Секунда до счастья… Магия любви. Современная проза и поэзия

Виктория окинула взглядом гостиную. Безупречно расставленные предметы интерьера, дорогие вазы, привезённые из дальних странствий, картины, которые она никогда не понимала, но хвалила, чтобы не огорчить Артёма. Каждый предмет кричал о достатке, о вкусе, но ни один не отражал её личных предпочтений, её внутреннего мира. Это был дом-музей, посвящённый Артёму, а она – лишь смотритель, обязанный поддерживать порядок и благолепие. Она вспомнила, как в юности мечтала о другом. О том, чтобы в их огромном, но каком-то чужом доме, появился Танцевальный зал – так, с придыханием, она произносила эти слова про себя. Не просто комната, а именно Зал. Пространство, где зеркальные стены множили бы свет и движения, где паркет отражал бы не только её собственные шаги, но и блеск её глаз. Где она могла бы, наконец, выпустить на свободу ту юную, трепетную девочку, что до сих пор жила в ней.

И ещё один момент, словно горькая вишенка на кислом торте реальности. Она была педагогом по образованию, математиком. Цифры, формулы, аксиомы… мир логики и строгой последовательности, который, казалось, должен был успокаивать и структурировать жизнь. Но вместо этого, он лишь подчёркивал пропасть между мечтой и реальностью. Мечтой о парящих движениях, о выражении себя через танец, о свободе, заключенной в каждой позе.

Хотя это ей так и не пригодилось, этот диплом математика, он лежал, наверное, где-то на дальней полке, как напоминание о другом пути, выбранном не ею, а за неё. Пути, на котором цифры остались лишь цифрами, а не инструментом познания мира.

Хотя её покойный супруг Артём, человек практичный и дальновидный, настоял на получении этого образования. «Надо иметь что-то в руках, – говорил он. – Что-то, что позволит тебе быть независимой.» И она получила диплом. С отличием. Но независимость, о которой говорил Артём, так и не пришла. Она лишь стала более образованной домохозяйкой, танцующей в своих мечтах в пустом Танцевальном зале.

Внезапно, как удар тока, её пронзила мысль: она жила в плену чужих ожиданий, в золотой клетке, сотканной из правил и приличий. Она была идеальной женой, идеальной хозяйкой, идеальной спутницей жизни – но где же она, настоящая Виктория? Где та девушка с горящими глазами и робкими мечтами? Она потеряла себя, растворилась в угоду чужому представлению о счастье. И теперь, когда Артёма не стало, она стояла, словно на пепелище собственной жизни, с ощущением горькой утраты не только мужа, но и самой себя.

Осознание накатывало волнами, обжигая и освобождая одновременно. Боли было не избежать, но вместе с ней приходило понимание, что у неё есть шанс. Шанс начать всё с чистого листа, стереть старые шаблоны и написать собственную историю. Да, это страшно, да, это трудно, но это единственная возможность прожить ту жизнь, о которой она всегда мечтала. Виктория прикрыла глаза, глубоко вдохнула и ощутила, как внутри неё зарождается росток новой надежды, росток свободы, росток самоутверждения. Она больше не луна, отражающая чужой свет. Она – солнце, способное сиять самостоятельно.

Так кто же я на самом деле?

Виктория замерла перед зеркалом, зная – первый шаг всегда подобен прыжку в бездну. В глубине глаз, как в омуте, боролись решимость и робкая тень тревоги. Гардероб манил яркими вспышками новых одежд: чёрные, словно ночь, джинсы-скинни, уютные худи графитового, винного и глубокого синего оттенков. На вешалке, словно трофей, ждала своего часа кожаная косуха – давняя мечта, которую она боялась даже примерить, зная, что Артём непременно нахмурил бы брови.

Алая помада скользнула по губам, и Виктория почувствовала, как этот дерзкий мазок преображает её, делает взгляд острее и увереннее. Тонкая линия тёмного карандаша подчеркнула глубину глаз, едва заметные румяна коснулись скул, придав лицу свежесть. Волосы, прежде послушно собранные в элегантные узлы и ракушки, теперь вольно струились по плечам мягкими волнами. Тяжёлые ботинки на шнуровке заняли место привычных туфель на каблуке, утверждая её новую позицию.

Выпорхнув на улицу, Виктория вдохнула полной грудью воздух свободы. В каждом движении ощущалась лёгкость, уверенность и дерзкий вызов. Она шла, гордо подняв голову, ловя на себе восхищённые взгляды. В этом преображении было что-то завораживающее, что-то, что говорило о внутренней силе и готовности расправить крылья навстречу переменам.

Да, боль утраты ещё отзывалась в сердце, но теперь она не растворялась в тоске. Виктория бережно хранила память об Артёме, но строила свою жизнь, жизнь, где есть место для ярких красок, смелых решений и подлинного самовыражения. Она знала, впереди её ждёт неизведанное, и она встретит его во всеоружии: с алыми губами, горящими огнём, и дерзким блеском в глазах.

Виктория по-прежнему обожала рассекать на автомобиле по городским улицам, но в последнее время пешие прогулки стали для неё откровением. Казалось, она видела мир заново. Подходя к дому, она заметила машину младшего сына, Глеба. Он сидел внутри и явно пытался до кого-то дозвониться. Вдруг дверца распахнулась, и навстречу Виктории вихрем вынеслась её маленькая сказка, её ласточка – внучка Поли.

– Ба, приветик! – защебетала девочка. – Я папочке в машине говорю: «Смотри, папа, вон бабушка идёт!», а он говорит: «Да нет, ты ошиблась, родная». Ба, ну как я могла ошибиться, если это ты? Какая ты клёвая, молодая и модная! Ба, мне тоже нужно купить такие ботинки и костюм! – Добрый вечер, сказка моя любимая Поли! Как же я по тебе соскучилась! И Лучано всё время лежит в своей лежанке, смотрит в окно и ждёт нашу ласточку.

– Здорово, ба! Я поживу у тебя недельку. Мама уехала на выставку, папа работает над новым проектом, а мы будем гулять с тобой и с Лучано. – Верно, – ответила её молодая бабушка Виктория.

В эту минуту из машины вышел Глеб и удивленно взглянул на преображение матери. Новый, молодёжный, тёмный спортивный стиль, который, надо признать, ей очень шёл, делал её совершенно иной. Он машинально подумал, что это траур, прежде всего. Но Виктория вкладывала во всё это совсем иной смысл.

Между ними застыла секунда, густая от невысказанных вопросов, словно натянутая струна, готовая оборваться в любой миг.

– Мам?.. Ты как? – прозвучал голос Глеба, робкий и чуть заплетающийся. – Выглядишь… иначе. – В его словах боролись любопытство и растерянность, нежели осуждение.

Виктория одарила его улыбкой, ослепительной и юной, словно солнце, прорвавшееся сквозь тучи.

– Просто захотелось немного освежить палитру жизни, Глеб. Неужели не к лицу? – Она грациозно крутнулась, демонстрируя преображение во всей красе. – Моя маленькая законодательница мод, Поли, уже оценила.

Поли, тесно прижавшись к бабушкиной ноге, закивала так энергично, что ее щёки порозовели.

– Ба, ты самая крутая! Мне тоже такие ботинки надо! – В глазах девочки плясали искорки восхищения, и Виктория ласково коснулась её щеки.

– Непременно, моя родная. Что-нибудь обязательно придумаем.

Глеб всё ещё не мог полностью скрыть изумление, но в глубине его взгляда уже проглядывало тёплое одобрение.

Глеб шагнул вперёд, заключая в объятия мать и Полину. «Мамуль, ну же, впускай нас в дом, соскучились невыносимо,» – прозвучало в его голосе. Вечер обещал рассыпаться калейдоскопом смеха, задушевных откровений и удивительных историй, сплетая нити прошлого и настоящего в умиротворяющей ауре семейного тепла.

«Ого, да вы с сумками, целыми баулами!» – воскликнула Виктория, окинув взглядом прибывших. «Это Саня с Никитой наказали передать, ну и вещи Полиночки тут на недельку,» – пояснил Глеб. «На неделю…» – задумчиво проронила Виктория. «А как будто на год,» – тут же вклинилась Полина. «Не пригодятся теперь эти вещи. Пап, я хочу гардероб как у…»

«Теперь тебе нужно не один проект довести до ума, а целых три,» – не унималась дочь, – «чтобы обновить мне гардероб!» Все расхохотались, глядя на это разумное дитя, рассудительное не по годам. «Ба, а мы и Лучано гостинцы и игрушки привезли!» – «Вот здорово!» – обрадовалась мать и бабушка. «Давайте помогу, и живо наверх, буду вас ужином кормить.»

Глеб извлёк из сумки букет вишнёвых гербер. Он помнил, что отец всегда дарил ей розовые пионы и розовые розы, а она, мама, любила именно герберы. «Прекрасно, благодарю, родной, угадал, не скрою, угодил.»

«Ну же, живо в дом,» – скомандовала Виктория, распахивая дверь в объятия тепла и манящего аромата домашней стряпни. Впереди их ждали истории, смех и та неповторимая близость, которую можно отыскать лишь в кругу любящей семьи.

В квартире их радостно, хотя и с привычным ворчанием, встретил пекинес Лучано. Видно было, что он изрядно соскучился по Глебу и Поле, а может, просто по вниманию и ласке, ведь хозяйка отсутствовала целых пять часов – целая вечность для маленького пса. Получив свою порцию поцелуев, объятий, вкусняшку и новую игрушку, Лучано после ужина совершил небольшую прогулку с Глебом и Полей, а затем, утомлённая и счастливая, Поля, приняв душ, заснула в своей комнате, крепко обнимая пушистого друга. Мать и сын остались на кухне-гостиной. Виктория сварила свой фирменный кофе, аромат которого был неповторим, как если бы она обладала секретным ингредиентом. Как ей удавалось создавать этот волшебный напиток, оставалось загадкой для всех. Глеб обожал такие вечера с матерью, когда между ними возникала какая-то особенная, незримая связь. Отца он любил и уважал, и его потеря оставила в его душе неизлечимую рану. Но мама… мама – это нечто иное. Нет, он не был маменькиным сыном, но к её советам всегда прислушивался. Отец же, напротив, не одобрял такие вечерние посиделки за чашечкой кофе, предпочитая, чтобы все пили чай.

– Всё в порядке, сынок? – Виктория протянула Глебу чашку дымящегося кофе. – Я же вижу, что тебя что-то тревожит. Наша сказочница Поля спит под бдительным присмотром Лучано, так что говори, – мягко подтолкнула она сына.

– Знаешь, мама, я никогда не выношу сор из избы, но мы с Саней в последнее время стали часто ссориться, – признался Глеб.

Виктория молчала, внимательно слушая сына, не перебивая, давая ему возможность собраться с мыслями и высказать всё, что накопилось на душе. Зачем хранить в себе то, чем можно поделиться с самым близким человеком?

– Саня… моя Саня… я её очень сильно люблю, – как бы оправдываясь, начал Глеб, – но она такая независимая… Её любимое дело – изготовление ликёров – поглощает её целиком. Она постоянно в этом процессе, словно живёт своим увлечением. А мы с Полей словно и не нужны ей… Все разговоры только о новых рецептах, о креативных подходах, о социальных сетях… она живёт в этом виртуальном мире.

– Между нами всё… о-о-о… как отлично, – запнулся Глеб, – ты меня понимаешь… в постели у нас всё прекрасно, мы даже подумываем об ещё одном ребёнке… но эта её независимость…

Вдруг его перебила мать:

– Прошу прощения, родной, что не дала тебе договорить. После рождения нашей Поли твоя Саня произнесла такую фразу: «Я не хочу становиться второй Викторией». Твой отец тогда воспринял это в штыки, а я в тот момент не совсем поняла смысл этих слов. А сейчас понимаю прекрасно. Понимаешь, у меня двадцать пять лет была самая замечательная и любящая семья. Она есть и процветает и сейчас. И я безмерно от этого счастлива. Есть ты, твоя дочь, твоя жена. Есть мой Никитка, старший мой сын, который, знаешь почему до сих пор не женится? Он ищет или ждёт такую, как я, его мать, которая была на одной волне со своим мужем, с его решениями, с его вкусом, с его предпочтениями. Если папа говорил, что нужно пить чай, мы все пили чай, который, кстати, я терпеть не могу, – с лукавой улыбкой, посмотрев на сына, сказала Виктория. – Может, мне всегда нравились герберы, а папа дарил пионы и розовые розы, и они мне нравились, и я была ему благодарна. Может, мне хотелось самой водить автомобиль, но мой Артём всегда говорил: «Я и только я, любимая, за рулём». И вот сейчас я начинаю, по сути, свою собственную жизнь. Мне очень больно оттого, что он так рано ушёл, и я понимаю, что настало время научиться жить так, как велят мне моё сердце и душа. Вам с Саней нужно отыскать компромисс в ваших отношениях. Ты же обожаешь архитектуру, свои чертежи и проекты, а твоя жена обожает свои ликёры, их производство и креативную подачу для людей. Но от этого ведь вы не стали любить друг друга меньше, раз хотите мне подарить ещё одного внука? Пей же свой кофе, остыл же совсем. Как же я вас люблю, мои любимые, за то, что вы такие разные! Я люблю вашу индивидуальность. И Поли пусть поживёт со мной недельку, развеет старушку.

– Мама, ну какая ты старушка! – воскликнул Глеб, и вдруг его осенило: – Мамочка, а ведь тебе, наверное, хотелось совсем другой стиль в одежде, и кофе вон в полночь пьём… А ведь своей преданной любовью ты себя ограничила в своих желаниях.

– Я ни о чём не жалею, Глебушка, – ответила Виктория. – Но я хочу начать жить заново, раз уж так случилось, так, как велит мне моя собственная неповторимая судьба.

Люблю я тёмный цвет в своей одежде —Он будто ночь, скрывает все секреты.И скорость по ночному городу и трассе,Где ветер воет, и душа вне власти.Люблю букет герберов цвета вишни страсти,В них пламя чувств, и нет в душе ненастья.И разговор душевный в полночь непременно,Где искренность царит благословенно.Беседа тихая под взглядом лунным в вышине,С горчащим кофе, словно вызов переменам серым,Где сердце нараспашку, словно на исповеди во сне,И ханжества искусственность срывается презрением.Люблю я шум дождя за окнами в ночи,Когда он монотонно барабанит по карнизам,И мысли, словно корабли, бросаются в порты,В укрытиях фантазий, призраков, капризов.Люблю я запах старых книг, их шёпот тихий,В них мудрость поколений, пыль веков и знания,И погружение в мир иной, волшебный, личный,Где прошлое танцует с будущим в компании.Люблю восход багряный над полями спелыми,Когда роса искрится перламутром в травах,И чувство единения с землей, нездешним, цельным,Когда душа как птица воспаряет в небе славно.Люблю я тишину лесов, их запах хвойный,И пение птиц, что эхом раздаётся в кронах,Вдали от суеты мирской, от жизни знойной,Где сердцу так спокойно, нет нужды в поклонах.Люблю я вкус вина, терпкий и согревающий,Когда он растекается теплом по венам,И разговор с друзьями, искренний, прощающий,Когда стираются границы, рушатся все стены.Люблю я жизнь, её порывы и падения,Её внезапность, радость и печали,И каждый миг, как ценное мгновение,Хранить в душе, чтоб никогда не забывали.Люблю я снег пушистый, что ложится мягко,На землю, словно пледом укрывая всё вокруг,И в тишине, звенящей, словно в сказке,Я счастлива, мой пекинес балованный, в просторах этих неземных.Люблю я голос близкого, родного,Что словно музыка звучит в моей душе,И взгляд его, что светит так тепло и ново,Даря надежду, жизнь, как дар в ковше Макоши.Люблю я шёпот звёзд, в ночи бездонной,Когда они мерцают, словно бриллианты в небесах,И в этой тишине, глубокой и спокойной,Нахожу ответы на свои непростые адреса.Люблю я запах кофе по утрам, свежесваренный,Что пробуждает чувства, мысли и мечты,И день грядущий, полный новых откровений,Что ждёт меня с улыбкой у черты.Люблю я смех детей, задорный, чистый,Когда он наполняет дом теплом и светом,И в этой радости, как в поле золотистом,Я забываю обо всем, что было где-то.Люблю я запах моря, солёный, свежий,Когда волны бьются о скалы, словно львы,И в этом шуме, бесконечном и безбрежном,Я чувствую себя частицей всей земли.Люблю я руки мамы, нежные, родные,Что гладят по щеке и утирают слёзы,И в этой ласке, бесконечно дорогие,Я нахожу защиту от любой грозы.Люблю я запах ладана в церкви тихой,Когда молитва льётся ввысь к небесным сводам,И в этом свете, чистом и великом,Я чувствую единство с Господом народом.

Взрослый Глеб, с неугасающим детским любопытством в глазах, обрушил на мать привычный шквал вопросов. Забота его, как и нескончаемое «почему», оставалась неизменной. «Мамуль, а чем планируешь заняться? – спросил он, устраиваясь рядом. – Поля погостит, а потом что?»

Мать вздохнула, в уголках губ заиграла тёплая улыбка. «Сказать по правде, родной, я и сама пока не знаю. Педагог я по образованию, математик, но, знаешь, это словно не моё. Вся жизнь кажется какой-то чужой». В голосе её прозвучала тихая, почти неслышная грусть, от которой у Глеба невольно сжалось сердце.

«Мамуль, а как же твоё танго? Может, возьмёшь уроки, окунёшься в мир танца, познакомишься с новыми людьми? Я тебе на почту накидаю ссылок, сейчас столько всего интересного найти можно. Давай попробуешь, а мы с Полей тебя поддержим во всём», – предложил он, глядя на неё с любовью и надеждой.

В глазах матери промелькнула искра. «А знаешь, давай», – ответила она, прижимая к себе своего такого взрослого сына, который и сам уже успел стать отцом. «Пошли спать. Сынок, спасибо тебе, эта идея с танго… пожалуй, подумаю серьёзно. И в форму приду, и мне так это всегда нравилось… хотя папа был против», – сказали они одновременно, и в этом внезапном совпадении ощущалась глубокая, неразрывная связь поколений.

Они поднялись, погасили свет в гостиной и направились к своим комнатам, погружаясь в тишину надвигающейся ночи. В воздухе витала робкая, едва уловимая надежда на перемены, на то, что когда-нибудь мать Глеба обретёт свое настоящее призвание, а страстное танго станет не просто увлечением, а долгожданным глотком свежего, пьянящего воздуха в её, казалось бы, предопределённой жизни.

Утренний свет скользнул по комнате, когда Глеб собирался уехать в офис. «Целую неделю мы его не увидим,» – вздохнула Виктория, глядя на внучку Полю. «И мама позвонит только завтра,» – с грустью отозвалась Поли. Виктория присела перед ней на корточки, её моложавое лицо озарила мягкая улыбка. «Саня, твоя мама, она сейчас занята. Она же у нас звезда, а звезда должна сиять на небосклоне, пусть и ликёрово-рекламном.» «Лучше бы уж на морсовом,» – буркнула Поля. «Правда, родная, правда,» – подхватила бабушка. «Вот и отец твой, Глеб Артёмович, уходит от нас. Целуй его скорей».

После его ухода они позавтракали пышными оладьями с клубничным вареньем. Поля уплетала их, заливая молоком, а Виктория неспешно пила кофе, планируя их день. «А теперь, моя ласточка,» – объявила она, отставив чашку, – «мы выгуляем нашего Лучано, а потом отправимся за новым гардеробом. Таким, как у меня: джинсы, свитшоты, ботинки милитари». Глаза девочки загорелись. «И потом мы запишемся на танцы.» «На танцы? Ба, но там же только в бальных платьях!» – удивилась Поля. «Нет, милая, мы пойдем на танго». «Танго? А что это такое?» – с любопытством спросила девочка. «Не всё сразу, милая, узнаешь чуть позже…»

После завтрака, вооружившись заветным списком, они отправились на поиски идеального «бабушкиного» гардероба для Поли. Первым пунктом в их квесте стал джинсовый оазис. Там, словно старатели, перебирающие золотую россыпь, они ворошили горы денима, пока не отыскали те самые, «как у бабушки»: слегка выцветшие от времени, с высокой талией, нежно обнимающей фигуру, и глубокими карманами, готовыми приютить все девичьи тайны. Затем их ждал свитшотный рай, феерия красок и фактур, где взгляд сразу выхватил огромный свитшот, дерзко заявляющий о себе кричащей надписью.

Завершающим аккордом этой модной симфонии стали ботинки в стиле милитари – брутальные, стильные и, как восторженно заявила Поля, «улётные!». Девочка, словно заворожённая, кружилась перед зеркалом в обновках, и с каждой вещью всё сильнее ощущала себя смелым отражением любимой бабушки.

Виктория ликовала, видя, как внучка расцветает, обретая свой собственный, неповторимый стиль – дерзкий, независимый и искрящийся, словно маленький осколок её собственного бунтарского духа.

Вечер опустился на город, словно бархатная кулиса, окутывая улицы томной негой полумрака. Утомлённые, но окрылённые впечатлениями и новыми приобретениями, Виктория и Поли направились на поиски танго-студии. Адрес, добытый Глебом, сулил нечто волшебное – святилище, где страсть обретает тело, а музыка становится пульсирующим языком плоти. После лабиринта переулков и робких расспросов прохожих, они замерли перед неприметной дверью, украшенной витиеватой табличкой: «El Corazón del Tango».

«Пожалуй, в другой раз я приду сюда сама,» – подумала Виктория, и они вышли на поиски администратора студии.

В тот же миг слух Виктории ласково защекотало звонкое: «Ба, папочка, смотри, папочка!» К ним спешил Глеб, а навстречу к нему, словно солнечный зайчик, скакала Полина. «Мама, ну же, иди записывайся, а мы с доченькой будем ждать тебя вон в том кафе,» – он кивнул в сторону уютного здания напротив. Поли, доверчиво вцепившись в крепкую руку отца, тянула его за собой, словно маленький буксир: «Ба, мы ждём тебя!» Виктория, с лёгкой, теплой улыбкой, скользнувшей по губам, двинулась вглубь студии, в надежде отыскать приветливого администратора.

За порогом её встретил приглушённый, словно затаённый, свет, робко ласкающий зеркальные стены и опьяняющий шёпот сандала. В самом сердце зала, под томные, надрывные стенания бандонеона, томились в жарких объятиях пары, сплетающиеся в танце, где каждое движение – исповедь. Здесь не было места ни наивной детской безмятежности, ни холодной чопорности бальных залов. Здесь властвовала иная стихия – стихия огня, неутолимого желания и пьянящей, дерзкой внутренней свободы. Мужчины в безупречно чёрных, словно крылья ворона, костюмах вели своих партнёрш в завораживающем танце, их движения – то плавные, как шёпот ветра в ночи, то резкие, как хлыст, рассекающий воздух – дышали первобытной страстью и наэлектризованным напряжением. Женщины, облачённые в платья с дерзкими, словно брошенными в лицо условностям, разрезами, казалось, воспаряли над паркетом, невесомые призраки, а их лица отражали всю палитру запретных чувств – от обожания, граничащего с безумием, до презрения, обжигающего хуже огня.

Виктория, зачарованная, лишённая дара речи, следила за каждой деталью, за каждым трепетом ресниц, за каждым полувздохом. Она видела это лишь в призрачном свете киноэкрана и в лихорадочных снах. Здесь не было места невинности, лишь зрелая, густая, выжигающая до пепла страсть. И в этой страсти таилась пленительная красота, гипнотическая грация, магнетизм, неподвластный словам. Виктория, стоявшая в тени, словно заново родилась в этом пламени. В её глазах вспыхнул далекий, едва тлевший уголёк, лицо озарила полузабытая, робкая улыбка, как первый луч солнца после долгой зимы. Казалось, она воскрешала в памяти что-то сокровенное, похороненное под толстым слоем прожитых лет.

Танец продолжался, сплетая в едином экстатическом порыве музыку, движение и неукротимые эмоции. Виктория, не в силах отвести взгляда, чувствовала, как внутри неё прорастает хрупкий росток нового, неведомого доселе чувства, как из пепла сомнений поднимается жажда. Её внезапно охватило нестерпимое желание испытать эту пьянящую свободу, эту обжигающую страсть, ту дикую мощь, что исходила от каждого танцора.

За порогом томный полумрак струится,Где ночь греховным таинством вершится.Сандала шёпот робкий, тих и краток,Зеркал обман коварный и проклятый.Бандонеона стон надрывный, вечный,Как голос рока, мрачный и сердечный.В объятьях страстных танец танго, словно сон,Где каждый вздох безумен и пленён.Здесь нет невинности – лишь колдовская страсть,Горящая в сердцах, как вечная напасть.Мужчины в чёрном – демоны ночные,Ведут партнёрш, чьи взоры ледяные.То плавный шёпот, то удар хлыста,В них дремлет страсть, бездонна и чиста.В разрезах платьев – дерзкий зов, манящий,Взор полон обожанья, взгляд зловещий.В той страсти таится грация, гипноз,Из ада роза, а не утренний прогноз.Из тени вышла, словно лунный луч,В глазах далёкий уголёк, живуч.И каждый вздох – как клятвы на крови,В хитросплетениях мучительной любви.На лицах маски лжи, а губы шепчут страх,И вихрь кружит, ломая всё в прах.Здесь время замерло, оставив лишь момент,Где страсть и боль – терзающий инструмент.В изгибах тел – трагедия и драма,И шёпот ветра, словно панихида, шрама.В бокале плещет отблеск лунных стран,Истаял разум в дьявольский обман.Здесь нет прощенья, нет пути во тьму,Лишь танго вечное, безумное, к чему?И каждый шаг – дерзкий вызов небесам,Расторгнуть клятвы, поддаваясь чудесам.В объятьях страстных, словно в клетке льва,Забыть про стыд, лишь чувствам все слова.Да длится ночь, хмельная и дурманя, —Там страсть и грех сплелись в змеином знании.В очах – огонь слепого обожания,Пред властью танца, вечного мерцания.

В аргентинском подвале, где ночь – густой портал

В аргентинском подвале, где ночь – густой портал,Там танго страсть сплетает, до боли жарких слов накал.Рыдает скрипка, стонет бандонеон в тот час,И каждый вздох влюблённых – будто тихий, страстный сказ.Ламп тусклый свет, как таль, на пол ложится ниц,Где связанных сердец судьба – меж многих лиц, как приз.Во фраках чёрных – он, она – в шелках, то ритуал,В глазах, пылающих огнём, колдовства карнавал.Изысканный парфюм, смешавшись с запахом вина,Пленяет разум, словно магии волна, картина!Мужчины шепчут клятвы, даря лишь дым пустой,А женщины смеются, с чувствами играя, им, порой.Искусные движенья, как вызов, как игра,Где правила диктует лишь безумная жара, пора!Опасность и восторг в сплетенье рук и ног,Танго – это битва, где побеждает лишь порок.И в кружеве объятий, в истоме тишины,Звучит история любви, что прожили они, в глубины.О прошлом сожаленья, о будущем мечты,Все в танце растворились, как звёздные мосты.В угаре танца время теряет власть,И ритм страстей способен дух навсегда украсть, чтоб пасть.Унылый блеск реальности заменит сном приют,Где каждый жест – признание, мольбы желаниям  поют.Глаза, как бездны, скрывают тайны и боль души,Что ищет исцеленья в танце, где нет фальши, не туши!Где музыка и страсть – священный идеал святой,И каждый шаг – исповедь, что манит за собой.И вот заканчивается ночь, мелодия слабеет,Но в памяти сердец огонь любви алеет, крепчает!В глазах ещё искрится страсть, былое торжество,И обещанье встречи, что ждёт их за окном его.Рассвет стучится робко, в подвале тьма и тлен,Танцоры расходятся молча, словно стая змей взамен.Но в каждом взгляде искра, как у Эдема роза,Воспоминание о танце – как в память заноза!И улицы Буэнос-Айреса снова зовут вдаль,В обыденность дней, где скрывают пылкий альт, печаль.Но музыка танго звучит в их сердцах всегда,Напоминая о ночи, где страсть была права, судьба!И в буднях серых каждый жест, каждый взгляд,Несёт отголосок танца, словно тайный яд, разряд.Танго проникло в душу, как пламя сквозь мрак,Оставив неизгладимый, вечный страсти знак.И где-то в тёмном переулке, в сиянье фонаря,Вновь встрепенётся подвал, где танго – страсти алая заря, как в дар!Разожжёт сердца и души, в исступлении едином слив,И в танце вырвутся на волю, от пут мирских, что лжив.

Виктория почти бегом покинула знойный танцпол «El Corazón del Tango», надеясь отыскать администратора. Ей не терпелось узнать о возможностях студии, о существовании уединённых уроков, где можно было бы танцевать, не чувствуя чужих взглядов. Детство, расцвеченное огнями вальса, румбы, фокстрота, ча-ча-ча, манило к единственной, сокровенной мечте – исступленному аргентинскому танго. Ранний брак с Артёмом, студентом-аграрием, верным поклонником, не пропускавшим ни одного её выступления, казался тогда судьбой. Но потом – свадьба, дети, семейные хлопоты… И танцы остались в далёком прошлом. Артём, обожавший Викторию, считал, что она принадлежит лишь ему, и её танец должен быть только для его глаз.