Через тернии к звёздам

Татьяна Воскресенская

Через тернии к звёздам

❝ Мне кажется, что истину я знаю —

И только для нее не знаю слов❞

Зинаида Гиппиус

1

Девятнадцатилетняя Анна-Мария Рождественская задумчиво шагала с одной ступени на другую: мрачная лестница огромного московского дома, обрамленная черными перилами, хотя и была довольно старомодна, но сочеталась с остальным убранством дома и вид имела дорогой. Занырнув в свои мысли, студентка шагала медленно и тихо, обдумывая что-то очень важное, очень значимое, очень серьезное. Взгляд был устремлён в одну точку. Ничего, кроме неё, казалось, для девушки не существовало, словно эта точка была всем миром, всем смыслом.

На первом этаже раздался хлопок – девушка встрепенулась. Ранее задумчивые зелёные глаза на покрытом веснушками лице округлились от испуга, но скоро тревога успокоилась. Шаг Анны-Марии сделался торопливым, и через минуту она уже стояла у дубовой двери.

Девушка постучала. Ответа не последовало. Ещё раз. Нет ответа. Уже очевидно взволнованная, она аккуратно отворила дверь. Пройдя метров десять по полу из тёмного камня этого просторного, богато обвешенного и обставленного кабинета, она села на мягкий диван.

Тут Анна-Мария бывала редко, поэтому уже успела подзабыть убранство этой «неприступной», как в шутку её называли, комнаты: высокий, обрамлённый лепнинами, потолок в который словно упираются высокие дубовые шкафы с документами, картины на серых мраморных стенах («Кажется, в стиле барокко», – припоминала девушка), по двум сторонам – длинные диваны для посетителей с интересными золочеными ножками, на одном из которых сидела сейчас она сама. Но посетителей здесь с момента окончания косметического ремонта в прошлом году было мало: основная масса принималась в другом месте.

Взгляд Анны-Марии устремился в центр кабинета, к столу, который, бесспорно, являлся главным предметом интерьера. Столешница была всегда пуста, как и тон голоса владельца кабинета, которым было произнесено приветствие, обращённое к девушке.

– Ты правда думаешь, что можешь так просто собирать мои вещи? – сказала девушка полукриком, как только мужчина поздоровался. Ей было не важно, что она разговаривает с отцом, ибо проснувшаяся ненависть уже несколько дней бередила ее молодое сердце. – Я вижусь с тобой реже, чем с дальними родственниками из Новосиба, хотя мы оба москвичи, но почему-то ты считаешь себя в праве так обращаться со мной и с мамой, на чувства которой ты не обращаешь ровно никакого внимания, как и на мои, к слову, тоже! – Девушка выпалила эту речь, казалось, на одном дыхании. Сейчас ей нужно было просто сказать эти слова Алтыну Геннадьевичу, а не держать в себе.

– Обычно сначала здороваются, – спокойно заметил отец, сделав несколько шагов к девушке, в надежде обнять дочь, но попытка оказалась неудачной, поскольку Рождественская-младшая грубовато оттолкнула его руку, всем своим видом демонстрируя, что не желает объятий с этим человеком. – Ты, конечно, можешь пересмотреть содержимое, но советую не отходить от своего имиджа, – поучительным тоном продолжил он. – А с твоей мамой у нас все кончено, о чем ты прекрасно знаешь. Прошу впредь не упоминать о Нине в моем присутствии. А сейчас иди вниз, такси скоро подъедет к парадному входу. Я сказал водителю, чтобы он отвез тебя с чемоданами на нужный адрес.

Девушка презрительно фыркнула, прошептала что-то неслышно и направилась к выходу из комнаты, но ее остановил голос отца, немного нежный, совсем ему не свойственный:

– Анюта, я люблю тебя, никогда в этом не сомневайся.

Зеленые глаза Анны-Марии вновь заметно округлились, девушка остановилась. Непонятное чувство, смутно похожее на раскаяние, зародилось в ее душе на несколько секунд, но было вытеснено более весомой (на тот момент) эмоцией – обидой.

По лестнице она шагала уже со слезами на глазах, но не плакала. Рождественская-младшая понимала, что с мамой она будет видеться гораздо реже, а друзей-студийцев не увидит, возможно, никогда. Девушка вышла на парковку и мысленно попрощалась даже с этим, до боли ненавистным ей, домом. Садясь в дорогой автомобиль, она горько улыбнулась нахлынувшим воспоминаниям.

«Люблю», – думала Анна-Мария, – «какие простые, но хорошие слова».

2

Несколько часов на высокоскоростном поезде класса «Сапсан» тянулись невероятно долго. До слуха Алтына Геннадьевича иногда доносились невнятный шепот и едва уловимое шмыганье носом с заднего сиденья, которые Анна-Мария старалась тщательно скрывать (и это у нее получалось почти превосходно). Скрывать что-то от строгого отца ей приходилось довольно часто, как и притворяться, что все хорошо. Притворяться милой девочкой без единого изъяна, послушной дочерью перед прессой, когда на душе скребут кошки и буря вопросов сжигает алым пламенем ее грудную клетку, зная, что все давно уже решено за нее (казалось бы, даже на благо ей самой). Она уже без особого труда умела прятать истинные эмоции и чувства, прекрасно знала, как надо ссутулить плечи, повернуть шею и голову, чтобы заплаканных зеленых глаз не было видно, имела «дар» кардинально менять голос за считанные секунды.

Девушка с раннего детства грезила об актерской карьере, поэтому ни разу не красила длинные натурально-рыжие волосы, читала много литературы, неплохо знала французский, никогда не пробовала сигареты (исключительно из-за страха потерять свое звонкое первое сопрано). Ее старания увенчались успехом: она поступила в престижный театральный институт без финансовой помощи Алтына Геннадьевича, которому идея об образовании такого рода совсем не нравилась. Отец хотел, чтобы единственная дочь пошла по его стопам: унаследовала предпринимательские способности и продолжила дело всей его жизни, но Анна-Мария не оправдала этих ожиданий. Ее самовыражение и мечта о заслуженной славе больше походили на амбиции молодой Нины Зареченской, вскоре – Рождественской (матери девушки), которая лет десять назад была довольно популярной художницей в определенных кругах.

Расставание с мамой больно давило на чувствительное сердце Анны-Марии. Нет, сюда вернее подойдет холодный глагол «прессовать». Итак, расставание с Ниной Рождественской прессовало любящее сердце девушки, страх перед неизвестностью и разлукой сковывал ее руки и ноги, затруднял дыхание, спутывал мысли и придавал ее виду некоторую тревожность, которую, к счастью или сожалению, скрыть она уже была не в силах.

Вскоре Анна-Мария задремала от напряжения и усталости. Алтын Геннадьевич изредка поворачивался к дочери, боясь развеять чуткий сон. Мужчина не мог не поворачиваться: он волновался за здоровье и настроение своей Анюты, с которой был не в столь близких отношениях, чтобы спросить о вещах такого рода напрямую.

Поезд проезжал Тверь. «Скоро все будет по-другому, совсем по-другому…» – думал бизнесмен.

3

Алый нос маленького корабля резал темно-серую гладь реки Мойки, волнуя прохладную воду. Летний Петербург встретил героев весьма приветливо: было на редкость тепло и сухо, аромат доцветающей сирени витал в пропитанном сладостью воздухе. Судно отправилось в путешествие от одной из красивейших петербургских площадей – Исаакиевской. В тот день жаркий – по меркам северной столицы – день массивный купол знаменитого на весь мир собора отливал в золото под влиянием солнечных лучей, но величественные бурые колонны оставались по обыкновению холодными. Караваны иностранцев и иногородцев шагали по центру мегаполиса с фотоаппаратами наготове, а местные жители благодарно улыбались их детской восторженности.

Две высокие стройные подходили к Синему мосту и садились на теплоход в абсолютном безмолвии. Грустные глаза Анны-Марии безразлично разглядывали архитектуру города на Неве, казалось, ничего не могло привлечь ее внимания. Она тосковала по родной Москве, по товарищам-студентам, а главное – по маме. Отец понимал ее чувства, но не разделял и не принимал их до конца. В Санкт-Петербурге его ждала блестящая карьера, небывалый успех, о котором он так давно мечтал. Настроение дочери, безусловно, расстраивало его, но он успокаивался той мыслью, что молодым людям свойственны такого рода перепады, что скоро хандра пройдет, и дочь оценит все его старания по достоинству.

Тем временем на судне шла экскурсия. Оно вышло в воды Невы. Рождественским постепенно открывался вид на гранитные набережные, они видели остроконечный шпиль Петропавловской крепости, Ростральные колонны, Зимний и Мраморный дворцы, купола Соборной мечети.

– Анюта, – наконец не выдержал молчания дочери Алтын, – ты совсем ничего не слушаешь, тебе не интересно? – сдержанно спросил он.

Анна-Мария взглянула ему в глаза. Вид у девушки был уставший и тревожный, она была глубоко погружена в мысли. Но ответ все же последовал:

– Пап, я очень боюсь перемен. И ты об этом знаешь.

Сонная девушка склонила голову на бок, чтобы не видеть отца. Да, она действительно ужасно боялась перемен. И Алтын Геннадьевич действительно об этом прекрасно знал.

Мужчина продолжил слушать экскурсовода, стараясь не обращать внимания на внутреннее волнение за Анну-Марию. Серьезное выражение его карих глаз на слегка смуглом лице резко контрастировало с его эмоциями, о которых он молчал: ожиданием и предвкушением успеха, в то же время, нарастающей тревогой за дочь и будущее. Путешествие продолжалось по Фонтанке – мимо Летнего Сада, Инженерного замка, усадеб Юсуповых и Державина. В пестроте Петербургских улиц внимание Алтына Геннадьевича привлекло необычное, по его мнению, здание: это был темно-желтый дом с черными витражами в окнах. В виде этого здания было нечто готическое и непонятно притягательное. В то время, как судно проходило мимо здания, мужчина сделал несколько фотографий на телефон, обещая себе, что узнает об истории этого здания в Интернете.

Алтын Геннадьевич задумчиво смотрел на дом, пока он не скрылся из виду, затем бросил взгляд на дочь: Анна-Мария спала, развалившись на кресле. Круглое лицо дочери наконец стало спокойным, но сердце мужчины наполнялось непонятным беспокойством за свою Анюту, он боялся, что пути их скоро разойдутся навсегда, как было с Ниной Рождественской лет десять назад.

4

Вечер. Алтын Геннадьевич сидел на черной софе в полном одиночестве. Начинающие седеть волосы казались серебристыми в тусклом свете лампы. Вид мужчина имел задумчивый. Анна-Мария в это время бесцельно шаталась по городу. Новый кабинет не уступал предыдущему по размерам и по стоимости предметов интерьера, но Алтын был почти равнодушен к новой домашней обстановке. Его темные глаза бегали по заголовкам Интернета в поисках нужной информации: все никак не удавалось найти сведения о том странном здании с черными витражами.

Окна новой квартиры выходили на Невский: проспект в тот вечер ту ночь кишел людьми. Была суббота. Подростки пели под гитары, танцевали. Казалось, что в городе белых ночей каждый чувствовал себя свободно и вдохновленно. Недавно зажглись фонари.

Спустя четверть часа Алтыну Геннадьевичу удалось найти адрес того загадочного здания. N-ский переулок, дом 90. Вид этой постройки на картинке и ее история заинтересовали мужчину, поэтому он провел еще добрый час за чтением статей.

Здание начало строиться в начале XIX-го века богатым купцом, коренным москвичом. После его быстротечной смерти по обстоятельствам, которые не были никак задокументированы, владельцем стал молодой кузен этого господина. Когда постройка была завершена, молодой человек женился на девушке дворянских кровей, чье имя было Аглая. Нельзя сказать, что брак был счастливым: на многочисленных кутежах и попойках богатый наследник приводил в дом последних пьяниц, картежников и девочек по желтому билету, постепенно опускаясь в яму страстей и зависимостей. С годами в семье начались побои, Аглая бледнела и угасала с каждым днем. Часто говорила сама с собой, вела дневник, в котором писала о серьезной тревоге, глубокой апатии и своих мечтах о тихой и счастливой супружеской жизни. Ее никто не понимал, никто не любил. На холодной январской заре ее нашли повешенной. Спустя сорок дней рабочие вставили черные витражи в оконные рамы в память об Аглае. До сих пор среди жителей окрестных улиц ходит предание, что душа руконаложницы не обрела покоя и осталась в том доме.

Другой факт не менее сильно удивил Алтына Геннадьевича. Подлинный портрет Аглаи прямо сейчас продавался в ломбарде напротив. Рождественский подошел к окну, начал вглядываться в витрины магазинов и кафе. Мужчине было интересно посмотреть в глаза картине, прикоснуться к истории. В волшебстве желтого света фонарей его взгляд нашел тот ломбард, но на витрине картины не оказалось.

В третьем часу вернулась Анна-Мария. Первые слова ее были:

– Я маме звонила. Она меня очень ждет. Пообещай мне, что мы скоро с ней увидимся, пообещай!

5

Алтын Геннадьевич проснулся в дурном расположении духа. Ночной диалог с дочерью оказался коротким и неудачным для обеих сторон. Анна-Мария просила отца отпустить ее в Москву к маме, друзьям и учебе.

– Ты совсем ничего не понимаешь, – кричала девушка. – Пап, мне девятнадцать лет, я в праве сама решать, с кем дружить, где учиться, жить и кого любить! То, что вы с мамой поругались тогда, не дает тебе права отнимать у меня собственную голову на плечах и свободу!

Но отец был непреклонен: дочь останется в Петербурге. Анна-Мария не могла собрать вещи и уехать, потому что любила его и не хотела его сильно беспокоить, несмотря на бешеную ненависть к его работе и глупой, по ее выражению, сдержанности. Нине по телефону она говорила:

– Я не могу бросить и его. Пойми это, пожалуйста. Я скоро приеду к тебе, мама. Я постараюсь разрулить эту ситуацию как можно скорее. Жди меня в Москве, очень жди, я обязательно приеду, как только папа смягчится. Да, я уверена, он скоро смягчится. Просто жди меня. Скоро мы снова встретимся.

Нина улыбалась, разговаривая по телефону, глядела на мольберты с детскими рисунками дочери на холстах. Она старалась верить только в лучшее:

– Хорошо, дорогая!

Сегодня для Алтына Геннадьевича, казалось, ничего не существовало, кроме работы. С серьезным видом он завязывал галстук на гордой шее, душился дорогим ароматом, собирал сумку, но несмотря на рабочее настроение, мужчина все же отворил дверь в комнату Анны-Марии, дабы убедиться, что с дочерью все в порядке. Девушка еще спала, что было совсем не удивительно, ведь на настенных часах недавно пробило семь утра. Алтын Геннадьевич закрыл дверь и слегка улыбнулся: вопреки всем конфликтам и скандалам, он любил ее.