи, слушает и запоминает это на всю жизнь.

Потом приснился сегодняшний шведский стол с толпами едоков. А в углу зала сидела бабушка Поля в белом платке и чистила старым кривым ножом картошку. Перед ней стояли две щербатые миски: одна с колодезной водою для чищенных клубней, другая для аккуратных лент кожуры.

– Зачем чистишь? – спросила Валя. – Вон сколько еды!

– Ихнего не ем, – покачала головой бабушка. – Кожуру стригу гусям на мешанку…

«Мешанкой» назывался зимний корм для гусей: мелко порезанные и заваренные кипятком сено, крапива, хвоя, овощи, крупа и толчёные речные ракушки.

– Соня трубку не берёт, – пожаловалась Валя.

– Так бросила ж тебя…

– Она меня в прошлой жизни бросила, колдуньям так положено, – заступилась Валя за Соню.

– В этой из-за молдавана бросила, за то слёзочками и умылась. Теперь из-за богатой жизни тебя бросила… Коли понадобишься, найдёт!

Это было правдой, и потому особенно обидно звучало из уст бабушки.

– Просто меня к ней ревнуешь.

– Ещё чего придумала, – усмехнулась бабушка. – Ты б, Валюшка, за девчонкой своей лучше смотрела!

Валя обернулась и увидела, что Вика мечется возле шведского стола, а за ней бегут старички, что подбивали клинья в музыкальном салоне. Вика уворачивается от их рук и опрокидывает на них очередную порцию фуршетной еды.

По одежде, лицам и волосам старичков уже прошлись разноцветные мазки крема от пирожных, жирные кляксы паштетов, бляшки мяса, брызги подливок и кусочки салатов. В шкиперской бородке морщинистого застряли зелёные кудри петрушки, а спортивный костюм мордатого весь в томатных пятнах.

Валя бежит на помощь Вике, но в зал врываются полицейские красотки на лошадях, которых показывала на улице Эльза Сегель. Лошадь соломенной блондинки эффектно перемахивает через стол, полицейская умело хватает Вику за волосы, а та истошно вопит.

Красавица-азиатка ловко спешивается возле Вали и защёлкивает на её запястьях наручники. А лошадь в это время вытягивает морду к столу и слизывает большим розовым языком с подноса пласты селёдки.

Валя оглядывается в угол зала, где сидела бабушка, но той и след простыл. А полицейская кричит на чистом русском:

– У вас нет визы, следуйте в тюрьму!

Валя проснулась в холодном поту. Сердце готово было выскочить из груди. Паром нежно покачивало, а Вика мирно сопела на верхней полке каюты.

Встали, когда паром пришвартовался в Хельсинки. Позавтракали бутербродами, стыренными в гостинице, и пока добирались до выхода, видели, что уйма народу вовсе не собирается на берег, а сидит за игровыми автоматами и дьюти-фришным алкоголем.

На вопрос о ближайшем обменнике сотрудник парома неопределённо махнул рукой. Побрели по направлению взмаха его руки мимо неприветливых тёмно-красных кирпичных зданий, тянущихся на фоне серого неба.

В одном из них был обменник, но он открывался позже. Дорога от причала шла в гору, дождь не утихал, зонт надувался парусом, а ветер выламывал ему спицы. Попрятались и замолкли даже наглые прибрежные чайки.

– Заграница, блин! Паром тормозит в десять, а обменник с двенадцати! На шведские кроны даже билет в автобус не продадут! – бурчала Вика.

– Помнишь Сонину улицу?

– Дом узнаю, а их названия хрен запомнишь.

Наконец на горизонте появилась знакомая православная церковь, за ней белокаменный собор.

– Сенатская площадь! – закричала Вика. – Чешем по трамвайной линии, куда-нибудь придём.

Нашли открытый обменник, перед которым стояла урна, набитая зонтами с выломанными спицами, но Соня по-прежнему не брала трубку. Валино настроение портилось с каждой минутой, предпростудно заныла голова. Дошли до железнодорожного вокзала, с которого начался их первый визит в Хельсинки.

– Экскурсию по любимым местам? – подмигнула Вика.

– Лучше чаю горячего!

У вокзала обнаружили забегаловку с чаем и толстыми финскими блинами «паннукакку», потому что к ним полагалось блюдце мёда.

– Рванем по Маннергейму? – предложила Вика.

– Кажется, мы обе заболеваем, и у меня ни трав, ни сил. А завтрашняя встреча в поездке главная.

Без Сони и Юкки Хельсинки был им совсем не рад, лупил дождём, выталкивал холодным ветром. Да и сам выглядел тускло, как говорила Вика, «угашенно». И без того суровые, заторможенные финны шли мимо окна кофейни, ссутулившись.

– Спалили двести баксов, чтоб зырить на пьяных шведов и жрать паннукакку? Она, по сравнению с бабкиными блинами, как асфальт, – насупилась Вика.

– А море? А шхеры? И, кстати, это была твоя идея.

– Хотела Соньку с Юккой приколоть. Мы к вам заехали на час, привет, бонжур, хелоу! А ну скорей любите нас, вам дико повезло! – проорала Вика, и проходящая мимо официантка кинула осуждающий взгляд.

– Может, уехали отдохнуть? Но Соня про это заранее рассказывает.

– Чё ты кошки-мышки устраиваешь? В крезухе она! Опять забуксовала, только тебе стрёмно это озвучить…

Валя снова достала сотовый, снова набрала два хельсинских сотовых и один домашний, и ей снова не ответили ни Соня, ни Юкка.

Зато позвонила мать:

– Что хорошего, доча, купили?

– Ма, не звони так часто. Батарейка в сотовом сядет, а тут их не заряжают, – соврала Валя, было неудобно, что Горяеву придёт огромный счёт. – Звони, если что случилось.

– Сколько я твоей батарейки-то извела? Самую малость! – обиделась мать и бросила трубку.

– Видишь, Вик, город, где тебя не ждут, становится совсем другим, чем тот же город, где тебя ждут, – философски заметила Валя.

– Давай хоть до голых кузнецов дотащимся. От вокзала два шага.

Памятник «Три кузнеца» стоял неподалёку, но голые красавцы с молотами ещё больше подчеркнули никомуненужность Вали и Вики в Хельсинки. В прошлый приезд брутальные чугунные тела сияли на солнце, а Валя с Викой и Соней, сев на ступеньки постамента, ждали, когда Юкка припаркует машину и принесёт мороженое.

Юкка купил свои любимые рожки с ванилью и шоколадом, а Соня назвала их старомодными, добавив, что финны теперь едят мороженое с лакрицей, чесноком и дёгтем.

Рассказала, что чугунные кузнецы из легенды о местной колдунье, обещавшей выдать дочь за того, кто выкует для неё счастье. Три кузнеца, соревнуясь, стали его выковывать, но до сих пор не преуспели.

– Мы имеем шутку, – дополнил Юкка, – если мимо «Три кузнеца» идёт красивая девушка – их молоты пойдут вниз…

– …а члены – вверх, – закончила фразу Соня.

Вале тогда подумалось, что колдунья из легенды больше заботилась о своей дочери, чем Соня о Вале, когда они были колдуньями-карелками. Хотя, с другой стороны, если выдавала дочь замуж, значит, не передала ей своё ремесло. Желала ей простой счастливой жизни.

Ливень разошёлся так, что прохожие уже не шли, а бежали к ближайшей крыше. Валя с Викой тоже побежали под измочаленным зонтом в сторону причала. Дорога была хоть и под горку, но не близкая. Трамвайные рельсы вели их между помрачневшими от сырости домами, а в спину впивались стеклянные стрелы дождя.

– Финские марки сольём в дьюти-фри, – крикнула на бегу Вика. – Железное бабло банки в обратку не меняют!

«Какое бабло, какой дью-фри? – думала Валя. – Дай бог завтра встать без температуры! Да ещё номер в гостинице только с двенадцати! Зачем послушалась Вику, поплыв в Хельсинки? Хотя, конечно, шхеры того стоят…»

– Ни слова по-русски, когда буду показывать обратные билеты, – крикнула она на бегу Вике. – Только вау, окей и прочий мусор!

Но вид у них был настолько мокрый и жалкий, что проверяющий билеты затолкал их с трапа под крышу без всяких «вау». Одежду в каюте пришлось выжимать, сухой была только смена белья в рюкзаке.

Переодевшись в неё, долго сушили промокшее феном. С футболками кое-как справились, но джинсы, свитера и кроссовки категорически не сохли. Надели влажное, запаковали ноги во вчерашний «компресс» и отправились в дьюти-фри.

Штормило всё сильней, и с магазинных полок сыпались на пол кассеты с фильмами и коробки с конфетами. Купили на металлические финские марки и пенни батон колбасы, пачку сока, бутылку водки и горсть шоколадок.

– Видела салат-бар за пять баксов? Прикинь, гребу за них полную миску жрачки и хлеба, а тебе – чистую тарелку. Один подход к столу, по-любому ничё не нарушили! – оживилась Вика.

– У нас достаточно денег.

– Нефиг поддерживать чужую экономику. Ещё и хлеба надо для бутеров на завтрак. Сделаем бутеры с колбасой, сразу заценишь стыренную на шведском столе горчицу.

– Колбасу будем от батона кусать?

– Ножик – ваще не вопрос.

В салат-баре разметали Викину добычу на две тарелки, тем более за соседним столиком ровно так же вела себя шведская семья. Родители навалили на свои тарелки горы еды и деловито отсыпали её в тарелки детей. Вика после этого демонстративно набрала в пакет хлеба.

Чтоб согреться, взяли огненного кофе, и тут к столику подошёл высокий поджарый блондин. Валя приняла его за финна, но он обратился по-русски:

– Простите, если не ошибаюсь, Валентина Лебедева?

– Не ошибаетесь, – кивнула Валя, хотя влажные джинсы и свитер не располагали к диалогу.

– Позволю себе присесть на минуту?

– Присядьте. – Он вёл себя безукоризненно, отказать было неудобно.

– Меня зовут Робертс, живу в Швеции, сам из Латвии. Видел передачу «Берёзовая роща», когда навещал родных. Восхищён вами!

– Спасибо! Давно вы в Швеции?

– С перестройки. Окончил мореходку, а здесь популярен яхтенный спорт, и я востребован, – обаятельно улыбнулся он.

– У вас типа яхта? – встряла Вика. – Прокатите?

– В такой шторм на яхте опасно, – покачал он головой. – А завтра, к сожалению, лечу в Данию.

– А у меня никогда не будет яхты, – шмыгнула носом Вика. – Даже если продам обе почки!

– Яхта – это тяжёлая работа. Удобней иметь друзей с яхтой, чем обслуживать её самому. Вы приехали отдохнуть?

– По работе, – ответила Валя. – Комфортно вам в Швеции?

– Я – гражданин мира, живу там, где могу реализовать свой потенциал.

– Впервые видела здесь яхты с цветными парусами, – заметила Валя.

– Паруса делают из окрашенной ткани или прочной плёнки. Парус, по сути, крыло и должен выдерживать любые нагрузки. – У Робертса был профиль морского волка и очень мягкая манера говорить.

– Крыло? – заинтересовалась Вика.

– У крыла и паруса единый принцип работы. Сила крыла летательного аппарата, используя встречный ветер, толкает вверх, а вертикально расположенный парус гонит яхту вперёд.

Объясняя, Робертс жестикулировал, и Валя, не преуспевшая в физике, больше любовалась его породистыми руками, чем понимала смысл. Представила, как развеваются на ветру его длинные светлые волосы, как горят глаза, а сильные руки сжимают штурвал яхты.

Вспомнила слова Горяева: «Знаешь, какой азарт натягивать вместе с капитаном парус? Там, как на выборах, важней всего угол установки паруса к ветру!»

И смутилась, потому что впервые с начала отношений с Горяевым восхищённо смотрела на другого мужчину.

– Вижу, любите свою работу, – сказала Валя.

– Шведы знают толк в морской стихии, и умелый яхтсмен для них бог.

– А на фиг на верхней палубе четырёхугольник с мелкими камушками? – спросила Вика.

– Некоторые берут с собой собак.

– Чтоб собачки посрали?! – глаза у Вики полезли на лоб.

Робертс смутился, Валя пнула Вику под столом ногой, хотя и у самой в голове не помещался подобный уровень сервиса.

– Мы вымокли под дождём, нам пора, – подвела Валя черту, потому что Робертс смотрел на неё так, что следующей фразой предложил бы поужинать.

– Было очень приятно познакомиться. – Он встал из-за столика и поклонился в чуточку театральной манере.

– Чё ты его не склеила? Рассекали бы на яхте, – огорчилась Вика.

В каюте развесили вещи, Валя налила в стакан водки, разбавила пополам водой, намочила полотенце и обтёрла Вику, как учила бабушка, минуя область сердца и пах. Потом обтёрлась разбавленной водкой сама.

Вика мгновенно уснула, Валя долго ворочалась, а потом увидела во сне, как этот Робертс управляет пёстрым крылом паруса. А рядом, в салюте морских брызг, сидит восхищённо глядящая на него женщина. И этой женщиной вполне может быть она…

И пусть Виктор рассекает на яхтах со своей избалованной женой. После слов, что с женой тоже есть секс, хотя «он про другое», внутри Вали распухала и распухала обида, готовая конвертироваться в месть.

Она проснулась, когда теплоход стоял без всякой качки, а часы показывали половину одиннадцатого. Затеребила Вику:

– Нас сейчас выгонят!

– Просто не откроем. Продержимся до полдвенадцатого, а там и кабак.

В каюте было тепло, одежда и обувь высохли. Валя с Викой принимали душ, подкрашивались. Завтракали бутербродами с колбасой, нарезанной захваченным Викой в салат-баре ножом и приправленной захваченной на шведском столе горчицей. Никто не собирался их выгонять.

Когда вышли из каюты, в коридорах не было ни души, а в салоне возле трапа пассажиры курили и пили кофе из автоматов. Сновали уборщики с огромными пылесосами, и пожилая пара, громко ругаясь по-английски, привязывала к тележке блоки алкоголя, приобретённого в дьюти-фри.

– В автомате кофе дешевле, чем в кафе, – подчеркнула Вика и вздрогнула. – Гляди!

Прямо на них двигался тот самый вчерашний Робертс, толкая перед собой здоровенный пылесос. Увидев Валю, он страшно смутился, отвернулся и прошествовал мимо.