Бегущая за мечтой

Бегущая за мечтой

Глава

Абзац

Василий Петрович мужик семейный. Работал на оптовой базе водителем. Зарплата так себе. Может если не жена фельдшер, едва сводили концы с концами. А у них трое мальцов-сорванцов. Их кормить надо и одевать. Ладно, Катерина в халате ходит, а он в робе. И было у Василия Петровича словечко любимое. Применял его он по любому назначению, даже как ругательное слово, только интонацию в голосе менял. Абзац.

От природы мужиком он слыл спокойным, не пьющим. Все детство прошло в городе. Рос он как сорняк на пустыре без пригляду. А потом ему Катька глянулась, которая живо его в ЗАГС отконвоировала. Вот абзац.

Так вот жили они бы с супругой, пока ей шлея под хвост не попала. Завела она свою шарманку о переезде в деревню. Вот абзац.

Запела Катерина о сытой жизни. О корове, о поросенке, о шести сотках.

«Еще чего? Не хочу», – подумал Василий, – «Не хочу. Там надо пахать и сеять. Коров доить, в сортир на улицу ходить. Телевизор смотреть и на диване лежать времени не останется». Вот абзац.

Жена не сдавалась, все твердила о рыбалке в выходные, о баньке каждый день, о лесе, грибах и ягодах. Вот абзац, буквально на больную мозоль баба наступила. Баньку Василий любил пуще рыбалки. И каждую субботу отпрашивался у жены, чтобы пыль недельную смыть, ну и пивка выпить и с мужиками потрепаться. Вот абзац.

Стал Василий Петрович о домике в деревне задумываться. Припомнил он, как один раз в год недели на две его в деревню бабушке сплавляли мать с отцом. А сами в отпуск уезжали. Только у Васьки с деревенской шпаной отношения налаживались, у родителей отпуск заканчивался. Поэтому к селянам он относился с прохладцей. А жена все досаждала. Вот абзац.

И пацаны приделе, к труду будут приучены. Оно понятно.

-Страшно с насиженного места сниматься, – подначивала Катя, – Ну ты же не курица. А мужик. Опять же молоко, яйца, сальце свежее. Свое! Абзац.

Василий яичницу любил с зеленым лучком, с жареной картошкой. И на кой нам эта сраная двушка. Теснотища. А там простор, поля необъятные. В реке вода, как молоко парное, купайся не хочу, все лето. Жена подвела его к последней черте и поставила жирную точку. Вот абзац.

Сдался Василий Петрович, можно сказать, капитулировал перед натиском супруги. Соблазнился омлетом, да куском сала.

Квартиру продали, купили большой дом и мотоцикл с люлькой. И все вроде хорошо. Только от места слагаемого сумма не изменяется. Вот абзац.

Он опять по локоть в мазуте на расхлестанном УАЗике. А жена на работе с утра до вечера. Да еще корову и поросят кормить надо. Крышу там починить, забор поправить. Про рыбалку Василий и думать забыл. А вот банька зато каждый день. Вот абзац.

Бабье счастье или отмороженный

Люблю путешествовать, смотреть в пыльное окно поезда. Кругом обширные просторы Российской земли. Большие города и маленькие поселки, полустанки, а то и вовсе длинная улица в пять дворов, разбросанная в глуши. Это отголоски прошлого. Здесь нет ни магазинов, ни медпункта, сплошная антицивилизация. Вот в этой глухомани, среди покосившихся серых изб поросших буро-зеленым мхом и случилась эта история.

Жили-были мать Марья Петровна да дочь Варвара сорокалетняя девка вековуха. Ну как жили? Ведь и кошки живут и собаки. Трудно им было без мужиков-то. Да ни чего. Хозяйство при них было небольшое. А как говорят «была бы коровка да курочка, приготовит и дурочка».

Пошла однажды Варвара на дальнее поле к стогу сена, изготовленному по осени за кормом с санями да наткнулась на что-то, то ли бревно лежало, то ли не понятно что. Отгребла снег, а в нем мужик лежит замороженный в шубе добротной и в обуви новой. Сердце её замерло отчего-то, стучит, колотится.

Взвалила она кое-как его на сани, веревкой перевязала. На улице мороз трескучий. А она бёгом. Платок с головы слетел, ветер волосы трепет, как тряпку, а ей не по чем. Катит сани, торопится, мужика везет. Аж пар клубится вокруг неё, как от паровоза. Заскочила она в избу и давай реветь истошно.

-Маманя, давай банёшку топить. Я себе мужика нашла, оттаивать будем.

Натопили бабы баньку, аж вокруг в радиусе ста метров около неё снег растаял. Сколько дров спустили.

-Надо маменька, чтобы он весь в раз растаял, а не по частям. Что бы все органы исправно работали и сердце и свистулька, не муха, не лягушонок какой-нибудь, а мужик, – с восторгом бормотала Варька. Раздели его бабы до нога и в парную занесли. А сами в окошко пялятся, за процессом следят.

– Ох, дров жалко. Вдруг по напраслину. Лишь бы руки да ноги отошли, а голова да пипка потом дойдет. Мужик в хозяйстве ох как нужен, – стонала старуха.

-Не каркайте, мама. Тут все важное. Мне знаешь как мужика охота, аж стыдно признаться.

-Раз стыдно. Так молчи, и так сама знаю, – грубо ответила ей мать.

Минут через пятнадцать как выскочил из бани мужик, орет по, чем свет стоит. Весь розовый такой, как молодой поросенок, волосы на спине дымятся. Бабы так и обмерли от радости.

-Чего крик поднял, зенки выпучил, смотри, хозяйство застудишь. Оттаял, и, слава богу, – выступила вперед Марья Петровна, – Пошли одеваться.

Насилу мужика затолкали в предбаннок, чтобы одеть. Потом в хату привели, накормили горячими щами и на печь загнали доходить. Два дня гость проспал на печи, похрапывая, а на третий затих, только пыхтенье слышно, да тихие вздохи.

-Проснулся, милок, – радостно проговорила хозяйка.

-Кажется, мама, – ответила дочь, глядя на шевелящуюся занавеску на печи. А Варьку было не узнать, тихая такая стала, нарядная, даже счастливая, улыбается, – ну дура, – дурой.

-Поднимай своего Илью Муромца с печи, пусть идет завтракать, работы полно, вон, сколько снега намело.

Парень-то был совсем не разговорчив, можно сказать вовсе молчун. Ни имени не помнит, ни сам откуда. Память вообще как чистый лист. Похоже, мозги сильнее отморозил, чем остальное. Поел он супа, от второй не отказался.

-Да, жрать он горазд, – подумала Марья Петровна, но вслух сказала. – Поди, Илья, пособи Варваре во дворе.

Только Ильюша, сынок названный работник был никакой, не умелый, корявый какой-то, словом отмороженный.

А Варька к нему с теплом да лаской.

-Ничего Ильюшенька, у нас все сладится. А у самой душа счастьем переполнена. Когда она красна – девица молодца своего в светлицу девичью впихнула, – «Муж он, мне теперь», краснея и оправдываясь, говорила она матери. Надевая новую рубаху.

Наутро у дочери глаза красные, вроде плакала что ли. Ну, от матери че утаится. Да счастье у девки было не долгим. По исходу третьей ночи с громким плачем вышла она из горницы вся мокрая и жалкая. Повела носом мать, оглядев Варьку.

-Да девонька, видно у парня то энурез. Ну а пипка-то как работает? – подавляя в себе душащий смех, спросила старуха.

-Да не ржите вы мама, его пипка только ручьи пускать умеет, – злобно скидывая с себя мокрую сорочку, обиженно ответила Варвара.

-Значит, отпала у тебя охота мужика с собой в койку класть, – хохотнула мамаша.

-Отпала, – тихо ответила Варька.

Только с тех пор немало времени прошло. Варя не веселая ходит, больше молчит, видно вину за собой чует зато, что нахлебника в дом приперла. А мать с каждым днем все больше ворчит за стеной.

-Не работник он, ох, не работник. Да куда ж его блаженного денешь по среди зимы, не выставишь из хаты.

А Илья видно разумеет, только молчит, да сопит в две дырочки.

За окном скрипнул снег. Громко стукнула входная дверь. Отряхиваясь от снега, ввалилась соседка.

-Здрасте вашему дому. Вот потеплело немного, схожу, думаю, промнусь, навещу вас, может вам чё надо, да неловко попросить.

«Видно тебе чего-то от нас надобно», про себя подумала хозяйка, а вслух сказала.

-Проходи разлюбезная, Дарьюшка, раздевайся, чай будем пить.

-Ой, я гляжу у вас гость, аль жилиц, – головой завертела молодуха, завидев на лавке возле печки парня. Варя голову склонила и улыбнулась грустно, молча, продолжила прясть шерсть с кудели.

-Да как жилец? – зашептала в самое ухо Дарье Марья Петровна. – Его Варька совсем недавно в снегу нашла замороженного. Вот отогрели, откормили. Только, думаю, вот беда не продержимся мы до весны, харчей на троих не хватит. Да и стесненных мы обстоятельствах, посторонний мужчина в доме, Варюшка стесняется, да и мне как-то неловко. В город бы свести да сама знаешь, все дороги замело, до апреля отсюдова не выбраться, – с напускной тревогой, пожаловалась хозяйка.

-А вы мне его отдайте, – без смущения спросила находчивая Дашка, – У меня продовольствия хватит, я сама-то ем не много, и табачок найдется, если ему треба. Знаете, порой скучно бывает одной, а то и страшнехонько, – изворачиваясь, добавила молодуха.

-Так ты чего, может замуж за него, хочешь пойти, – хитро прищурившись, спросила собеседница.

-Ага, а почему нет? Я молодая, красивая, сильная, – ответила Дарья, а у самой глаза блестят, как будто только что рюмку водки опрокинула.

-Ну что ж, – отряхивая руки от муки, вздохнула Марья Петровна.

-Тогда я благословляю Вас. Совет вам да любовь. У нас здесь ЗАГСа нет, так что опосля распишитесь, по весне, – чуть не прыснула со смеху старуха.

-Одевайся Илья, женка за тобой пришла, – сказала она, раскрасневшаяся невесте.

Варька не проронила ни слова за все время. Кинулась к окну, глядя в след. А Дарья довольная и счастливая, подхватив под руку неуклюжего супруга, с достоинством шагала по пустынной улице.

-Э-Эх, Варвара. Воно оно как стало-то, дуреха ты, – то ли укоризненно, то ли с усмешкой произнесла старуха, – Собственными руками свое бабье счастье отдала…

Банкомат

Однажды в студеную зимнюю пору, я из дому вышел, был сильный мороз…

Нет, это не стихи Некрасова, это ода нашему безмолвному другу- банкомату. В этот студеный день мне так не удалось получить зарплату. Ну, бывает! Замерз наш бедный одинокий друг. Стоит он на семи ветрах. В жару и стужу. И никто даже не задумывается, о том, что у него есть тоже душа, ну как у «железного дровосека», сказочного персонажа. Да! У нашего «робота», жизнь точно не сказочная, народа много, а поговорить не с кем.

Ну вот, однажды, шел пьяный мужик по темной улице. Светофоры ему загадочно подмигивали, и он, как не скромная девица, кокетничал с ними, потом по – дурацки отдавал честь и, снова покачиваясь, шел своей дорогой. Ну, посему видно скучал мужик, веселую компанию себе искал.

-О! – радостно воскликнул мужик, увидев банкомат. Пошарив в карманах, нашел какую-то бумажку и стал запихивать ее в цель банкомата, одновременно нажимая на кнопки. Банкомат закашлялся и выплюнул ее. Тогда мужик начал его пинать, бить кулаками и истошно материться. Но тут молчаливый ящик не выдержал и загремел железным голосом.

-Ты псих, хватит уже, денег все равно не дам. Фу, фу, ну и перегарищем несет! «Пшел» вон!.

Мужик опешил, наклонился к нему вежливо и, обнимая, чуть дыша , прошептал.

-Ну прости родной, я ж не хотел».– из его пьяных уст потекла не ровная речь с тысячью извинений.

-Ну, ну!– в ответ, уже тоже не трезвым языком банкомат жалостливо забурчал.– Ну. Не таких дураков повидал.– и полилась задушевная беседа.

– Жена злюка, дети идиоты. И все дай, и дай.

-Стоишь тут, то жара, то холод, ходят тут всякие карточки тычут в морду, хоть бы кто спасибо сказал.

Горевали не долго. Потом обнявшись, дуэтом горланили песни до утра.

P.S.

Уважаемые, граждане, говорите друг другу спасибо, берегите государственное имущество.

Березкины печали

На опушке леса ранней весной в семье старой скрипучей березы родилась елочка. Лес долго шумел и шептался. А мать, совсем уж не молодая, не могла наглядеться на свою пушистую крохотную дочь, слезы умиления лились по её толстому корявому стволу.

Прошло время. Елочка выросла в тени своих белоствольных сестер. И не раз на нее заглядывались молодые дубки из соседней рощи.

Вот однажды зимним студеным утром мимо ехал мужик в лохматой шапке и красном шарфе. Он остановился и невольно залюбовался молодой красавицей, забавно поцокивая языком. Деревце смутилось и стыдливо прикрыло пушистыми ветками тоненький ствол, ей стало неловко от прямого мужского взгляда. Душа её затрепетала, и она с волнением смотрела на незнакомца.

А он вытащил из повозки топор, острое лезвие которого блеснуло в тусклом утреннем солнце. Сердечко у елочки екнуло от страха, она пошатнулась от размаха топора.

-Ой! Мамочка! – прошептала она, падая навзничь.

Проснулся лес и зашумел. Охнула старая береза, очнувшись и скрипя корявыми ветками, царапала незнакомца, преграждая ему дорогу. Душа её болела. Она стонала и плакала. Ей вторил завывающий ветер.

А мужик в красном шарфе, довольно посвистывая, бережно уложил в просторные сани зеленую пленницу и поехал своей дорогой.

Елочка беззвучно плакала, в последний раз окинув взглядом родную поляну и старую мать, печально стоявшую березу.

Елочку занесли в жарко натопленный дом и поставили посередине большой комнаты. Потом пришли очень добрые женщины, они хвалили её и трогали руками за зеленые колючие ветки.

В большой комнате было душно и от этого у неё осыпались иголки. Ей было страшно и одиноко.

А к вечеру забежала молодая девушка с большой коробкой, она весело напевала незнакомую приятную песню и развешивала на дереве красивые шары, игрушки и мишуру. Покружившись возле неё, словно оценив свой труд, девушка убежала.

Внезапно стало темно и тихо. Где-то вдалеке слышались шаги и хлопанье двери. Озираясь в темноте, елочка смотрела в темные окна, в которых отражались веселые огни.

-Красавица, – вспомнилось ей слова незнакомки. «Да, уж», – разглядывала себя, в недоумении подумала она, приподнимая отяжелевшие ветки. Красочные шары завертелись и зазвенели, молодое деревце вздрогнуло и замерло. Ей почему-то стало грустно, она тихо вздохнула и задремала.

Вскоре вспышка яркого света разбудила её, загремела громкая музыка, и зазвучали радостные голоса детей. Зал наполнился веселым смехом, детвора закружилась вокруг елки. Ей стало тоже весело, душа её словно оттаяла.

«Вот оно, мое предназначение!» – радостно думала счастливая елочка.

Прошло еще несколько веселых и счастливых дней, и все закончилось. А потом пришла толстая тетка в синем халате. Она стала безжалостно срывать мишуру и красивые шары и складывать в знакомую коробку. Елочка встревожено обернулась, когда громко хлопнули двери и вошел тот самый незнакомец. Он подхватил её и потащил вниз по лестнице, веточки трещали и ломались.

Боль и страх охватили бедную елочку, через несколько минут она вздохнула свежим морозным воздухом. Мужик валок её по улице, потом бросил около двух ужасно пахнувших ящиков, к которому изредка подходили люди и что-то неприятное выкидывали из ведер и пакетов. «Вот и все…,– думала она все закончилось. Вспомнилась ей вдруг солнечная поляна, белоствольные сестрицы и мать – старая береза, безутешно плачущая. Ей стало так горько. Ради чего все это? – думала она.– Из-за нескольких веселых праздничных дней людей, чтобы потом оказаться на помойке!…»

Но вскоре пришла какая-то старушка и, подхватив деревце, унесла во двор, где резвились ребятишки, играли в снежки.

И, когда, наконец, закончилась зима, дни стали теплыми и солнечными, елочка высохла и превратилась в маленький колючий скелет. Но ей тогда уже было все равно….

Божий след

Изрыли матушку землю вдоль и поперек. Нынче взялись и за Верблюжку. Стояла она не одну сотню лет. А теперь затарахтели экскаваторы и машины, оглушал шумом и покрывая пылью близлежащие селенья. Чё ищут? Чё ищут? А тут глядишь, при свете яркого дня что-то сверкнуло яркое и огромное, аж, ослепило машиниста экскаватора. Выскочил он из кабины, руки трясутся.

-Золото, золото!!!

Это был не просто кусок бесформенного камня, а гладкая длинная, спрятанная в земле археологическая находка. Он схватил лопату и, засучив рукава, тут и шофера сбежались, кто руками, кто монтировкой стали отковыривать землю. Перед ними обнажившийся предстал громадной величины золотой башмак со шнуровкой из золотых нитей. Опешившие мужики с восхищением зашептали: «Чей туфля? Чей туфля?».

-Моя!– гаркнул, стуча себе в грудь, пузатый, лысый мужик. – Моя!– он шел, расталкивая всех на пути как таран. – Это мое! Разработки мои, транспорт мой, всех уволю к чертовой матери,– орал стараясь перекричать всех начальник.

-Как же твое? Все что в земле лежит, принадлежит государству. А нашедшим полагается 25 процентов. А от этого башмака сумма приличная нам причитается. Можно всю жизнь не работать!– высказался тщедушный мужичок, протирал очки пыльным носовым платком.

-Вы итак все не работаете, все уволены! – размахивая руками, вопил начальник. Его отволокли в сторону и набили морду. А к вечеру ботинок оцепили. Работяг повыгоняли. Понаехали журналисты. Начальство из области прилетело на вертолете. Полиции по 5 человек на каждый квадратный метр. Ждут из Москвы экспертов, научных сотрудников и геологов. Каждому хотелось взглянуть на золотой башмак.

Догадки одна за другой и все невероятные. Кто-то грубо пошутил.

– Видно Бог разувался и уронил нечаянно башмак на землю.

На него зашикали.

-Не богохульствуй.

Все ходили и гадали, как выудить из ямы такой громадный экспонат. Надо гнать технику, надо, надо…. Пока гадали, стемнело. А к утру только зорька началась, такой грохот стоял, как будто конец света наступил. Охранники на землю ничком упали, как тараканы по норкам и щелям попрятались. А когда все стихло, золотого ботинка на месте не оказалось, как будто и не было вовсе. Только след и вмятина глубокая от левой босой ноги. Вроде хозяин за потерянным башмаком явился.

Что тут было, что тут было. Расстрелять всех хотели, пересадить за пропажу.

-Садите, убивайте, звания лишайте, – виновато мычали, теребя фуражки в руках, охранники. Бог дал. Бог взял!

А через несколько в лесу, что на кордоне, обнаружили громадный след уже правого ботинка, уходящий в землю метров на десять. Деревья смяты как трава вместе с домом лесника, провалились в котлован, откуда стала пробиваться вода чистая, золотистая и прозрачная. Вот подивился народ. А озеро назвали «Божий след», только смельчаки и отважились в нем купаться.

В бабьей шкуре

В душном шатре на тюфяках сидели молодые женщины, облаченные в ярко-цветастые шаровары. Их обнаженные плечи прикрывали черные густые волосы. А руки и пальцы были унизаны браслетами и кольцами. Женщины видимо готовились ко сну и тихо переговаривались на арабском языке. Одна из них уныло жевала вяленое мясо с душком, заедая твердой полусырой лепешкой. От такого яства ужасно хотелось пить. Подняв тяжелый кувшин с узким горлышком, поднесла ко рту, жадно глотая воду. Она ни как не могла унять жажду. Её трапезу прервал вошедший в шатер мужчина. Он бросил короткий взгляд на неё и позвал по имении. Она содрогнулась всем нутром. Вся её сущность протестовала, понимая, чего хочет султан, супруг, хозяин…Она сжалась в маленький комочек, стараясь быть не заметной. Затекла спина, и ноги одеревенели. В воздухе просвистел хлыст и обрушился на спину наложницы, которая, взвизгнув, свалилась на бок. Кто-то маленький рядом истошно вопил, и теребил её за одежду.

-Господи, больно-то как, – простонала она, облизывая пересохшие губы. Осознавая, что она почему-то ослушалась, принимая вместо мужских ласк побои. Женщина стала мысленно молиться и, вдруг её осенило, что она христианка, потому может и не покорная. Память медленно стала возвращаться.

Старик поднялся и опустил ноги с печи, и, запустив руку в бороду, поскоблил подбородок.

-Деда, пить хочу, – толкал его в бок малыш. Кряхтя дедушка слез с печи и напоив внука, приложился к ковшу сам. Потом снова улегся на жесткой подстилке, прижимаясь старыми костями к разогретым кирпичам. Положив под голову руку, прислушался, как на улице шумит ветер и бросает в окно горсти снега.

Он предался воспоминаниям, смакуя о странном сне.

«Воно оно как. На старости лет в бабьей шкуре побывал. Сам султан видно возжелал меня», – перед его глазами живо проплыла яркая эротичная картина, как мужчина тащит её за косы в свои покои, оголяя красивое молодое тело, «Да! Видно бабой я был в прошлой жизни», – подумал старик и на мгновение, прикрыв глаза, снова унесся в горячие пески, затерявшиеся во времени.

Восемь баб один прораб или квартирный вопрос

Дед Матвей работал почтальоном в маленькой деревушке уже лет десять, где почитай остались одни старухи, да бабы вековухи.

-Вымерла деревня, ох, вымерла, – вздыхает его собеседница Авдотья, с шумом прихлебывает чай с блюдечка. Дед неторопливо покуривает самокрутку и кряхтит.

-М-да. М-да. Ты бы поднесла стопочку что ль, для разговору,– хитро прищуриваясь, отвечал старик.

-А за что?– усмехнулась Авдотья.– Ты мне кроме газеты никакого письма не принес, посмотри так у себя хорошенько, может, где оно и затерялось.

-Да нет, тебе в десятый раз говорю, что я тебе сам должен писать что ли?!

-Ну, тогда проваливай, не дыми тут,– пробурчала старая хозяйка и погромче включила телевизор.– Видишь, Квартирный вопрос показывают. Поди, отсюдова, не мешай.

Эти частые перепалки, видно каждому приходились по душе, потому как старый почтальон много времени проводил «на работе», скрашивая одинокую жизнь старушкам. Выпроводив надоевшего старика, Авдотья уставилась в телевизор.

-Ишь ты, как квартиру-то уделали,– покачала она головой.– У..у… и все бесплатно, и подарки еще дают. Вот бы так хату мою подшаманили. – Она размечталась, восхитительные картины промелькнули перед глазами. – Я бы в раз ее заместо дачи продала, да и к сыну в город может, махнула. С такими деньжищами сноха не выгонит, будет лебезить «Здрасте, мама», не хотите ли чего. У … она до денег жадна, сразу пресмыкается будет, лишь бы я поскорее им все деньги выложила.

Бабка вздохнула, словно и впрямь рассталась со своим вымышленным капиталом, углядев адрес, быстренько написала его на клочке газеты.

Убрав со стола посуду, смахнула тряпкой крошки, Авдотья достала ученическую тетрадь и единственную завалявшуюся авторучку, водрузив на нос очки с громким пыхтением, начала писать письмо на телевидение в передачу «Квартирный вопрос».

Оказалось это делом не простым. Облизнув конверт, она аккуратно, как могла, вложила свое письмо и запечатала, подписав корявым подчерком. Потом стащила со своей седой головы платок, утерла им изрядно вспотевшее лицо.

На следующий день Авдотья вручила конверт деду Матвею, хорошенько угостив его стопочкой другой.

-Неспроста это,– подумал старый почтальон, рассматривая адресата на конверте.

-Ах, ты. Красота, ты моя,– с ехидством сказал он, – вона куда метишь, похожа ремонта задарма захотела. Что ж мне, что ль не хочется, – оглядел он свою обшарпанную избу.

-Сделают мне ремонт, – размечтался дед.– Я на все лето дачников к себе пущу, деньги лопатой буду грести, ого-го-го. Надо первое свое письмо отправить, а то Дуськину хату отделают, а мою вдруг не захотят.

Отложив в стол письмо Авдотьи, он достал бумагу и стал писать, а что, да как не знает, закурил, мысли в голове путались.

-Фу, черт! – выругался дед, достав письмо из стола, безжалостно разорвал конверт, бросив его в печь, начал аккуратно его переписывать, радостно посмеиваясь над старухой.

Когда с трудом письмо было переписано, он бережно вложил его в чистый конверт, и хотел было подписать, а адрес не знает, а конверт в печи сгорел.

Долго Матвей матерился, комкая исписанные листы, хлопая себя по плешивой голове, меряя шагами избу, в старых обрезанных валенках.

На следующий день решил навестить соседку.

-Ни как Дусенька хату белить затеяла, – пыхтя и крякая, поздоровался он. – Может тебе подсобить, нелегкое то дело одной бабе мебель двигать,– с усмешкой проговорил дед, дымя цыгаркой.

Старуха сверкнула глазами.

-Обойдемся, чего надо? Видишь, я занята, не до разговоров тут.

Тот помялся, помялся и, тихонько посмеиваясь, вышел из избы.

Время идет, а старуха уж две недели в спартанских условиях живет в пустой избе, спит на раскладушке, как на военно-полевых сборах. А сосед похохатывает себе в ус, да в календаре отмечает, сколько может ждать дармового ремонта сварливая баба, добровольно обрекая себя на неудобства в столь почетном возрасте.

Охи не скоро бы кончились испытания Авдотьи как бы ни дети, приехавшие копать картошку да морковку. В раз они ей избу прибрали, да укатили в свой город.

Но только грустная с тех пор Авдотья ходит.

-Видно затерял треклятый почтальон мое письмо,– все думала она. – А вдруг все-таки приедут ихние с квартирного вопроса? Да мимо проедут, тут почитай в нашем селе все избы от старости покосились. Кто откажется от дармового ремонта?