Горький мед

Захар, кряхтя, скинул куртку и занялся чайником. Полина наблюдала за его движениями. Несмотря на возраст и внешнюю грузность, двигался он экономно и точно. Ни одного лишнего жеста. Так двигаются хищники или очень опытные ремесленники. «Он не просто пасечник, – подумала она. – Он страж. И охраняет он здесь что-то посерьезнее меда».

– Садись, – буркнул он Полине, кивнув на лавку, отполированную до блеска штанами многих поколений гостей. – Чай пить будем. Разговор на сухую не клеится.

Через пять минут перед ней стояла глиняная кружка с дымящимся отваром. Полина осторожно вдохнула пар. Это был не чай, а симфония. Лист смородины давал ягодную кислинку, иван-чай – плотную, хлебную базу, а чабрец – пряную, теплую ноту.

– А вот и то, за чем приехали, – Захар поставил на стол небольшую банку без этикетки.

Мед в ней был темным, почти коричневым, с зеленоватым отливом. Он не светился, как обычный мед, а словно поглощал свет, затягивая взгляд в свою густую глубину. Полина достала из кармана свою серебряную ложечку (она всегда носила ее с собой – металл общепита искажал вкус). Зачерпнула совсем чуть-чуть.

Вкус ударил не сразу. Сначала – обманчивая сладость, густая, карамельная, обволакивающая небо. А потом рецепторы взорвались. Это было похоже на глоток ледяной воды после бани. Вкус хвои, горечь диких трав, легкое онемение кончика языка – безошибочное действие андромедотоксина из рододендрона. И долгое, вибрирующее послевкусие, в котором чудились дым, жженая карамель и… старый коньяк?

– Это гениально, – тихо сказала она, поднимая глаза на старика. – Это не просто мед. Это сложный гастрономический продукт. Уровень кислотности идеальный. Текстура… вязкость такая, что ложка стоит, но во рту тает мгновенно.

Захар прищурился. Лесть ему явно не нравилась, но профессионализм он оценил.

– Разбираешься, значит. Громов говорил, нос у тебя собачий.

– Лучше, – серьезно ответила Полина. – Собака чувствует запах, но не может описать его формулу. Захар Петрович, этот мед стоит дороже золота. В нем баланс яда и лекарства выверен самой природой, но собрать его так чисто… это искусство.

– Вот и они так говорят, – лицо старика вдруг окаменело, морщины стали глубже, превратив лицо в маску.

– Кто?

– Городские. Приезжали неделю назад. На джипах, черных, блестящих. Не таких, как у Сеньки. Предлагали контракт. Смешные. Бумажками трясли. А когда я отказал – сказали, что земля эта не оформлена, что пасека стоит незаконно. Угрожали, что пчелы… заболеют.

Полина напряглась. Вот оно. Тот самый запах, который беспокоил ее с момента входа в дом и который она никак не могла идентифицировать среди трав и воска. Она думала, это запах старой утвари или окислившегося металла. Но теперь, когда чай немного перебил аромат трав, а нервы натянулись струной, она поняла.

Это был сладковато-металлический, технический запах. Так пахнет оружейное масло. Хорошее, дорогое масло для чистки стволов, смешанное с едва уловимым душком сгоревшего пороха. И запах этот исходил не от ружья на стене (оно висело там давно и пахло только пылью), а от рук Захара. И, что страшнее, от одежды Арсения.

– Захар Петрович, вы стреляли? – Полина положила ложечку на стол. Звон серебра прозвучал как выстрел.

В комнате повисла тишина. Арсений перестал дуть на чай и медленно поставил кружку. Захар усмехнулся, обнажив крепкие желтые зубы.

– Я – нет, дочка. А вот они… – он кивнул на окно, за которым сгущались синие сумерки. – Они дронов запускают. Жужжат, как шершни, над ульями. Пчела нервничает, на звук идет, бьется. Я одного сбил вчера. Из берданки.

– А запах? – Полина подалась вперед. – Здесь пахнет чем-то еще. Химическим. Сладким, но мертвым.

Захар помрачнел. Он полез в карман жилетки и достал оттуда смятый комок ткани. Развернул. На тряпке лежала мертвая пчела. Она была неестественно скрючена.

– Нашел сегодня у летка, – глухо сказал он. – Не одна она. Десяток. Кто-то рассыпал порошок у ручья. Я его землей закидал, но запах остался.

Полина наклонилась к ладони старика. Ей не нужно было касаться насекомого. Запах ударил в нос резкой, приторной волной. Карбофос? Нет, сложнее. Синтетический пиретроид. Яд.

– Их травят, – констатировала она, чувствуя, как холодок бежит по спине. – Медленно. Чтобы вы подумали, что это болезнь.

– Я знаю, – Захар сжал кулак, пряча мертвую пчелу. – Потому и пустил вас. Громов – жук, конечно. Но он свой жук. А эти… эти чужие. Им не мед нужен. Им нужно, чтобы меня здесь не было.

Внезапно Арсений поднял руку, призывая к молчанию.

– Тихо, – шепнул он.

Снаружи, сквозь шум ветра в соснах, пробивался новый звук. Далекий, но нарастающий гул мотора. И это был не старый «Крузак». Это был звук мощного, современного двигателя.

– Гости, – Захар тяжело поднялся, и Полина увидела, как его рука потянулась не к чайнику, а под стол. Там что-то лязгнуло. Металлом.

– Сидите здесь, – скомандовал Арсений, вставая. Его лицо снова стало непроницаемой маской. – Я встречу.

Полина поняла, что уютная дегустация закончилась. Началась охота. И дичью в этот раз были не пчелы.

***

Арсений выскользнул за дверь бесшумно, словно тень. Полина прижалась к пыльному стеклу, стараясь не маячить в проеме, но так, чтобы видеть двор. Захар Петрович остался сидеть, но ствол двустволки теперь лежал у него на коленях, тускло поблескивая вороненой сталью. Его узловатые пальцы побелели, сжимая приклад.

Во дворе вспыхнули слепящие светодиодные фары, разрезая сумерки холодными белыми лезвиями. Черный, лакированный внедорожник выглядел здесь, среди покосившихся ульев и вековых сосен, как инородное тело. Хлопнули двери. Из машины вышли двое. Первый – массивный, в кожаной куртке, второй – пониже, в дорогом пальто песочного цвета, совершенно неуместном в лесной глуши.