Искушение и наказание

Александр Неустроев

Искушение и наказание

Глава

Серое небо Челябинска.

Часть 1: Распад

Артём проснулся от назойливого жужжания телефона. Глаза открывались с трудом – веки будто были приклеены к глазным яблокам. Голова гудела, отдавая знакомой пульсирующей болью в висках. Он провёл рукой по лицу, ощущая щетину, которая уже перерастала в нечто, напоминающее бороду.

Телефон продолжал вибрировать на тумбочке. Артём потянулся, смахнув при этом пустую бутылку пива, которая с глухим стуком покатилась по паркету. На экране горело имя: «Лика». Его девушка. Бывшая? Ещё нет, но скоро.

– Алло? – голос у него был хриплым, чужим.

– Ты опять проспал? – в трубке прозвучал холодный, раздражённый тембр. – У тебя сегодня экзамен по макроэкономике. Ты помнишь?

Артём прикрыл глаза. Солнечный луч, пробивавшийся сквозь щель в шторах, резал сетчатку.

– Лик, я неважно себя чувствую.

– Вчера тоже «неважно» чувствовал себя, когда с Серёгой пил до пяти утра? Я слышала, как ты в квартиру ввалился.

– Не кричи.

– Я не кричу, Артём. Я просто устала. Устала от твоего… – она замолчала, и в паузе повисло всё, что накопилось за последние полгода.

– От моего что? Закончи мысль.

– От твоего безразличия. От твоего пьянства. От того, что ты перестал быть тем человеком, в которого я влюбилась.

В трубке повисло молчание, и в нём, как вспышка, мелькнул тот Артём, в которого она влюбилась. Не расплывшийся от пива и бессонницы, а подтянутый, с ясным взглядом. Он пригласил её на первую пару по макроэкономике – предмету, в котором он тогда блистал. Артём Гордеев, подающий надежды студент экономфака, с лёгкостью дискутировавший с профессорами и делавший лучшие презентации в группе. Они пили кофе в университетском буфете, и он, жестикулируя, объяснял ей кривые спроса, а она слушала, глядя не на графики, а на его горящие энтузиазмом глаза. Он был интересным. У него были планы, амбиции, своя, а не отцовская, интонация в голосе. Лика гордилась им, ловила на себе завистливые взгляды подруг. Он дарил ей не бриллианты, а смешные открытки и книгу стихов, которую, как выяснилось, они оба любили. И тогда её сердце сжималось не от обиды, а от чего-то тёплого и большого. Этот человек теперь говорил с ней хриплым голосом из другой вселенной, предлагая купить её молчание. Исчезновение было настолько полным, что казалось – того Артёма никогда и не было.

Артём сел на кровати. В комнате царил беспорядок – одежда разбросана, на столе стояли три пустые пивные бутылки и тарелка с засохшими остатками какой-то еды. На стене висела картина – репродукция «Крика» Мунка. Его брат, Дмитрий, подарил её ему на восемнадцатилетие. «Чтобы ты помнил, что внутри каждого из нас есть этот крик», – сказал тогда Дима. Дима, который всегда говорил правильные вещи. Дима, который теперь лежал в земле на Шершнёвском кладбище.

– Лика, давай не сейчас, – пробормотал Артём.

– А когда? Когда ты будешь трезвым? Это случается всё реже.

Он вздохнул. Голова раскалывалась.

– Куплю тебе те серьги, которые ты хотела. Из белого золота, с бриллиантами.

В трубке повисло молчание. Потом тихий, почти неуловимый вздох.

– Ты действительно не понимаешь, да? – голос Лики дрогнул. – Мне не нужны твои подарки, Артём. Мне нужен ты. Тот, каким ты был.

– Люди меняются.

– Это не изменение. Это деградация.

Она положила трубку. Артём отбросил телефон на подушку и потянулся к пачке сигарет на тумбочке. Закурил, сделав глубокую затяжку. Дым заполнил лёгкие, на миг притупив головную боль.

Он встал и босыми ногами прошёлся по холодному паркету в сторону кухни. Квартира была просторной – три комнаты, вид на реку Миасс. Отец купил её два года назад, когда Артём поступил в университет. «Чтобы у тебя было своё пространство для учёбы», – сказал тогда отец. Пространство для учёбы превратилось в пространство для распада.

Холодильник гудел в углу кухни. Артём открыл его – на полках стояли несколько банок пива, сыр в плёнке, яйца. Он взял банку, щёлкнул кольцом и сделал большой глоток. Холодная горьковатая жидкость обожгла горло, но принесла облегчение.

На экране телефона замигала сообщение от Серёги – его единственного друга. Серёга, который всё ещё пытался его «спасти». Артём проигнорировал звонок. Сегодня он никуда не пойдёт. Ни на пары, ни на прогулку с Серёгой.

Он включил телевизор, листая каналы. Утренние новости, ток-шоу, реклама. Мир за окном продолжал жить своей жизнью, а он застыл в этом квартире-саркофаге. Иногда ему казалось, что время для него остановилось в тот день, когда Дима не вернулся с альпинистского восхождения. Дима – успешный архитектор, спортсмен, идеальный сын. Дима, который всегда знал, что сказать. Дима, чья смерть оставила после себя вакуум, который Артём пытался заполнить алкоголем и безразличием.

Иногда, сквозь алкогольный туман, к нему пробивалось другое воспоминание – яркое, как слайд. Зима за окном, тёплый свет лампы над столом. Они вчетвером играют в «Монополию». Ему, наверное, десять. Дима, уже почти взрослый, с важным видом банкира. Отец, Илья Петрович, сбрасывает деловой костюм и хохочет, проигрывая все деньги на «неудачной сделке». Мама подкладывает Артёму под стол лишнюю пятисотку, подмигивает. Запах мандаринов и маминого пирога. Он чувствовал себя тогда частью чего-то целого, прочного, нерушимого. «Гордеевы» – это была не фамилия, а крепость. Он смеялся так, что живот болел. Потом Дима всё равно выиграл, но поделился фишками, чтобы Артём не расстраивался. Этот вечер казался тогда не моментом, а вечностью, самой тканью нормальной жизни. Сейчас он понимал, что это и была вечность – потому что длилась бесконечно мало. А потом всё разлетелось в прах, и даже воспоминание о том запахе пирога причиняло физическую боль, похожую на удушье.

Но правда была сложнее. Правда уходила корнями глубже, в те тёмные уголки сознания, которые Артём старался не освещать даже в своих мыслях. Дима был не просто братом – он был зеркалом, в котором отражалось всё ничтожество Артёма. И когда зеркало разбилось, остались лишь осколки, каждый из которых продолжал отражать уродливую правду.

Артём допил пиво и раздавил банку в руке. Алюминий поддался с хрустом. Он бросил смятую банку в угол, где уже образовалась небольшая пирамида из таких же.

Телефон снова завибрировал. На этот раз сообщение от отца: «Позвони декану. Тебя могут отчислить. Не позорь нашу фамилию».

Артём усмехнулся. Фамилия. Семья Гордеевых. Отец – один из самых успешных строительных подрядчиков в области. Мать – ушедшая в духовные поиски после смерти старшего сына. И он – младший, недостойный наследник, алкоголик и неудачник.

Он не ответил отцу. Вместо этого открыл ноутбук. На рабочем столе – иконки игр, несколько папок с названиями курсовых, которые он так и не написал. И одна папка с безобидным названием «Фотоархив». Артём на секунду задержал на ней курсор, потом перевёл взгляд на окно.

За окном плыли серые челябинские облака. Город дышал промышленными выбросами и надеждами тех, кто ещё пытался что-то изменить. Артём не был одним из них. Он был наблюдателем, стоящим по ту сторону стекла.

Ему нужно было больше пива. В холодильнике оставалась всего одна банка. Артём вздохнул, потянулся за джинсами, валявшимися на стуле. Оделся небрежно – мятая футболка, джинсы, кроссовки на босу ногу. Ключи, кошелёк, телефон. Он вышел из квартиры, хлопнув дверью.

В подъезде пахло старым линолеумом и чьей-то едой. Артём нажал кнопку лифта. Пока ждал, рассматривал объявления на стене: «Сниму квартиру», «Услуги репетитора», «Продаю диван». Жизнь других людей, их маленькие проблемы и надежды.

Лифт приехал с лёгким дребезжанием. Двери открылись – внутри стояла девочка. Лет пятнадцати, не больше. Худенькая, в потёртой куртке, с рюкзаком за плечами. Артём узнал её – она жила этажом ниже, с матерью-алкоголичкой. Он иногда слышал крики и плач через потолок.

– Входи. – сказала девочка, отодвигаясь.

Артём шагнул внутрь. Лифт был тесным. Он почувствовал запах дешёвого шампуня и чего-то ещё – детского, неиспорченного.

– В школу? – спросил он, чтобы прервать неловкое молчание.

– Уже отучилась. Иду из кружка. – ответила девочка, не глядя на него.

Лифт тронулся вниз. Артём украдкой рассмотрел её профиль. Правильные черты лица, длинные ресницы. Она была на пороге между детством и взрослостью – в угловатости движений ещё читалась подростковая неуклюжесть, но в изгибах тела уже угадывалось нечто другое.

Мысль мелькнула быстро, как вспышка света в тёмной комнате. Неприличная, грязная мысль. Артём отогнал её, почувствовав прилив стыда. Он посмотрел на рюкзак девочки – потрёпанный, с выцветшими мультяшными персонажами.

– Как зовут? – спросил он.

– Вера. – ответила она, наконец посмотрев на него. Глаза у неё были зелёными, не по-детски серьёзными.

Лифт остановился на первом этаже. Двери открылись.

– Пока. – кивнула Вера и вышла, семеня быстрыми шажками.

Артём остался стоять внутри. Он смотрел, как она идёт по подъезду, как свет из стеклянных дверей падает на её тонкую фигуру. Потом дёрнулся и вышел сам.

В магазине на углу он купил две шестёрки пива и пачку сигарет. На кассе стояла та же девочка – Вера. Она покупала хлеб и пачку доширака. Рылась в карманах, считая мелочь. Не хватало.

Артём наблюдал за этим несколько секунд. Потом подошёл, протянул сто рублей.

– Возьми.

Вера взглянула на него с удивлением, потом с подозрением.

– Мне хватает. – пробормотала она.

– Вижу, что не хватает. Бери. Купи себе ещё что-нибудь. Фруктов или ещё чего.

Она колебалась. Гордость боролась с голодом. Голод победил. Вера взяла купюру, кивнула.

– Спасибо. Я отдам.

– Не надо. – Артём уже поворачивался к выходу.

– Как вас зовут? – догнала его Верочкин голос.

– Артём.

– Спасибо, Артём.

Он вышел на улицу. Воздух был холодным, с примесью выхлопных газов. Артём закурил, глядя на поток машин. Сто рублей для него – мелочь. Для неё – еда на день, а то и два. Неравенство, пропасть между мирами. Он жил в своём стеклянном гробу, а она – в квартире с вечно пьяной матерью.

Мысль вернулась. Неприличная, навязчивая. Он снова отогнал её, но на этот раз с меньшим энтузиазмом. В сознании остался образ – зелёные глаза, тонкая шея, рюкзак с мультяшными героями.

Артём вернулся в квартиру, захлопнул дверь и отправился прямиком на кухню. Первую банку пива он выпил залпом. Вторая пошла медленнее. Он сел у окна, курил и смотрел на город. Мысли путались, перескакивая с одного на другое: Лика, отец, Серёга, Дима… Вера.

Чтобы заглушить внутренний хаос, он открыл браузер. Не скрытую папку – нет, это было бы слишком откровенно даже для него самого. Он вбил в поиск наукообразные, отстранённые фразы: «эротический эллинизм», «эстетика невинности в искусстве», «психоанализ табу». Он проглатывал выхваченные из контекста цитаты – то о нимфетках Набокова, то о юных музах Ренуара, то о древнегреческой педерастии как форме воспитания. Он выстраивал в голове хлипкий каркас интеллектуального оправдания: он не извращенец, он – тонкий ценитель той самой «хрупкой, мимолётной красоты на грани исчезновения». Эта фраза из какой-то студенческой статьи засела в мозгу. Он ловил себя на том, что мысленно называет свой интерес «эстетическим», а не сексуальным. Это была сложная, мучительная алхимия самообмана.

Но потом он ловил взгляд на иконке «Фотоархива» на рабочем столе, и вся выстроенная башня из цитат рушилась, оставляя во рту привкус лжи и медной горечи. И тогда он тянулся к пиву, чтобы смыть этот привкус.

Потом он снова включил ноутбук. Зашёл в «Фотоархив». Папка внутри папки, пароли, скрытые файлы. Он щёлкнул по одному. На экране появилось изображение. Девочка на пляже, лет тринадцати, в купальнике. Не Вера. Другая. Раньше.

Артём быстро закрыл папку, как будто его могли застать за этим. Сердце билось чаще. Он встал, прошёлся по комнате. Потом вернулся к ноутбуку и открыл историю браузера. Очистил её. Параноидальное действие, но необходимое.

Он был педофилом. Это слово он никогда не произносил вслух, даже в мыслях избегал его. «Склонность», «особенность», «интерес» – вот как он это называл. Но правда была в одном слове, медицинском и осуждающем.

Это началось не после смерти Димы. Зёрна проросли гораздо раньше. Ему было пятнадцать, когда мама, войдя без стука в его комнату, чтобы отнести постиранное бельё, замерла на пороге. Он сидел за компьютером, в наушниках, и не услышал её. На экране – не порно в обычном понимании, а фотосессия из журнала для подростков: девочки-модели лет тринадцати-четырнадцате в купальниках. Ничего откровенно противозаконного, но контекст его сосредоточенного, зачарованного взгляда, его поза – всё кричало о ненормальности интереса. Их взгляды встретились в отражении монитора. В глазах матери промелькнул не гнев, а животный, леденящий ужас и непонимание. «Артём… что это?» – выдохнула она. Он, покраснев, резко выключил экран, забормотал что-то про «школьный проект по рекламе». «Неправда», – тихо сказала мама и вышла, закрыв дверь. Они никогда не говорили об этом инциденте вслух. Мама, видимо, списала всё на сложный возраст, закопала этот ужас глубоко в себя, как делала со многими проблемами. А он понял главное: его тайный мир был уродлив и должен быть спрятан ещё лучше. Настоящее, взрослое осознание пришло позже, в девятнадцать, на той даче, с девочкой и стаканом лимонада. Но щёлкнуло-то всё именно тогда, в пятнадцать, под взглядом матери. И страх, и стыд, и странное, непреодолимое влечение с тех пор стали его постоянными спутниками. Дима узнал позже и попытался бороться. Но первая, кто увидела, – мать – предпочла сделать вид, что ничего не произошло. И это молчаливое согласие с его аномалией стало для него первым, самым страшным разрешением.

Дима знал. Узнал случайно, найдя флешку с файлами. Была страшная сцена. Дима кричал, требовал лечиться, угрожал рассказать отцу. Артём умолял, плакал, клялся, что это больше не повторится. Дима поверил. Или сделал вид, что поверил. Потом его не стало, и некому стало контролировать, сдерживать.

Артём открыл третью банку пива. Алкоголь притуплял чувство вины, но не избавлял от него полностью. Он смотрел на экран ноутбука, на значок скрытой папки. Рука потянулась к мышке, потом отдернулась.

Вместо этого он набрал номер Лики.

– Я купил тебе серьги, – сказал он, когда она ответила.

– Артём…

– Белые золото, с бриллиантами. Как ты хотела.

– Я не хочу твоих подарков!

– Но ты их примешь. – сказал он мягко. – Ты всегда их принимаешь.

В трубке повисло молчание. Он знал, что прав. Лика могла сердиться, обижаться, угрожать уходом – но когда появлялись дорогие подарки, она сдавалась. Это был их негласный договор: он покупает её молчание, её присутствие, иллюзию нормальных отношений.

– Приходи сегодня вечером. – сказал он. – Я закажу суши из «Япоши». Твои любимые, с угрём.

– У меня планы.

– Отмени.

– Ты невозможен!

– В восемь. Я буду ждать.

Он положил трубку, не дожидаясь ответа. Знал, что она придёт. Суши, вино, дорогие серьги – и она снова будет рядом, хотя бы на ночь.

Артём откинулся на спинку стула. За окном темнело. Фонари зажигались один за другим, создавая жёлтые пятна в серой мгле города.

Он думал о Вере. О её зелёных глазах. О том, как она считала мелочь у кассы. О том, как сказала «спасибо».

«Она просто ребёнок» – сказал он себе вслух. «Ничего не случится, если я буду иногда помогать ей. Это нормально – помогать соседям».

Но другая часть его сознания, тёмная и знающая, уже строила планы. Осторожные, постепенные. Сначала помощь, потом разговоры, потом приглашение в квартиру – под предлогом чего? Может, помочь с уроками? Или просто поесть, раз у неё дома нет нормальной еды?

Артём встряхнул головой. Нет. Он не пойдёт на это. Он не монстр.

Он допил пиво и потянулся за следующей банкой. Алкогольный туман сгущался, заволакивая мысли, притупляя моральные барьеры. В этом тумане тени становились менее страшными, а запретные мысли – более приемлемыми.

Телефон снова зазвонил. Серёга.

– Артём, ты жив? – голос друга звучал озабоченно.

– Жив-здоров.

– Лика звонила. Говорит, ты опять в запое.

– Лика преувеличивает.

– Послушай, может, сходим куда? Просто поболтать. Без алкоголя. В кафе.

Артём усмехнулся.

– Ты же знаешь, я не хожу в кафе «без алкоголя».

– Артём, тебе нужна помощь. Ты уничтожаешь себя.

– Каждый уничтожает себя по-своему. Ты – работой до ночи. Я – пивом.

– Это не смешно.

– Я и не шучу.

Серёга вздохнул. Они дружили со школы, прошли через многое вместе. Серёга был тем, кем Артём мог бы стать – успешным студентом, планировавшим карьеру в крупной компании. Но он всё ещё держался за дружбу, пытаясь вытащить Артёма из трясины.

– Завтра утром у тебя зачёт. Ты пойдёшь?

– Посмотрим.

– Я заеду за тобой в девять.

– Не надо.

– Я заеду. Будь готов.

Серёга положил трубку. Артём отбросил телефон. Друг, который не сдавался. Лика, которая сдавалась, но возвращалась. Отец, который платил, чтобы не видеть. Мать, которая ушла в себя. И он – центр этого маленького круга распада.

Он встал, подошёл к окну. Напротив, в таком же доме, горели окна. В одном из них двигалась фигура – женщина готовила ужин. В другом – кто-то смотрел телевизор. Обычная жизнь обычных людей.

Артём приложил ладонь к холодному стеклу. От его дыхания на нём образовалось запотевшее пятно. Он провёл пальцем, нарисовав неуклюжий смайлик. Потом стёр его.

Через час зазвенел звонок. Лика. Артём впустил её. Она вошла, не глядя на него, сняла куртку.

– Пахнет пивом. – сказала она.

– Это особенность атмосферы.

Она прошла на кухню. Артём последовал за ней. На столе уже стояла коробка с суши, две тарелки. Он открыл бутылку вина.

– Не буду, убери. – сказала Лика.

– Почему?

– За рулём.

– Оставь машину здесь. Или вызови такси. Я оплачу.

Лика посмотрела на него. В её глазах была усталость и что-то ещё – разочарование, перешедшее в апатию.

– Артём, сколько это может продолжаться?

– Что именно?

– Всё. Это. – она махнула рукой, указывая на квартиру, на него, на бутылку вина. – Ты спиваешься. Ты забросил учёбу. Ты…

Она замолчала.

– Я что?

– Ты стал другим. Холодным. Отстранённым.

Артём налил вина в бокал, протянул ей.

– Выпей. Расслабься.

Лика взяла бокал, но не отпила. Поставила на стол.

– Твой отец звонил мне.

Артём замер.

– Зачем?

– Спрашивал, как ты. Говорит, деканат жалуется. Ты не сдал уже три экзамена.

– Пересдам.

– Ты так говорил и в прошлом семестре. И в позапрошлом.

Артём взял свой бокал, отпил. Вино было дорогим, бархатистым. Он всегда покупал дорогие вещи – как будто качество могло компенсировать пустоту.

– Отец сказал, что если тебя отчислят, он перестанет платить за квартиру. И за твоё содержание.

– Пусть пугает. Он не сможет.

– Почему?

– Потому что я его сын. И потому что Димы больше нет. Он не может потерять и меня.

Лика покачала головой.

– Ты играешь с огнём.

– Я всегда играл с огнём. И пока не сгорел.

Он подошёл к ней, взял за руку. Лика попыталась выдернуть, но он держал крепко.

– Оставь, Артём.

– Почему? Я тебе не нравлюсь?

– Ты пьян, но ты мне нравишься, но не пьяным.

– Совсем немного.

Он притянул её к себе, попытался поцеловать. Лика отвернулась.

– Нет.

– Что «нет»? Ты моя девушка. Моя будущая жена.

– Была. Пока ты не превратился в это. – она указала на него пальцем.

Артём отпустил её. Злость поднялась комом в горле.

– Хорошо. Тогда уходи. Но серьги забери. – он достал из кармана маленькую бархатную коробочку, положил на стол.

Лика посмотрела на коробочку, потом на него. В её глазах шла борьба. Гордость против желания обладать красивой вещью. Как всегда, желание победило.

Она взяла коробочку, открыла. Бриллианты заблестели в свете кухонной лампы.

– Они красивые, очень даже. – тихо сказала она.

– Как и ты.

Лика закрыла коробочку, зажала в руке.

– Я останусь сегодня. Но только потому, что выпила бы вино.

Артём улыбнулся. Он знал эту игру. Знакомый танец, в котором они оба играли роли: он – виноватый, но щедрый; она – обиженная, но снисходительная.

Они сели есть. Съели суши, выпили вино, пришла тишина. Потом перешли в спальню. Секс был механическим, без эмоций. Лика лежала с открытыми глазами, глядя в потолок. Артём делал то, что должен был делать, думая о другом.

О зелёных глазах девочки с этажа ниже.

Позже, когда Лика заснула, он встал, накинул халат и вышел на балкон. Ночь была холодной. Город спал, лишь где-то вдали мигали огни заводов.

Артём закурил. Мысли вертелись вокруг Веры. Он представлял, как она сейчас спит в своей комнате, под тонким одеялом. Как её мать храпит в соседней комнате, пьяная. Как Вера мечтает о чём-то, наверное, простом – о новой одежде, о вкусной еде, о том, чтобы мать не пила.

А он мог бы дать ей это. Деньги, еду, внимание. Мог бы стать для неё тем, кого нет в её жизни – заботливым взрослым.

Но он знал, куда ведёт эта дорога. Знакомую дорогу, по которой он уже ходил. Сначала помощь, потом доверие, потом…

Он затушил сигарету, резко, будто пытаясь затушить и мысли. Вернулся в комнату. Лика спала, повернувшись к стене. Артём лёг рядом, глядя в темноту.

«Я не сделаю этого». – сказал он себе. «С Верой – не сделаю».

Но в темноте обещания звучали тише, и тени шептали, что он уже сделал это раньше. И выжил. И даже не понёс наказания.

Наказание. Слово, которое преследовало его с тех пор, как он осознал свою «склонность». Он читал Достоевского в школе, «Преступление и наказание». Раскольников убил старуху и сошёл с ума от чувства вины. Артём не убивал. Его преступления были тише, скрытнее. Но наказание придёт. Он верил в это. Карма, божий суд, закон – что-то должно было его настигнуть.