Дом

Николай Чижов

Дом

– А ты, что, тут живешь?

– Да, а что?

– Знаешь, что это за дом? Напротив твоего.

– Нет, я только приехал. А что там?

– Никому не скажешь?

Я энергично закивал.

– Дом с привидениями.

– Правда?

– Сам увидишь.

В то время я верил всему, что говорят. Эти слова заставили меня по-новому взглянуть на заросший участок, темные окна и серое небо над полем.

– Давай на спор! Кто проиграет – добежит до стены и хлопнет по ней рукой. Только точно хлопнет, на всю улицу.

– А там точно никого нет?

– Хозяев? Давно нет. Не бойся ты! Привидения днём не ходят.

Я посмотрел на участок и остатки забора. Штакетины давно осыпались, на паре изъязвленных столбов лоскутами висело несколько дощечек, но крапива и облепиха создавали непроходимую живую изгородь.

Скинулись на «камень, ножницы, бумага», чтобы все было по-честному. Конечно, мне не повезло.

Все трое смотрели на меня выжидающе и словно выдавливали меня на заросший участок. Тогда я был удобным и покладистым, ни с кем не спорил. Я натянул рукава рубашки на пальцы и стал пробираться через заросли крапивы. Разваливающаяся громадина росла при моем приближении. Облупившийся оскал красного балкона, как разинутая пасть, с каждым шагом казался шире. А точно участок ничейный? А точно там никого нет? А змеи здесь водятся? Змей я боялся больше, чем привидений.

Высокая трава не позволяла двигаться быстро. Пока я шел по заросшим плиткам тропинки, кузнечики стрекотали, будто отбивая барабанную дробь. Пару раз я обернулся: ждут ли меня друзья или уже разбежались. Они стояли далеко и, кажется, шептались. Может, ждали что струшу. Я бы струсил, но азарт и любопытство уже взяли верх над страхом.

Дойдя до высокой стены обглоданного временем дома, я остановился и прислушался. Голубые доски висели на оставшихся гвоздях, обнажая черное нутро. Слюда в оголившемся рубероиде подмигивала мне зеркальными осколками. А вдруг сейчас откроются дырявые занавески или скрипучая дверь, и выскочит старая, злобная, как сто чертей, бабка? Потом от родителей достанется, что я хожу по чужому участку без спросу.

Я легко коснулся шершавой стены и мигом бросился назад. В тот же момент я услышал, что в ответ на мое касание внутри дома что-то упало и гулко покатилось по полу. В панике я примчался обратно.

– Бежим! Там кто-то есть.

Мы все бросились ко мне домой как самому ближайшему убежищу. Отдышались. Я рассказал про звуки из-за стены. Мы пару раз выглянули за калитку: никто за нами не гнался. Затем вышли и вернулись на прежнее место. Так никого не встретив и не услышав, мы разошлись по домам.

***

Тетя Оля была низенькой старушкой с темными волосами. Она родилась на пятнадцать лет раньше моего отца, своего сводного брата, поэтому для меня она всегда была немного «бабушкой». Конечно, она следила за собой: красила волосы, молодилась. То, что после войны девушка из провинциального города вышла замуж за военного инженера, говорило не столько о крайней удачливости, сколько о ее красоте, которую я не застал. Ее муж задержался заграницей, пережив там голодные послевоенные годы, а по возвращении в Москву получал хорошую зарплату советского инженера. Довольно скоро из коммуналки они переехали в собственную квартиру. Машина и четырёхкомнатная «сталинка», которые у них имелись, по тем временам были пределом мечтаний. Дети были бы полностью обеспечены и воспитаны в лучших условиях. Но детей не было.

Из того, что я знаю, эта семья, периодически помогавшая нашей деньгами и разным дефицитом, могла позволить себе больше, чем шесть соток по распределению в коммунальном дачном поселке. Но по странному стечению обстоятельств (а возможно, я просто не в курсе всех тонкостей) лето они проводили здесь, в Подмосковье, в ста двадцати километрах на юг от Москвы. Это были обычные шесть соток, которые государство раздавало через предприятия, чтобы решить продовольственную проблему, начиная с пятидесятых годов. Три улицы с сорока двумя участками принадлежали сотрудникам радиозавода, дальше шли улицы завода шарикоподшипников, далее – сотрудников ЗИЛа. Отдельным островком в березняке за сосновым бором, у пожарного пруда, жили сотрудники прокуратуры. Так как тетя в прошлом работала на радиозаводе, ее участок располагался на крайней улице поселка. Напротив участка был еще ряд домов, за которыми начиналось колхозное кукурузное поле, куда ребята бегали воровать початки, а кошки ходили на охоту.

На участке стояли три строения: жилой дом, маленькая кухня и покосившийся сарай. Все они были завалены трофейной мебелью, включая расстроенное пианино с костяными клавишами. Бог весть, каким образом это все туда попало.

После смерти мужа тетя Оля вела хозяйство в одиночку. Замуж так и не вышла, хотя была веселой и в какой-то мере перспективной вдовой, несмотря на слегка крючковатый нос и возраст. Ее участок считался образцовым в товариществе. Грядки располагались подобно линейной планировке римских полисов. Каждая пядь земли была ухожена: прополота, взрыхлена, удобрена. Все до миллиметра имело свое назначение и порядок. Каждая травинка знала место. Каждая мурава должна была гордиться и зеленеть на участке тети Оли.