Колдовской прилив в Анапе

Сергей Чувашов

Колдовской прилив в Анапе

Глава 1. Карта судьбы из Анжеро-Судженска

Осень в Анжеро-Судженске – это не романтический шёпот листвы и не золото парков. Это грязно-серое одеяло низкого неба, намертво приваренное к трубам заводов-гигантов. Это слякоть, которая даже не хлюпает под ногами, а вязнет, как холодная манная каша, цепляясь за подошвы и высасывая последнее тепло. И ветер. Пронизывающий, тоскливый ветер с востока, который несёт не свежесть, а запах угольной пыли и старой безнадёги.

Именно под аккомпанемент такого ветра Татьяна вышла из здания суда, сжав в ледяных пальцах синюю папку с документами. «Определение о расторжении брака». Казалось, эти сухие слова должны были принести облегчение, выдох после пятилетнего кошмара холодных ссор, пьяных скандалов и немого презрения. Но внутри была только огромная, зияющая пустота, затянутая тонкой плёнкой страха. Страха перед ним. Перед Сергеем.

Он не бил её. Нет. Он был слишком умён для грубого мордобоя. Его оружием были слово, взгляд и деньги. Унизительные оскорбления, приправленные ядовитой иронией, в присутствии детей. Ледяное, оценивающее молчание, от которого хотелось провалиться сквозь землю. И самое главное – полный финансовый контроль, превращавший её в вечного просителя, вынужденного отчитываться за каждую потраченную на детей сотню. Развод стал не освобождением, а новой осадой. Он грозился через суд отобрать детей, «спасая» их от нищей и неуравновешенной матери. Он звонил глубокой ночью и молча дышал в трубку. Он «случайно» оказывался возле школы, когда она забирала Аню и Рому. Милиция разводила руками: «Угроз нет, гражданочка, он же ничего не сделал. Отец детей имеет право интересоваться».

Дети… Аня, в свои десять лет ставшая не по годам серьёзной и тихой, смотрела на маму огромными, понимающими глазами. Рома, восьмилетний сорванец, замкнулся, перестал смеяться. Они были её якорем и её самой страшной болью. Как защитить их? Как вырваться из этого липкого, удушающего круга?

«Сходи к тёте Кате, – настойчиво шептала соседка по подъезду, Марина Петровна, ставя перед ней на кухне кружку перекипячённого чая. – Все к ней ходят. Мужей находят, дела поправляют, судьбу смотрят. Слово её для всего района – закон. Может, дорогу светлую подскажет».

Тётя Катя жила не в бревенчатой избушке на курьих ножках, а в обычной хрущёвке на окраине. Но подъезд её был особенным – чистым, пахнущим не кошачьей мочёй, а ладаном и сухими травами. Дверь открыла сама хозяйка – женщина лет шестидесяти, с лицом, изрезанным глубокими морщинами, но с пронзительными, не по возрасту молодыми и яркими глазами. Глазами, которые видели тебя насквозь.

– Заходи, Танечка, – сказала она ровным, низким голосом, не спрашивая имени. – Я тебя ждала.

Комната была заставлена иконами в красных углах, но не церковными, а какими-то старинными, потемневшими. Воздух был густ от запаха воска, полыньи и чего-то сладковато-тяжёлого. На столе лежала колода карт с потрёпанными углами и стояла глубокая миска с водой.

– Садись. Не бойся, – тётя Катя указала на стул напротив. Её движения были плавными, точными. – Душу твою мне ветер принёс, ещё вчера. Ветром тоски да страха выстлана твоя дорога. Дай руку.

Холодные, сухие пальцы гадалки обхватили её запястье, затем перевернули ладонь вверх. Долго молча водила по линиям своим острым ногтем. Потом беззвучно вздохнула.

– Муж был у тебя не муж, а тюремщик души. И развод – не конец его власти. Он как тень, привязанная к пятке. Куда ты – туда и она.

Татьяна почувствовала, как по спине побежали мурашки. Она не сказала ни слова о Сергее.

– Дети… – прошептала она вместо вопроса.

– Дети твои – светики во тьме. Но и их тьма эта может поглотить, – тётя Катя выпустила её руку и взяла колоду. Карты падали на стол с мягким шуршащим звуком. Она раскладывала их молча, её глаза сузились, будто вглядывались не в нарисованные символы, а в далёкую, невидимую другим точку. Лицо становилось всё серьёзнее, почти суровым.

Вот на столе легла Пиковая Дама – женщина в трауре, холодная и беспощадная. Рядом – Восьмёрка Мечей, карта изоляции, ловушки, страха. И поперёк них – Туз Пик. Не просто беда, а роковой удар.

– Он не успокоится, – голос гадалки стал металлическим, без эмоций, как голос судьи, читающего приговор. – Он будет тянуть тебя в свою пропасть. Через детей, через сплетни, через суды. Он словно болотная тварь, ему нужно, чтобы ты в его трясине захлебнулась. Такова его натура.

Татьяна стиснула зубы, чтобы не зарыдать. Всё, о чём она боялась подумать, было выложено на стол, как эти чёрные карты.

– Что же мне делать? – вырвалось у неё, больше стон, чем вопрос.

Тётя Катя отложила колоду в сторону. Она посмотрела не на карты, а прямо в глаза Татьяне, и в её взгляде была уже не суровость, а странная, почти жестокая решимость.

– Беги, – сказала она просто. – Беги отсюда. Подальше. Продавай всё, что можно продать. Стирай этот город с подошв, как вот эту грязь.

– Куда? – прошептала Татьяна, и в её голове мелькнули образы: Кемерово, Новосибирск, может, Питер к дальней родне…

Гадалка закрыла глаза, её пальцы слегка затрепетали, будто она ловила невидимые нити.

– На юг. Туда, где земля упирается в море. Где солнце даже зимой пытается растопить небо. Там… там твой новый дом. Там работа для тебя найдётся. И… – она сделала паузу, открыла глаза. В них вспыхнула искра, странная смесь жалости и торжества. – И там ждёт тебя твоя настоящая судьба. Настоящий муж. Не тюремщик, а защитник. С ним ты заживёшь. Счастливо. Но путь туда – путь через огонь страха и воду сомнений. Решись.

– Какой город? – Татьяна ловила каждое слово, сердце колотилось где-то в горле. «Настоящий муж». После Сергея эти слова звучали как насмешка или как сказка.

– Имя… имя вижу в бликах на воде. На «А». Ана… Анапа. Да. Анапа.

Анапа. В сознании всплыла открытка из детства: ярко-синее море, желтая полоса пляжа, смешные пальмы. Курорт. Мечта. Совершенно нереальный, далёкий, как другая планета, мир.

– Но… квартира, работа, дети, школа… Ипотека… – залепетала она, цепляясь за привычные, понятные преграды. Прагматизм, выращенный годами выживания, восстал против этого безумного пророчества.

Тётя Катя резко встала, её фигура вдруг показалась огромной в полумраке комнаты.

– Или Анапа, или он тебя сгубит, – повторила она, и в голосе зазвучала сталь. – Третьего не дано. Карты говорят ясно: здесь – гибель души, а потом, гляди, и тела. Там – шанс. Солнечный шанс. Выбирай.

Она подошла к полке, взяла маленький, тёплый ещё от ладони камушек с дырочкой – «куриный бог» – и сунула его в руку Татьяне.

– Бери. На дорогу. И запомни: твой страх – его главное оружие. Как перестанешь бояться – его власть лопнет, как мыльный пузырь.

Татьяна вышла на улицу, бессмысленно сжимая в кармане гладкий камешек. Осенний ветер ударил в лицо, но она его не почувствовала. В ушах гудело: «Анапа… сгубит… настоящий муж…».

Она шла по знакомым, утопающим в грязи улицам, и они вдруг показались ей не просто унылыми, а враждебными. Каждый облупленный подъезд, каждый закопчённый заводской корпус шептал: «Останься. Смирись. Здесь твоё место».

Подойдя к своему дому, она увидела в окне кухни два лица, прижавшихся к стеклу – Аню и Рому. Они ждали. Ждали маму, которая должна была решить всё. За них. За себя. За их будущее.

В тот момент, глядя на их широко раскрытые, полные немого вопроса глаза, пустота внутри вдруг заполнилась. Не радостью, нет. Холодной, острой, как лезвие, решимостью. Страх никуда не делся, он сжался в тугой, болезненный комок под рёбрами. Но поверх него легло что-то новое – хрупкая, безумная надежда, похожая на первый луч солнца в этом сером анжеро-судженском небе.

«Беги», – сказал внутренний голос, странно созвучный голосу гадалки.

Татьяна глубоко вдохнула запах гари и слякоти, в последний раз. Потом расправила плечи, подняла голову и твёрдым шагом пошла к подъезду. К детям. К началу своего бегства к морю.

Дверь подъезда захлопнулась за ней с глухим, окончательным звуком. Лестничная клетка пахла сыростью, капустой и сладковатым дезодорантом, который кто-то щедро разбрызгал, пытаясь перебить другие запахи. Татьяна медленно поднималась по ступеням, прислушиваясь к отзвукам пророчества в собственной голове. Слова «Анапа» и «сгубит» сталкивались в вихре, порождая то паническую дрожь, то странный прилив сил.

Она остановилась перед своей дверью, ключ уже в руке. За этим порогом – её жизнь. Вернее, то, что от неё осталось: старая мебель из ДСП, доставшаяся от родителей, потертый диван, где они с Сергеем когда-то смотрели фильмы, а теперь она засыпала, уставшая до слез; детские рисунки на холодильнике; трещина в потолке ванной, которую все собирались замазать «как-нибудь». Здесь было всё знакомо, предсказуемо в своей убогости. И страшно. Потому что предсказуем был и он. Его внезапные визиты «проверить, всё ли в порядке с детьми», его звонки, его незримое, давящее присутствие в этих стенах.

Ключ повернулся в замке. Едва она переступила порог, как к ней бросились два тёплых комочка.

– Мам! – Рома влетел первым, обхватив её за талию и уткнувшись лбом в живот. – Ты долго! Мы суп разогрели, он немного пригорел.

За ним, сдержаннее, но с не меньшей тревогой в глазах, подошла Аня. Она уже была маленькой хозяйкой: на ней был передник, в руке – половник.

– Всё нормально, мам? – спросила она, глядя на мать не по-детски пристально. Аня научилась считывать настроение по малейшим признакам: по тому, как мама ставит сумку, как вздыхает, снимая обувь.

Татьяна прижала к себе обоих, вдыхая знакомые запахи детского шампуня, школьного мела и тепла. В этот момент решение, зародившееся у подъезда, окрепло, обрело плоть и кровь. Она боролась не за абстрактное «счастье», а за вот эти две головы, за их право смеяться громко, а не украдкой, за их светлые глаза, в которых всё чаще мелькала тень.

– Всё… всё нормально, – сказала она, и голос её прозвучал твёрже, чем она ожидала. – Даже лучше, чем нормально. Иди, Анечка, помешай суп, а то он у нас окончательно станет углём. Ромка, разложи тарелки. Поговорим за ужином.

Дети метнулись на кухню, почуяв в её тоне что-то важное. Татьяна повесила куртку, скинула сапоги и пошла в комнату, ставшую одновременно гостиной, её спальней и детской. Занавески были задернуты. Она распахнула их. За окном, в кромешной тьме Анжеро-Судженской ночи, тускло светились окна таких же хрущёвок. «Беги отсюда», – снова прошептал внутренний голос.

Ужин прошёл почти молча. Дети ели, поглядывая на мать. Она собиралась с мыслями. Как сказать? С чего начать? Не напугать. Преподнести это как приключение.

– Ребята, – начала она, отодвигая тарелку. – Вам нравится здесь жить?

Аня и Рома переглянулись. Прозвучал недетский вопрос.

– Нормально, – пожал плечами Рома, не поднимая глаз от котлеты.

– Холодно, – тихо сказала Аня. – И в школе Ленка Смирнова говорит, что у меня папа – алкоголик, а мы нищие.

Татьяну кольнуло в сердце. Она взяла дочь за руку.

– А если бы мы могли уехать? Совсем. В другой город. Где тепло. Где есть море. Где никто не знает ни про нас, ни про папу. Где можно начать всё с начала. Вам было бы страшно?

В комнате повисла тишина. Рома перестал жевать.

– Море? – прошептал он, и в его глазах зажглись первые искорки. – Настоящее? Где можно купаться?

– Летом – да, – кивнула Татьяна. – А зимой там нет такого страшного снега и мороза. Там… солнце.

– А школа? – спросила Аня, практичная. – А наши друзья?

– Друзья будут новые. Хорошие. А школа… мы найдём хорошую школу. Там, на юге, много детей, которые тоже приехали из других мест.

– А папа? – Рома задал главный вопрос, от которого у Татьяны похолодело внутри.

Она сделала глубокий вдох. Врать нельзя. Но и пугать полной правдой – тоже.

– Папа останется здесь. У него своя жизнь. Он будет приезжать в гости, если захочет. Но мы будем жить отдельно. Очень-очень далеко. И у нас будет наш собственный дом. Ну, почти свой. И своя жизнь. Без ссор. Спокойная.

– Как в отпуске? – уточнил Рома, у которого воспоминания об отпуске (единственном, три года назад на Чёрном море) были смутными, но яркими.

– Да, – выдохнула Татьяна, чувствуя, как по щеке скатывается предательская слеза. – Почти как в отпуске. Только… навсегда.

Аня внимательно смотрела на маму. Она видела эти слёзы. Видела и новое, незнакомое выражение на её лице – не безнадёжность, а решимость.

– А как мы уедем? У нас же нет денег, – констатировала она со взрослым пессимизмом десятилетней девочки, слишком много видевшей.

– Продадим эту квартиру, – твёрдо сказала Татьяна. Сказала это впервые вслух, и слова прозвучали как клятва. – На вырученные деньги купим там, на юге, маленькую, но новую и светлую. В городе, который называется Анапа. Будем жить втроём. Я найду работу. Вы будете ходить в новую школу. Это будет трудно. Очень трудно. Первое время, наверное, будет страшно и непривычно. Но мы справимся. Вместе. Хотите попробовать?

Рома уже кивал, его воображение рисовало пальмы и волны. Аня колебалась секунду, потом медленно кивнула.

– Если с тобой, мам… то да.

В эту ночь Татьяна долго не могла уснуть. Дети, возбуждённые и напуганные одновременно, заснули наконец, прижавшись друг к другу. Она же лежала и смотрела в потолок, где призрачно светился от фонаря узор из трещин. В голове крутились цифры. Цена квартиры здесь. Цены в Анапе на сайтах по недвижимости, которые она украдкой смотрела на работе. Ипотека. Кредит. Переезд. Гора проблем, каждая из которых казалась непреодолимой.

А потом она вспоминала глаза тёти Кати. «Или Анапа, или он тебя сгубит». И холодный камушек в кармане куртки.

Она повернулась на бок, глядя на профиль спящей дочери. Аня хмурилась даже во сне. «Хватит, – сказала она себе тихо, но чётко. – Хватит быть жертвой. Хватит позволять ему калечить их жизнь».

На следующее утро она проснулась не с привычной тяжестью в груди, а с чётким планом. Первым делом – тайком от Сергея, чтобы не сорвал, найти риэлтора. Не местного болтуна, а серьёзного, возможно, из соседнего города. Второе – изучить все варианты ипотеки и программ переселения. Третье – начать потихоньку собирать вещи, избавляться от хлама, который нет смысла везти.

Бегство к морю началось не с романтичной покупки билетов, а с сухих, прагматичных шагов. Но каждый шаг, каждая проданная старая ваза или ненужный стул, каждое отправленное запросу в банк были для Татьяны глотком воздуха. Воздуха свободы, который пах уже не гарью Анжеро-Судженска, а солёным бризом далёкого, такого недосягаемого и такого необходимого моря.

Глава 2. Продажа прошлого

Утром, когда серое Анжеро-Судженское небо только начало светлеть до цвета мокрого асфальта, Татьяна уже сидела за столом с ноутбуком. На экране – бесконечные вкладки: сайты недвижимости Анапы, ипотечные калькуляторы, форумы переселенцев. Цифры пугали. Цены на однушки в новостройках у моря заставляли сердце сжиматься. Её трёхкомнатная хрущёвка здесь, в самом благополучном районе, стоила, как выяснилось, меньше скромной студии там.

«Но у студии там нет его», – жёстко напомнила она себе, глядя на трещину в углу потолка, появившуюся после одного из особенно громких скандалов.

Первым делом нужно было найти риэлтора. Не местного, болтающего со всеми на районе. Через форумы она вышла на агентство из Кемерово. Молодая девушка Лиза, с энергичным голосом, выслушала историю без лишних расспросов.

«Татьяна, ситуация стандартная, – сказала она деловым тоном. – Чтобы продать быстро и без нервов, нужно ставить цену на 10% ниже рынка. И быть готовой к торгу. И главное – полная конфиденциальность. Вы ведь не хотите, чтобы кто-то узнал и начал… мешать?»

«Мешать» – это мягкое слово для того, что мог устроить Сергей. Татьяна согласилась на все условия.

Через три дня в квартире появилась Лиза – живая, пахнущая дорогим парфюмом, с планшетом в руках. Она прошлась по комнатам, щёлкая фотоаппаратом.

«Мебель, к сожалению, старовата, – констатировала она. – Но светло, окна целые, сантехника работает. Это плюсы. Я советую вынести половину вещей – создать ощущение простора. И, Татьяна, вам с детьми придётся на время покидать квартиру на просмотры. Лучше всего – гулять. Чтобы потенциальные покупатели чувствовали себя свободно».

Так началась странная жизнь. Каждые выходные, а иногда и среди недели, Татьяна получала смс: «На 14:00 запланирован просмотр. Уйдёте?» Они с детьми одевались и шли. Неважно, был ли дождь, слякоть или пронизывающий ветер. Они ходили по знакомым улицам, заходили в почти пустой торговый центр, где за 100 рублей можно было часами сидеть в кафетерии с одним стаканом чая на троих. Рома скучал. Аня тихо ненавидела эти скитания.

«Мам, а когда мы уже уедем? – спрашивал Рома в сотый раз, шаркая ногами по грязному снегу. – Я хочу на море».

«Сначала нужно продать нашу квартиру, сынок. Чтобы были деньги на новую, – терпеливо объясняла Татьяна, сама полная сомнений».

Первые покупатели приходили, смотрели свысока, ковыряли пальцем отслоившуюся штукатурку и уходили. Кто-то ворчал про «старый фонд», кто-то сразу начинал торговаться до неприличия. Лиза успокаивала: «Рынок замер, ждём весны. Но ваша цена привлекательная, будет покупатель».

А потом случилось то, чего Татьяна боялась больше всего. Однажды вечером, когда они как раз вернулись с очередного вынужденного похода, раздался резкий звонок в дверь. Не звонок, а долгий, настойчивый гудок. Сердце упало. Она подошла к глазку. Сергей. Его лицо, искажённое злобой, заполнило весь обзор.

«Открывай, Танька! Знаю, что дома!» – его голос, грубый и властный, проник даже сквозь стальную дверь.

Дети замерли в комнате. Аня инстинктивно обняла брата.

«Уходи, Сергей. У нас всё решено через суд. Ты не имеешь права просто приходить», – попыталась сказать она твёрдо, но голос дрогнул.

«Права? – он ударил кулаком по косяку. Дверь содрогнулась. – Я имею право знать, что ты творишь с моими детьми! Мне сказали, ты квартиру продаёшь! Куда собралась, а? Сбежать решила?»

Потом был поток оскорблений, угроз обратиться в опеку, заявление, что она «невменяемая», «хочет оставить детей без крыши над головой». Татьяна стояла, прислонившись спиной к двери, и беззвучно плакала от бессилия и страха. Дети плакали в комнате. Это был ад.

Но именно этот срыв стал переломным. На следующее утро она позвонила Лизе и, едва сдерживая рыдания, всё рассказала.

«Всё, хватит, – сказала Лиза, и в её голосе впервые появились не деловые, а человеческие нотки. – Сейчас оформляем доверенность на меня. Я буду вести все переговоры, вы получаете деньги только в банке при расчёте. И вас здесь не должно быть. Он не имеет права срывать сделку, но может напугать покупателей. Уезжайте. Хоть к родственникам. На неделю».

Родственников, готовых принять её с двумя детьми, не было. Но была Марина Петровна, соседка. Та, что послала к тёте Кате. Узнав о ситуации, она, не раздумывая, открыла дверь своей однокомнатной квартиры: «Живите, пока свой дом продаётся. Места, конечно, в обрез, но перебьёмся».

Переезд на неделю к соседке стал для детей новой игрой. Для Татьяны – испытанием. Они жили втроём на раскладушке и старом диване, их вещи – в трёх сумках. Но это было не так страшно, как ожидание. Лиза сообщала: «Был один адекватный покупатель, семья молодых. Но кто-то (и мы знаем кто) встретил их у подъезда, сказал, что дом аварийный и соседи ужасные. Они отказались».

Татьяна чувствовала, как силы покидают её. Деньги таяли. Аня замкнулась ещё больше. Только Рома, наивный, продолжал рисовать в тетрадке корабли и спрашивать, бывают ли в Анапе пираты.

И тогда она совершила отчаянный шаг. Позвонила тёте Кате. Не за советом, а просто выговориться, услышать хоть какое-то подтверждение.

«Держись, – сказала та коротко. – Его злость – это последние судороги. Он чувствует, что теряет власть. Не иди на конфликт. Игнорируй. Его время кончается. Твоё – начинается. Камушек тот носи с собой».

Татьяна сжала в кармане гладкий «куриный бог». И в тот же день Лиза позвонила с другим голосом: «Нашёлся покупатель. Пара пенсионеров из села, продали дом, хотят перебраться к детям в город. Они не из наших мест, им твой бывший не страшен. Цену сбили, но незначительно. Согласны?»

Согласие далось через силу. Цена была ниже запланированной. Значит, в Анапе придётся смотреть на что-то ещё меньшее, ещё более скромное. Но выбора не было.

Сделка в банке прошла, как в тумане. Татьяна подписывала бумаги, глядя, как чужие люди пересчитывают пачки купюр, которые тут же уходят в банковскую ячейку для расчёта по ипотеке при покупке новой квартиры. У неё в руках остался только небольшой остаток – на переезд, на первое время, на жизнь до первой зарплаты. Страшно. Но сделка была завершена. Квартира больше не её.

Они вернулись в опустевшую, уже чужую квартиру на последние три дня, чтобы забрать оставшиеся вещи. Комната, где стояли лишь три упакованных чемодана, детский рюкзак и коробка с фотографиями, эхом отзывалась на каждый шорох. Было пусто и непривычно тихо.

«Всё, ребята, – сказала Татьяна, собирая их перед собой. – Завтра вечером наш поезд. Сегодня… сегодня мы можем попрощаться с городом. Сходим туда, куда хотите».

Аня хотела на площадь, к фонтану, который летом иногда включали. Рома – на старый стадион, где он когда-то с папой смотрел футбол. Татьяна просто хотела пройтись по своим улицам, впитать их в память, чтобы потом, на юге, точно знать, от чего она сбежала.

Они вышли. Вечерело. Фонтан, конечно, не работал, его чаша была засыпана снегом и мусором. Аня постояла рядом, потом повернулась спиной. «Ничего особенного», – сказала она, но в глазах стояла тоска.

На стадионе было пустынно и холодно. Рома побежал по заснеженной дорожке, изображая бег с мячом, потом остановился, запыхавшись. «Здесь тоже ничего», – выдохнул он, и его энтузиазм наконец пошёл на спад.

Они шли медленно, по маршруту, которым Татьяна ходила в школу, потом в институт, потом на свидания. Мимо кинотеатра «Мир», где давали первый в её жизни «Титаник». Мимо сквера с облезлым памятником Ленину, где она гуляла с коляской. Мимо кафе «Уют», где Сергей сделал ей предложение. Каждое место было связано не с радостью, а с тяжестью, потерей, ошибкой.

«Знаешь, мам, – неожиданно сказала Аня, взяв её за руку. – Я, кажется, не буду скучать».

«И я, – поддержал Рома, с другой стороны. – Тут холодно и грустно».

Татьяна остановилась, глядя на их серьёзные личики. Детская прямота резала правдой. Они не прощались с городом детства. Они бежали из тюрьмы, даже не осознавая этого до конца.

В последнее утро они сделали последний круг по пустой квартире. Татьяна провела рукой по подоконнику в детской, вспомнив, как учила Аню читать, сидя здесь. Рома попрощался с видом из окна на голубятню на соседней крыше. Потом взяли чемоданы и вышли. Дверь закрылась. Ключ остался внутри.

На вокзале было суетно и неуютно. Они ждали поезд «Кемерово-Анапа», который ходил раз в двое суток. Татьяна купила детям по пирожку, себе – кофе из автомата. Он был горьким и невкусным. Сидя на жёсткой пластмассовой скамье, она ловила на себе взгляды. Одна пожилая женщина, глядя на их скромный скарб и уставшие лица, покачала головой: «Бедные, беженцы, наверное…»

Они и были беженцами. Беженцами от прошлого.

Когда объявили посадку, и они, взявшись за руки, пошли к вагону, Татьяна обернулась в последний раз. За стеклом вокзала виднелась знакомая, серая, как вся её прежняя жизнь, улица. Никакой грусти не было. Было только острое, щемящее чувство неизвестности. И камушек в кармане, который она теперь почти не выпускала из рук.

Они зашли в купе. Устроились. Поезд тронулся. Первые фабричные корпуса, знакомые пятиэтажки поплыли за окном, замелькали, ускорились. Рома прилип к стеклу. Аня закрыла глаза. Татьяна сжала руки в кулаки.

Город детства, город страха, город Сергея оставался позади, растворяясь в вечерней мгле и клубах пара из-под колёс. Впереди было сорок восемь часов пути и новая жизнь, нарисованная словами гадалки: солнце, море, работа и… настоящий муж. Пока это были лишь слова, но поезд уже вёз их навстречу. Навстречу Анапе.