Летняя королева

– Мадам, я переговорил с камердинером, и он послал слуг в сад с хлебом и вином для аббата Бернарда и его учеников. – Он бросил на нее всепонимающий взгляд. – Я велел подать угощение в простых сосудах и без скатерти, на простом столе.

Аделаида коротко кивнула. Бернард оценит трапезу и будет рад скромной сервировке. Матье все сделал правильно, впрочем, как и всегда.

– Благодарю вас, – со вздохом сказала она. – Мне сейчас приходится нелегко, и я ценю вашу предусмотрительность.

– Я готов сделать все, что нужно, только попросите, мадам.

Де Монморанси поклонился. Провожая его взглядом, наблюдая за его твердой походкой и прямой спиной, когда он удалялся, чтобы заняться другими делами, она вдруг приободрилась. Вот бы и другие вели себя так же учтиво и прилично.

9

Бурж, Рождество 1137 года

Двор собрался в Бурже, чтобы отпраздновать Рождество и короновать Людовика и Алиенору перед большим собранием вассалов и придворных. Город был переполнен дворянами и их свитами, и, как всегда, для тех, кто не мог разместиться в замке, гостиницах и городских тавернах, поставили шатры и навесы.

Алиенора собиралась надеть на церемонию коронации свадебное платье, но его пришлось перешить, поскольку после замужества она стала выше ростом, а ее фигура приобрела более округлые женственные формы.

После очередной примерки у швеи она вместе с Петрониллой направилась в большой зал, где на простых столах для старших баронов и вассалов накрыли ужин без церемоний. Завтра рассаживать гостей будут по старшинству и важности, а сегодня прибывшие могли общаться как пожелают.

– Спорим на золотое кольцо, что мать Людовика найдет предлог, чтобы провести время с Матье де Монморанси, – шепнула Петронилла Алиеноре, когда они входили в зал.

– Я никогда не бьюсь об заклад, если уверена, что проиграю, – ответила Алиенора. Она тоже заметила румянец на щеках Аделаиды, когда распорядитель оказывался рядом, и наблюдала за их частыми разговорами, всегда, впрочем, остававшимися в рамках приличий. – Я желаю им добра. Пусть делает что хочет, лишь бы поменьше придиралась ко мне.

Дорогу сестрам пересек прогуливающийся дворянин, и всем троим пришлось остановиться, чтобы избежать столкновения. Мужчина уже собрался недовольно воскликнуть, но потом его взгляд скользнул по богатым одеждам и сопровождающим дамам, и он отвесил поклон.

– Мадам, простите меня. Дорогу несравненной красоте королевы Франции!

Алиенора никогда не видела такого красивого мужчину: высокий, с густыми, блестящими рыжевато-золотистыми волосами, с белой, как алебастр, кожей и глазами ясного сине-зеленого цвета. Тщательно подстриженная русая борода окаймляла его подбородок и подчеркивала мужественный рот. Его нос был прямым и тонким, как стрела.

– Сир, я не знаю вашего имени, – в некотором замешательстве ответила Алиенора.

Он снова поклонился.

– Жоффруа, граф Анжуйский. Ваш отец, упокой Господь его душу, сражался бок о бок со мной в прошлом году в Нормандии. У нас было много общих интересов.

Его взгляд был хищным и веселым.

– Вам всегда рады при дворе, сир, – произнесла она, стараясь не показать, как сильно ее взволновал этот прямой взгляд.

– Приятно слышать. – В его голосе прорезались стальные нотки. – Бывало иначе, но я надеюсь, что ветер переменился.

Он поклонился снова и пошел дальше, остановившись лишь раз, чтобы ослепительно улыбнуться ей, обернувшись через плечо.

Петронилла хихикнула, прикрывшись ладонью, и ткнула Алиенору локтем в бок.

– Какой красавчик!

Алиенора чувствовала себя так, словно Жоффруа Анжуйский только что на глазах у всех раздел ее до сорочки, хотя они лишь обменялись приличествующими случаю вежливыми фразами. Она остро ощущала его присутствие, а потому осознавала и свои действия, и то, какой ее могут увидеть окружающие.

– Веди себя прилично, Петра, – прошипела она.

– Он женат?

– Да, на императрице Матильде, дочери старого короля Англии Генриха.

И тут она вспомнила еще кое о чем: однажды она подслушивала разговоры в отцовском кабинете и узнала, что граф Жоффруа написал ее отцу письмо с предложением заключить брак между ней и своим младенцем-сыном, тоже Жоффруа. Ее отец отказался, посмеявшись над анжуйской дерзостью. Однако, повернись все иначе, и Жоффруа мог бы стать ее свекром, а ее мужем – мальчик, которому еще не исполнилось и пяти лет.

Петронилла еще раз ткнула ее в бок.

– Он на нас смотрит!

– Ну так отвернись!

Алиенора взяла Петрониллу за руку и провела ее через толпу к архиепископу Жоффруа, зная, что рядом с ним она будет в безопасности, приходя в себя. И все же она чувствовала на себе взгляд Жоффруа и не осмеливалась оглянуться, опасаясь увидеть его многозначительную улыбку.

– Жоффруа Анжуйский… – Людовик метался по спальне, как неугомонный пес. – Я бы ни капли не доверял ему, пусть сколько угодно клянется нам в верности и уверяет в добрых намерениях.

Пир без церемоний закончился поздно, и в тавернах и шатрах за стенами замка еще продолжались возлияния. Алиенора, одетая в сорочку, сидела перед камином и заплетала косу. Даже от одной мысли о Жоффруа ее бросало в жар. Она будто увидела красивого, пылкого жеребца, вздымающего холку и виляющего хвостом во дворе у конюшни. Такой же сгусток силы, мужественности и опасности. Каково это – овладеть таким зверем, оседлать его?

– Почему же? – спросила она.

– Ему нельзя верить, – прорычал Людовик. – Если будет выгодно, Жоффруа откажется от своей клятвы верности. Он жаждет влияния и власти. Он хочет заполучить Нормандию так же сильно, как эта его распутная жена – Англию. Представь, что, если он ее получит? Куда он устремит взгляд? На земли Франции? – Людовик дошагал до противоположной стены и развернулся. – Я слышал, что он предлагал твоему отцу выдать тебя за его сына.

– И мой отец отказался.

– Верно, но это говорит о том, что он ухватится за любую возможность, которая подвернется.

Алиенора не ответила. Отец Людовика вряд ли руководствовался благородными побуждениями, когда использовал подвернувшуюся возможность.

– Он считает, что его внешность и влияние помогут ему добиться всего на свете, но он глупец. Пусть его отец – король Иерусалима, мне это безразлично.

– Что ему нужно?

Людовик, должно быть, разговаривал с Сугерием или Тибо де Блуа, уж слишком он разволновался. Без чужого влияния здесь не обошлось. Блуа враждовали с Анжу, а Жоффруа сражался с братом Тибо, Стефаном, за Нормандию.

Людовик фыркнул.

– Заключить брак, – сказал он. – Добивается помолвки между Констанцией и своим сыном.

Алиенора на мгновение изумилась, вспомнив бледную, светловолосую сестру Людовика, но тут же поняла мотивы Жоффруа.

– Я ему отказал, – сообщил Людовик. – Вряд ли в наших интересах подавать такому руку, и я бы не доверил Констанцию ни ему, ни его жене-мегере.

Алиенора подозревала, что Жоффруа Анжуйский все равно добьется своего, а судя по тому, что она слышала об императрице Матильде, та мало отличалась от ее собственной свекрови.

– Что он ответил?

Людовик нахмурился.

– Сказал, мол, все понимает, но надеется, что я буду иметь его предложение в виду, поскольку обстоятельства часто меняются.

– И ты сказал, что не забудешь?

Людовик бросил на нее раздраженный взгляд.

– Я ясно дал понять, что этот вопрос не подлежит обсуждению. У меня есть дела поважнее, чем тратить время на рыжего анжуйского наглеца.

– Но что, если его жена станет королевой Англии?

– Боже упаси, – огрызнулся Людовик. – Очень в этом сомневаюсь. Их дело проиграно еще до его начала. Пусть лучше Констанция отправится к наследнику Стефана и вступит в брак с тем, кто уже сидит на троне.

Алиенора задумалась. Вроде бы разумное решение, но было в Жоффруа нечто такое, из-за чего ей казалось, что Людовик его недооценивает.

– Я буду рад, если он удалится от двора, – добавил Людовик. – От него одни неприятности. Я не хочу, чтобы ты или кто-либо из женщин приближался к нему, понятно?

– Но мой долг – общаться с твоими вассалами и быть хорошей хозяйкой, – запротестовала она.

– Так разговаривай со стариками и епископами. Оставь Жоффруа Анжуйского в покое – я серьезно. – Он подошел и встал рядом, возвышаясь над ней, положив руки на бедра. – Сплетни разлетаются быстро. Королева Франции должна быть вне подозрений.

Людовик явно ревновал. Алиенора ощутила искру возбуждения.

– Ты мне не доверяешь?

Она поднялась, чтобы взглянуть ему в глаза.

– Я ему не доверяю – уже говорил. – Людовик обнял ее и поцеловал. – Так обещаешь?

Она поцеловала его в ответ, а потом кончиками пальцев разгладила морщинку на переносице.

– Обещаю, что буду очень осторожна. Ты идешь в постель?

В последующие дни Алиенора действительно вела себя очень осторожно, потому что мысль о том, чтобы остаться наедине с Жоффруа Анжуйским, наполняла ее необъяснимой тревогой. Она разговаривала со старшими вассалами и епископами. Общалась с их женами и дочерьми. Лишь раз она едва не оступилась, когда в рождественском танце Жоффруа вел ее за руку и в конце поцеловал внутреннюю сторону запястья, слегка коснувшись кожи зубами – намекал, что она невообразимо аппетитна, – а потом поклонился и ушел. Все это было игрой, но с его стороны далеко не невинной. Алиенору будто ударило молнией, но она тут же сосредоточенно прищурилась. Ей предстояло многому научиться, но она научится. И однажды превзойдет его знаниями и опытом – тогда настанет ее очередь выворачивать его наизнанку без малейших усилий.

10

Париж, весна 1138 года

Алиенора выдохнула и прикусила губу, когда Людовик отстранился от нее и перевернулся на спину; его грудь высоко вздымалась. Он был груб в своей любви сегодня, и Алиенора чувствовала себя истерзанной, но в то же время понимала: его поведение в постели часто было продолжением событий, которые происходили за ее пределами. У Алиеноры недавно закончилось кровотечение, и супруги впервые за восемь дней спали вместе. В последние дни Людовик избегал ее, предпочитая держаться на расстоянии – пока кровь делала ее нечистой. Вместо этого он проводил время в молитве и созерцании.

Они были женаты уже девять месяцев, а Алиенора так и не забеременела. На Рождество крови не было в срок, но она все же пошла. Каждый месяц, когда это повторялось, Аделаида выговаривала невестке, что ей следует выполнять свои обязанности и дать Франции наследника. Сама она родила отцу Людовика шесть здоровых сыновей и дочь.

Алиенора намотала прядь серебристых волос Людовика на указательный палец.

– Отец иногда брал нас с Петрониллой в Ле-Пюи на праздник Девы Марии, – сказала она. – Мой прадед подарил аббатству пояс, который когда-то принадлежал матери Христа. Люди верят, что она наделяет даром плодородия пары, которые молятся у ее усыпальницы. Мы должны отправиться туда и попросить ее благословения.

Людовик поднял брови – настороженно, но и заинтересованно.

– Сам Карл Великий бывал в Ле-Пюи, – добавила Алиенора. – Ты обещал, что после коронации мы поедем в Аквитанию.

– Верно, – признал он, – но я был занят другими делами. Однако ты права; я сообщу Сугерию.

Алиенора выслушала его спокойно. По крайней мере, «сообщу» звучит гораздо лучше, чем «спрошу».

Он сел и осторожно потер ее щеку, а затем посмотрел на свой большой палец.

– В чем дело? – спросила она, решив, что, возможно, испачкалась.

– Мать говорит, что ты одеваешься неподобающим образом и красишь лицо и что я должен быть настороже. Но ты выслушиваешь меня и успокаиваешь. Разве она хоть когда-нибудь так поступала? Мне все равно, правду она говорит или нет.

Алиенора опустила глаза, пряча гнев и раздражение. Они с Аделаидой продолжали бороться за влияние на Людовика. Ее близость с ним давала ей преимущество, но Аделаида не сдавалась.

– Ты считаешь, что я должна вести себя и одеваться, как твоя мать?

Он вздрогнул.

– Нет, – сказал он. – Я не хочу, чтобы ты стала такой же, как она.

Алиенора добавила в голос нотки печали.

– Я понимаю, ей трудно отказаться от власти и положения, которыми она так долго обладала. Я чту ее, но не могу быть такой, как она.

– Ты права, – коротко выпалил он. – Мы должны отправиться в Ле-Пюи и вместе там помолиться.

Алиенора обняла его.

– Спасибо тебе, муж мой! Ты не пожалеешь об этом, обещаю!

Она вскочила с кровати в одной сорочке и закружилась по комнате, ее волосы разлетелись золотой вуалью, и Людовик рассмеялся. Когда Алиенора бывала такой нежной и ласковой, ему казалось, что он может достичь чего угодно, и он отдал бы ей весь мир, так велика была его любовь. Однако глубина его чувства вызывала в нем странную неуверенность, особенно когда другие высказывались о его жене сдержанно. Что, если он обманывается?

Алиенора погрустнела и напустила на себя скромность.

– Мы должны сказать обо всем Сугерию вместе и спросить, что он посоветует нам взять с собой в дар святилищу.

Тогда Сугерий и сам будет вовлечен в это дело и не сможет его не одобрить, а если Сугерий одобрит, то Аделаида ничего не изменит.

Алиенора и Людовик молились перед статуей Богородицы с младенцем в святилище Богоматери в соборе в Ле-Пюи и принесли дары ладана и мирры в украшенном золотом ларце. Алиенора помолилась над золотым поясом Богородицы и трижды обернула его вокруг талии во имя Троицы, чтобы ее чрево было плодовитым.

Ле-Пюи был переполнен паломниками, готовившимися отправиться в путь в Компостелу, поскольку это было важное место поклонения. Алиенора и Людовик недолго прошли с ними, раздавая милостыню толпе. Глаза Алиеноры наполнились слезами – она вспомнила тот день, когда ее отец отправился в путь из Пуатье с ней и Петрониллой. Приняв ее слезы за проявление религиозного упоения, Людовик воспылал к ней еще большей любовью, едва не лопаясь от гордости и обожания.

Поскольку таверны, в которых останавливались паломники, были переполнены, Алиенора и Людовик провели ночь в королевском шатре под усыпанным звездами небом. С благословения Девы Марии они занимались любовью в теплый весенний вечер, исполненные нежности и красоты.

Когда Людовик поспешно вошел в покои жены, то увидел сидящую на постели Алиенору – рядом с ней стояла Аделаида. Они вернулись в Париж почти три месяца назад, и жизнь вошла в привычное русло, за исключением того, что последние четыре дня Алиенору тошнило по утрам, а сегодня Аделаида вызвала королевского врача, чтобы осмотреть невестку.

– Сир, – сказал мужчина, дипломатично обернув лоскутком ткани бутылку с мочой, которую рассматривал. – Я счастлив сообщить вам, что молодая королева ждет ребенка.

Людовик уставился на него округлившимися глазами.

– Правда? – Он повернулся, чтобы посмотреть на Алиенору.

Несмотря на тошноту, она широко ему улыбнулась, переполненная триумфом и радостью.

– Значит, Дева Мария ответила на наши молитвы в Ле-Пюи! – Бледное лицо Людовика раскраснелось от изумления и счастья. – У Франции будет наследник, о моя умная, прекрасная жена!

– Пока еще рано праздновать. – Его мать предостерегающе подняла указательный палец. – Алиеноре следует отдыхать и не делать ничего, что могло бы навредить ребенку или ей самой.

Алиенора спрятала недовольную улыбку. Она прекрасно знала, что задумала Аделаида, и не собиралась уединяться в своих покоях до конца беременности. Она бросила робкий взгляд на Людовика.

– Я бы хотела сходить в церковь и поблагодарить Богородицу за ее великую щедрость.

Он смотрел на нее довольным, но неуверенным взглядом.

– Разумно ли тебе вставать с постели?

– Конечно, это не может принести ничего, кроме пользы, – ведь я пойду помолиться?

Алиенора вопросительно повернулась к врачу, который, поколебавшись, склонил голову.

– Мадам, молитва никогда не помешает.

Задернув балдахин, Алиенора приказала служанкам одеть себя в платье из голубой шерсти и покрыть заплетенные в косы волосы вуалью из тонкого белого льна, украшенной крошечными жемчужинами. Когда она вышла, похожая на мадонну, как и собиралась, Аделаида уже ушла.

Людовик смотрел на нее с обожанием.

– Я так горжусь тобой.

Он поцеловал обе ее руки, а потом и лоб.

Стоя рядом на коленях, они молились у алтаря в древнем храме Нотр-Дам. Алиенору все еще тошнило, но не сильно. Она носила наследника Франции и Аквитании, и это давало ей внутреннее ощущение силы – она ощущала себя плодовитой женщиной и кормилицей. Так она становилась настоящей королевой, сияла собственным светом.

Выйдя из сумрака старой меровингской церкви, Людовик и Алиенора обнаружили, что их ждет гонец. Его одежда запылилась, от него воняло тяжело навьюченной лошадью и немытым телом.

– Сир. Мадам. – Он опустился на колени и склонил голову. – Печальные вести из Пуатье.

– Что случилось? – требовательно спросила Алиенора, прежде чем Людовик успел открыть рот. – Вставай! Говори же!

Гонец, покачиваясь, поднялся.

– Мадам, народ восстал и объявил коммуну. Они говорят, что сбросят власть герцогов Аквитании и Франции. Мятежники заняли дворец и сейчас укрепляют оборону.

Он потянулся к своему потрепанному кожаному ранцу и достал измятое письмо.

Алиенора выхватила у него свиток и сломала печать; когда она прочитала содержимое, ее рука сама собой взметнулась к губам. Она словно оглянулась и увидела, как ее земли падают в темную пропасть. Этот документ мог расколоть ее наследство и лишить ее всего, что она имела; она станет никем – не сможет сохранить свое положение и достоинство при дворе. Как герцогиня Аквитанская она могла честно противостоять всем, включая Аделаиду. Без своих земель она была добычей волков.

Людовик взял письмо и, прочитав, стиснул губы.

– Мы должны что-то предпринять, – проговорила она. – Если это пойдет дальше… – О таком она не могла даже думать. – Нужно подавить мятеж сейчас; безотлагательно. Я прикажу уложить вещи.

Людовик смотрел на нее с удивлением и тревогой.

– Ты не можешь никуда ехать, ты ждешь ребенка. Помнишь, что сказал врач? – Он взял ее за руку. – Я со всем разберусь. Это и мои подданные, и, оскорбляя тебя, они оскорбляют меня.

– Но ты не знаешь их так, как я!

Она попыталась высвободиться, однако Людовик крепко сжал пальцы.

– Я знаю достаточно, чтобы справиться с ними. – Он расправил плечи. – Не беспокойся. Об этом я позабочусь. Тебе следует прежде всего заботиться о ребенке.

Алиенора подумала, что ему легко говорить, а она будто заново окунулась в горе, страх и тревогу, которые нахлынули на нее после смерти отца. Сначала ее лишили семьи, потом ей пришлось покинуть родной дом, а теперь мятеж угрожает оставить ее ни с чем.

– Ступай и отдохни в своих покоях, а я займусь делами. – Людовик потянул ее за собой к Большой башне.

Ей удалось наконец вырваться из его хватки.

– Сегодня же. Ты должен начать подготовку немедленно.

Он вздохнул с досадой.

– Да, сегодня, если ты настаиваешь.

Она хотела бы вскочить в седло, галопом мчаться в Пуатье, и была расстроена тем, что не могла этого сделать. Если бы она не была беременна…

– Я напишу письма моим вассалам в Пуату и епископам. – Она потерла болевшую руку. – Они окажут свое влияние.

По крайней мере, это она могла сделать. А в остальном придется положиться на Людовика.

Месяц спустя Алиенора, мучаясь от головокружения и тошноты, стояла в церкви аббатства Сен-Дени, на мессе по случаю престольного праздника. Придворные заполнили неф. Все были одеты в лучшие одежды и явились с дарами, чтобы преподнести их у алтаря. Ведший службу аббат Сугерий держал в руках хрустальный кубок, который Алиенора подарила Людовику в день их свадьбы. Округлое основание сосуда было непрозрачным от вина, темного, как кровь. Сугерий попросил разрешения использовать кубок во время службы, чтобы почтить покровителя церкви, а также короля, который с особым почтением относился к святому Дионисию. Сейчас Людовик скакал в Аквитанию под защитой священного знамени аббатства, алой орифламмы.

Его сопровождали далеко не все французские дворяне. Тибо де Блуа резко заявил, что не обязан ехать в Пуатье, и отказался от похода, обращаясь с Людовиком и Алиенорой словно с парой глупых щенков, и Людовик отправился в Пуатье в угрюмом настроении, взяв с собой две сотни рыцарей, отряд лучников и обоз с осадными орудиями, решив заявить о себе как о короле и полководце. Алиенора запомнила отказ Тибо. За ним следовало понаблюдать – благодаря своим связям он мог доставить большие неудобства, а его семья и раньше поднимала мятежи.

Алиенора уже сожалела, что позволила Сугерию взять кубок, потому что от вида вина у нее сводило живот. Ей стало душно, как будто окружающие лишали ее воздуха. Стены давили, и все истлевающие бывшие короли Франции будто бы неодобрительно смотрели на нее сквозь каменные стены гробниц.

Стоявшая рядом Петронилла с беспокойством коснулась ее руки.

– Сестра?

Алиенора сжала четки и покачала головой. Она боялась, что, стоит ей разомкнуть губы, и ее стошнит, и не могла покинуть службу, потому что тогда поползут слухи, что она нечестива и непочтительна или даже еретичка. Королева Франции должна исполнить свой долг, чего бы ей это ни стоило. Закрыв глаза, медленно и глубоко дыша, она заставила себя терпеть, пока время едва ползло, будто горячая капля воска по тающей свече.

Когда служба закончилась, прихожане торжественной процессией покинули церковь, следуя за большим украшенным драгоценностями крестом, который высоко держал на позолоченном шесте Сугерий, облаченный в сверкающие белые и серебряные одежды. Алиенора сосредоточенно передвигала ноги. Еще чуть-чуть, еще шаг.

За стенами церкви из толпы вынырнул мужчина и бросился к ее ногам, целуя подол ее платья.

– Мадам! Милости! Жители Пуатье умоляют вас о заступничестве. Я принес страшные вести!

Стражники схватили его, и, пока он бился в их железной хватке, Алиенора узнала в нем конюха из дворца Пуатье: он иногда разносил письма для ее отца.

– Я знаю этого человека. Отпустите его! – приказала она. – Какие вести? Говори!

Стражники швырнули конюха к ее ногам, держа копья наготове.

– Мадам, король захватил Пуатье, жителям велел платить штрафы, многих заключил в тюрьму. А еще приказал всем мещанам и дворянам города отдать своих детей. Он сказал, что заберет их с собой во Францию и расселит по своим замкам в залог повиновения родителей. – Не сводя глаз с надвигающихся стражников, конюх достал из ранца несколько свитков, с которых свисали печати на цветных шнурах. – Люди взывают к вашему милосердию и умоляют о помощи. Они боятся, что никогда больше не увидят своих сыновей и дочерей. Смилуйтесь, госпожа, некоторые из них еще младенцы!

Алиенора сглотнула подступившую к горлу желчь.

– Они пытались изгнать меня, а теперь умоляют о милости? – Ее губы искривились. – Чего же они ожидали?

– Мадам, что с вами? – К ней подошел Сугерий в сверкающей серебром мантии.

– Король взял заложников в Пуатье. – Она показала ему письма. Внутри у нее все бурлило, как в кипящем котле. – Мятежники заслуживают наказания, но так пламя лишь разгорится сильнее. Я должна туда поехать; эти люди – мои подданные.

Сугерий просмотрел письма и бросил на нее проницательный взгляд.

– Я разделяю ваши опасения, но вы не можете поехать в Пуатье. Смею ли предложить… – Он замолчал и обеспокоенно посмотрел на нее.

Алиенору прошиб холодный пот. Петронилла схватила ее за руку и громко, встревоженно вскрикнула. Толпа напирала, дышать стало нечем, и у Алиеноры подкосились ноги. Она смутно осознавала, что ее несут обратно в церковь и кладут на груду плащей. Пахло ладаном, пели монахи, а перед глазами маячил хрустальный кубок, поднятый высоко в чьих-то руках, и на дне его плескалась кроваво-красная жидкость.

Алиенору отнесли в Париж в мягком паланкине и послали за врачами, но к тому времени ее матка уже корчилась в судорогах, и вскоре она потеряла ребенка в потоке крови и слизи. Аделаида попыталась вывести Петрониллу из комнаты, но девочка отказалась уходить, оставаясь рядом с Алиенорой и сжимая ее руку, пока повитухи убирали кровавые сгустки и мертворожденного младенца-мальчика, не больше ладони. Аделаида распоряжалась практично, но сдержанно, давая каждым жестом понять, что винит Алиенору.

– Сугерий едет в Пуатье, чтобы поговорить с Людовиком, – отрывисто сообщила она. – Людовика огорчат эти новости, так же как и необходимость разбираться с вашими беспокойными вассалами.

– Что ж, возможно, ему не следовало на мне жениться, – ответила Алиенора, отвернувшись к стене. Она очень ослабела от потери крови, и ей не хотелось разговаривать с Аделаидой и тем более спорить.

Рауль де Вермандуа пристально взглянул на Петрониллу, когда она, дрожащая и вся в слезах, вышла из покоев Алиеноры. Он пришел, чтобы лично узнать, как себя чувствует молодая королева, а не прислал слугу, которого могли бы легко оттолкнуть с пути или отослать ни с чем.