Токёльдош, Тэцуо и Назира апай. Сборник рассказов

Токёльдош, Тэцуо и Назира апай

Сборник рассказов

Мамат Сабыров

© Мамат Сабыров, 2025

ISBN 978-5-0068-8833-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Мастер малой прозы

(Предисловие к книге писателя Мамата Сабырова)

Мамат Сабыров – один из признанных мастеров рассказа в современной национальной литературе. Мне кажется, он нашёл свою нишу именно в этом жанре.

Рассказ – это своего рода концентрация не только писательского мастерства, но и мысли. Парадокс в том, что порой даже именитые романисты не могут чувствовать себя в этом лаконичном жанре как «рыба в воде». Малая проза не прощает ошибок: если автор романа ещё может позволить себе некоторую небрежность, которая затеряется на страницах толстой книги, то создатель рассказа такой возможности лишён. Жанр рассказа требует особого подхода и ювелирного мастерства. Не зря говорят: «Краткость – сестра таланта».

В этом смысле рассказам Сабырова присущи лаконичность, динамизм и глубокая проработка темы. Он пишет об обыденных сюжетах, его герои – простые люди. В творчестве Сабырова прослеживается сходство с классиком японского натурализма Куникидой Доппо. Куникида Доппо считается признанным мастером малой прозы, корифеем направления, для которого характерно изображение реальной жизни без прикрас.

Жизнь в творчестве Сабырова обретает особый смысл. Его рассказы пронизаны не только житейскими перипетиями, но и лиризмом, психологическими нюансами, особым колоритом речи его героев. Яркая образность его прозы передаёт мощную энергетику. В произведениях видны драма, сожаления, многогранность человеческих судеб – целая галерея характеров.

Мамат Сабыров долго работал в жанре малой прозы, оттачивая мастерство и формируя индивидуальный стиль. Небольшой экскурс по его произведениям раскрывает нравственное кредо автора. Например, в рассказе «Пожелание» описывается духовный поиск современного человека, а в рассказе «Почему ты мне не снишься, мама?» затрагивается тема сыновнего долга и ответственности перед памятью родителей. «Интерлюбовь» повествует о безответном чувстве молодого журналиста к иностранке, а в «Борще» писатель обращается к темам человечности и вечных ценностей.

У Сабырова ярко выражен этнический колорит, переданный точными штрихами. Лирические и трагические общечеловеческие темы раскрываются через призму национальных традиций и менталитета. Писатель убежден, что духовное возрождение человечества начинается с возрождения каждой личности.

Существует мнение, что в век высоких технологий художественная литература утрачивает популярность, но это не так. Какие бы времена ни настали, подлинная литература всегда будет востребована благодаря внутреннему содержанию, эстетике и художественной ценности.

Цикл рассказов Мамата Сабырова, вошедший в сборник «ТОКЁЛЬДОШ, ТЭЦУО И НАЗИРА АПАЙ», вновь подтверждает высокое писательское мастерство автора. Как мастер малого жанра он сумел передать всё разнообразие человеческой жизни и характеров. Издав несколько книг на кыргызском языке, этим сборником писатель успешно дебютирует на русском, демонстрируя талант в контексте билингвизма.

Пожелаем ему удачи на литературном поприще и новых преданных читателей.

Султан РАЕВ, Народный писатель Кыргызстана, лауреат межгосударственной премии СНГ «Звезды Содружества», лауреат литературной премии Евразии.

Повествование о лётчике

Как-то в один из майских дней, когда я спешил на занятия, в фойе меня остановил Антон Николаевич Мохов – мой преподаватель по зарубежной литературе.

– Завтра мы, несколько ветеранов войны, встретимся с курсантами. Ты сможешь пойти с нами? Пойдёшь, посмотришь, а потом можешь написать короткую заметку об этом.

Я, конечно, с радостью согласился. Был горд, что Антон Николаевич – весьма уважаемый человек на факультете – доверяет мне, первокурснику, такое ответственное дело.

На следующий день мы встретились в условленном месте. Кроме моего преподавателя, бывшего танкиста, там были ещё один пехотинец и лётчик.

Мы побывали в лётном училище, где обучались иностранные курсанты. Впечатлённый увиденным и услышанным, я изменил свои планы: решил написать не короткую заметку, а серию статей – о каждом из ветеранов. Начать решил с лётчика: его рассказ особенно тронул меня. Я взял у него номер телефона и адрес.

С этого момента между нами завязалось тесное общение. Не знаю почему, но меня постоянно тянуло к нему. Часто заходил к нему домой под предлогом уточнения деталей. Казалось, он тоже рад встречам: бросал все дела и с душевной теплотой отвечал на мои вопросы, объяснял, вспоминал.

Его самолёт ЛаГГ-3 дважды сбивали. Первый раз он вернулся к своим через одиннадцать дней, второй – почти через месяц. Оба раза в авиаполку успели отправить «похоронку».

– В то время как было? – рассказывал он. – Если не вернулся из боевого вылета – ждали три дня, потом писали родным: «Ваш сын или муж пропал без вести». Самое обидное было во второй раз: вместе с письмом отправили окровавленную куртку. На спине дыра от осколка с кулак. После этого у родных не осталось надежды. У мамы чуть сердце не остановилось – ведь после такого ранения, казалось, выжить невозможно.

А он выжил. Тяжело раненный, он то шёл, то полз по глубокому снегу, от голода ел еловые шишки. Когда окончательно обессилел и потерял сознание, его нашли партизаны и отправили самолётом к своим.

Он рассказывал, что в начале войны наши истребители летали тройками (это называлось «звено»), а немецкие – парами. «Из-за этого в воздушных боях мы часто проигрывали и теряли самолёты… Вскоре систему „звена“ отменили, и наши тоже стали летать парами…»

Я, как человек далёкий от военного дела, не понял, в чём была суть этой разницы. Тогда лётчик взял лист бумаги и карандаш, начал объяснять – но я всё равно не понял.

Другой раз он рассказывал, как немецкие асы пролетали над советскими аэродромами, вызывая наших лётчиков на бой один на один. Наши, естественно, принимали вызов. Но когда это привело к гибели многих, командование строго запретило участвовать в таких поединках.

Однажды сослуживцы вытащили его из кабины полуживого. На фюзеляже насчитали семьдесят девять пробоин – никто не понимал, как он остался жив. Его срочно отправили в госпиталь, где ампутировали ногу до колена. Но он всё равно продолжал летать – с протезом.

– Сейчас я бы ни за что не сел за штурвал того самолёта, – улыбался он. – Но тогда летали. Такое было время.

Однажды его заметил командир авиадивизии – генерал-майор.

– Почему хромаешь? – спросил он.

– В протезе, – ответил за него командир полка.

Вердикт генерала был короток:

– Чтобы я его больше не видел возле самолёта!

Так его отстранили от полётов. Перед самой Победой… Вместо похвалы и слов восхищения – «вон из строя!» Но, может, это была не черствость, а забота? Ведь, возможно, именно благодаря этому приказу он остался жив.

Я слушал и записывал. В его словах не было ни бравуры, ни победной риторики – только грусть и боль. В итоге статья получилась не праздничной, а исповедальной: о войне, как о человеческом испытании.

«Война, – говорил он, – состоит не только из подвигов и отваги. Она обнажает и тёмные стороны души. Если ты не струсил, не бросил раненого товарища, не потерял совесть и человечность, не стал зверем – это тоже подвиг».

Статья была готова. Не раздумывая, я отнёс её в республиканскую партийную газету.

Сотрудник редакции – пожилой человек с тростью, вероятно тоже ветеран, – принял рукопись и пообещал посмотреть. Но время шло. Я каждый день покупал газету – и всё напрасно. Через месяц пришёл снова. Он долго искал мою статью среди кип бумаг, потом стал бегло читать. Было ясно, что до этого он её даже не открывал.

Дойдя до места, где я сравнивал лётчика с Алексеем Маресьевым, он странно фыркнул:

– Если он действительно повторил подвиг Маресьева, почему я о нём не слышал?

Буду откровенен: сам лётчик о Маресьеве не говорил. Это было моё сравнение – журналистская находка. Ведь в его судьбе было много общего с героем Бориса Полевого. Кстати, когда-то о нём писали в фронтовой газете статью под названием «Дважды оживший человек».

Но редактор не дочитал до конца. Небрежно положил рукопись на стол и сказал:

– Конечно, вы старались написать как-то по-другому, художественно. Но зачем? Надо было просто указать, где он служил, какие подвиги совершил, какие награды имеет.

– У него два ордена Красной Звезды, сбил семь вражеских самолётов – пять лично, два в группе, – ответил я.

– Вот об этом и надо было писать, а не ходить вокруг да около. Меньше сентиментов, молодой человек. Это мой вам совет.

– То есть вы статью печатать не будете?

– В таком виде – нет.

– Тогда я заберу её?

– Да ради бога.

Я возлагал надежды на комсомольскую газету, где работал мой знакомый. Но и там материалы на военные темы публиковали только к датам – 23 февраля и 9 мая. Я переделывал статью несколько раз, но напечатать её так и не удалось.

Прошли месяцы, годы. Как ни странно, судьба статьи повторяла судьбу её героя. Разница лишь в том, что если лётчик, раненный, бродил по глухим лесам, то моё повествование скиталось по глухим редакциям.

К лётчику я больше не заходил. Казалось, он ждёт статью, а мне было стыдно смотреть ему в глаза. Но однажды мы случайно встретились – в бане. Подойти было неловко, но и отвернуться не смог. Сел рядом, молча.

– Пар отличный! – сказал он.

– Да, – ответил я.

Он угостил меня чаем из термоса. Я немного осмелел: может, он уже забыл меня – столько лет прошло.

– Вы уже закончили университет? – спросил он.

Я снова сник. Нет, не забыл оказывается.

– Последний курс, – ответил я.

– А почему перестали заходить?

Я не знал, что ответить.

– Статью так и не напечатали, – сказал я виновато.

Он махнул рукой:

– Это не важно. Вы всё равно заходите. В прошлом году жену похоронил, теперь живу один. Поговорить не с кем. Заходите как-нибудь. Адрес, надеюсь, не забыли?

Я оживился:

– Нет, конечно. Обязательно зайду. Соскучился по вашим рассказам…

А про себя твёрдо решил: когда-нибудь я снова напишу о нём. И на этот раз – её обязательно напечатают.

1985 г

Бомж в бане

Дверь душевой комнаты вдруг распахнулась, и вошёл бородатый, длинноволосый парень лет тридцати пяти-сорока. Своим появлением он сразу привлёк внимание всех моющихся.

Нет, люди с бородами для нашей бани – не диковинка. И к длинным волосам мы давно привыкли. Но у него были опухшие, затёкшие глаза – как у алкоголика или у человека, не спавшего несколько суток. Он шёл босиком, медленно, как ребёнок, шатаясь и всё время держась за стену.

К тому же, он сразу направился в парную, минуя душ. И, соскользнув у самого входа, упал.

Я как раз шёл сзади.

– Что с тобой? – спросил я.

– Упал, байке… – простонал он. – Ноги… мои ноги…

– Надо было тапочки надеть, – я взял его за руки, хотел помочь встать, но он не смог подняться. Начал двигаться на четвереньках к скамейке, стоявшей у правой стены при входе в парную. Я забрался наверх и через некоторое время он тоже, поднявшись с усилием, сел рядом. Он тихо кряхтел.

В парной в тот момент было мало людей.

Минут через десять, когда я уже вышел в раздевалку, изнутри донёсся чей-то недовольный и властный голос:

– Кто пустил бомжа в парилку?!

Все обернулись. В дверном проёме показался тот самый бородач. Шёл он, как и прежде, шатаясь, а на груди и животе прилипли листья дубового веника. Следом за ним вышел здоровенный пузатый мужчина лет пятидесяти.

– Зачем вы его пустили? – укоризненно обратился он к банщице. – Теперь парную заново мыть придётся!

Растерявшаяся банщица – худая, как щепка, женщина – сначала замерла, не зная, что сказать. А потом начала оправдываться:

– Он только в душ попросился… Я ж не знала, что он в парную полезет. Садись вон туда, – сказала она парню, указав на крайнюю скамейку. – Я же тебе говорила: не заходи туда!

В зале все замолкли, поглядывая то на бородача, то на банщицу.

– Оказывается, он бомж, – промолвил один.

– Теперь понятно, – добавил другой. – А то смотрю… вид у него странный, нечеловеческий.

А те, кто уже успел с ним попариться или просто посидеть рядом, начали с отвращением и тревогой разглядывать свои руки и ноги, будто про себя спрашивая: «Не подцепил ли чего?»

Банщица вдруг перестала ругать парня и обратилась к мужчине, устроившему скандал:

– Ему хотя бы в душевую теперь можно?

– Не знаю, – ответил тот мрачно. – Я тут не решаю. Спросите у них, – он кивнул головой в сторону посетителей.

Банщица с мольбой посмотрела на обнажённых, чинно сидящих на скамейках людей. Те хранили гробовое молчание.

– Вставай, сынок, – с горечью сказала она парню. – Одевайся и уходи.

Он недоуменно посмотрел на неё. В глазах его можно было прочесть вопросы: «А как же грязь? Я же недомылся? Надо хотя бы сходить под душ?»

– Вставай, вставай, – торопила его банщица. – Не видишь, они за тебя беспокоятся, заботу проявляют. Боятся, как бы ты снова не упал, чтоб голова не закружилась от пара…

Она на секунду замялась, потом добавила:

– Вот, возьми это. Я тебе немного хлеба положила. Поешь, когда выйдешь. Ну, давай… Вставай же, живо.

Пожелание

Утром его, как всегда, первым поздравила младшая – семилетняя дочка.

Когда он, позавтракав, собирался уходить, она тихо подошла и протянула ему маленькую бумажку. Это был самодельный конверт, украшенный рисунками цветов. Каждый раз, когда в семье приближался чьей-то день рождения, она исчезала с цветными карандашами в дальней комнате, закрывалась и тайно, без посторонних глаз, готовила подарок – сама, своими руками. Рисовала, приклеивала, сочиняла.

Гапыр поблагодарил дочку, поцеловал ей в лоб, и, поспешно положив подарок в карман, вышел из дома.

На работе он целый день принимал поздравления. Сначала поздравили сослуживцы, а затем начали поступать звонки от друзей и знакомых. Он сидел взволнованный, вдохновлённый, время от времени поглядывая на свою страницу в соц. сетях.

А вечером, провожая немногочисленных гостей, как бы подводил итоги дня. Ещё раз пересмотрел поздравления в соцсетях – не забыл ли кого-то поблагодарить, не пропустил ли чьё-то сообщение.

Но в сердце было почему-то тоскливо.

Может, от осознания, что незаметно пролетел ещё один отрезок драгоценной жизни, и он стал на год старше?..

Может, потому что в сорок лет добился не всего, о чём мечтал в юности, и далеко не все планы сбылись?..

И только перед сном он вдруг вспомнил о подарке дочери. Достал из кармана конверт. Внутри оказался листочек с рисунком – сердечки, а внизу детским почерком написано:

«С днём рождения, папа! Желаю тебе света в темноте».

Гапыр вздрогнул. Сердце сжалось от волнения.

Ему показалось, что это не просто пожелание – это прозрение.

Она, хоть и была ещё ребёнком, не пожелала ему ни богатства, ни успеха, ни даже счастья – она пожелала света в темноте.

Ведь вот уже сколько лет он идёт по трудному и мучительному пути, который называют самопознанием. Шёл постоянно между двух берегов, между двух дилемм – соблазнами жизни с одной стороны и духовным поиском, стремлением к совершенству – с другой. Часто спотыкался, падал, блуждал в лабиринте неопределённости. Шёл, словно в темноте, отчаянно ища свет.

И дочка будто заглянула ему в душу. Будто увидела его внутреннее состояние – блуждание, метания, этот мучительный поиск выхода.

Гапыру стало стыдно. Он целый день ждал внимания от друзей и близких, как ребёнок радовался каждому звонку, каждому сообщению. Гордился, что его поздравил какой-то депутат или известный человек. А тем временем самые искренние, самые чистые и бескорыстные слова – те, на которые никто другой даже не додумался бы, – всё это время лежали у него в кармане непрочитанными. Он просто забыл о письме дочери.

Гапыр встал, тихо открыл дверь в детскую и заглянул внутрь. Дочка сладко спала в своей кровати.

– Прости меня, дочка… – прошептал он.

И тихо заплакал.

«Мама, почему вы мне не снитесь?»

Ровно через пять лет после её кончины Сарбану впервые приснилась мать. Проснувшись утром, он уже не помнил, по какому поводу она снилась и о чём они говорили. Даже её лицо виделось неясно – призрачно, как в тумане. Но он всё равно знал, чувствовал: это была она – его мама.

О чём они говорили, Сарбан тоже не помнил. Помнил лишь одно: он всё время повторял:

«Мама, почему вы мне не снитесь?»

В его голосе не было ни укора, ни обиды – скорее тихая жалоба, недоумение.

И действительно, за пять лет после её смерти мать ему ни разу не снилась. Сначала он не придавал этому значения, считал естественным: «Может, приснится позже, со временем…» – думал он.

Но что удивительно – она часто снилась его младшему брату. Почти каждую ночь.

По его словам, мама постоянно была рядом: как при жизни – советовала, предупреждала, оберегала от разных бед.

Брат у него был человек весёлый, добродушный и, главное, честный. Никогда не обманывал, поэтому у Сарбана не было повода сомневаться в его словах.

И всё же, каждый раз, слушая рассказы брата, Сарбан впадал в уныние. Его мучили и терзали исподволь вопросы:

«Говорят, для родителей нет нелюбимых детей – все одинаково дороги. Но почему же тогда мама снится ему, а не мне? Может, она на меня обижена?»

Это был не просто проявлением любопытства. Для Сарбана эти вопросы касались самого главного – его отношений с матерью и того, как он исполнил свой сыновний долг.

Насколько он помнил, у них всегда были тёплые, доверительные отношения.

Как старший ребёнок, он относился к матери с особой заботой, старался никогда не разочаровать её. Поэтому он был уверен – мама довольна им.

А вот с братом она нередко ссорилась из-за его вспыльчивого характера.

«Напильник моей души», – говорила она о нём. – «В нём и мёд есть, и жало».

Но как же она радовалась его появлению! Каждый раз – будто ребёнок. Лицо её светилось, стоило брату войти в дом. Он никогда не приходил с пустыми руками – приносил пару конфет, несколько апельсинов или самсу. Усаживался рядом, рассказывал новости, делился смешными историями, часто выдуманными им самим.

А в праздники и в день рождения читал ей стихи, посвящённые только ей.

Главное – он всегда был рядом. Никогда не уезжал надолго, не заставлял её ждать и скучать.

Сарбан вспомнил, как они узнали страшный диагноз – рак.

Как только врач произнёс эти слова, у брата сразу потекли слёзы. Это случилось искренне, естественно, без сдержанности.

Сарбан тоже скорбел, тоже страдал от осознания, что вскоре может потерять мать. Но он не заплакал.

И тогда он понял.

Он тоже любил маму – всей душой. Но, оказывается, не так открыто, не так сердечно, как брат.

Интеллигент с университетским дипломом не смог проявить ту простую, искреннюю любовь, на которую способен сельский тракторист.

А материнское сердце – чуткое, всевидящее – всё это знало. И чувствовало.

В ожидании награды

– Здравствуй, дочка! Есть «Кыргыз туусу» или «Эркин Тоо»?

– Да, есть. Вот, возьмите.

Седоволосый старик с короткой аккуратной бородой неторопливо полистал газету, но, не найдя нужной новости, вернул её продавщице и медленно отошёл.

«Скоро День независимости, – подумал он, удаляясь. – Должны же объявить награждённых. А может, ещё не определились?»

Старик посмотрел на часы: до начала занятий оставалось ещё целых два часа. Он преподавал в музыкальном училище, обучал детей игре на комузе. Ровно сорок лет назад, почти юношей, он впервые переступил порог этого заведения. Все эти годы он честно и добросовестно трудился, терпя трудности и довольствуясь мизерной зарплатой. Никогда не уходил и не менял профессию, хотя такие возможности были. Даже выйдя на пенсию два года назад, он продолжал работать.

Недавно коллектив училища представил его к званию Заслуженного деятеля культуры. До этого он никогда не стремился к наградам, не стучался в кабинеты, не искал поддержки или покровительства. В тот день, когда коллектив снова собрался, чтобы выбрать нового кандидата, он спокойно сидел, готовый поддержать любого из коллег. Но неожиданно слово взял преподаватель по аккордеону и предложил представить к награде именно Касымбая – его.

– Касымбай ака – самый старший и опытный среди нас, – говорил он с жаром. – Сколько лет жизни он отдал училищу! Воспитал сотни комузистов. Многие его ученики давно получили звание «Заслуженного». А он сам до сих пор без всякого звания. Это неправильно, это несправедливо.

Сидящие в зале дружно поддержали предложение. Все проголосовали «за». Но в последний момент директор внёс ещё одну кандидатуру – преподавательницу по вокалу. Объяснил он это тем, что наличие альтернативного кандидата якобы увеличит шансы Касымбая.

Однако в коллективе все знали о его близких связях с этой ярко накрашенной девицей и понимали, что именно её директор изначально хотел предложить к награде. Она могла бы спутать все его планы. Мало кто решился бы возражать и выступать открыто против нее. Хотя все были уверены: по стажу, таланту и авторитету она вряд ли сможет конкурировать с Касымбай аксакалом.

Поэтому и Касымбай жил в приятном ожидании, считая дни, уверенный что справедливость воссторжествует. Каждый день он обязательно смотрел новостные программы по телевизору, а дважды в неделю – по вторникам и пятницам – заходил в газетный киоск, чтобы просмотреть правительственные газеты в надежде увидеть свою фамилию среди награждённых. И он вскакивал с места при каждом телефонном звонке.

Звание Заслуженного деятеля не давало материальных привилегий – ни прибавки к зарплате, ни увеличения пенсии. Но оно морально возвышало человека, подтверждая, что честный и самоотверженный труд не проходит даром и рано или поздно будет вознаграждён.

По дороге он встретил Нурдина – молодого журналиста с местного телеканала. Тот несколько раз брал у него интервью, и между ними сложились тёплые отношения.

– Касымбай ава, куда вы идёте? – поинтересовался Нурдин.

– Да вот, перед занятием решил немного пройтись, подышать…

– Пойдёмте обедать, поедим самсы.

Неподалёку находилась популярная самсычная. Сюда часто заглядывали сотрудники близлежащих учреждений и преподаватели.

Не успел Касымбай вымыть руки у умывальника и занять место на топчане, как Нурдин принёс четыре горячие самсы, завернутые в бумагу. Они уселись возле дороги и начали есть. Касымбай краем глаза глянул на промасленную бумагу. Вдруг он заметил знакомую фамилию. Он перестал есть, положил самсу и, взяв бумагу, начал внимательно читать. Это был протокол собрания, где его представляли к государственной награде. Не копия, не черновик – оригинал.

Касымбай замер от изумления.

Как такое могло случиться? Каким образом эта бумага оказалась в самсычной?

Но после того, как он справился с шоком, стараясь не выдавать того, что творилось в его душе Нурдину, который сидел напротив, всецело занятый поглощением горячей самсы, в голове Касымбая постепенно выстраивалась как из мозаик следующая картина: директор отправил в министерство только представление на преподавательницу по вокалу, а его документы просто выбросил в мусор. Уборщица, в свою очередь, отдала бумаги самсычникам, которые ходили по разным учреждениям, прося ненужные листы.

Старик почувствовал, как в груди у него все сжалось. Глаза налились слезами. Было бы не так обидно, если бы ему просто отказали в комиссии. Но выбросить представление, даже не отправив его…

«Зачем так издеваться? Чем я заслужил такое унижение?» – кричала его душа.

– Что с вами? – спросил ничего не подозревающий Нурдин. – Вам плохо? Почему вы не кушаете самсы?

Касымбай не ответил. Он сидел молча, сжимая в кулаке смятый лист бумаги, отвернувшись в сторону, чтобы его напарник не видел, как по его щекам потекли слёзы…

2005 г

Толпа

Однажды мы, трое сотрудников газеты, поехали в командировку в провинцию. Был сезон подписки. Мы заходили в нужные учреждения, встречались с нужными людьми и заодно решили навестить Наместника, то есть того, кто представлял руководителя страны в провинции. Он был человеком добрым, скромным и, что особенно важно, творческим.