Девятый час тишины

Даниил Якимук

Девятый час тишины

Начало

Чай не водка, много не выпьешь

Виктор Цой (1986 г.)
От автора

Это не новогодняя сказка.Это несколько дней декабря в городе, который не спит, а преет в предпраздничном мареве.Здесь не будет чудес. Будет тишина. Холод. И выбор, который люди делают в этой тишине.Многое здесь написано под Цоя. Звучит альбом «Ночь», идёшь по зимнему городу, и строки приходят сами.

Всем, кто оказался в своей «ночи» в этом году – чтобы выдержали.И вам, читатель, – чтобы услышали.

ЩЕТИНА И СНЕГ

Ночь вновь накрыла город. Москва. Город, который не спит, но и не бодрствует – он преет в предновогоднем мареве из света и тени.

Двадцать девятое декабря. Семь вечера.

Дима вышел из подъезда, и холодный воздух обжёг лёгкие. Он не спал сорок часов. Делал отчёт, который никому не нужен, для клиента, которого ненавидел. Под глазами – влажные синяки усталости. Рука машинально потёрла щёку: гладко, лишь щетина колола подушечки пальцев.

Улица ослепляла. Гирлянды, как ядовитые лианы, обвивали голые деревья. На плечах прохожих мигали отражения – зелёные, красные, жёлтые. Искусственный снег, пластиковая радость.

Скоро Новый год. А ёлки нет.

Мысль была плоской, как лезвие. Не трагедия, а констатация бытового провала.

Он свернул в круглосуточный у метро. Купил пирожное «яблоко-корица». Вышел, развернул бумажный пакет. Запах ударил в нос – резкий, сладкий, с дымкой. Единственное, что пахло по-настоящему.

И тут он увидел его.

У теплотрассы, на ящике из-под бананов, сидел человек. Закутан в три слоя потёртой одежды, лицо скрыто капюшоном. Перед ним – картонная табличка, но Дима не стал читать. Рука сама сунулась в карман – нашла мелочь.

– Держи, – хрипло сказал Дима, протягивая несколько монет.Человек поднял голову. Из-под капюшона выглянуло лицо – не опухшее от пьянства, а усталое, очень чисто выбритое. Глаза были ясными и грустными.

– Спасибо, – голос был низким, спокойным. Не сиплым, а просто уставшим. – Но я не за этим. Просто… греюсь. А пить бросил. Месяц как.

Дима замер. Его собственная усталость вдруг показалась бутафорской.

– Извини, – пробормотал он.

– Ничего, – человек махнул рукой. – Все думают одно и то же. Видят шмотки – сразу: алкаш. А я… – он помолчал, глядя на пар от своего дыхания. – Я просто потерялся. Был дом. Жена. Две дочки. Катя и Алёнка. Работа – сантехником, неплохо получал. А потом… как отвёрткой в голове что-то провернули. Стал заливать тоску. Сначала по пятницам. Потом – каждый день. Потом – с утра.

Он говорил ровно, без жалости к себе. Как констатируя диагноз.

– Выгнала, конечно. И правильно сделала. Мать в Питере живет, сестра. Но как я к ним поеду? В чем? С каким лицом? Вот и кручусь тут. А пить бросил. Потому что… – он посмотрел на гирлянды. – Новый год же. Будто щелчок в голове: всё, хватит.

Дима молча отломил половину пирожного, протянул. Тот взял, кивнул.

– Спасибо. Я Сергей.

– Дима.

Они ели молча. Сладкий вкус корицы странно сочетался с горечью этого разговора.

– И что будешь делать? – спросил Дима.

Сергей пожал плечами.– Не знаю. В центр соцпомощи записался. Может, хоть ночлежку на время дадут. А там… посмотрю. Главное – не сорваться. Дочкам хотя бы открытку отправить хочу. Просто так. Чтобы знали… что папа о них помнит.

В его голосе дрогнуло что-то настоящее, острое. Дима почувствовал, как в его собственной пустоте, где не было места для ёлки, вдруг зародилось странное, жгучее чувство. Не жалость. Ответственность.

– А адрес? – тихо спросил Дима. – Твоих дочек. Ты знаешь?

Сергей посмотрел на него удивлённо, потом достал из внутреннего кармана потёртый, сложенный вчетверо листок. Бережно развернул.– Знаю. Каждый день смотрю. Боюсь забыть.

Дима сфотографировал адрес на телефон. Его пальцы слегка дрожали.– Я… я попробую что-нибудь узнать. Не обещаю, но…

Сергей кивнул, не веря, но и не отказываясь.– Ладно. Спасибо.

Дима встал, отряхивая снег с колен.– Ты… ты здесь завтра будешь?

– А куда я денусь? – Сергей слабо улыбнулся. – Я тут, как памятник.

Дима кивнул и пошёл прочь. Запах корицы уже выветрился. Вместо него в голове звучал чужой адрес и тихий, ровный голос: «Был дом. Жена. Две дочки. Катя и Алёнка».

Он шёл по мигающим улицам, но теперь видел не гирлянды, а другую ночь – глубже, темнее, настоящую. Ту, которую видел Сергей. Ту, в которой теряются люди.

И он понял, что его собственная бессонная ночь только что закончилась. Началось что-то другое. Поиск.

ЧЕРТЁЖ ТИШИНЫ

Спальня №3 засыпала тяжёлым, прерывистым сном десятилетних тел. Воздух гудел – от храпа Володьки с первой койки, от скрипа пружин, от вязкого запаха хлорки, старого паркета и мокрых варежек, сушащихся на батарее.

Саша не спал. Он лежал на спине и смотрел в потолок, где пятно от протечки расползалось, как чужое государство на карте. Он ждал, когда за окном погаснет последний квадрат красно-кирпичной стены соседнего цеха. Его личный ориентир. Его полночь.

Пять лет. Пять зим, пять размороженных окон, пять ёлок с осыпавшимся дождём в актовом зале. До этого – больница. Белый кафель, резкий запах спирта и женщина в халате, которая сказала ровным, усталым голосом: «Мамы больше нет, Сашенька». Он не заплакал тогда. Он просто перестал ждать, когда дверь откроется и войдёт та, чьё лицо он даже не помнил. Это был не конец света. Это было как если бы кто-то сказал: «Солнца больше нет». Непонятно, но факт.

Он повернул голову на бок. На изголовье его койки, на уровне глаз, жила метка. Кусок скотча, серый от пыли. На нём синие, въевшиеся шариковые буквы: Ч-М-О. Они были выпуклыми, будто шрамы на коже дерева. Полгода назад их прилепил Артём.

Саша помнил тот вечер. Он вернулся с ужина, увидел. Воспитательница Марья Ивановна всплеснула руками: «Кто это?! Немедленно отодрать!» Её голос был тонким и бесполезным, как комариный писк. Он не отодрал.

Две ночи он не спал, глядя на эти три буквы. Они были чужими, враждебными, как иероглифы на табличке «Не влезай, убьёт!». А на третью ночь его рука сама потянулась под матрас. Оттуда он достал чёрный химический карандаш, купленный на найденные пятьдесят рублей. Твёрдый, пахнущий графитом и обещанием.

Он прикоснулся грифелем к скотчу у основания буквы «Ч». Провёл линию. Не поцарапал – продолжил. Угловатый хвост буквы пошёл вверх, изогнулся, стал сучковатой веткой. Из «М» поползли вниз, цепляясь за неровности, два переплетённых корня. «О» превратилось в планету – ровный круг, а вокруг него тончайшее, едва заметное кольцо.

Теперь это был не оскорбительный ярлык. Это был портал. Генеалогическое древо цивилизации, которая жила где-то в другой галактике, где не было детдомов, Олегов и запаха хлорки. Каждый вечер, в свой час, он добавлял новую ветвь, новый листок, новую звёздочку на орбите планеты-«О». Это был его ритуал. Его священнодействие. Единственное, что принадлежало ему безраздельно.

За окном наконец потемнело. Кирпичная стена растворилась в ночи. Саша вздохнул. В спальне пахло сном и чужими жизнями. А на его койке, в свете уличного фонаря, мерцал крошечный, нарисованный карандашом космос. И пока он был там, в этом космосе, его никто и ничто не могло достать.

Он закрыл глаза. Сквозь веки видел призрачное свечение линий. И засыпал под тихий гул труб, уже не спальни, а систем жизнеобеспечения своего звездолёта.

Ужин в столовой пах всегда одинаково – варёной капустой и чем-то пригорелым. Саша сидел в своём углу. Тарелка с мясной запеканкой дымилась перед ним, но есть не хотелось. Он ковырял вилкой корочку, глядя, как по столу расползается жирное пятно. Оно было похоже на остров.

Рядом грохотали тарелками, звенели ложками, смеялись. Его остров был тихим. Это началось полгода назад, после истории со скотчем. Артём, низенький очкарик, просто прошёлся между столами и что-то сказал на ухо самым шумным. На следующий день место рядом с Сашей стало свободным. Сначала на один обед. Потом – навсегда. Теперь он ел в одиночестве, а в двух метрах от него кипела жизнь, до которой нельзя было дотронуться, как до картинки за стеклом.

Он поднял глаза и встретился взглядом с Олегом. Тот сидел за соседним столом, в центре гвалта, и медленно жевал. Его карие глаза смотрели на Сашу не со злобой, а с холодным, изучающим интересом, как учёный смотрит на подопытного жука. Рядом с ним Артём что-то быстро и возбуждённо доказывал, размахивая руками. Костя, рыжий и веснушчатый, тупо смеялся, жуя хлеб.

Саша опустил глаза обратно на свой остров. Он научился не смотреть долго.

После ужина был «час игр» в актовом зале. Мячи, настольные игры, шум. Саша взял свою постоянную отмазку – пазл. Один и тот же, на триста деталей, с изображением космического корабля «Салют». Он садился за отдельный столик у окна и начинал методично перебирать кусочки. К нему не подходили. Это была нейтральная территория.

Сегодня подошли.

Тень упала на коробку с пазлом. Саша не поднял головы.– Чего копаешься? – раздался голос Артёма. Высокий, немного гнусавый. – Давно пора собрать.Саша молча перевернул кусочек с синим фрагментом.– Я с тобой говорю, – голос стал ближе.Рядом встал Костя, перекрывая свет от лампы. От него пахло потом и чем-то кислым.– Тебе задание, – сказал Артём. Саша наконец посмотрел на него. За стёклами очков зеленели узкие, умные глаза. – К завтрашнему утру. Надо найти пять абсолютно одинаковых камешков. Гладких. Чтобы помещались в спичечный коробок.– Зачем? – тихо спросил Саша.– Для проекта, – невозмутимо ответил Артём. – По природоведению. Ты же умный. Поможешь.Это была ложь. И они все это знали.– А если не найдёшь, – сказал Костя, подаваясь вперёд, – тебе будет очень грустно. Поймёшь?

Олег наблюдал за этим со своего места у батареи, облокотившись на подоконник. Он не говорил ни слова. Он просто смотрел. И его молчание было самым громким в комнате.

Саша кивнул. Просто кивнул. Он понял правила этой новой игры.

Ночь была морозной и ясной. После отбоя, когда дежурная тётя Галина прошлась по коридору, шаркая тапками, Саша осторожно сполз с койки. Он был одет – не раздевался с вечера. В кармане болтался пустой спичечный коробок.

Он знал все щели в режиме. Окно в туалете на первом этаже не запиралось наглухо. Пять минут – и он был на улице.

Мороз обжёг лёгкие. Двор детдома тонул в синеватом свете фонаря. Саша прошёлся к забору, к тому месту, где летом была песочница. Теперь там лежал мутный, смерзшийся снег, смешанный с песком. Он упал на колени и начал ковырять замёрзшую корку руками. Пальцы быстро онемели. Он нашёл первый камешек – серый, обкатанный. Второй – побольше, с прожилкой. Они не были одинаковыми.

Он сидел так, может, полчаса, перебирая ледяную крошку. Из-за забора доносился редкий шум машин. Где-то в городе горели окна, шла другая жизнь. А он ползал в темноте, выполняя чужой, бессмысленный приказ. В горле встал ком. Не от слёз – от ярости. Глухой, немой ярости, которую некуда было вылить.

Он с силой швырнул найденные камни в сторону забора. Те глухо стукнули по дереву и исчезли в сугробе.

«Не найду, – подумал он с плоской, чистой решимостью. – И пусть. Пусть делают, что хотят».

Утром в душевой его ждал Костя. Артём стоял рядом, прислонившись к кафельной стене. Олега не было.– Ну что, геолог, – сказал Артём, – где образцы?– Не нашёл, – тихо ответил Саша, пытаясь пройти к своей кабинке.Костя двинулся, перегородив дорогу.– Значит, грустно будет, – произнёс он тем же тоном, что и вчера.

Дальше всё было быстро, глухо и мокро. Костя схватил его за шиворот и засунул головой под ледяную струю душа. Саша захлёбывался, бился, но силы были неравны. Вода хлестала в лицо, за шиворот. Артём стоял и смотрел, поправляя очки.

Когда отпустили, Саша упал на кафель, давясь кашлем. Мокрый, дрожащий от холода и унижения. Он поднял голову. Артём смотрел на него сверху вниз.– На будущее, – сказал он спокойно, – задания надо выполнять. Это дисциплина.

Они ушли, оставив его одного в промозглой, пропахшей сыростью душевой. Саша медленно поднялся. Подошёл к потёкшему зеркалу. Его отражение было бледным, с синяками под глазами, с мокрыми волосами, липнувшими ко лбу. Он смотрел на этого мальчика и не чувствовал ничего. Пустота. Та же пустота, что была в глазах Олега.Дежурная тётя Галя, конечно, что-то заподозрила, но списала на детскую возню. Главное – не было синяков. А мокрые волосы – не доказательство.

Он вытер лицо рукавом. Развернулся. И пошёл не в спальню переодеваться, а вниз, в подвал.

Его крепость ждала.

Там, в гуле котлов, он достал из тайника за рычагом труб свою тетрадь. Развернул. Взял карандаш. И начал рисовать. Не космос. На чистой странице он вывел три фигуры. Олега – как простой, чёрный контур, пустой внутри. Артёма – с огромной головой-калькулятором на тонких ножках. Костю – как кляксу с руками.

Он не рисовал их страшными. Он рисовал их понятными. Разбивал на детали. Превращал в схему. Пока он мог их рисовать, пока он мог раскладывать их на линии и формы, они не были всесильными чудовищами. Они были просто объектами. А объект можно изучить. А изученный объект – не страшен.

Он просидел так до самого завтрака, забыв про мокрую одежду и холод. Когда дежурная наконец спустилась искать его с криком, он уже закончил рисунок и спрятал тетрадь. Его лицо было спокойным.

Он вышел из подвала на свет. Навстречу ему по коридору шла группа ребят, ведомая Олегом. Их глаза встретились. Саша не опустил взгляд. Он просто посмотрел сквозь Олега, как сквозь стекло, и прошёл мимо.

В тот момент он понял главное. Они могут засовывать его под холодную воду. Могут заставлять ползать по снегу. Могут делать его жизнь адом. Но есть одно место, куда они никогда не попадут. Внутреннюю вселенную, которую он строил карандашом на бумаге. Пока она была с ним, они могли сломать его тело, но не могли сломать его.

Это знание было холодным и твёрдым, как тот самый камень, что он не нашёл ночью. Он положил его в самое сердце. И понёс с собой, как щит.

Прошло две недели с того утра в душевой. Система работала без сбоев. Саша по-прежнему ел один, собирал пазл у окна и каждую ночь дорисовывал ветви на своём скотче-дереве. Но что-то изменилось. Тишина вокруг него стала другой – не беспомощной, а выбранной. Он не просто отсиживался в ней. Он её носил, как панцирь.

Троица это чувствовала. Особенно Артём. Его изощрённые задания («разбери и собери заново эту ручку», «сосчитай, сколько трещин в потолке столовой») Саша выполнял с такой механической точностью, что это сводило с ума. Не было страха, не было злости. Был алгоритм. Как будто он был не человеком, а роботом, и они просто вводили в него странные команды. Это лишало их главного – ощущения власти над чьей-то душой.

И тогда Артём совершил ошибку. Он решил нанести удар не по телу, а по самой сути Сашиного сопротивления. По его крепости.

Он выследил. Увидел, как Саша исчезает в дверце под лестницей, ведущей в котельную. Подождал, пока тот уйдёт на уроки. Позвал Костю. Олег, как обычно, остался в стороне – он не любил грязь.

Котельная встретила их волной жара и гулом. Артём, щурясь за стёклами очков, быстро нашёл тайник за рычагом трубы. Тетрадь в синей клеёнке. Он фыркнул. Вытащил. А потом увидел рисунки.

Не космические корабли. А их. Себя – с головой-калькулятором. Костю – кляксой. Олега – пустым контуром.

На секунду Артём замер. Его ум, привыкший всё анализировать, споткнулся об эту странную, обезличенную жестокость. Его изобразили не монстром, а функцией. Это было оскорбительнее любой карикатуры. Ярость, острая и белая, ударила в виски. Он достал из кармана перманентный маркер, который принёс намеренно.

– Держи, – бросил он тетрадь Косте. Тот тупо ухватил её.

Артём не стал мазать. Он начал зачёркивать. Методично, с инженерной точностью, проводя жирные чёрные линии через каждый рисунок, через каждую звёздную систему. Он не уничтожал. Он деклассифицировал. Превращал искусство в мусор. Костя, тем временем, нашёл гриф с одной струной и, усмехаясь, сломал его об колено. Звук треснувшего дерева был коротким и сухим.

Они ушли, оставив дверь в котельную распахнутой.

Саша вернулся после обеда. Холодный воздух из коридора смешался с жаром от труб. Он сразу увидел. Дверь открыта. Тетрадь лежала на полу, возле разбросанных обломков грифа.

Он подошёл, поднял её. Страницы шелестели. Каждый его рисунок, каждая линия были перечёркнуты. Его архив, его анализ, его оружие – превращено в чёрно-синий хаос.

Он стоял, держа в руках свою уничтоженную вселенную. И ждал, что сейчас нахлынет боль, ярость, отчаяние. Но пришло другое. Пустота. Та самая, которую он нарисовал внутри Олега. Она заполнила его целиком, вытеснив все чувства. Он стал спокоен. Абсолютно, ледяно спокоен.

Именно в этот момент в проёме двери появились они. Артём и Олег. Костя топтался сзади. Они ждали слёз. Истерики. Наконец-то – слома.

Саша медленно поднял на них глаза. Не на Артёма, а на Олега. Тот смотрел с привычной, отстранённой усмешкой.

– Ну что? – тихо спросил Артём. – Понял, где твоё место?

Саша не ответил. Он посмотрел на зачёркнутую страницу с рисунком Олега – пустым контуром. Потом перевёл взгляд на самого Олега. И улыбнулся. Не злорадно. А как человек, наконец-то понявший простую формулу.

– Я понял, – сказал Саша. Его голос был ровным, без дрожи. – Ваше место – вот здесь.

Он показал пальцем на испорченную страницу.

– Вы думали, вы это уничтожили. Но вы просто вписали себя в это. Теперь вы всегда будете здесь. Зачёркнутые. Испорченные. Часть этого бардака. Поздравляю.

Олег перестал улыбаться. Усмешка сползла с его лица, как маска. В его карих глазах мелькнуло непонимание, а за ним – что-то похожее на щемящий, холодный стыд. Саша смотрел на него не как жертва на обидчика. Он смотрел как исследователь на неудачный эксперимент. И в этом взгляде не было ненависти. Было разочарование.

Олег резко развернулся и, не сказав ни слова, ушёл, грубо оттолкнув Кощу. Артём, оставшись без своего «лица», замер на секунду. Его ум лихорадочно работал, ища новую тактику, новый ход, но все варианты вели в тупик. Он потупился и, бормоча что-то себе под нос, поплёлся следом.

Саша остался один. Он опустился на ящик у трубы, всё ещё сжимая тетрадь. Жар от котлов сушил слезу, которая так и не выступила. Он открыл тетрадь на последней, чистой странице. Достал карандаш.

И начал рисовать заново.

Не Олега, не Артёма, не Костю. Он нарисовал чёрный прямоугольник. А потом поверх него – тонкую, едва заметную сетку из серебряных линий, как трещины на лакированной поверхности. А в центре – крошечную, но яркую точку. Как звезду, горящую из самой глубины тьмы.