Великие рыбы

И все же не совсем то, чем он желал заниматься, готовя себя в Риме к поприщу юриста и посещая суды, чтобы послушать знаменитых ораторов. И совсем не то, чего ищет его душа.

Придворная служба, дворцовые интриги быстро становятся в тягость. Он переполнен богатствами римской образованности, но они пылятся в нем, как ненужный хлам. Иногда вместе с Бонозом он гуляет по тенистому саду за городскими стенами.

– Скажи, чего мы домогаемся здесь своими трудами? – спрашивает он Боноза. – Чего ищем? Ради чего служим?

Боноз молчит, наклонив голову; только шум листвы и редкие крики птиц доносятся в ответ.

Так они гуляли и в тот день; Валентиниан после полудня отправился на цирковые зрелища; часть свиты последовала за ним, часть была предоставлена самой себе.

В этот раз друзья забрели дальше обычного.

– Смотри! – остановил его Боноз.

Перед ними была лесная хижина.

Хижина была пуста; судя по всему, в ней жил отшельник-христианин. Иероним собрался было выйти из нее, как вдруг увидел небольшую книжку.

Боноз уже держал ее в руках.

– «Антоний родом был египтянин. Родители его, люди благородные и богатые, были христиане…» – начал Боноз с того места, на котором она была открыта.

Вопросительно поглядел на Иеронима.

Тот кивнул, и Боноз стал читать дальше.

– «По смерти родителей остался он с одной малолетней сестрой и, будучи восемнадцати лет от роду, сам имел попечение и о доме, и о сестре. Но не минуло еще шести месяцев по смерти родителей, когда он, идя по обычаю в храм Господень, по пути стал размышлять о том, как Апостолы, оставив все, пошли во след Спасителю… С такими мыслями входит он в храм. В читанном тогда Евангелии слышит он слова Господа к богатому: аще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение твое и даждь нищим, и имети имаши сокровище на небеси и гряди в след Мене. Антоний, приняв это за напоминание свыше, выходит из храма и все, что имел во владении от предков – было же у него триста арур весьма хорошей, плодоносной земли, – дарит жителям своего села, а все прочее имущество продает и раздает нищим, оставив немного для сестры…»

Дальше описывалось, как этот доселе неизвестный Иерониму и Бонозу египетский юноша оставил все и ушел в пустыню, чтобы полностью посвятить себя Богу.

Боноз замолчал.

Гасли последние лучи, опускались сумерки. Иероним отер испарину. Подняв голову, он поглядел на друга:

– Скажи, я уже спрашивал тебя, ради чего мы служим при дворе? Пусть даже со временем мы возвысимся и получим звание «друзей императора» – разве оно не хрупко и не полно опасностей? и когда еще это будет? а другом Божиим, если захочу, я могу стать прямо сейчас!

Боноз, как всегда, понял его. Друзья молча обнялись.

В тот же вечер на имя императора было подано прошение.

368 год. Иероним возвращается в Рим. На этот раз он пробудет в нем недолго. Цель его, как и Боноза, – Аквилея; там сложился богословский кружок из таких же, как он, выучеников риторских школ, посвятивших себя богословским занятиям и молитве. «Хор блаженных», как назовет его Иероним.

В этот свой недолгий приезд, между Треворумом и Аквилеей, он увидит Рим другими глазами. Нет, это будет все тот же город, пропахший потом, чесноком и испарениями от Тибра. Женщины будут все так же разглядывать его в упор, шевеля крашеными губами. И все же это будет уже другой Рим.

Точно город вдруг наполнится новым смыслом, станет прозрачнее. Рим прежний, языческий увядает и крошится на глазах; на его дряхлеющем великолепии будет созидаться Рим новый.

И этот Рим должен возникнуть не в великих постройках; в Риме уже ничего не возводили нового. Даже полвека назад, когда строили арку Константина, скульптурные украшения для нее снимали с сооружений прежних времен. Так возводились и первые христианские храмы: из кусков прежних языческих святилищ.

«Нельзя сказать ничего, что уже не было сказано раньше»? «Да сгинут те, кто все сказали раньше нас!» В мир пришло и распахнуло дверь новое учение, новая вера. От того, что было сказано прежде, будет взята лишь форма – чтобы построить новый, словесный Рим. Этот Рим должен подняться в слове, в новой вере, в новой, обновленной латыни. Он, Иероним, станет одним из его строителей.

В церкви латынь пока в небрежении; служба идет на греческом. На греческом читается Священное Писание, и лишь следом стыдливо звучит латинский перевод, грубый и необработанный. «Творение людей невежественных», как писал о нем богослов Арнобий.

Новый римский архиепископ, недавно избранный Дамасий, намерен все это изменить. Со временем, без ненужной торопливости. Ввести богослужение на латыни, а возможно, заменить латинский текст Писания более совершенным и точным.

– Пока же – сколько читателей, столько и переводов, и один хуже другого, – говорит Дамасий, глядя на Иеронима, которого ему по случаю представили.

Епископу нужны образованные молодые люди, такие как этот Иероним. Дамасий сам пишет стихи на латыни, воспевая подвиги христианских мучеников. Но на предложение остаться при дворе архиепископа Иероним отвечает отказом. Не для того он почти бежал вместе с Бонозом из Треворума. Друзья ищут уединенной отшельнической жизни, подобной жизни Антония; в Риме же…

– Да, в Риме такая невозможна, – соглашается архиепископ, глядя на крыши и заходящее солнце. – Но, уверяю вас, вы еще сюда вернетесь. Этот город так просто не отпускает…

В Аквилее Иероним проведет два года, углубляясь в Писание и труды церковных учителей. Овладеет греческим. Не будет забывать и своих любимых латинских авторов.

Потом он уедет на Восток.

Причины этого отъезда будут называться разные. Размолвка с родными, желавшими для единственного сына другого, светского поприща. Разлад внутри самого «хора блаженных». Столкновение с местными властями. Или просто желание побывать там, в тех землях, откуда пришла новая вера.

Он был уверен, что Боноз поедет с ним… Он даже не сомневался в этом.

– Езжай один, – тихо, но твердо ответит Боноз. – Я останусь в Аквилее.

Иероним не сможет вначале этого понять.

«Я и Боноз росли вместе от нежного детства до цветущего возраста, – напишет он позже, – мы питались и согревались под опекой одних и тех же кормилиц и воспитателей. И после образования в Риме вместе странствовали по полудиким берегам Рейна…»

Прощаясь на пирсе, они быстро обняли друг друга и отвернулись, чтобы не видеть выступивших слез.

– Ведь мы еще встретимся? – глухо сказал Иероним.

Боноз молчал; только шум моря доносился в ответ.

373 год. Побывав в Афинах и Константинополе, Иероним прибыл в Антиохию. С собой из Аквилеи он захватил только книги.

«Я все же не мог обойтись без библиотеки, которую собрал в Риме с великим прилежанием и трудом. И я, несчастный, постясь, предполагал читать Цицерона. После частых бдений ночных, после слез, которые из глубины сердца исторгало у меня воспоминание прошлых грехов, в руки брался Плавт. Если, опомнившись, я начинал все-таки читать пророка, меня ужасала грубость речи…»

А вскоре случилось вот что – он смертельно заболел. В средине Великого поста им внезапно овладела лихорадка, он исхудал, готовились уже похороны; тело стало коченеть; антиохийские друзья прощались с ним.

«Вдруг, восхи́щенный духом, я был поставлен пред престолом Судии, где было столько света, что, пав на землю, я не осмеливался взглянуть вверх.

– Кто ты? – раздался голос.

– Я – христианин…

– Ты лжешь. Ты цицеронианин, а не христианин. Где сокровище твое, там и сердце твое!

И замолк я, и среди бичеваний – ибо Он приказал бить меня – еще более мучился в огне совести… И начал я, рыдая, говорить: „Помилуй мя, Господи, помилуй мя!“»

– Господи! Если когда-нибудь я буду иметь мирские книги, если я буду читать их, значит, я отрекся от Тебя!..

Иероним открыл глаза.

Болезнь отступила; только выступившие на плечах рубцы долго еще болели.

После этого видения он на два года удалится в Халкидскую пустыню, к югу от Антиохии. Кожа его потемнела, глаза ввалились; единственным его чтением стало Писание. Он начал изучать древнееврейский.

«Я отдал себя в обучение одному брату, обратившемуся в христианство из евреев, чтобы после остроумия Квинтиллиана, плавности Цицерона, важности Фронтона и легкости Плиния поучиться азбуке и потрудиться над свистящими и шипящими звуками. Сколько я положил труда, сколько раз отчаивался, бросал и снова начинал учиться!..»

В сирийской пустыне Иероним напишет свои первые богословские книги, «Толкования на книгу Авдия» и «Житие Павла Пустынника». Всего за свою жизнь он создаст более тридцати сочинений, не считая многочисленных речей и писем.

Из Аквилеи друзья сообщают ему о Бонозе. Тот, как и Иероним, решил посвятить себя отшельническому подвигу. «Как рыба, привыкшая жить в воде», он поселился один на маленьком скалистом островке в Средиземном море.

«Благодарю Тебя, Божественный Иисусе мой, – напишет Иероним, – за то, что Ты даровал мне такого человека, который может молиться за меня, когда Ты приидешь судить мир!»

Больше они не встретятся.

Папа Дамасий оказался прав – Иероним снова вернется в Вечный город.

Случится это в 382 году. Иероним успеет уйти из пустыни из-за богословских разногласий с населявшими ее отшельниками; пожить в Антиохии, где в 377 году был рукоположен во пресвитера, и еще несколько лет в Константинополе, изучая богословие под руководством великого Григория Богослова.

И вот он снова в Риме.

Иероним ходит по улицам, по которым они когда-то бродили с Бонозом; проводит ладонью по его теплым камням. Он уезжал отсюда еще юношей, а вернулся почти старцем, хотя ему всего тридцать пять.

Он становится личным секретарем папы Дамасия. Кроме того, папа поручает ему сверку с оригиналом и исправление латинских переводов Евангелий и Псалтыри. Он продолжает углублять свои знания еврейского; с ним тайно занимается один из раввинов; он же снабжает его книгами из римской синагоги. Стиль Иеронима становится все более простым, благородным и безыскусным.

«Знаю, – пишет он, – что все это будет скучно для читателя; но рассуждающему о еврейских письменах не пристало придумывать аристотелевскую аргументацию, разводить потоки Цицеронова красноречия. Здесь нужен язык простой, сходный с обыденным, не отзывающийся никакою изысканностью, – язык, который бы раскрывал предмет, выражал мысль, выяснял неясное, а не блестел отборными словами».

На предложение Дамасия поселиться в папском дворце и вступить в римский клир Иероним ответил отказом. Он живет в заезжем доме недалеко от театра Помпея. Часть театра к тому времени обрушилась, представлений здесь не давали, и занятиям Иеронима ничего не мешало.

Но уединения ему не удастся вкусить: Рим готовит ему новую неожиданность. Стремление к аскетизму, христианской жизни стало находить все больше и больше приверженцев среди утонченных аристократов. И Иероним становится их духовным главой. Среди них много знатных матрон. Римские аристократки были известны своей страстью к роскоши и удовольствиям, но под воздействием Иеронима многие из них совершенно меняют свой образ жизни.

«Те, кто прежде не могли выносить уличной грязи и путешествовали на руках евнухов; для кого и шелковые одежды были тяжелы и жар солнца казался ожогом, – те теперь в грязи и унижении или приготовляют светильники, или растапливают печь, метут полы, чистят овощи, бросают в кипящий горшок зелень, накрывают столы, подают посуду, разливают кушанье, бегают то за тем, то за другим».

Альбина и ее дочь. Вдова Марцелла. Вдова Павла и две ее старшие дочери – Евстохия и Блезилла. А также менее известные женщины и девушки – Азелла, Лея, Марцеллина, Фелиция, Фабиола, Принципия…

Иероним стал посещать дома Марцеллы и Павлы, где собирались и остальные, проводя время за разбором трудных мест Священного Писания; иногда он давал своим ученицам уроки еврейского, вскоре они научились петь на нем псалмы.

Но Рим оставался Римом; поползли сплетни, пущена стрела клеветы. Пока был жив папа Дамасий, Иерониму ничего не угрожало, но в декабре 384 года папа скончался. Началась открытая травля. Иеронима даже вызвали на собрание клириков, где предъявили обвинение в сожительстве с Павлой… Резкое недовольство вызвал и его новый латинский перевод Евангелий: в нем видят отступление от древней традиции.

И Иероним оставляет Рим.

Он снова едет на Восток, в Иудею. Подальше от этого Вавилона, от этой жены, облаченной в багряницу, как называет он Рим.

Он желает погрузиться в «безвестность сельской жизни».

«Там черный хлеб, овощи, взрощенные нашими руками, и молоко, деревенское лакомство, предоставят нам пищу грубую, но невинную. Там ни сон не отвлечет нас от молитвы, ни отягощенность желудка – от чтения. Если будет лето – древесная тень даст убежище. Если осень – самая мягкость воздуха и устилающие землю листья укажут место отдохновения. Весной будут пестреть цветами поля, и среди голосов птиц слаще будут звучать псалмы. Когда настанут холода, туманы и снега, я не буду покупать себе дров, буду бодрствовать, согреваясь, или спать. А здесь пусть шумит Рим, неистовствует арена, безумствует цирк, утопают в роскоши театры…»

В 386 году он прибудет в Иудею и поселится в Вифлееме. Там, вдали от Рима, он проживет всю оставшуюся жизнь, тридцать четыре года.

Жизнь его и там была совсем не такой спокойной, как он рисовал себе. Постоянные хлопоты о монастырях, основанных в Вифлееме, возле церкви Рождества, Павлой; об открытой при них школе для юношей, в которой он еще и преподавал. Столкновения с последователями ереси Оригена – среди которых было много и бывших друзей Иеронима; борьба с еретиком Пелагием, из-за которой он был изгнан на два года из вифлеемского монастыря. Смерть Павлы, смерть ее дочери Евстохии, гибель в огне библиотеки, набеги бедуинов.

Но в Рим он не вернется. Да и куда ему было возвращаться? Город рушился. «Теперь мы и в междоусобных войнах, и против других народов не можем обойтись без поддержки варваров»; войсками Рима командует полувандал Стилхион; упоминает Иероним, не называя имени, и еще одного придворного, «чьи русые волосы и бледность кожи выдают его происхождение»…

Я – поздний Рим, в его темный закатный час;Взглядом встречая варваров бледных полки,Я составляю сонные акростихи,Где солнце златое пляшет в последний раз.

За тысячи верст от Рима, в Вифлееме, он создаст последний великий памятник исчезающему городу – не «сонные акростихи», а полный латинский перевод Писания, свою знаменитую Вульгату.

В 410 году Рим был захвачен готами.

«Плененные епископы, убитые священники, разрушенные церкви, кони, стоящие в алтарях Христовых. Всюду плач и рыданье и образы смерти… Римский мир рушится».

Иероним переживет падение Рима всего на десять лет.

Еще столетие продлится угасание бывшего «центра вселенной». На развалинах будут обучать риторике и грамматике, среди опустевших театров и библиотек – звучать стихи Вергилия и Горация, но все реже и тише.

В 524 году будет казнен римский философ и богослов Боэций – которого назовут «последним римлянином».

Иероним все же вернется в Рим. В тринадцатом веке папа Бонифаций канонизирует его; мощи будут вывезены крестоносцами из Вифлеема, их поместят в римской базилике Святой Марии, Санта-Мария-Маджоре.

Но это уже будет другой Рим, совершенно другой Рим.

Иоанн

9 июня 404 года храм Святой Софии и архиепископский дворец были окружены войсками. Вокруг стояла густая толпа – народ уже несколько дней охранял своего архиепископа.

Архиепископом был Иоанн, прозванный Златоустом.

Правильнее сказать – еще был.

Покушения на Иоанна следовали одно за другим. Дважды горожанам удавалось остановить убийц. Первый, по просьбе архиепископа, был отпущен. Второй, зарезавший семерых слуг Иоанна, был схвачен толпой и отведен в темницу. Но – власти его отпустили. Горожане были в ярости.

Аркадий был набожным императором. В детстве он был чудесным образом спасен во время бури у горы Афон; когда тонул, ему явилась Богородица.

Но Аркадий был безвольным императором. Делами империи заправляла императрица Евдоксия. Евдоксия была женщиной больше, чем это требовалось для императрицы. Евдоксия ненавидела Златоуста.

Полдень 9 июня 404 года был душным. Солдаты расчищали в толпе проход для нотария, несшего Иоанну приказ императора.

«Епископы Акакий, Антиох, Кирин и Севериан приняли на себя ответственность за твое осуждение: поручи это дело Богу и уходи отсюда безотлагательно».

Иоанн обратился к епископам и клирикам:

– Пойдемте, помолимся и простимся с ангелом этого храма.

Храм Святой Софии, Премудрости Божией, выглядел тогда по-другому, был меньше и скромнее. Иоанн молился в храме.

В это время ему передали письмо от одного из начальников города из числа его друзей. «Поспеши уйти тайно, чтобы не было кровопролития между горожанами и войском».

Златоуст прервал молитву. Повелел оседлать и покрыть попоной свою лошадь и держать ее у западных врат храма для отвода глаз. Сам быстро прошел через храм к восточным вратам. Немного задержался, прощаясь с диаконисами.

– Что касается меня, чувствую, что все кончено; мой путь совершен… Кто-нибудь, возведенный на этот престол, будет моим преемником. Заслужите его милосердие и помяните меня в своих молитвах.

У восточных врат он и несколько его сторонников предали себя в руки стражи. Их повели к гавани, стараясь скрыть от посторонних глаз.

Лодка поплыла по Босфору в сторону Никеи Вифинской.

«Ангел церкви, – пишет летописец Палладий, – удалился вместе с ним».

Каким видел Иоанн отдаляющийся от него Константинополь?

Трудно представить, много воды с тех пор утекло через Босфор.

Тот храм Святой Софии исчезнет очень скоро. Следующий разрушит землетрясение. Гигантская черепаха нынешнего появится двумя веками позже.

При Османах храм потеряет венчавший его крест и обрастет минаретами. Исчезнет императорский дворец, в котором Евдоксия строила козни против Златоуста. Время разрушит ипподром и театры. На другом берегу Босфора генуэзцы построят башню и тоже исчезнут. Небо над городом прошьют иглы минаретов; через Босфор ляжет наплавной мост; рыбаки с удочками, ресторанчики… От пристани будут отходить белые паромы, за паромами устремятся чайки.

Чайки были и тогда.

В то утро 9 июня 404 года они летели за лодкой, то зависая в воздухе, то слетая к воде. Кричали детскими и женскими голосами, прося милостыню.

Иоанн, плывя по Босфору, мог смотреть на чаек. Возможно, кинул им немного хлеба.

Еще он видел своих спутников, епископов Евлизия и Кириака. Священников, солдат. Смуглые руки гребцов. Рыбачьи лодки, промышлявшие кефалью, ставридой и прочей обитавшей здесь рыбой. И темные, с металлическим отблеском, волны Босфора.

Солнце покрылось кисеей, погода менялась.

Златоуст в последний раз смотрел на город.

Дóкса то Феó пáнтон энэкэн. Слава Богу за все.

Со стороны Черного моря шла буря.

Но прежде буря должна была разразиться на земле.

Народ, устав дожидаться архиепископа у западных дверей, заволновался. Кто-то крикнул, что Иоанна схватили солдаты. Выломав дверь в ограде, толпа хлынула в храм. Солдаты пустили в ход оружие, все смешалось, задние напирали на передних. Крики, проклятья, стоны раненых и затоптанных заполнили храм Премудрости Божией.

Не найдя Иоанна и услышав, что его уже нет в городе, люди понемногу остыли и стали расходиться.

Небо над храмом вспыхнуло и загремело.

Над кафедрой, с которой Иоанн произносил свои проповеди, брызнули искры. Пламя бросилось на хоры и вскоре, раздуваемое ветром, охватило весь храм. Храм горел; огонь добрался до Сената; с трудом удалось остановить его у императорского дворца.

Дул ветер, разнося по городу дымную горечь и крики. Волны присыпало пеплом.

Было начато следствие, в пожаре обвинили сторонников Иоанна. Все его спутники были взяты под стражу и возвращены в Константинополь для допроса.

«Я не разлучусь с моими братьями, – писал в ответ Иоанн. – Если они виновны, виновен и я. Хотя по другим обстоятельствам дела вы отказались выслушать ответ мой на обвинения, против меня возведенные, однако относительно пожара моей церкви выслушать меня следует».

Протест остался без ответа. Не для того изгоняли Иоанна, чтобы снова возвращать его в Великий город.

Иоанн оказался один. Один на один с солдатами конвоя, с пылью и жарой, с усиливавшейся лихорадкой.

Три года его будут гнать с одного места в другое.

Никея. Кесария. Кукуз.

Аравсисс.

Снова Кукуз.

Болезнь его усиливалась. Из Константинополя, из других городов доходили горькие известия. Архиепископы трех церквей Востока – Константинопольской, Александрийской и Антиохийской – объединились против Иоанна и его сторонников.

Златоуст пытался поддержать своих друзей письмами.

«Наконец, возвратилась весна, – писал он, – бо́льшая часть смертных в это благодатное время радуется цветам, украшающим землю, и зелени, ее одевающей; но мне она приятна и дорога еще тем, что дозволяет издали беседовать с любезными моему сердцу».

Глава Римской церкви, папа Иннокентий, выступил в защиту Иоанна и потребовал созыва Собора. Иннокентия поддержал Гонорий, правитель Западной империи, брат императора Аркадия.

Римские епископы, отправленные в Константинополь, были схвачены, заточены в крепость, а потом отправлены обратно. Аркадий разорвал отношения с Гонорием. Папа Иннокентий прервал каноническое общение с церквями Востока.

А Златоуста было приказано перевести еще дальше, в Пифиунт.

Переписка отныне была ему запрещена, конвою даны особые указания. В городах они больше не останавливались. Иоанна вели с непокрытой головой под палящим солнцем. Местных жителей, пытавшихся подойти к нему, отгоняли.

«Багровая голова его, – пишет Палладий, – склоненная на грудь, стала подобна созревшему плоду, который готов оторваться от ветки».

14 сентября 407 года, в Комане, в церкви мученика Василиска, этот плод оторвался от ветки.

Но полетел не вниз, а вверх.

Докса то Фео пантон энэкэн. Он перекрестился и лег на холодные плиты. Слава Богу за все. По счастью, в церкви нашелся свободный гроб.

«Закрылся театр, и маски сняты.

На здешнем театре в самый полдень употребляются завесы, и многие лицедеи являются в чужом виде и с масками на лице… Иной представляется философом, не будучи философом. Иной царем, не будучи царем, только имея вид царя, по роли. Иной – врачом, не умея управиться и с деревом… Иной – рабом, будучи свободным; иной – учителем, не зная и азбуки».

Так в «Шестой беседе о Лазаре» Иоанн сравнивал жизнь человеческую с театром.

«Маски держатся, пока увеселяющиеся сидят в театре. Но когда наступит вечер, театр закроется и все выйдут, тогда маски сбрасываются, и кто в театре представлялся царем – вне его оказывается медником… Так и в жизни, и при кончине.

Настоящая жизнь – театр. Здешние вещи: богатство и бедность, власть и подчиненность – представляются в ложном виде. Но когда окончится тот день и наступит та страшная ночь, или, лучше, день: ночь для грешников, а день для праведников; когда маски будут сброшены; тогда позван будет на Суд каждый со своими делами – не с богатством своим, не с властью, не с почестями и могуществом, но каждый с делами своими».

И наступила ночь.

Театр закрылся. Маски одна за другой снимались.

6 октября 404 года.

Умирает, родив мертвого ребенка, Евдоксия.

1 мая 408 года.

Умирает Аркадий. Правителем становится малолетний Феодосий.

412 год.

Умирают архиепископы Александрийский и Антиохийский, двое из трех гонителей Иоанна. Архиепископом Антиохийским становится Александр, хранивший верность Златоусту. Он вносит имя Иоанна в диптих Антиохийской церкви и восстанавливает общение с папой Иннокентием.

425 год.

Умирает архиепископ Константинопольский, последний из главных врагов Иоанна. Имя Иоанна уже внесено в диптихи Константинопольской и Александрийской церквей.

И наступила ночь.

Ночь для грешников – и день для праведников.

В 434 году Константинопольским архиепископом становится Прокл, бывший в юности чтецом и писцом Златоуста.

В 437 году Прокл произнес с кафедры похвальное слово Златоусту.

Речь Прокла была прервана восклицаниями народа:

– Мы требуем, чтобы нам возвратили епископа Иоанна!

– Мы требуем тела нашего отца!.. Нашего Иоанна!

Иоанн возвращался в Константинополь.

27 января 438 года, через тридцать три года после своего изгнания.

На пути из Каны его перевозили из города в город под охраной императорского эскорта. В каждом городе к останкам стекались толпы народа, священников, монахов.

В Халкидоне Иоанна встречал император Феодосий.

На украшенной императорской триреме Иоанн плыл в Константинополь.