Цена равновесия или рождение души. Том 2

Цена равновесия или рождение души. Том 2

Евгений Серафимович Буланов

© Евгений Серафимович Буланов, 2025

ISBN 978-5-0068-8829-6 (т. 2)

ISBN 978-5-0068-8830-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Том 2

Предисловие

Эта книга родилась на границе. На той неуловимой черте, где заканчивается язык формул и начинается территория тишины. Где научная мысль, достигнув предела, вынуждена признать: за последним уравнением всегда остаётся нечто большее.

Вы держите в руках не просто роман. Это – исследование. Духовно-научный детектив, где главной загадкой оказывается сама природа человека. Мы отправимся в путь вместе с теми, кто осмелился задать вопросы, на которые, казалось, не может быть ответов: что такое сознание? Существует ли душа? И если да, то из чего она соткана?

Наши герои – учёные. Люди трезвого ума и холодного расчёта. Их оружие – логика, их поле боя – лаборатория. Но однажды их данные начинают указывать на реальность, которая не укладывается в старые парадигмы. Они обнаруживают, что время – не абстрактная река, а живая субстанция. И что носителем этой субстанции является то, что веками называли душой.

Это открытие становится началом великого противостояния. С одной стороны – свет истины, требующий невероятной внутренней честности и готовности пересмотреть всё, чем ты жил. С другой – тени страха и контроля, желающие превратить это знание в инструмент власти.

Но по мере погружения в тайну, сама суть конфликта преображается. Внешняя борьба сменяется внутренним путешествием. Детективный сюжет перерастает в философскую притчу, а научное исследование – в духовный опыт. Герои понимают, что собирать по крупицам нужно не доказательства, а самих себя. Что истинная цель – не покорить реальность, а наладить с ней диалог.

Это история о Рождении Душ. Не как одномоментном чуде, а как вечном процессе – трудном, болезненном и прекрасном. О том, как, обретая целостность внутри, мы учимся чувствовать связь с целым снаружи.

Здесь вы не найдёте готовых ответов. Зато найдёте честные вопросы, которые, быть может, отзовутся и в вас. И если по прочтении последней страницы вы на мгновение затаите дыхание, чтобы прислушаться к тихому ритму собственного бытия – значит, книга выполнила свою задачу.

Добро пожаловать в Пенталогию Равновесия. Пусть это чтение станет для вас не бегством из реальности, а удивительным возвращением к ней – более глубокой, загадочной и живой, чем вы могли предположить.

Книга 4: «Испытание Целостностью»

Часть 1: Сеть пробуждающихся

Глава 1: Тени над городом

Воздух входил в легкие густой и пресный, словно его пережевали тысячи легких и выдохнули обратно, лишив всякой свежести. Глеб задумался о своём имени, данном ему, – стоя на краю эстакады, сжимая в кармане пальцам теплый, отполированный временем камень-талисман. Внизу, в каньонах между стеклянно-стальными гигантами, текла река машин. Ровный, неменяющийся гул был похож на дыхание спящего исполина.

Маргарита молчала рядом. Её плечо едва касалось его плеча, но этого легкого прикосновения было достаточно, чтобы чувствовать общее поле, их общий щит. Она смотрела на толпу на тротуарах, и её взгляд был тяжёл от непролитых слез.

«Они идут, но не смотрят. Видят, но не замечают», – пронеслось в голове у Глеба.

Город, который они покинули несколько месяцев назад, казался тем же. Тот же блеск неоновых вывесок, та же суета. Но теперь их взору, обостренному знанием и практикой, открывалось иное. Над улицами висела невидимая простому глазу пелена – мерцающее, статичное марево. Оно исходило от скрытых излучателей «Ноотехники» и от самих людей, точнее, от их искаженных энергетических полей. Глеб называл это «Серой паутиной». Она не подавляла волю напрямую, нет. Она вытягивала из восприятия все оттенки, оставляя лишь функциональную, серую сущность. Радость становилась удовлетворением, грусть – легким дискомфортом, любовь – привычкой.

– Смотри, – тихо сказала Маргарита, кивая на молодую пару, ждавшую зеленого сигнала светофора. – Они держатся за руки. Но между их ладонями – пустота. Нет обмена. Нет тепла.

Глеб присмотрелся. Его внутреннее зрение, тот самый «резонансный взгляд», который он развил в обители, уловил слабые, прерывистые нити, тянущиеся от их тел. Не живые, переливающиеся потоки, а тусклые, похожие на оптическое волокно, проводящее один и тот же безликий сигнал. Душа, эфирное тело, которое должно было пульсировать цветом и светом, здесь было приглушено, сжато, будто его заключили в тесную клетку из невидимых прутьев.

«Так вот как выглядит астральный голод», – с горечью подумал он. «Ноотехника» не создавала эмоции. Она их фильтровала, пропуская через свои алгоритмы, оставляя лишь те, что не мешали производительности и потреблению.

– Он сильнее, – констатировал Глеб, и в его голосе прозвучала усталая горечь учёного, чью худшую гипотезу подтвердили. – Они не просто расширили покрытие. Они углубили внедрение. Паутина теперь не вокруг них, она прошивает их насквозь, срастается с низшими оболочками.

Маргарита вздрогнула от порыва ветра, донесшего запах жареного миндаля с лотка уличного торговца. Этот простой, земной аромат на секунду пробился сквозь унылую атмосферу, напомнив о настоящем мире, о жизни, которая была до всего этого.

– Раньше это было похоже на легкий туман, – прошептала она. – Теперь… теперь это кажется плотным, как желе. Оно сопротивляется. Когда я пытаюсь послать луч поддержки той девочке с куклой… он едва доходит, рассеивается.

Девочка лет пяти неподвижно сидела на скамейке, механически качая на руках пластиковую куклу. Её глаза были широко открыты, но в них не было ни детского любопытства, ни огонька игры. Лишь ровное, спокойное отсутствие.

Внезапно Глеб почувствовал знакомое, противное давление в висках – слабый, но навязчивый зуд в ментальном поле. Система сканировала их. Не целенаправленно, а как часть общего фонового мониторинга. Два ярких, незатуманенных источника сознания в сером потоке должны были привлекать внимание, как костры в ночи.

– Пошли, – коротко бросил он, беря Маргариту под локоть. – Мы слишком долго на открытом месте.

Они спустились с эстакады и растворились в толпе. Идти было все равно что плыть против течения по вязкой, густой реке. Глеб сосредоточился на дыхании, на пульсации в центре груди – там, где, по словам Хранителя, пребывало Высшее «Я». Он мысленно выстраивал вокруг них легкий, едва уловимый кокон, не отражающий сканирование, а просто делающий их… неинтересными. Частью пейзажа. Это требовало огромной концентрации. «Физика» этого мира, которую он начал постигать, основывалась на резонансе. Все было вибрацией. Страх резонировал с частотами контроля, привлекая их. Внутренний покой и целостность создавали гармоничный, но замкнутый контур, который система с её диссонирующими импульсами просто не замечала, как ухо не замечает неслышимый ультразвук.

Маргарита, в свою очередь, работала с астральным планом. Она излучала волну безмятежного, нейтрального принятия. Не любовь, не сострадание – эти сильные эмоции могли бы вспыхнуть яркой вспышкой на сером фоне. А просто… тихое согласие с тем, что они здесь есть. Это была их первая тактика: стать призраками, тенями в собственном городе.

Они свернули в менее оживленный переулок, где вывески были потусклее, а в воздухе пахло старым камнем и влажным асфальтом. И тут Глеб остановился, заставив Маргариту наткнуться на него.

– Смотри, – снова сказал он, но на этот раз в его голосе прозвучал отзвук чего-то, похожего на надежду.

На кирпичной стене, заляпанной граффитами, кто-то вывел аэрозольным баллончиком не броский, цветной рисунок, а простой, почти схематичный символ. Два концентрических круга, соединенных в центре прямой вертикальной линией. Символ Равновесия. Тот самый, что им показывал Хранитель. Знак, означающий не борьбу, а гармонию внутреннего и внешнего, неба и земли, духа и материи.

Он был нарисован неуверенной рукой, линии плыли. Но он был здесь. В самом сердце затуманенного города.

Маргарита медленно протянула руку, не касаясь стены, а как бы ощупывая энергетический след.

– Он жив, – выдохнула она. – Слабый, едва теплится… но жив. Его оставил не алгоритм. Это был человек. Испуганный. Торопливый. Но… помнящий.

Глеб почувствовал, как в его груди что-то сжимается – комок из облегчения, гордости и страха. Страха за того незнакомца, который осмелился оставить этот знак. Они были не одни. Их тихая война уже шла, и в ней были другие, безымянные солдаты.

Он обменялся с Маргаритой быстрым взглядом. В её глазах он увидел отражение собственных мыслей: их возвращение было не просто бегством на вражескую территорию. Это было начало. Первый, едва слышный ответ на бездушное дыхание системы. И где-то в этом сером, пропитанном статичным электричеством городе, другие сердца, сохранившие свою уникальную, не поддающуюся оцифровке вибрацию, ждали сигнала. Ждали их.

Он кивнул, и они двинулись дальше, вглубь переулка, оставляя за собой маленький символ надежды на грязной стене. Их путь только начинался, и он пах не жареным миндалем, а пылью, старыми страхами и зыбкой, хрупкой возможностью чуда.

Переулок вел их вглубь старого района, где стекло и бетон уступали место штукатурке, почерневшей от времени, и пожарным лестницам, ржавыми зигзагами карабкающимся вверх. Воздух здесь был другим – не таким стерильным, в нём витали запахи старой древесины, тушёной капусты из открытых окон и едва уловимый, но стойкий аромат человеческой жизни, не до конца отфильтрованной системой.

Глеб шёл, механически отмечая маршрут, его ум, отточенный годами научной работы, выстраивал карту в сознании, нанося на неё точки возможного укрытия, пути отступления. Но теперь к этой карте добавлялся новый, неведомый ранее слой – энергетический ландшафт. Он чувствовал его кожей: здесь, у табачного ларька, висел узел холодного безразличия; там, из-за занавески на втором этаже, струилась тонкая, как паутинка, нить тихой грусти. Эти эмоции, словно заблудившиеся путники, блуждали в густом тумане всеобщей апатии.

Маргарита шла, слегка отстав, её пальцы едва заметно поглаживали шершавую поверхность стен, как будто она читала невидимые письмена. Её дар, отточенный работой с травмированными душами, был тоньше и чувствительнее приборов Глеба. Она улавливала не вибрации, а сами намерения, застывшие в пространстве, как отпечатки пальцев на стекле.

«Он был здесь не один, – думала она, глядя на символ Равновесия. – Их было двое. Один рисовал, другой стоял на стреме. Сердце того, кто стоял, билось так часто, что от него остался след панического ритма, вплетенный в саму структуру краски».

– Глеб, – тихо позвала она, останавливаясь на развилке двух переулков. Один был чуть шире, освещен тусклым фонарем, другой – узкая щель между домами, погруженная во мрак. – Пойдем сюда.

– Это тупик, – машинально ответил он, сверяясь с внутренней картой.

– Именно поэтому, – её голос прозвучал уверенно. – Тот, кто это сделал, не искал легких путей. Он искал место, где его не увидят камеры «Ноотехники». Где взгляд патруля скользнет по поверхности, не зацепившись.

Глеб нахмурился, но доверился её чутью. Они свернули в темный проулок. Под ногами хрустел мусор, и с потрескавшейся водосточной трубы капала вода, отбивая монотонный, медленный такт. И здесь, в самом конце тупика, на глухой стене, лишённой окон, они увидели его. Тот же символ. Но нарисованный иначе – линии были увереннее, смелее, а в центре кругов кто-то вывел небольшую, но яркую точку, словно каплю чистой, немерцающей краски.

Маргарита замерла, закрыв глаза. Её лицо стало бледным, прозрачным в полумраке.

– Да, – прошептала она. – Это другой человек. Не испуганный мальчик из первого переулка. Это… женщина. Пожилая. В её движениях не было страха. Была решимость. И печаль. Огромная, тихая печаль.

Глеб подошел ближе, снял перчатку и коснулся стены ладонью. Камень был холодным и шершавым. Но под пальцами он почувствовал едва уловимое, глубокое, ровное биение, словно стена сама была живым существом, в чьих недрах продолжал тлеть уголёк надежды. Это было не сканирование системы – тот зуд был острым и поверхностным. Это было что-то древнее, укоренённые, как пульс самой земли.

«Так вот как это работает, – осенило его. – Это не магия. Это резонанс, как и все в этой вселенной. Настоящая, не синтетическая эмоция, особенно столь сильная и чистая, как эта печаль, оставляет в материи след. Она изменяет её тонкую структуру, заставляет вибрировать в унисон. Мы можем это чувствовать, потому что настраиваем себя на ту же частоту».

Внезапно его внутренний «компас», его чувство опасности, резко качнулось. Холодок пробежал по спине.

– Рита, – резко сказал он, отдергивая руку. – Уходим. Сейчас.

Она открыла глаза, и в них читалось понимание. Они выскочили из тупика как раз в тот момент, когда с одного из черных балконов над ними раздался едва слышный щелчок. Не громкий, не угрожающий. Но в нем была та самая механическая, безжизненная точность, что выдавала его происхождение. Камера наблюдения, меняющая угол обзора. Или датчик движения.

Они вышли на более оживленную улицу, стараясь дышать ровно, слиться с потоком. Адреналин горькой волной подкатил к горлу.

– Они почти поймали нас, – выдохнула Маргарита, прижимая руку к груди, где сердце билось как птица в клетке.

– Нет, – Глеб покачал головой, его глаза сузились. Его охватил странный, почти детективный азарт. Страх отступил, уступив место жгучему интересу. – Они не поймали. Они… проверили. Система зафиксировала аномалию – два сильных, незашумленных сигнала в зоне, где их быть не должно. Но она не опознала в нас угрозу. Потому что мы не проявили агрессии. Мы просто… были. Это как с животными – они чувствуют страх. Система чувствует сопротивление. А его не было. Был только интерес.

Он посмотрел на Маргариту, и в его взгляде загорелась та самая искра, что когда-то заставляла его ночами просиживать в лаборатории.

– Ты понимаешь, что это значит? Мы можем их читать. Мы можем видеть их сеть. А они… они слепы к нам, пока мы сохраняем внутреннюю целостность. Мы для них – белый шум. Статика.

Они шли дальше, и теперь их поиск превратился из бегства в расследование. Они искали глазами не камеры и патрули, а едва заметные следы на стенах, на асфальте, в самых неожиданных местах. На водостоке, в трещине бордюра, на железном ставне заброшенной мастерской – везде им встречался тот же символ. Иногда едва намеченный, иногда – выжженный, словно от паяльной лампы. Каждый со своим характером, со своей уникальной эмоциональной подписью.

Это была не организованная сеть. Это было тихое, стихийное движение. Робкое эхо, отвечающее на гул системы. И Глеб с Маргаритой, сами того не желая, стали его частью. Они были больше не просто наблюдателями. Они стали соучастниками. И где-то в глубине города, другие сердца, затуманенные, но не сломленные, возможно, уже чувствовали их присутствие – два новых, чистых и сильных голоса, влившихся в тихую симфонию сопротивления. Охота только начиналась, но теперь у охотников появился свой, тайный язык.

Тусклый свет уличного фонаря, борющийся с густыми сумерками, выхватывал из темноты кирпичную арку, ведущую в глухой двор-колодец. Воздух здесь был неподвижным и спертым, пахло влажной землей и остывшим металлом. На ржавой железной двери, почти неотличимой от стены, кто-то вывел мелком едва заметную загогулину – не символ Равновесия, а его отголосок, словно шифр для своих.

Глеб ощупал пальцами шершавую поверхность, найдя скрытую кнопку звонка – просто холодную выпуклость в металле. Он нажал её, и в ответ изнутри донесся не звук, а едва уловимая вибрация, пробежавшая по двери, словно сдержанный вздох.

«Они боятся даже электрических импульсов, – промелькнуло у него в голове. – Любой открытый сигнал может быть перехвачен».

Дверь отворилась бесшумно, приоткрывшись ровно настолько, чтобы пропустить человека. Из щели пахнуло теплом человеческих тел, старой бумагой, запахом вареной свеклы. За дверью в полумраке стоял высокий, сутулый мужчина лет пятидесяти. Его лицо было испещрено морщинами, но не возрастными, а словно от постоянного внутреннего напряжения. Глаза, глубоко посаженные, горели странным, немерцающим огнем – смесью страха и неистребимого упрямства.

– Проходите, – его голос был низким и хриплым, будто простуженным от долгого молчания. – Быстро.

Они протиснулись внутрь. Помещение оказалось бывшим бомбоубежищем или подвалом – низкий сводчатый потолок, голые бетонные стены, опоясанные стеллажами с консервами и канистрами воды. В центре, вокруг самодельной печки-буржуйки, из трубы которой шланг уходил в вентиляцию, сидели несколько человек. Их было пятеро. Они подняли на вошедших взгляды, и Глеб с Маргаритой почувствовали это физически – словно их окунули в густой, тревожный мед. Здесь, под землёй, «Серая паутина» была тоньше, но её давление все равно ощущалось как глухой гул за стенами.

Маргарита непроизвольно улыбнулась, пытаясь снять напряжение. Её улыбка, всегда такая теплая и искренняя, здесь, в этом подземелье, казалась чужеродным, слишком ярким цветком.

– Я Маргарита. Это Глеб. Мы… мы видели ваши знаки.

Высокий мужчина, представившийся Львом, кивком показал на сидящих.

– Это все, кто остался. Кто ещё… чувствует. Мы называем себя «дрожащими». Потому что внутри всё время дрожим. От их гудения.

Один из сидящих, молодой парень с бледным лицом и руками, покрытыми татуировками, нервно потер ладони.

– Они высасывают цвета, – прошептал он, не глядя ни на кого. – Я был художником. Теперь я вижу всё в оттенках серого. Иногда, по ночам, если очень сосредоточусь, ко мне возвращается синий. Ненадолго.

Глеб присел на корточки, чтобы быть с ними на одном уровне. Его аналитический ум уже работал, сопоставляя данные.

– Это не метафора, – сказал он тихо, обращаясь ко всем. – Система «Ноотехники» работает на частотах, которые резонируют с вашим эфирным телом – с носителем жизненной силы. Она гасит его вибрацию, делает её однородной. Вы не теряете чувства. Вы теряете их… насыщенность. Громкость.

Женщина лет сорока, с усталыми, но добрыми глазами, качала на руках спящего ребенка.

– А малыши? – спросила она. – Они рождаются уже такими? Спокойными? Никогда не плачут по-настоящему, только хнычут?

Маргарита подошла к ней и, встретив разрешающий взгляд, коснулась пальцем щеки ребенка. Она закрыла глаза.

– Нет, – выдохнула она через мгновение. – Он… целый. Его поле чистое, яркое. Но оно… сжимается. Как бутон, который не может распуститься, потому что нет солнца. Система создает для него энергетический вакуум, он не может питаться эмоциями извне, поэтому его собственные затухают.

Внезапно Глеб почувствовал острое, точечное давление в затылке. Знакомый зуд сканера. Но на этот раз он был ближе и целенаправленнее.

– Лев, – резко сказал он. – У вас есть укрытие? Глубже?

Лев встревоженно поднял голову, его «дрожание» усилилось.

– Патруль. На поверхности. Редко заходят во двор, но… их датчики могли уловить всплеск, когда вы вошли.

Он отодвинул один из стеллажей, за которым оказалась ниша с люком в полу. Глеб помог Маргарите и женщине с ребенком спуститься по узкой железной лестнице вниз, в абсолютную темноту. Пахло сыростью и вековой пылью. Один за другим, молча, испуганно, спустились все остальные. Лев задвинул люк сверху, и тьма стала полной, густой, осязаемой.

В тишине, нарушаемой лишь прерывистым дыханием «дрожащих», Глеб и Маргарита ощутили нечто новое. Страх этих людей был живуч и силен, но под ним, на самой глубине, струилось нечто иное. Упрямая, тонкая, как стальная струна, воля. Она была у каждого своя: у художника – тоска по синему цвету, у матери – яростное желание защитить ребёнка, у Льва – простая, необоримая потребность быть, а не казаться.

И тут Маргарита, не сказав ни слова, начала делать то, чему научилась в обители. Она не посылала им любовь или смелость. Она просто… выстроила вокруг их обшей группы легкий, невидимый купол. Не барьер, а своего рода резонансную камеру, где их отдельные, слабые воли начали звучать в унисон, усиливая друг друга.

Глеб почувствовал это кожей – давящий гул системы сверху стал чуть тише, отодвинулся. А внутри их укрытия возникло крошечное, теплое пятно тишины. Не физической, а ментальной.

Наверху, во дворе, послышались размеренные, тяжелые шаги. Металлический скрежет – кто-то провел рукой по стеллажу. Затем – голос, лишенный тембра, говорящий в устройство связи: «Сектор чист. Аномалия не обнаружена. Продолжаем патрулирование».

Шаги удалились.

В темноте кто-то тихо, по-детски, всхлипнул от облегчения. Лев первым нарушил тишину.

– Что это было? – его голос дрожал, но уже не от страха, а от изумления. – Они… они прошли мимо. Они всегда находят. Всегда!

– Они ищут диссонанс, – объяснил Глеб, и в его собственном голосе звучала победа, крошечная, но важная. – Страх, панику, злость. А мы… мы создали гармонию. Пусть хрупкую и временную. Для их приборов мы стали не отклонением, а частью фона. Тишиной.

Когда они выбрались обратно в основное помещение, лица «дрожащих» изменились. В их глазах, вместо отчаяния, появилось нечто, чего они, возможно, не чувствовали давно, – осторожная надежда. Они смотрели на Глеба и Маргариту не как на спасителей, а как на таких же дрожащих, но нашедших способ заглушить навязчивый гул.

Они были не просто людьми, сохранившими волю. Они были живым доказательством того, что даже самая совершенная система не может подавить тихий, упрямый шепот человеческой души, если эти шепоты научатся звучать вместе. И эта ночь, эта встреча в подвале, пахнущем свеклой и страхом, стала первым, едва слышным аккордом в симфонии грядущего сопротивления.

Глава 2: Круги доверия

Утро застало их в заброшенной оранжерее на окраине города. Стеклянные потолки были во многих местах разбиты, и косые лучи солнца падали на засохшие стебли экзотических растений, вырисовывая на каменных плитах пола причудливые узоры. Воздух был пыльным и сладковатым – пахло тлением и памятью о былом цветении. Это место Маргарита выбрала не случайно. Когда-то, в своей прошлой жизни, она приводила сюда пациентов, нуждающихся в уединении и контакте с чем-то большим, чем стены клиники.

Теперь она ходила между высохшими клумбами, а её пальцы скользили по шершавым каменным парапетам, по железным опорам арок. Она искала не предметы, а следы – энергетические отпечатки, оставленные много лет назад.

«Каждый человек, проходящий глубокую терапию, оставляет часть своей боли и своего освобождения в месте силы», – вспоминала она слова своего старшего наставника. «Это как уникальная вибрационная подпись».

Глеб наблюдал за ней, прислонившись к дверному косяку. Его пытливый ум, хоть и принявший реальность тонких планов, всё ещё требовал систематизации.

– И как это работает, с точки зрения физики? – тихо спросил он, чтобы не спугнуть её концентрацию. – Эмоция – это биохимическая реакция. Как она может «записаться» на камне?

Маргарита не обернулась, продолжая водить ладонью по холодному камню.

– Представь, что каждая сильная эмоция – это не всплеск химии, а конкретная частота, – проговорила она, словно вслух размышляя. – Очень точная и мощная. А материалы, особенно природные, как этот камень, – не мертвая материя. Они имеют свою, очень медленную, глубокую вибрацию. Когда наша частота достаточно сильна и продолжительна, она входит в резонанс с материей… и слегка меняет её собственное «звучание». Как камертон, заставляющий вибрировать стол. Это изменение и есть след.

Внезапно она остановилась у массивной вазы из песчаника, в которой когда-то росли лилии. Теперь в ней лежали лишь сухие листья и городской мусор.

– Вот, – прошептала она, и её голос дрогнул. – Олег. Мальчик с аутизмом. Он мог часами сидеть здесь, глядя на воду. Его страх перед миром был таким огромным… но в этом месте он чувствовал себя в безопасности. Он оставил здесь свой островок покоя.

Глеб подошел ближе. Он не чувствовал ничего, кроме холода камня. Но Маргарита, казалось, прислушивалась к чему-то.

– Его след… слабый, – продолжила она, и на её лице отразилась печаль. – Почти полностью поглощен общим гулом. Но он еще здесь. Как едва слышный шепот в громком зале.

Она закрыла глаза, погружаясь глубже. Её тело слегка покачивалось.

– Он не рисовал символов. Он не из тех. Его сопротивление – в молчании. В уходе вглубь себя. Система не может до него добраться, потому что он и так всегда был в своей крепости. Но он… чувствует давление. Его внутренний мир стал тише.