Виктория-24

Три дня после того, как мы видели то, что видели, я прожила как в липком, медленном кошмаре. Сон не приходил. Я лежала в своей квартире, уставившись в потолок, и видела не трещины в штукатурке, а тусклый желтый свет из-под деревянной двери, длинные темные волосы на бетонном полу и угловатый контур в черном мешке. Запах формалина въелся в мои ноздри, стал фоновым ароматом существования. Я пыталась есть – консервы, печенье, купленные здесь же, в «Виктории», – и меня выворачивало. Каждый кусок казался подозрительным, каждый йогурт – возможным вместилищем невыразимого ужаса.

Максим звонил каждое утро, после смены. Его голос в трубке звучал хрипло, устало.

– Лео, ты держишься?

– Нет.

– Я тоже. Он следит. Чувствуешь?

– Да.

Аркадий Семенович не изменил своего поведения ни на йоту. Он был все так же корректен, вежлив, появлялся и исчезал по своему ночному графику. Но теперь его внимание ко мне и Максиму приобрело новое, леденящее качество. Он не просто проверял работу – он изучал нас. Его взгляд, обычно скользящий, теперь задерживался на наших руках (дрожат ли?), на глазах (красные от недосыпа?), на малейшей оплошности. Он задавал странные, будто бы невинные вопросы.

– Леодора, вы, кажется, похудели. Ночной график сказывается? Может, стоит сменить рацион? – и он протягивал мне батончик «для здоровья» из новой партии товара.

– Максим, как ваша… тумбочка? Больше не доставляет неудобств? – и его глаза пристально смотрели на почти сошедший синяк.

Это была пытка. Молчаливая, изощренная. Он давал понять, что в курсе. Но не предпринимал ничего. Как паук, наблюдающий за мухой, запутавшейся в паутине, но еще не готовой к трапезе.

Валентина вернулась с вылеченным зубом, но стала еще мрачнее и замкнутее. Она почти не разговаривала, а если говорила, то только по делу, отрывисто, избегая смотреть в глаза. Ее «перекуры» прекратились совсем. Теперь она сидела на своей кассе, уставившись в одну точку, и лишь пальцы ее нервно перебирали край полиэтиленового пакета. Она выглядела не просто напуганной, а сломленной. Как будто знала что-то, что окончательно лишило ее воли.

Степан, грузчик, наоборот, стал появляться чаще. Не только для разгрузки фур. Он мог просто стоять в дальнем конце торгового зала, опираясь на тележку, и смотреть в нашу сторону. Его присутствие было тяжелым, физически ощутимым, как давление перед грозой.

Мы с Максимом понимали, что находимся в ловушке. Уйти, просто не выйдя на смену? Но тогда мы теряли единственный доступ к информации, к месту преступления. Да и страх был сильнее: а что, если наша внезапная отставка станет для них сигналом к действию? К какому? Мы не знали. Мы боялись выходить вечером из дома, боялись темных подъездов, чужих шагов за спиной. Параноидальная картина мира смыкалась вокруг нас.

Но в этой трясине ужаса была одна точка опоры – необходимость действовать. Страх, доведенный до абсолюта, начал переплавляться в острое, почти истерическое желание докопаться до сути. Чтобы выжить, нужно было понять, что происходит. И кому.

Мы начали с малого. С архива. В комнате для персонала, за шкафом с ветошью, я нашла коробку со старыми трудовыми книжками и приказами. Листать их было смертельно скучно и, казалось, бесполезно. Смены, выговоры за порчу товара, благодарности… Но кое-что привлекло внимание. За последние пять лет в ночной смене работало восемь человек. Из них трое уволились по собственному желанию, двое были уволены за прогулы, один переведен в дневную смену, и еще двое… исчезли из записей. Просто перестали упоминаться. Анна К. и Дмитрий Ч. Их фамилии были аккуратно вымараны черным маркером в графиках, но в приказах о приеме на работу они остались. Я сфотографировала страницы на телефон.

– Нужно искать информацию о них, – сказала я Максиму, когда мы прятались в молочном отделе, делая вид, что проверяем сроки годности. – Пропавшие ночные сотрудники. Это не совпадение.

– Как? Социальные сети? – он усмехнулся беззвучно. – Думаешь, они оставили следы?

– Нужно попробовать. И… нужно поговорить со стариком. С тем, который покупает тушенку.

Старик, которого мы втайне прозвали Дедушкой Консерва, приходил, как часы. В три ночи. Я решилась в следующую его смену. Когда он положил на ленту свою банку и свечу, я замедлила процесс.

– Простите, вы в прошлый раз говорили о… холодных стенах. И о голодной двери. Что вы имели в виду?

Он медленно поднял на меня глаза. Казалось, он смотрит сквозь меня, в какую-то другую реальность.

– Они все думают, что я сумасшедший, – проскрипел он. – А я просто стар. И помню. Это место… оно всегда было ненасытным. Еще до магазина. Еще когда тут общежитие было. Люди исчезали. Один мальчик, с пятого этажа… нашли в котельной. Не всего. Потом магазин построили. И снова… – он закашлялся, долго, надрывно. – Он, хозяин, он знает, как ее кормить. Чтобы она не вышла и не стала искать сама.

Ледянок страха прокатился по моей спине.

– Кого «кормить»? Дверь?

Старик наклонился ко мне, и я почувствовала запах дешевого табака и старости.

– Не дверь. То, что за ней живет. То, что требует жертв. Оно любит холод и тишину. И молодую плоть.

В этот момент сзади раздался голос:

– Леодора, не задерживайте очередь.

Я вздрогнула. За стариком стоял Степан. Он улыбался. Широкой, неестественной улыбкой, которая не дотягивалась до глаз. В руках он держал коробку с мясными полуфабрикатами.

– Дедуля, вам помочь до дома донести? – его голос был густым, медовым, и от этого еще более жутким.

Старик испуганно замотал головой, схватил свой пакет и, не взяв сдачу, заковылял к выходу.

– Любознательная ты, – негромко сказал Степан, глядя на меня. Его улыбка исчезла. – Это хорошо. Но знаешь, что случается с кошками, которым везде надо сунуть свой нос? Их могут и в мешок посадить. Или того хуже. Советую сосредоточиться на работе.

Он повернулся и пошел к зоне разгрузки. Я стояла, прижавшись к кассе, и чувствовала, как дрожь мелкими волнами бежит по всему телу. Это была не просто угроза. Это была демонстрация силы. Они не скрывались. Они лишь давали понять, что знают о наших попытках, и предупреждали.

Вечером того же дня, когда я в полусне листала ленту в социальной сети, пытаясь найти хоть что-то об Анне К., произошло чудо. Вернее, чудовищная удача. В одной из групп, посвященных нашему району, я наткнулась на старое, трехгодичной давности, сообщение. «Пропала девушка. Анна Ковалева, 24 года. Работала в ночную смену в супермаркете «Виктория-24». В последний раз ее видели выходящей с работы около 6 утра. Просьба к любой информации». Под сообщением было несколько комментариев. Большинство – стандартные «надеемся, найдется». Но один привлек внимание. Анонимный пользователь написал: «Ищите не там. Там таких уже несколько было. Магазин – черная дыра». Комментарий был оставлен через день после публикации, а потом удален. Но кто-то успел сделать скриншот и выложил его в ответ. Я увеличила изображение. На скриншоте, в углу, мелькал аватар комментатора – размытое фото, но на нем угадывался силуэт, похожий на Валентину. Моложе, но Валентина.

Сердце заколотилось. Валентина знала. И пыталась предупредить. Значит, в ней еще оставалась искра. Может быть, ее можно было растопить?

План созрел отчаянный и рискованный. Валентина оставалась после нашей смены, чтобы передать дела утреннему персоналу. У нее был ключ от служебного выхода в заднем дворе. Нужно было поймать ее одну, когда она будет уходить. Уговорить поговорить. Или заставить.

Мы с Максимом остались в этот раз «поработать сверхурочно», сославшись на недоделанную инвентаризацию в кондитерском отделе. Аркадий Семенович к тому времени уже уехал, Степан, закончив разгрузку, тоже исчез. В магазине, заполняемом первыми утренними покупателями, было относительно безопасно. Мы видели, как Валентина, ссутулившись, направилась к служебному выходу.

Мы выскользнули за ней. Двор «Виктории» был бетонной коробкой, заставленной мусорными контейнерами и поддонами. Воздух пах кислым молоком и гнилью. Валентина шла быстро, почти бежала к калитке в глухом заборе.

– Валентина! – окликнул я ее.

Она обернулась, и на ее лице я увидела животный страх.

– Отстаньте!

– Мы знаем про Анну Ковалеву, – быстро выпалил Максим, перекрывая путь к калитке. – И про Дмитрия Ч. Мы видели, что вы писали в интернете. Мы видели, что там, внизу.

Валентина замерла. Казалось, она вот-вот рухнет. Она оперлась о холодную стену контейнера, ее дыхание стало частым, прерывистым.

– Вы… идиоты. Вы сумасшедшие. Вы все погубите. И себя в первую очередь.

– Что происходит, Валентина? – тихо спросила я, подходя ближе. – Кто это делает? Аркадий Семенович? Степан?

Она закачала головой, и по ее щекам, изможденным и серым, покатились слезы.

– Он… он не один. Их… система. Как болезнь. Он главный врач, а они… санитары. Они «чистят». – Она вытерла лицо грязной перчаткой. – Не спрашивайте меня. Я ничего не знаю. Я только… вижу, что привозят и что увозят. И подписываю бумаги. Там, на складе, не только продукты. Там… «особый» товар. Для «особых» клиентов.

– Органы? – прошептал Максим, бледнея еще больше.

Валентина фыркнула, и это звучало как всхлип.

– Хуже. Гораздо хуже. Не для трансплантации. Для… коллекций. Для ритуалов. Для извращенных удовольствий очень богатых и очень больных людей. Они называют это «биосувенирами». Аркадий… он находит «поставщиков». Бомжи, проститутки, одинокие люди без связей… или слишком любопытные сотрудники. А потом… потом Степан и другие делают свою работу. А я… я должна все учитывать, как обычный товар. Списать по акту. «Порча», «брак», «естественная убыль».

Мир сузился до точки. До леденящего ужаса в ее словах. Это было чудовищнее, чем мы могли предположить. Не просто убийство. Конвейер. Торговля смертью как диковинкой.

– Почему ты молчишь? Почему не пошла в полицию?!

– Потому что мой сын, – ее голос сорвался. – Он у меня один. Инвалид. Дорогие лекарства. Аркадий платит. Очень много платит. И сказал, что если я хоть слово… моего Витьки не станет. И показал… фотографии. Где Витя гуляет. Где он спит. – Она всхлипнула. – Я в заложниках. Как и вы теперь. Бегите. Пока можете. Возьмите свои вещи и исчезните. Из города. Из страны. Они вас уже не отпустят. Вы видели слишком много.

– А если мы пойдем в полицию со всем, что знаем? – сказал Максим, но в его голосе не было уверенности.

Она посмотрела на него с бесконечной жалостью.

– Думаешь, они не куплены? Думаешь, Аркадий Семенович так долго работает, не имея «крыши»? Первый же твой визит в участок станет твоим смертным приговором. Они везде. Они как плесень.

Со стороны магазина хлопнула дверь. Мы все вздрогнули. Валентина испуганно метнулась к калитке.

– Запомните, – бросила она на прощание, – номер накладной всегда заканчивается на 7041. Это маркер. Для «особого» товара. Если увидите такой номер – бегите. Не оглядываясь.

И она исчезла за калиткой, оставив нас во дворе, пропитанном запахом гниения и отчаяния.

Мы стояли, оглушенные услышанным. Система. «Биосувениры». Заложник-сын. Купленная полиция. Каждая новая деталь делала стену вокруг нас все выше и неодолимее.

– Что будем делать? – тихо спросил Максим.

– Бороться, – ответила я, и мой собственный голос прозвучал чужим, полным какой-то новой, холодной ярости. Страх никуда не делся, но теперь у него появился противовес – острое, жгучее чувство injustice. Несправедливости. – Но не в лоб. Им нужны доказательства. Неопровержимые. Такие, чтобы никакие деньги не могли замять. Фото. Видео. Записи. Образцы.

– Лео, это самоубийство. Они нас убьют.

– Они убьют нас в любом случае, когда решат, что мы стали опасны или просто надоели. Как тех двоих до нас. У нас нет выбора. Только вперед.

Мы вернулись в магазин, чтобы забрать свои вещи. На проходной, возле наших ящиков, нас ждал небольшой сверток в коричневой бумаге. Без подписи. Внутри лежали два новых, дорогих смартфона. И записка, написанная аккуратным, безличным почерком: «Для связи. Старые могут прослушиваться. Будьте на связи. Ваша безопасность – наш приоритет. А.С.»

Это был очередной, изощренный ход. Демонстрация тотального контроля. Они знали о нашем разговоре с Валентиной? Или просто перестраховывались? Неважно. Послание было ясно: мы куплены. Нам дали игрушки и надели намордник. Нам предлагали стать частью системы. Молчаливыми соучастниками.

В ту ночь я не пошла домой. Я поехала к Максиму. Он снимал комнату в старом общежитии на окраине. Мы сидели на единственном диване, пили чай, который не лез в горло, и строили планы, которые казались безумными.

– Нужно проникнуть туда снова, – сказала я. – Но с подготовкой. Нужно сфотографировать, снять на видео. Взять образцы… того, что там. Остатки. Волосы, ткань, что угодно. И найти накладные с номером 7041. Это прямой путь к получателям. К клиентам.

– У них там, наверняка, есть сигнализация, датчики движения, – возразил Максим, но без былой силы. Он тоже понимал, что иного пути нет.

– Значит, нужно выбрать момент, когда они там работают. Когда все системы отключены для «плановых работ». Когда сам Аркадий Семенович спустится вниз. Это будет самый опасный, но и самый безопасный момент. Они не ждут, что кто-то посмеет войти, когда они внутри.

Мы решили выждать. Наблюдать. Искать паттерн. И параллельно искать информацию о клиентах. Номер накладной 7041 стал нашей путеводной нитью.

В следующие смены мы превратились в идеальных сотрудников. Аккуратных, молчаливых, не задающих вопросов. Мы делали вид, что приняли правила игры. Аркадий Семенович, казалось, удовлетворился этим. Его наблюдение стало менее пристальным. Он даже похвалил нас за хорошую работу. Это было самое жуткое – получать похвалу от человека, который, возможно, резал людей в подвале.

Мы вычислили график. Раз в неделю, обычно в ночь с четверга на пятницу, приезжала фура от малоизвестного поставщика «БиоСинтез». Ее разгружал только Степан, лично. Аркадий Семенович в эту ночь всегда находился на месте, а Валентина уезжала «по семейным обстоятельствам» ровно на время разгрузки. Это была ночь «особого» товара. И, как мы предположили, ночь «обработки».

Нашу следующую цель мы нашли почти случайно. Листая в кабинке Валентины папку с накладными (она оставила ее открытой, уходя в туалет – возможно, намеренно), я увидел знакомые цифры. 7041. В графе «Наименование» стояло: «Оборудование лабораторное, хрупкое». Поставщик – «БиоСинтез». Получатель – ООО «Клио-Арт». Я быстро сфотографировала накладную телефоном из свертка. Рисковала, но иначе было нельзя.

Дома, загуглив «Клио-Арт», я наткнулась на сайт галереи современного искусства в престижном районе. Дорогие, элитарные инсталляции, перформансы. Ничего криминального. Но в разделе «Наша команда» я увидела знакомое лицо. Это был один из частых ночных покупателей «Виктории» – ухоженный мужчина лет сорока, всегда в дорогом пальто, покупавший бутылки минеральной воды и дорогой шоколад. Его звали Марк Валерьянович. Директор галереи. Любитель «биосувениров»?

Пазл начал складываться в отвратительную, но логичную картину. Искусство. Извращенное, чудовищное искусство, использующее человеческие останки как материал. И «Виктория» была не просто складом, а цехом, поставщиком сырья для этой индустрии ужаса.

В ночь, когда должна была приехать фура от «БиоСинтеза», мы подготовились. Максим раздобыл у своего знакомого, занимающегося паркуром, миниатюрную камеру-пуговицу и диктофон. Я надела под униформу темную, облегающую одежду, на случай, если придется прятаться. Мы договорились о сигналах, о точках сбора, о самом важном – если что-то пойдет не так, бежать не вместе, а в разные стороны, чтобы хоть один выжил и донес информацию.

Напряжение той ночи было физическим, как тугая струна, воткнутая в горло. В 01:30 приехала фура. Степан, как обычно, направился к воротам для разгрузки. Аркадий Семенович, в белом халате поверх костюма, вышел из своего кабинета и, кивнув нам с Максиму, направился к зеленой двери. Он ввел код, и они со Степаном скрылись за ней, катя перед собой тележку.

Сердце колотилось так, что я боялась, его услышат через стену. Мы выждали пять минут. Потом Максим кивнул. Пора.

Мы подкрались к двери. Код – 7041 – сработал. Мы проскользнули внутрь и замерли в темноте бетонного коридора. Снизу доносились звуки – негромкие голоса, звон металла, шипение, похожее на работу какого-то аппарата. И снова тот сладковато-химический запах, теперь смешанный с озоном.

Мы начали спускаться по пандусу, прижимаясь к стене. Свет внизу был ярче, чем в прошлый раз. Деревянная дверь в «операционную» была приоткрыта шире. Максим жестом показал мне оставаться на месте, а сам, пригнувшись, подкрался к щели и нацелил камеру-пуговицу, закрепленную на крае его рукава.

Я видела, как его лицое искажается от ужаса. Он снимал. Минуту. Две. Потом отполз ко мне, дрожа всем телом. Он сунул мне в руку камеру и диктофон, прошептав:

– Бери. У них перерыв. Сейчас выйдут покурить… в соседнюю комнату. Есть минут пять. Я стою на стреме. Если что – кричи.

Он отполз обратно к повороту, чтобы следить за коридором наверх. А я, преодолевая тошноту и леденящий ужас, поползла к зловещему свету. Мне нужно было войти внутрь. Снять больше. Найти что-то конкретное. Доказательство.

Я заглянула в щель. Комната была похожа на нечто среднее между мастерской хирурга и таксидермиста. Яркие лампы над центральным столом из нержавейки. Инструменты, аккуратно разложенные на подносе. Странная аппаратура, похожая на сублимационную сушилку. На стеллажах стояли стеклянные емкости с прозрачной жидкостью, в которой плавали… объекты. Не сразу можно было понять, что это. Палец? Ухо? Часть челюсти с зубом? Мое зрение поплыло.

На столе, под ярким светом, лежало тело. Молодой женщины. Частично расчлененное. Работа, судя по всему, была в самом разгаре. Рядом, на отдельном столике, стояли весы и лежали чистые, вакуумные пакеты с логотипом «БиоСинтез» и надписью «Коллекционный образец».

Я подняла камеру и начала снимать, водя ею по комнате, стараясь запечатлеть все детали. Потом, дрожащими руками, достала из кармана маленький пластиковый пакетик, который принесла с собой. Нужно было взять образец. Что-то маленькое, что не заметят. Я увидела на полу, под столом, несколько темных длинных волос, вероятно, упавших при работе. Я протянула руку…

В этот момент снаружи, совсем рядом, раздался голос Степана:

– Босс, пошли, перекур. Запах тут сегодня какой-то нервный.

Шаги приблизились к двери. У меня не было времени отползти. Я метнулась взглядом по комнате. В углу стоял большой шкаф для инструментов. Я втиснулась в узкую щель между ним и стеной, прижавшись так, что ребра заныли от боли. Дверь распахнулась.

В комнату вошли Аркадий Семенович и Степан. Они стояли в метре от меня. Я видела края их халатов, запачканные темными пятнами.

– Этот экземпляр – высший сорт, – сказал Аркадий Семенович довольным тоном. – Молодая, здоровая. Клиент «Клио-Арт» заплатит тройную цену за полный набор. Особенно за череп. Он хочет его как основу для кристаллической инкрустации.

– Мрачный тип, – проворчал Степан. – А девчонка наверху и парень… они точно успокоились?

– Пока да. Но аппетит приходит во время еды. Они уже проявили излишний интерес. Я дал им телефоны. Посмотрим, воспользуются ли они ими, чтобы выйти на связь с… заинтересованными сторонами. Если да – они сами вольются в систему. Если нет… – он сделал паузу. – У нас есть место в морозильной камере. Двое новых образцов не помешают. Особенно девушка. У нее интересная фактура кости. Экзотическое имя… может, обыграем как «Жертва из древних ритуалов». Добавим стоимости.

Меня била крупная дрожь. Я прикусила губу до крови, чтобы не издать звук. Они говорили о нас. Как о товаре.

– Ладно, пошли, – сказал Степан. – Закончим после перекура. Фура в пять уедет, все должно быть упаковано и промаркировано.

Они вышли, прикрыв дверь. Я выждала еще минуту, потом выползла из укрытия. У меня не было сил даже на страх. Только автоматизм. Я подползла к столу, к тем волосам на полу. Подняла несколько и сунула в пакетик. Потом увидела на краю стола забытый инструмент – маленький скальпель в пластиковой упаковке, нераспечатанный. С логотипом «БиоСинтез». Я сунула и его в карман. И последнее, что я сделала – сфотографировала на телефон пачку пустых накладных, лежащих на столе. В верхней графе уже был вписан номер: 7041. И название фирмы-получателя: не «Клио-Арт», а другая, «Некрополис-Дизайн».

Я выползла из комнаты. Максим, увидев мое лицо, понял все без слов. Мы бросились вверх по пандусу, выскочили в основной зал, закрыли дверь. Было 3:17. У нас было меньше двух часов до конца смены. Два часа, чтобы сделать вид, что ничего не произошло, с нашими карманами, полными улик, а в душе – леденящего знания, что мы уже не сотрудники, а потенциальные «экземпляры».

Мы доработали смену в трансе. Когда взошло солнце и Аркадий Семенович, свежий и улыбающийся, вышел попрощаться с утренним персоналом, он задержал на мне взгляд чуть дольше обычного. И кивнул. Как коллеге. Как сообщнику. Или как мясник, оценивающий тушу.

Выйдя на улицу, на холодный утренний воздух, мы не сказали ни слова. Мы просто шли, прижимаясь друг к другу, как два последних выживших в апокалипсисе. У нас были доказательства. Жуткие, неопровержимые. Но теперь мы знали и обратную сторону: мы знали, что система огромна, что она включает в себя не только убийц, но и покупателей, возможно, силовиков. И что мы с Максимом – уже на мушке.

У меня в кармане лежали волосы мертвой девушки, скальпель и запись, на которой директор магазина обсуждал стоимость человеческого черепа. Это была наша правда. Наше оружие. И наш смертный приговор, если мы хоть на секунду оступимся.

Мы дошли до моего дома. Максим взял меня за руку.

– Куда теперь? – спросил он. Его голос был усталым до предела.

– Теперь, – сказала я, глядя на первые лучи солнца, которые не несли тепла, – мы идем на войну. Но сначала нам нужен союзник. Настоящий. Не из их системы.