Летняя королева

– Вон тот – в синем! – Петронилла, указывая, вытянула руку.

Алиенора видела иерархов церкви в сверкающем облачении и дворян – некоторые из них были в синем, но находились слишком далеко, чтобы рассмотреть лица.

Гости скрылись под пологом на палубе, баржа отчалила от берега. В отличие от сестры Алиенора смотрела на скользящие по воде корабли, будто наблюдала вторжение, а не радостное приближение жениха и его свиты.

К тому времени когда баржа пришвартовалась под высокими стенами дворца Омбриер, Людовика уже чуть ли не тошнило от страха. Посланники твердили ему, как прекрасна, грациозна и скромна его будущая невеста, но что мешало им солгать? Он держал себя в руках и надеялся, что его страх останется незамеченным. Отец дал ему важное поручение, и он обязан выполнить его как мужчина.

Из-за сильной жары было трудно дышать. Людовику казалось, что он ощущает на губах вкус нагретой солнцем парусины полога, чувствует, как она липнет к горлу. Архиепископ Жоффруа Бордоский словно таял на глазах, из-под украшенной драгоценной вышивкой митры капли пота катились по его красному лицу. Людовика он приветствовал с серьезностью и почтением, а аббата Сугерия, который был его старым другом и союзником, с улыбкой.

Сенешаль Людовика, Рауль де Вермандуа, вытирал затылок шелковым клетчатым платком.

– Не припомню такого жаркого лета, – сказал он, тщательно вытирая кожаную повязку на левом глазу.

– Во дворце вас ждет приятная прохлада, господа, – сказал архиепископ. – Омбриер был построен давным-давно как убежище от летнего зноя.

Людовик взглянул на уходящие ввысь стены. Дворец Тени, или дворец Теней. В название можно вложить не один смысл.

– Будем рады прохладе, архиепископ, – ответил он. – По дороге сюда мы порой скакали после наступления сумерек и при свете луны, чтобы спастись от жары.

– О да, – признал Жоффруа, – и мы рады вашей поспешности в этом деле.

Людовик склонил голову.

– Мой отец понимал, что это необходимо.

– Герцогиня с нетерпением ждет встречи с вами.

– Я с нетерпением жду возможности ее приветствовать, – машинально ответил Людовик.

Рауль де Вермандуа бросил в воду серебряные монеты, и гости наблюдали, как юноши ныряют за ними, сверкая коричневыми телами.

– Твой отец сказал, что нам следует выказать этим людям вежливость и щедрость, – ответил он с усмешкой, заметив вопросительно поднятые брови Людовика.

Людовик не был уверен, что его отец имел в виду щедрость с представителями низших сословий, однако Рауль любил забавные и спонтанные жесты, к тому же раздача мелких монет городским мальчишкам не повредит, даже если это легкомысленно и менее достойно, чем подаяние у дверей церкви.

Когда гости сошли на берег, их встретили представители духовенства и знати, сопроводив неспешной процессией под тенистым паланкином к собору Сент-Андре, где на следующий день Людовику предстояло обвенчаться со своей невестой.

Он вошел под украшенную арку портика и остановился в священном присутствии Господа. В стенах собора, благословенном убежище от палящего летнего солнца, царила прохлада. Ощутив ароматы ладана и свечного воска, Людовик вздохнул с облегчением. Здесь ему все было знакомо. Он прошел по нефу с украшенными колоннами и, дойдя до ступеней алтаря, осенил себя крестным знамением и простерся ниц.

«Господь Всевышний, я – Твой слуга. Дай мне силы исполнить волю Твою и не потерпеть неудачу. Даруй мне свою благодать и проведи меня путем праведности».

Именно здесь состоится их с Алиенорой бракосочетание. Ему все еще было трудно произнести ее имя, а тем более представить ее лицо. Говорили, что она красива, но то, что одному кажется прекрасным, другому покажется отвратительным. Ему хотелось оказаться дома, в Париже, в безопасности за крепкими стенами Нотр-Дама или Сен-Дени.

При звуках фанфар он перевел взгляд на неф. Колонны образовали тоннель из золотых арок, который оканчивался открытым дверным проемом. Сквозь свет к нему шла девушка в сопровождении придворных, и на мгновение он будто ослеп, ему показалось, что все они окутаны неземным сиянием. Девушка была высокой и стройной; ее темно-золотистые волосы ниспадали до пояса, а макушку целомудренно прикрывал украшенный драгоценными камнями чепец девственницы. Лицо ее было овальным и бледным, не слишком женственным, но черты его говорили о силе и нежности, отчего Людовику вдруг подумалось об ангелах.

Она опустилась на колени, чтобы поцеловать кольцо архиепископа, а когда он поднял ее, положила руку ему на локоть и прошла по нефу к Людовику.

– Сир, – произнесла она, снова преклонив колени, и только потом подняла на него глаза. Они были изменчивого цвета океана, в них светились искренность и ум. Людовику показалось, будто его сердце положили на наковальню и расплющили одним ударом.

– Юная госпожа, – сказал он. – Я счастлив познакомиться с вами и предложить вам честь сочетаться браком, соединяя наши великие земли.

Слова вырвались сами собой, потому что он репетировал их в душном шатре с Сугерием почти весь предыдущий вечер, потея от жары и под вой комаров. Произнося их сейчас, Людовик немного пришел в себя, хотя его сердце все еще билось, как у скачущего во весь опор оленя.

– Для меня большая честь познакомиться с вами, сир, – ответила она, опустив ресницы, а потом добавила с легкой заминкой в голосе: – И принять ваше предложение, как того желал мой отец.

Людовик понял, что она, должно быть, тоже готовилась и заучивала слова и, как и он, волнуется. Он почувствовал облегчение, а потом и превосходство. Ему захотелось взять девушку под свою защиту. Она была совершенней, чем он смел надеяться. Бог ответил на его сомнения и показал, что этому суждено было случиться. Женитьба – естественное проявление мужественности и королевской власти, потому что правителю нужна супруга. Он помог девушке подняться и коснулся ее щеки легким поцелуем, а затем отступил на шаг, чувствуя, как теснит в груди.

Она скромно представила стоящую рядом девочку, назвав ее своей сестрой Петрониллой. Это была еще совсем девочка, ниже ростом, с каштановыми волосами, заостренным подбородком и чувственными розовыми губами. Она присела перед Людовиком в реверансе и, бросив на него острый взгляд светло-карих глаз, опустила их. Вскользь подумав о том, что малышка станет прекрасной наградой для кого-нибудь из придворных, Людовик выбросил ее из головы, чтобы заняться важными делами. Повернувшись вместе с Алиенорой к алтарю, он произнес брачную клятву и дрожащими руками надел невесте золотое кольцо на средний палец ее правой руки. В это мгновение он потрясенно осознал, что Господь в немыслимой своей щедрости бесконечно одарил его.

Во дворце Омбриер был приготовлен праздничный пир. Столы, застеленные белыми скатертями, расставили в саду, чтобы гости могли сидеть на свежем воздухе, в тени, и слушать за трапезой музыкантов.

Алиенора улыбалась и отвечала, когда к ней обращались, но явно была озабочена, и разговор давался ей с трудом. С приездом Людовика и осознанием того, что ее жизнь никогда не будет прежней, на ее плечи лег тяжелый груз. Приходилось знакомиться с новыми людьми, оценивать их, и все они так отличались речью и обхождением от ее придворных. Они говорили на диалекте Северной Франции, который она понимала, поскольку на этом же языке говорили в Пуату, однако парижский говор был грубее на слух. Их одежда была из более плотной и мрачной ткани, и казалось, что гостям не хватает живости, присущей аквитанцам. Хотя они ведь долго путешествовали в летнюю жару, возможно, к ним следует отнестись с пониманием.

Ее опасения, что Людовик будет толстым и грубым, оказались необоснованными. Наследник французской короны оказался высоким и узким в бедрах, как породистая гончая. У него были великолепные серебристо-светлые волосы до плеч и широко расставленные голубые глаза. Губы тонкие, но изящно очерченные. Возможно, держался он скованно и принужденно – но день выдался напряженный. Людовик редко улыбался – в отличие от своего сенешаля, Рауля де Вермандуа, который, казалось, никогда не хмурился. Де Вермандуа развлекал Петрониллу фокусами, пряча маленький стеклянный шарик под одним из трех кубков и предлагая отгадать, где он находится. Девочка хихикала над шуткой, ее глаза сияли. Остальные гости-французы держались более настороженно и сдержанно, как будто у них к спинам под камзолами привязали по доске. Тибо, граф Блуа и Шампани, бросал раздраженные взгляды на де Вермандуа, на его скулах ходили желваки. Алиенора с удивлением отметила напряжение между придворными. Она так многого не знала, столько всего ей предстояло принять и усвоить.

По крайней мере, Людовик, хоть и немного замкнутый, не казался чудовищем, и она, вероятно, сможет с ним поладить. Обвести вокруг пальца старших мужчин, особенно аббата Сугерия и дядей Людовика, Амадея Морьенского и Вильгельма Монферратского, будет сложнее, однако она привыкла добиваться своего, имея дело с отцом, и, конечно же, у нее будут возможности остаться с Людовиком наедине, когда никто не будет им мешать. Они были почти ровесниками, а значит, найдется и что-то общее.

Когда все наелись и напились, Людовик торжественно вручил Алиеноре привезенные из Франции свадебные подарки. Среди них были книги с обложками из слоновой кости, реликварии[6], шкатулки, украшенные драгоценными камнями, серебряные потиры[7], стеклянные кубки из мастерских Тира, ковры, полотна тончайшей ткани. Ящики, сундуки и мешки подарков. У Алиеноры разбежались глаза от такой щедрости. Людовик подарил ей нательный крест, усыпанный рубинами, алыми, будто капли крови.

– Он принадлежал моей бабушке, – сообщил наследник, застегнув цепочку на шее, а затем отступил назад, учащенно дыша.

– Это великолепно, – ответила Алиенора, не покривив душой, хотя произведение искусства и не особенно ей понравилось.

Прежде выражение лица Людовика было озабоченным, но теперь он гордо выпрямился и взглянул Алиеноре в глаза.

– Вы подарили мне корону Аквитании, – сказал он. – Было бы крайне опрометчиво не одарить свою невесту взамен всеми богатствами Франции.

Алиенора вздрогнула от негодования. Хотя она и принесла вассальную клятву Франции, Аквитания принадлежала и всегда будет принадлежать только ей, несмотря на то что после свадьбы Людовик получит герцогскую корону. По крайней мере, в брачном контракте было сказано, что ее земли не будут присоединены к Франции, а останутся независимым герцогством.

– У меня тоже для вас кое-что есть. – Повинуясь взмаху ее руки, камергер вышел вперед с резной шкатулкой из слоновой кости. Алиенора осторожно взяла вазу с мягкой подкладки. Горный хрусталь с искусно вырезанным рисунком холодил пальцы, когда она повернулась и церемонно преподнесла вазу Людовику.

– Мой дед привез это после священной войны в Испании, – сказала она. – Старинная работа.

На фоне роскошных подарков, которые преподнес Людовик, ваза выглядела просто и строго, однако это только усиливало эффект. Взяв вазу в руки, Людовик поцеловал Алиенору в лоб.

– Она похожа на тебя, – сказал он, – чистая, прекрасная и единственная.

Он осторожно поставил вазу на стол, и белую скатерть словно усыпало разноцветными драгоценными камнями. На лице Людовика отразился восторг изумления. Алиенора улыбнулась, заметив его взгляд, и подумала, что, пусть он и преподнес ей роскошные и тяжелые дары, ее подарок – лучи пойманного света – превзошел их все.

– Вы позволите? – Не дожидаясь согласия, аббат Сугерий взял вазу в руки, буквально пожирая ее жадным взглядом. – Изысканное творение, – выдохнул он. – Никогда не видел такой тонкой работы. – Он восторженно провел пальцами по резьбе. – Взгляните, какая прозрачность, и все же в ней отражаются все цвета соборного витража. Воистину, божественное искусство!

Алиенора подавила желание выхватить у него вазу. Сугерий был близким другом архиепископа Жоффруа, и ей следовало бы прийти в восторг от его восхищения.

– Аббата Сугерия такие произведения приводят в истинный восторг, – с улыбкой произнес Людовик. – У него в Сен-Дени замечательная коллекция, вы ее увидите, когда мы вернемся в Париж.

Сугерий осторожно вернул вазу на подставку.

– Я собираю коллекцию не для себя, – с некоторым упреком сказал он, – а для прославления Господа через красоту.

– Верно, святой отец. – Людовик покраснел, будто мальчишка, которого отругали.

Бросив на него острый взгляд, Алиенора опустила глаза. Она заметила, как часто Людовик поглядывал на Сугерия, ища одобрения и поддержки. Этот человек мог стать другом или врагом, и Людовик был полностью в его власти. Впредь ей придется действовать очень осторожно.

Ближе к вечеру, когда солнце охладилось над рекой, а дворец Омбриер накрылся мантией сонных, темных теней, Людовик приготовился возвращаться в свой лагерь на другом берегу реки. С каждым часом он казался все менее напряженным и, прощаясь с Алиенорой, искренне улыбался: погладив большим пальцем подаренное ей кольцо, он поцеловал ее в щеку. Его губы были шелковистыми и теплыми, а недавно отросшая бородка мягко коснулась ее кожи.

– Завтра я снова навещу тебя, – сказал он.

Что-то внутри Алиеноры разжалось и открылось. Мысль о том, чтобы выйти за него замуж, стала более осязаемой – реальностью, а не мутной дымкой мечты. Людовик казался вполне достойным женихом; он был добр и красив. Все могло оказаться гораздо хуже.

Отправляясь в свой лагерь по окрашенной золотым закатом реке, Людовик поднял руку в знак прощания, и Алиенора ответила тем же с мимолетной улыбкой на губах.

– Ну, дочь моя, – сказал, приближаясь к ней, архиепископ Жоффруа, – развеялись ли твои опасения?

– Да, святой отец, – ответила она, зная, что именно это он и хотел услышать.

– Людовик – прекрасный, набожный юноша. Он произвел на меня благоприятное впечатление. Аббат Сугерий хорошо его воспитал.

Алиенора снова кивнула. Она пока не решила, союзник ли Сугерий или враг, независимо от того, что он был другом Жоффруа.

– Я рад, что ты подарила ему вазу.

– Ничто другое не могло сравниться с его дарами, – сказала она и подумала, не ради ли этого наставник достал вазу из глубин сокровищницы. Она поджала губы. – Я рада, что аббат Бернард Клервоский не приехал с гостями.

Жоффруа приподнял брови.

Алиенора поморщилась. Грозный аббат Бернард дважды посещал ее отца, и оба раза для того, чтобы попенять ему за поддержку оппозиции во время папского раскола. Когда он приезжал в первый раз, она была совсем маленькой и лишь смутно помнила, как он погладил ее по голове. Он был худым, как копье, и от него пахло плесенью, как от старых гобеленов на стенах. Во второй раз, когда ей было двенадцать лет, Бернард и ее отец сильно поссорились в церкви де-ла-Кульдр. Болезнь тогда только подступила к Гильому, и аббат Бернард с пылающим взором и убедительными грозными речами об адском пламени, указывая острым костлявым пальцем, поставил ее отца на колени перед алтарем и заявил, что это Божье наказание грешнику. Алиенора опасалась, что аббат Бернард может оказаться среди французских иерархов церкви, и испытала огромное облегчение, когда это оказалось не так.

– Он унизил моего отца, – сказала она.

– Бернард Клервоский – очень набожный человек, – мягко напомнил Жоффруа. – Прежде всего он ищет чистый путь к Господу, и если иногда бывает критичен или ревностен, то лишь ради общего блага, и судить должно Господу, а не нам. Если ты встретишь его в Париже, я верю, что ты поведешь себя разумно и достойно, как и подобает в твоем положении.

– Да, святой отец, – бесстрастно ответила Алиенора, хоть и чувствовала, как ее охватывают мятежные чувства.

Жоффруа коснулся ее лба легким поцелуем.

– Я горжусь тобой, как гордился бы твой отец, будь он здесь.

Алиенора сглотнула, решительно отгоняя слезы. Будь ее отец с ними, ей не пришлось бы вступать в этот брак. Ее бы лелеяли и оберегали, и все было бы хорошо. Однако если слишком настойчиво об этом задуматься, то она наверняка в конце концов обвинит его в том, что умер и завещал ей такую судьбу.

Пока Алиенора была у реки, свадебные подарки от Людовика перенесли в ее покои и разложили на столе, чтобы она могла осмотреть их на досуге. Многое из подаренного не останется надолго в ее руках; ожидалось, что она передаст их церкви или одарит достойные и влиятельные семьи. В реликварии хранился кусочек кости из ноги святого Иакова. Корпус был посеребрен, украшен жемчугом и драгоценными камнями, а маленькая дверца из горного хрусталя на шарнирах откидывалась, открывая золотую шкатулку, в которой находился драгоценный фрагмент. Были среди даров и два украшенных эмалевым узором подсвечника, две серебряные курильницы и шкатулка, наполненная кусочками ароматного ладана.

В личное пользование Алиеноре преподнесли украшенный драгоценными камнями венец, а также броши, кольца и подвески. Петронилле подарили венок из великолепных золотых роз с жемчугом и сапфирами. Она носила его весь день не снимая, приколов к роскошным каштановым локонам, и играла с шариками из цветного стекла, которые подарил ей Рауль де Вермандуа.

Алиенора огляделась: нужно было осмотреть еще несколько ящиков, и она почувствовала себя как на банкете с избытком блюд. Здесь было слишком много богатства, слишком много золота, буквально душившего ее. Она торопливо сменила свое изысканное платье на простое, из прохладного льна, а изящные туфли с вышивкой – на сапоги для верховой езды.

– Я иду в конюшню к Жинне, – сообщила она.

– Я с тобой. – Петронилла убрала стеклянные шары в сундук. Когда Алиенора предложила ей снять золотой венчик, сестра покачала головой и надулась. – Не сниму, – упрямо буркнула она. – Я его не потеряю.

Алиенора бросила на нее раздраженный взгляд, но промолчала. Спорить с Петрониллой из-за такого пустяка было слишком хлопотно, а бед и без того хватало.

В конюшне Жинне приветствовала Алиенору тихим ржанием и с нетерпением потянулась к корочке хлеба, которую принесла хозяйка. Алиенора погладила ее, с наслаждением вдыхая сладкий запах соломы и лошадей.

– С тобой все будет хорошо, – прошептала она. – Я возьму тебя в Париж, здесь не брошу, обещаю.

Прислонившись к двери конюшни, Петронилла пристально смотрела на старшую сестру, словно сказанные слова предназначались ей. Алиенора закрыла глаза и прижалась лбом к гладкой, теплой шее кобылы. В мире, где столь многое так быстро изменилось, она черпала утешение рядом с давно знакомым, искренне привязанным к ней существом. Она предпочла бы переночевать в конюшне, чем вернуться в свои покои, к сверкающей груде свадебных подарков.

Когда наступили сумерки, Петронилла дернула Алиенору за рукав.

– Я хочу погулять по саду, – сказала она. – Посмотреть на светлячков.

Алиенора позволила Петронилле увести себя во двор, где недавно они пировали с гостями. Стало гораздо прохладнее, хотя от каменных стен по-прежнему исходило мягкое тепло. Слуги составили столы к стене и унесли белые скатерти и изящную посуду. Рыбы в садовом пруду лениво плескались, выпрыгивая за мошками в последних отблесках солнечных лучей. В воздухе витал аромат старинных, нагретых солнцем камней. На сердце Алиеноры легла тяжесть. Она недавно потеряла отца, была вынуждена вступить в брак против воли, и теперь ей предстояло покинуть родной дом и отправиться в Париж в компании незнакомцев, один из которых был ее женихом.

Она вспомнила, как в этом саду в детстве носилась вокруг колонн: играла в пятнашки с Петрониллой. Цвета, образы и отголоски смеха прозрачной лентой вплетались в реальность настоящего и исчезали.

Петронилла неожиданно крепко ее обняла.

– Как ты думаешь, все будет хорошо? – спросила она, уткнувшись головой в плечо Алиеноре. – Ты так сказала Жинне, но разве это правда? Мне страшно.

– Конечно, правда! – Алиеноре пришлось закрыть глаза, обнимая сестру, потому что это было невыносимо. – У нас все будет хорошо, обязательно!

Она привлекла Петрониллу к себе, усадила на старую каменную скамейку у пруда, где обе часто сидели в детстве, и они вместе смотрели, как светлячки мерцают в темноте, словно капельки надежды.

Людовик взглянул на вазу. Он поставил ее на маленький столик для богослужений в своей палатке рядом с распятием и фигуркой Пресвятой Девы из слоновой кости. Простота и ценность подарка несказанно его удивили, как и девушка, которая его преподнесла. Она была совершенно непохожа на ту, что он ожидал увидеть. Ее имя, совсем недавно казавшееся странным и неприятным на вкус, медом растекалось по его языку. Она наполняла его душу, но сохранилось и ощущение внутренней пустоты, оставив его в недоумении, как такое может быть. Когда свет, преломленный в хрустале, окрасил скатерть, он воспринял это как знак Божий, как знак того, что предстоящий брак благословлен Господом. Их союз был подобен этому сосуду, ожидающему, когда его наполнят светом, чтобы засиять Божьей благодатью.

Стоя на коленях перед столом, он прижался лбом к сложенным ладоням и от всего сердца искренне возблагодарил Создателя.

6

Бордо, июль 1137 года

Входя в собор Сент-Андре в следующий раз, Алиенора почувствовала, что задыхается. На этот раз перед ней шли два ряда хористов и капеллан, высоко несший крест. Обычно браки заключались у дверей собора, но ее брак с Людовиком решено заключить перед алтарем, чтобы подчеркнуть его важность перед Богом.

Алиенора глубоко вздохнула и ступила на узкую дорожку из свежего зеленого тростника, усыпанную травами и нежными розами. Цветочная тропа вела по длинному нефу к ступеням алтаря. Причетники покачивали серебряными кадильницами на звенящих цепочках, и благоухание ладана поднималось и вилось бледным дымом к сводчатому потолку, смешиваясь с голосами хора. Петронилла с тремя юными девушками несли за Алиенорой тяжелый, расшитый жемчугом шлейф, а ее дядя по материнской линии Рауль де Фай вышагивал рядом, представляя ее родственников-мужчин. При каждом шаге ее юбки шуршали и развевались. Время от времени она чувствовала, как под ногой сминается нежная роза, и это казалось почти предзнаменованием.

Пока неторопливая процессия шла к алтарю, прихожане, стоявшие по обе стороны ее пути, преклоняли колени и склоняли головы. Их лица были скрыты, и Алиенора не могла угадать их мысли, не видя ни улыбок, ни хмуро сдвинутых бровей. Рады ли они союзу Аквитании и Франции или уже замышляли мятеж? Счастливы ли они за нее или полны тревоги? Она отвела взгляд и, вздернув подбородок, сосредоточилась на мягком блеске алтаря, где ее ждал Людовик в сопровождении аббата Сугерия и свиты. Было слишком поздно что-либо предпринимать или воображать, что у нее есть выбор, – оставалось лишь идти вперед.

Голубой шелковый камзол Людовика был расшит французскими лилиями, и от его учащенного дыхания ткань переливалась. Корона с жемчугом и сапфирами лежала на его челе, и когда Алиенора присоединилась к нему у ступеней алтаря, солнце заглянуло в окна собора, осветив невесту и жениха косыми лучами, напоминающими длинные мечи прозрачного золота. Он протянул ей руку, худую и бледную, и слегка изогнул губы в знак приветствия. Поколебавшись, Алиенора вложила правую руку в его ладонь, и вместе они опустились на колени, склонив головы.

Жоффруа де Лору, блистательный в расшитой золотом и украшенной драгоценными камнями епископской мантии, провел свадебный обряд и мессу, каждый жест и движение его были пронизаны серьезностью. Алиенора и Людовик отвечали твердо, бесстрастно, но их сцепленные руки то и дело сжимались от волнения. Вино для причастия в хрустальном сосуде, который Алиенора подарила Людовику во время помолвки, сияло, как темный рубин. При виде этого кубка, наполненного вином, она удивилась и встревожилась. Ей казалось, что ее связали и силой выдают замуж, а она даже помогает похитителям туже затянуть узлы, глотая кровь Искупителя и обещая во всем повиноваться Людовику.

Ощущая на языке металлический привкус вина, она услышала, как архиепископ Жоффруа произносит последние слова свадебного обряда, объявляет о браке и решает ее судьбу. Одна плоть. Одна кровь. Людовик поцеловал ее в обе щеки, а потом и в губы сомкнутыми сухими губами. Она покорно подчинилась, отстраненная и немного оцепеневшая, как будто это происходило с кем-то другим.

Обвенчавшись перед ликом Господа, они повернулись спиной к алтарю, чтобы пройти обратно по нефу, и среди всех склоненных в молитве и благоговении голов Алиенора так и не смогла определить, кто ей союзник, а кто враг.

Великолепное пение хора сопровождало молодоженов до дверей, гармония заполняла пространство, почти превращаясь в овации. Людовик рядом с ней шире развернул плечи и выпятил грудь, словно музыка наполняла и придавала уверенности. Бросив быстрый взгляд на мужа, она увидела блестевшие в его глазах слезы и блаженное выражение лица. Алиенору такие сильные чувства не захлестнули, но к тому времени, когда они дошли до резных позолоченных дверей собора, ей удалось спрятаться за улыбкой.