Серёга. Книга первая

Наступило время, когда из семьи исчезли работоспособные мужчины-отцы, но прибавились неработающие дети. Правильнее сказать, сложилась ситуация полной невозможности реализации любых излишних потребностей, к которым, в том числе, относились еда, питьё и одежда.

Однажды за завтраком или ужином бабушка, обращаясь к внукам, произнесла фразу, мгновенно ставшую классической: «Колбаса покупается не для того, чтобы её есть…» Эта фраза подчёркивала необходимость экономить на еде, а про экономию на Серёгиной одежде можно и не говорить. Было очевидно, что Серёга с самого детства должен донашивать за старшим братом всю одежду, кроме носков и трусов, стоимость которых не составляла большой статьи расходов в семейном бюджете, так как носить их можно было по несколько лет (хотелось добавить: не снимая… но это было бы жестоко). От участия в распределении бюджета Серёга был отстранён. Точнее, не был подключён, а потому не знал, куда расходуются алименты (и были ли они?) и даже его собственные заработки, которые он имел, когда ему исполнилось двенадцать лет. Но… про первые заработки расскажу чуть позже.

Поэтому я понимаю, почему Серёга плохо помнит своё детство. Ни поесть, ни попить, ни приодеться – откуда тут память возьмётся? С раннего возраста Серёгу, как и его старшего брата, посылали либо в магазин за хлебом, либо за молоком к цистерне. Чёрный хлеб, как правило, доставлялся домой без корок, которые съедались по дороге из магазина. Молоко по дороге никто не пил, да и не выливалось оно, но рассеянный и мечтательный Серёга мог споткнуться, поскользнуться, и тогда бидон опрокидывался… в этот момент у него в голове проплывала вся его короткая жизнь подростка. Ощущение безысходности от случайно пролитого на улице бидона молока и вины перед семьёй за потерянные копейки были для него смертельны. Но дома относились с пониманием к Серёгиной задумчивости, никогда не били и даже не ругали, потому что бабушка его очень любила. Но страх перед нечаянно пролитым молоком остался.

И в данный момент необходимо немного поразмышлять. Положительно ли сказалась на Серёге жизнь в страхе пролить молоко, потерять копейку или порвать единственные штаны или отрицательно? С одной стороны, ценит каждую копейку и рубль бережёт, еду никогда не выкидывает, а с другой – периодически жмотится тогда, когда надо быть щедрым, и проявляет удивительную расточительность, где следовало бы и сэкономить. С одной стороны, может выжить в любых критических условиях, ест, что дают, а с другой – совершенно не умеет пользоваться благами цивилизации и недооценивает роль обеспеченности в жизни каждого человека.

Я поэт, зовусь Серёга…

То, что каждый второй в младенчестве сочиняет стихи, – истина, проверенная временем. Не был исключением и Серёга, то есть он и был этим каждым вторым.

Как и все нормальные советские дети он был воспитан на произведениях Корнея Чуковского, Самуила Маршака, Агнии Барто, а ещё очень любил слушать радиопрограмму, где два Александра: Лившиц и Левенбук – весело, задорно и очень смешно читали произведения не очень известных Серёге поэтов: Даниила Хармса, Юлиана Тувима, Бориса Заходера… Передача эта называлась «Радионяня» – великая детская передача, каких больше в истории не было, просуществовавшая около тридцати лет. Многие из звучавших в «Радионяне» номеров, стихов Серёга помнит до сих пор, и, конечно, она оказала на него огромное влияние, хотя и казались несколько необычными, а может, и смешными фамилии Хармс, Тувим, Заходер, Левенбук… Найти стихи трёх поэтов в домашней библиотеке он не смог. А Лившица с Левенбуком иногда показывали по телевизору – это был известный эстрадный дуэт.

Серёга, находясь под воздействием «Радионяни», мечтал сделать свою радиопередачу, но… в доме не было никакого магнитофона, ни катушечного, ни кассетного, и ему приходилось выдумывать сценарии, в лучшем случае проигрывать их на младшем, ничего не понимающем братике Коле и хранить всё в своей детской голове. Только в Москве у дедушки Васи он мог захватить в пользование небольшой кассетный магнитофон с микрофоном и тренироваться, записывая, стирая и снова записывая свои «радиопрограммы» на кассеты, любезно предоставляемые дедушкой Васей, чтобы затем прослушивать эти записи на кассетах при каждом удобном случае, если под руку попадался кассетный магнитофон. Дедушке Васе нравилось то, что вытворял Серёга. А как может дедушке не нравиться то, что вытворяет десятилетний внучок?

И конечно, никуда не деться от влияния на Серёгу одного из великих детских писателей – Сергея Михалкова. Все его знали, все читали его басни, все смотрели мультфильмы по его стихам, а в театрах смотрели спектакли по его пьесам. Но Серёга читал другую книгу Сергея Михалкова, которая называлась «О самом себе». Это простая и незамысловатая автобиография поэта. Начиналась она так: «Многие взрослые в детстве рисовали, писали стихи, играли в школьном театральном кружке, но ни художниками, ни поэтами, ни артистами впоследствии не стали. Автор этих строк мог стать геологом или освоить какую-нибудь профессию, однако стал писателем».

Серёге показалось это вступление очень обнадёживающим. Рисовать он не умел совсем, стишками баловался, и на школьных концертах его просили выступать… А следовательно, шанс не стать геологом у него оставался. Из этой же книги Серёга узнал, что Сергею Михалкову неоднократно отказывали в разных издательствах в публикации его стихотворений и первое стихотворение было опубликовано, когда Михалкову было пятнадцать лет. «Время есть», – думал одиннадцатилетний мальчик.

И вдруг повезло! Один из его одноклассников, живущий в соседней парадной, имел дома пианино и, что самое главное, умел на нём играть. Правильнее сказать, умел из пианино пальцами звуки извлекать, стуча по клавишам, в основном, несколькими аккордами, но этого было достаточно, чтобы сочинять песни. А как сочинять песни без поэта-песенника? Тут-то Серёга и пригодился. Он подкладывал под то, что сосед называл музыкой, то, что он называл стихами, и получалась вполне себе «приличная» дворовая песня. Потом дружно исполняли её дуэтом, естественно, в отсутствии родителей. Никогда бы не посмел я эти стишочки цитировать, но вдруг мне показалось, что сегодня на эстраде и не такое можно услышать, а потому рискнул:

Ты поверь мне – я тоскую / от твоей любви ко мне. / Только я люблю другую, / а она не верит мне. // Ведь она другого любит, / тот другой уже женат. / Так влюблённых жизнь погубит, / быть влюблённым – это АД!

Следует открыто заявить об отсутствии у Серёги на первых этапах школьной жизни каких-либо претензий на внимание со стороны представительниц противоположного пола; данный текст был, скорее всего, навеян некими фантазиями его приятелей, рядом сцен из советских мелодрам, дворовыми песнями и некоторыми произведениями советской эстрады.

Выдавливать из себя какие-то стихи у Серёги надобности не было. Записывал, что в голову приходит. Когда с Серёгой случилось то, что должно было случиться с мальчиком в тринадцать лет, и он пытался влюбиться в девочку (благо не в школе, а в студии Ленинградского телевидения), он начал строчить любовную поэзию, посвящённую своей избраннице:

Меняет маски словно в театре, / то тот бандит, / то тот наглец, / то умный он, / а то глупец. / А также чувствам изменяет: / то равнодушием убивает, / то вдруг заигрывать начнёт, / затем презрением убьёт.

За это произведение его и побили поклонники девочки в её присутствии. Но любовные творения были исключением. Самое первое стихотворение было посвящено бабушке, написал он и про маму, что-то у него получилось про Пискарёвское кладбище, про игру «Зарница», про утро, про февраль, про индейцев из племени сиу, про войну, про Новый год… Было и откровенное подражание Владимиру Высоцкому… Но всегда давало о себе знать революционное прошлое района, где он вырос, и радость от кубинской революции.

Про защиту негров уже говорилось, но жалел Серёга не только негров. В далеком 1973 году, когда в Чили произошёл военный переворот, убили Сальвадора Альенде и страну захватила хунта Пиночета, из мальчишечьей души Серёги сначала вырвалась песня:

Дело было в Чили, / у Пиночета на квартире. / Как-то у него на жопе / вскочил огромный очень чирий. / Только это не беда, / позови врачей сюда.

Далее в песне пелось о том, как стали звать врачей, а врачи все оказались расстреляны.

Но этого оказалось мало, давление единственного телевизионного канала, обсуждение этой темы мамиными испаноговорящими учителями было настолько могучим, жалость к простым жителям далёкой латиноамериканской страны настолько велика, что душа Серёги не только рвалась бежать защищать чилийский народ, но и исторгла новый, но уже без бранных слов, стих:

Нет, не забыть нам никогда —У Ла Монеда собралась пехота.Над Чили только что взошедшая звездаБыла расстреляна из пулемёта.Штыками пригвождённая к землеЛежит в осколках равенства и братстваСвобода, что в кровавом сентябреБыла растоптана приверженцами рабства.Но верим мы: не будет никогдаДня траура чилийского народа.И над Сантьяго заблестит звезда,Неугасимая в любое время года!

Со своим старшим братом Андрюхой Серёга осваивал и большие литературные формы. Они соревновались, кто придумывает лучшие сказки или рассказы, называя их повестями. Соответственно, они издавали различного рода журналы, разрезая ученическую тетрадь надвое, в которых и публиковали свои «произведения». Один из журналов назывался «Бабушкины сказки». В нём рассказывалось о рождении нового Гоба. Не трудно догадаться, что Гоб – это Бог наоборот. Серёга и Андрюха были атеистами, жили в коммунистической стране и читали только «Забавную библию» Лео Таксиля, которой, видимо, и подражали.

В книге «О самом себе» Сергея Михалкова приводился ответ маленькому поэту Михалкову из издательства, куда он послал своё стихотворение. Он звучал так: «Больше читайте и продолжайте писать».

Почему-то Серёга подумал, что это и к нему относится. Благо книг дома было достаточно, самых разных. Первым делом Серёга изучал огромные и очень тяжёлые три тома под названием «Энциклопедия». Там было обо всём понемножку. Энциклопедия была издана в 1952 году, а потому во втором томе на букву «С» на несколько страниц была размещена биография Иосифа Сталина с огромным его портретом. О Сталине в приличном обществе и в школе было принято молчать, и в разглядывании его портрета и изучении биографии «великого вождя великого народа» Серёга ощущал себя каким-то подпольщиком. Впрочем, портреты Сталина вместе с биографией были и в «Политехнической энциклопедии», и в толстом «Философском словаре», не было разве что в «Словаре иностранных слов», который тоже очень интересовал Серёгу.

Когда Серёга был маленьким, он считал себя очень взрослым и, дабы самому себе подтвердить это, выбирал самые толстые книги самых иностранных авторов и насиловал себя, стремясь их прочитать до конца. Иногда устраивал перерывы, читая сказки, в основном, скандинавские, потому что они были страшными, что было видно и по картинкам, потому как книги были хорошо иллюстрированы. Таким образом он отдыхал от мучительного чтения толстых книг авторов с нерусскими фамилиями.

Самой толстой оказалась книга «Семья Тибо» Роже Мартена дю Гара. Она была очень толстой, шрифт был мелкий, и всё равно остаётся загадкой, как в одной книге могли уместиться все три тома? Впрочем, Серёга осилил страниц пятьдесят и, оправдывая тяжесть чтения мелким шрифтом, перешёл на Арчибальда Кронина и его «Замок Броуди». И её он зачем-то дочитал до конца. Вопрос: а зачем он это делал? Почему не читал нормальных советских авторов или русских классиков? Ответ может удивить современных детей. Он думал, что именно в этих книгах описываются подробности обстоятельств, при которых берутся дети. То есть, говоря простым языком, хотел эротики. Наверное. Поэзия, которую читал Серёга, не очень детально раскрывала эти подробности.

Так или иначе, подражая всему прочитанному, Серёга старался писать свои толстые романы, но все они оказались либо сожжёнными, как «Три отца», либо недописанными.

Серёга в четырнадцать лет послал несколько своих творений в газету «Смена» и через несколько дней получил очень хороший ответ, суть которого была похожа на ответ Сергею Михалкову, кроме одного. Отсутствовала фраза: «…продолжайте писать». Но с другой стороны, не было фразы «перестаньте писать». Всё равно Серёга закомплексовал, но записывать свои мысли в рифме и в прозе продолжал. Просто никому больше этого не показывал.

Школьные годы… чудесные?

Как известно, школ у Серёги было три. Школа, в которой Серёга учился до последнего, то есть до десятого класса, располагалась во дворе. Перешёл он в эту школу в десять лет, быстренько закончил начальную школу, так и не поняв, кто у него первая учительница, и на следующий год снова пришёл в школу уже взрослым пятиклассником. В связи с этим одноклассники его и одноклассницы тоже уже были взрослыми мальчиками и девочками. Они были все какие-то большие. А всё потому, что Серёга в классе был самый маленький… Точнее, почти самый маленький. Был ещё меньше его – Женька. Женька жил в соседней квартире, а потому Серёга знал, что Женька с детского сада вместе с папой занимался тяжёлой атлетикой и, видимо, штанга постоянно приземляла его. А у Серёги папы (как мы помним) не было, и он физически не мог обладать ни силой, как у Женьки, ни определённым весом, так как вес его составлял тридцать килограмм.

Бедному, в прямом смысле слова, маленькому и щупленькому, в какой-то степени недоразвитому подростку завоевать авторитет среди зрелых одноклассников непросто, даже несмотря на некоторые черты революционного характера. Но было бы лукавством заявлять, что Серёга в классе был изначально изгоем, да и затем в процессе обучения не ощущал особого к себе презрения, хотя и не без эксцессов школьная жизнь протекала.

Во-первых, всё-таки старший брат Серёги учился на класс старше в этой же школе. А он не был маленьким и щупленьким, неплохо учился и имел друзей-одноклассников разных размеров.

Во-вторых, Серёга не был тем, кого называют «ботаник», то есть учеником, который зубрит без отдыха уроки, а потому с испорченным зрением, то есть в больших очках, сидит на первой парте, всё время поднимает руку в желании заработать очередную пятёрку. Серёга же учился плохо, но красиво. Он не очень любил предметы, где надо было учить правила, формулы, цифры. Ему нравились предметы, где можно было импровизировать, покрасоваться, стоя у школьной доски.

В-третьих, о девочках-одноклассницах он думал в такой глубине своей души, что и сам не догадывался, что такие мысли у него есть. Он реально отдавал себе отчёт, что низкорослому, не уверенному в себе школьнику тяжело общаться с высокой симпатичной девочкой, а все девочки были выше. А потому никаких конфликтов в стиле cherchez la femme (ищите женщину) в школе не предвиделось.

В-четвёртых, что скрывать, были у Серёги друзья в классе, кроме соседа Женьки-штангиста. С одним из них, как мы помним, он даже песни сочинял.

Учителя относились к Серёге снисходительно. Они знали, что Серёга – сын их коллеги-учительницы, и что бабушка у него учительница, и что отца нет, и что в семье ещё двое, один из которых учится классом старше. Учителя понимали, что родителей в школу вызывать бесполезно, а потому приходилось договариваться непосредственно с Серёгой. Впрочем, особых хлопот Серёга не доставлял. Учителя понимали, что прививать ему любовь к формулам и сложным арифметическим и геометрическим действиям – занятие неблагодарное, и наслаждались Серёгиной любовью к литературе и умением красиво выступать у доски даже без знания предмета.

Преподаватель химии Тамара Трофимовна Дьячук, она же большой общественный деятель, ценила в Серёге не столько его тягу к химии, которая напрочь отсутствовала, сколько его умение громко по памяти декламировать стихи разных поэтов. Даже учительница литературы так не ценила. Именно это умение она использовала, когда возила Серёгу в разные места, где в сводном концерте он исполнял, как правило, один номер: «Время! Начинаю про Ленина рассказ!». Делал это Серёга с большим удовольствием, и очень душевно выходили из него строки Владимира Маяковского. С не меньшим удовольствием эти стихи слушал преподаватель начальной военной подготовки, капитан Флоринский Игорь, который был знаменит на всю школу тем, что знал наизусть содержание всех томов полного собрания сочинений Владимира Ленина, что было практически невозможно, учитывая количество всего, написанного Ильичом. Правда, и проверить это было сложно. Но те, кто проверял память Флоринского с трудами Ленина в руках, подтверждали эту феноменальность.

Удивительно, но с учителями истории и литературы Серёге не везло, как и с преподавателем немецкого языка. Они преподавали эти предметы без вдохновения, без энтузиазма, по бумажкам, проявляя несоответствующую этим дисциплинам занудность. Но какой был учитель физики! Он пришёл неожиданно, когда физика уже не была любимым предметом Серёги, – молодой, энергичный, с хорошим чувством юмора или просто весёлый. Даже Серёга стал относиться к физике с большей симпатией, от которой и до любви было недалеко. И какой был проницательный этот Олег Остроушко (так звали учителя физики)! Он смог предвидеть или угадать ВУЗ, в который в результате Серёга и поступил.

ИЗ ВЕЧНОГО

Взрослея, мы понимаем, что, если кого-то и вспоминать с благодарностью, то не следует забывать наших учителей, даже если бы и не любили школу по разным причинам. Так и Серёга только спустя сорок лет, реализуя социальный проект, посвящённый учителям, под названием «Вспоминаем с благодарностью!», в рамках которого знаменитые петербуржцы вспоминали своих учителей, вдруг понял, что и он может вспомнить с благодарностью:

…учителя химии Дьячук Т. Т. за то, что научила любить литературу,

…учителя физики Остроушко О. за то, что не заставлял любить физику,

…военрука школы Флоринского И. за то, что хотел научить читать… Ленина.

И список этот можно было бы продолжать, ведь, действительно, роль учителей в жизни человека не ограничивается преподаванием их предметов в школе.

Братик Коля

и воспитатель-аниматор Серёга

Конечно, новая трёхкомнатная квартира была просторнее, чем двадцатиметровая комната в коммуналке. Но не очень удобная. Дело в планировке, которая называлась «распашонка». После маленькой прихожей, в которой с трудом помещалась вешалка, ты попадал сразу либо в смежный с ванной туалет, дверь в который была сразу справа от входа, либо на тесную кухню, либо в комнату, которая называлась большой (или гостиной). В гостиной стояло два дивана, которые вечером превращались в кровати, сервант, телевизор и раскладной стол для праздников. А из гостиной справа был вход в комнату мамы, половину которой занимала большая двуспальная кровать, а также располагался книжный шкаф и трюмо (три зеркала и маленький столик с шкафчиками), которое правильнее называть «туалетный столик» или «трельяж». А слева располагался вход в комнату бабушки, у которой кровать была небольшой, а потому в комнате могла поместиться и кроватка младшего братика Коли. Несложно догадаться, что Серёга и Андрюха ночевали в гостиной, для чего на ночь раскладывались два дивана – у каждого свой. Чёрно-белый телевизор в квартире был один, стоял он в большой комнате, а потому все по вечерам его смотрели, сидя на диванах, на которых вроде бы должны уже спать братья. Потому время отхода ко сну у братьев во многом зависело от окончания последней вечерней программы по одному из трёх телевизионных каналов.

Была ещё и кладовка – метр на метр. Она была по дороге в комнату бабушки. Там Серёга в инициативном порядке придумал себе кабинет, то есть устроил стол и поставил табуретку, кое-как сделал полки, на которые поставил книги, а на самый верх запихал коробки с разным хламом. Как только у Серёги лет в двенадцать появилась печатная машинка «Континенталь», он стал запираться в этой кладовке и в страшной духоте печатал, пока не начинал задыхаться.

Детей Серёга любил с детства до старости. Играть и баловать. Относился к детям, и своим, и чужим, нежно и трепетно. Большинство детей отвечали взаимностью. А началось всё с мальчика Коли, который, как мы помним, появился в семье, когда та жила ещё в центре города. Серёга с Андрюхой решали, какое у Коли будет отчество: Андреевич или Сергеевич. Повзрослев, брат Коля отчество не изменил, а вот фамилию в четырнадцать лет сменил на Серёгину. Это он так сказал, что на Серёгину, а не на Андрюхину, объяснив свой поступок благодарностью за своё детство. Оказывается, Серёга опекал братика Колю, преследуя и корыстную цель. А как иначе? Со старшим братом Андрюхой особо не забалуешь, и так всё время находился в негласном соревновании, правда без зависти и корысти, а с младшим братиком Колей можно было проявить все свои воспитательные способности. Братик Коля был на шесть лет младше Серёги.

Действительно, как уже отмечалось, у Серёги с Андрюхой интересы были разные: старший увлекался химией, математикой, немецким языком, фотографией, а Серёга так – поболтать, поиграть, повыступать, себя показать. Потому с младшим братиком найти общий язык было значительно проще.

Как вспоминает брат Коля, Серёга ставил кукольные домашние спектакли, придумывал разные представления с оловянными солдатиками и развлекал Колю этой продукцией, когда тот болел. Пьесы, сценарии фильмов и сериалов, скорее всего, тоже писал Серёга. Один из сериалов назывался «Красная дорога». Скорее всего, это был некий микс между фильмом «Красная палатка» и дорогой в Изумрудный город. Более того, как вспоминает братик Коля, Серёга руководил домашней художественной самодеятельностью, естественно, отдавая себе приоритеты, но и заставляя братьев читать родителям и гостям стихи. Было всё это приурочено к праздникам, а праздников в советское время было немало.

Серёгу постоянно оставляли наедине с братом Колькой. Вот тогда и наступал настоящий репетиционный день. Что за номера готовили братья: стихи, песни, танцы… ни Серёга, ни выросший Николай вряд ли вспомнят.

Развлекаться с младшим братиком было непросто – тесновато было. Когда брат Колька был совсем маленьким и десятилетнего Серёгу оставили с ним одного дома, тот, видимо, желая, чтобы Серёга никуда не уходил, ударил его маленьким топориком по голове. Серёга очень обрадовался, что для удара брат Колька выбрал обух в виде молоточка, а не остриё, и, несмотря на огромную шишку на голове, продолжал играть с маленьким братцем. В этот раз Серёгу в больницу не увезли. Шишка на голове быстро прошла. Серёга вообще никогда не болел и ничего у него не болело, наверное, от страха перед домом номер двадцать пять по улице Куйбышева. Иногда возникало желание отдохнуть от постоянного хождения в школу и заняться самообразованием, для чего на телевидении был специальный учебный канал, на котором некоторые преподаватели были интереснее школьных. Потому, чтобы отдохнуть от школы, приходилось себя накручивать в прямом смысле – то есть искусственно поднимать температуру на градуснике и притворяться плохо себя чувствующим, используя свои актёрские таланты. Первый раз увезли его в больницу попозже, когда в четырнадцать лет он сидел за столом и попивал горячий чай и вдруг, потянувшись за чем-то сладким, вылил на себя кипяток. При этом несложно догадаться, на какое место… В больнице, которая ранее носила очень знаковое имя «В память жертв революции», а в нынешнее время – Мариинская, мест не было, и юношу Серёгу положили в коридоре. В этом коридоре лежали только мужские «жертвы революции», но сестрички, естественно, были женщинами, и подросток Серёга несколько стеснялся того внимания, с которым они оказывали лечебное содействие непосредственной жертве кипятка… Брат Колька в результате всех занятий с Серёгой некоторое время проявлял творческую активность и даже реализовал Серёгину мечту – научиться играть на гитаре. Более того, даже был одним из создателей и участником группы музыкантов-единомышленников.

В то время Серёга ещё не осознавал, что его настоящее призвание – быть детским воспитателем или, в крайнем случае, аниматором, хотя в то время никто и слова такого не знал.

А может, всё-таки пионер-революционер?

Если я спрошу читателей, а хотел ли Серёга стать пионером, меня засмеют. А кем ещё хотел быть мальчик, выросший в музее Революции? Конечно! Как родился, так и мечтал. Мечтал, когда посещал крейсер «Аврора», мечтал, когда сидел в камере Трубецкого бастиона. Мечтал, стоя на Марсовом поле на могиле Коте Мгеброве-Чекана, где было высечено: 1913—1922, юного артиста, трагически погибшего в восемь лет и ставшего героем революции и прообразом главного героя в фильме «Был настоящим трубачом». Этот фильм произвёл даже на подростка Серёгу глубокое впечатление (фильм вышел на экраны в 1974 году).