Кожа данных

Техники уже заканчивали. Лента была заново натянута, контейнеры запечатаны, дроны со своими холодными насекомьими “лицами” медленно поднимались выше, фиксируя последние общие планы. Патрульные облегчённо суетились, потому что самое неприятное – момент, когда тело ещё здесь, но уже как будто не человек – закончилось. Теперь всё можно было упаковать в протоколы и отвезти на склад смерти, где люди в белых костюмах превратят ужас в отчёт.

Рэй прошёлся вдоль периметра, не столько потому, что ожидал найти что-то ещё, сколько потому, что иначе зуд в руках обретал слишком много внимания. Он шёл медленно, глядя под ноги, на трещины бетона, на копошащиеся в лужах насекомые, на чёрные, как ожоги, разводы на стенах резервуаров. Прожекторы выхватывали отдельные куски пространства, всё остальное растворялось в ночи, как будто город экономил свет на страхе.

Он остановился у одной из бетонных колонн. На ней – старый, почти полностью смытый логотип одной из корпораций, которая когда-то владела этим кварталом. Три буквы, острые углы, обещание будущего. Будущее случилось. Просто не так, как они рассчитывали.

– Ну как? – осторожно спросил патрульный, который был постарше. Тот самый, который курил под навесом. Он затушил сигарету, когда Рэй подошёл, но запах табака всё равно пробивался. – Видел всякое, но это… чёрт его знает.

– Это город, – сказал Рэй. – Он иногда пишет по коже.

– Красиво написал, – патрульный поёжился. – Если честно, мне такие штуки снятся потом.

Рэй ничего не ответил. Он не любил, когда люди делятся снами. Сны – слишком интимная территория.

Он вернулся к машине. Дверца щёлкнула, пустив внутрь запах салона – сдержанно-чистый, с примесью пластика и мятной химии, которая была где-то везде вокруг Рэя в его жизни: в перчатках, в лабораториях, даже в воздухе, где на уровне микрочастиц висели фильтры и корректоры. Он сел за руль, но не включил двигатель. Просто сидел, держа руки на коленях, чувствуя, как через два слоя – кожа и латекс – прокатываются тихие, почти ласковые волны зуда.

Иногда он мог просто не обращать внимания. Иногда – не мог.

Он снял перчатку с правой руки. Осторожно, виртуозно, как хирург. Кожа отозвалась прохладой. Он посмотрел на ладонь – обычная ладонь. Тонкие морщинки, мелкие шрамы, следы старых порезов. Ничего необычного. Но ощущение не исчезло. Оно просто стало ближе, честнее. Как звук, который был заглушён, а теперь убрали ткань с динамика.

Он провёл пальцами по собственной коже – привычное, проверочное движение. Рука – своя. Никаких меток, никаких светящихся линий, никаких чужих знаков. Он мысленно усмехнулся. Если бы у него появилась на коже спираль, он бы первым сдал себя же в отдел.

И всё же.

Зуд словно жил там, чуть глубже эпидермиса. Как если бы в пальцах шевелились крошечные механизмы. Или… нет. Не механизмы. Что-то более… живое.

– Вот и отлично, – сказал он тихо самому себе. – Началось.

Он натянул перчатку обратно. Если уж сойти с ума, то хотя бы стерильно.

В бардачке лежала компактная диагностическая капсула – стандартная вещь для следователей техно-аномалий. Маленькое устройство, куда можно было засунуть палец, и оно за минуту выдавало базовую картину: токсины, инфекции, нейроактивные агенты, всё то, что город мог запустить в тебя, пока ты просто смотришь на его грязь. Рэй открыл капсулу, на мгновение замер – глупо, будто собирался прыгнуть в холодную воду – и всё же вставил туда палец.

Капсула щёлкнула, обхватила его кончик пальца мягким кольцом и зажужжала. Один раз он, будучи ещё молодым и глупым, спросил техников, не кусает ли это устройство. Те так посмотрели, что с тех пор вопрос больше не возникал.

Прошла минута. На маленьком экране вспыхнули показатели. Ничего критического. Химические микрочастицы – да. Контакт с агрессивной средой – да. Но без проникновения в кровь. Никаких активных патогенов. Никаких известных нейрокодов. Всё чисто, насколько может быть чисто в городе, где даже воздух иногда собирает данные с твоей кожи.

– То-то же, – сказал Рэй и захлопнул прибор.

Зуд не исчез.

Он включил двигатель. Машина мягко загудела, как довольное животное. Он ещё раз бросил взгляд в зеркало заднего вида – отстойник, ленты, дроны, люди в белых костюмах. Картинка, которая, казалось, далась городу легко. Как вдох.

Он выехал из квартала, оставляя позади бетонные цилиндры, ржавые каркасы и свет прожекторов, которые медленно гасли, как глаза зверя, решившего снова притвориться мёртвым.

Дорога вела к центру – туда, где город казался более цивилизованным, хотя это была всего лишь другая форма той же болезни. Влажный воздух лип к лобовому стеклу, капли испарялись почти сразу, оставляя на стекле тончайшую соль, которую дворники тут же стирали. По обе стороны дороги тянулись складские здания, в которых по ночам всегда что-то шевелилось, даже если на бумаге они числились “законсервированными”.

Рэй поймал себя на том, что всё время сжимает и разжимает пальцы. Он попытался остановить это, но рука жила будто отдельной жизнью. Он вспомнил комиссара: “не надо в этом тонуть”. Ну да. Не надо.

Город мелькал в окнах, как странное кино без монтажа. Влажные улицы, редкие прохожие, тени, которые двигались чуть быстрее, чем должны были. Пахло морем, но это море было не про романтику. Это море приносило с собой пластик, водоросли и чужие тела.

Он включил бортовой терминал. Машина соединилась с сетью отдела. В списке приоритетов его дело уже поднималось наверх, как пузырь в мутной воде. Файл с именем Вольфа, предварительные данные, маршрут доставки тела в морг. Всё – под номерами, буквы – ровные, холодные, без эмоций. Компьютер не видел спирали. Компьютер видел событие.

– Центр, – сказал Рэй, – это Дуро. Тело везут к вам. Я буду через сорок минут. Подготовьте УФ, микросканирование и защитный бокс. И… приглушённый режим доступа. Без любопытных.

– Принято, – ответил дежурный голос, женский, чуть уставший, но чёткий. – Режим В-2. Доступ ограничен. Уведомим доктора Гассера.

– Не надо Гассера, – быстро сказал Рэй. – Сначала – мы. Потом – он.

– Дуро, доктора Гассера не интересует, чего вы хотите, – с лёгкой иронией ответил голос. – Его интересует всё, что светится в УФ на коже мёртвых людей.

– Тем более, – буркнул Рэй.

Он отключился. Потом долго смотрел вперёд, но видел не дорогу, а спираль. Она как будто отпечаталась у него на внутренней стороне век. Он попытался вспомнить, не видел ли что-то похожее раньше. Нет. Не так. Он видел многое: подпольные моды, странные ритуальные татуировки, корпорационные метки, которые превращали человека в ходящий продукт. Но это… было другое.

Не для вида. Не для идентификации. Это было… как будто инструкция, записанная на теле. Код, который не предназначен для глаз.

Он вспомнил Лея Харт. И подумал, что, возможно, придётся её втянуть. Она не любила втягиваться в подобное. Она предпочитала нормальные, внятные вещи: чёткие мутации, унылые опухоли, предсказуемые сбои биопротезов. Там, где можно сказать: “Это произошло потому что”. Всё, где начиналось “Это произошло, но мы не знаем, почему”, выбивало её из зоны комфорта. Но именно для этого её и привлекали.

Он вспомнил Марека. Подполья, запах дешёвого спирта и стерильных инструментов, которые никогда не бывают до конца стерильными. Марек любил непредсказуемое. Он верил, что порядок – это просто временная победа трусов. Но к таким людям тянулись самые опасные вещи. И если этот узор – не одиночная аномалия, Марек уже слышал о чём-то похожем. Или услышит завтра.

Но это всё – потом. Сейчас – только дорога, зуд и пластмассово-холодный носитель в кармане. Он будто давил через ткань, хотя весил почти ничего.

Рэй прижался плечом к сиденью, пытаясь расслабиться. Машина мягко скользила по ночному городу. Вдалеке гудели корабли, как огромные животные, переговаривающиеся во сне. На одной из набережных вспыхнула синяя вспышка – кто-то, вероятно, решил испытать пиротехнику или себя. Город делал то, что всегда: жил.

– фрагмент журнала № 02/К-Лаб —

…если код действительно может жить на коже, значит, кожа – больше не граница. Это интерфейс. Мы всю жизнь считали её пределом “я”. Сегодня она – окно. Вопрос только – кто смотрит с другой стороны.

Рэй закрыл глаза на секунду, потом открыл. Нет. Не сейчас. Не надо превращать каждую мысль в лог. Ещё слишком рано для философии.

Он прибавил скорость. Центр ждал. Тело ждал. Город – тоже.

Морг отдела техно-аномалий находился не под землёй – вопреки клише – но чувствовалось, будто он именно там. Здание торчало у самой воды, словно кусок бетона, который город попытался выбросить обратно в море, но передумал. Влажность здесь была постоянной, как воспоминание. Даже стены внутри словно слегка дышали, покрытые тонким, почти невидимым потом.

Рэй остановил машину у заднего входа, где редкие фонари горели упрямо, без романтики. Дверь распахнулась перед ним с ленивой автоматической вежливостью. Сразу ударил знакомый больнично-холодный запах – не того белоснежного, который обещает здоровье, а густого стерильного холода, который скорее напоминает о том, что здесь удерживают разложение, но никогда не побеждают его окончательно.

В коридоре горел ровный свет. Мягкий шум вентиляции, тихое капание где-то в глубине, гул машин – всё складывалось в странную, очень аккуратную музыку. По полу пробежал небольшой сервисный дрон – шарообразный, с двумя тонкими манипуляторами; он жалобно пискнул Рэю, как собака, которой объяснили, что играть сегодня некогда, и исчез за стеклянной перегородкой.

– Ты опоздал на шесть минут, – сказал голос.

Доктор Гассeр появился так, будто вырос из стены. Высокий, худой до прозрачности, с лицом, на котором морщины были не от улыбок, а от прищуров. Он любил смотреть на мир прищурившись – как будто тот всегда предлагал ему слишком много деталей, и приходилось выбирать. В руках – планшет, под глазами – тени, которым точно было больше часов, чем самой смене.

– Я не договаривался с вами о свидании, – отозвался Рэй. – И официально вы даже не должны быть здесь.

– Официально я всегда там, где светится под УФ то, что не должно светиться, – спокойно ответил Гассeр. – Тело уже доставили. Я не трогаю. Я смотрю.

– Это звучит как оправдание серийного наблюдателя, – заметил Рэй.

– Так и есть, – доктор чуть улыбнулся. – Пойдём.

Они прошли через стерильную шлюзовую, где воздух слегка прилипал к коже, как тонкий слой геля. Рэй машинально сжал пальцы. Зуд никуда не делся. Он просто стал другим, менее навязчивым, но – постоянным. Как разговор, который никто не ведёт вслух.

Тело лежало на столе в изолированном боксе. Прозрачные стенки блестели, как аквариум, где вместо рыб – человеческие остатки будущих расследований. Внутри было сухо, свет холодный и стабильный. Плёнка снята. Спираль – всё ещё там. Всё ещё светится при УФ, который доктор уже включил, как ребёнок включает ночник, чтобы убедиться, что чудовища существуют.

Гассeр стоял у панели управления, не прикасаясь ни к чему. Его руки были за спиной, как у человека, который пришёл в музей, и понимает: трогать экспонаты нельзя – они тронут тебя сами.

– Красиво, – сказал он.

– Я бы выбрал другое слово, – буркнул Рэй.

– Красиво в научном смысле, – поправился доктор. – В смысле целесообразно, сложно и… целеустремленно. Это не орнамент. Это явно не “себя выразить”. Это процесс.

– Ты можешь пока перестать говорить так, будто он всё ещё жив? – Рэй подошёл ближе, хотя не входил внутрь бокса. Достаточно расстояния, чтобы не чувствовать запаха. На сегодняшний день у него был лимит на запахи.

– А ты уверен? – спокойно спросил Гассeр.

Рэй молча посмотрел на него.

– Жив, конечно, не он, – добавил доктор уже нормальным голосом. – Но то, что на его коже… я бы с осторожностью относился к слову “мертвое”. Я против мистики, ты знаешь. Никакой “божественной сети”, никаких “призраков кода”. Но если рассматривать это как биологическую структуру… – он наклонился ближе к стеклу. – Это напоминает гибрид. Что-то между маркерами, которыми мы помечаем клетки, и исполняемым фрагментом. Как будто кто-то написал программу – и выбрал для неё носителем тело.

– Ты уверен, что это не посмертная реакция химии? – спокойно спросил Рэй. Это был вопрос “для протокола”. Он знал, что Гассeр терпеть не может, когда его принимают за увлечённого романтика. Лучше сразу дать ему шанс разрушить поэзию.

Доктор даже обрадовался.

– Уже проверяю, – сказал он. – Смотри.

Он включил дополнительную панель. На экране – карта поверхности кожи. Спираль – ярко-яркая. По краям – равномерное падение свечения. Ни хаоса, ни разрывов структуры. Не похоже на то, что сделали “случайно”.

– Если бы это была химия, мы бы увидели случайность. А здесь… – он провёл пальцем по экрану, не касаясь его. – Здесь порядок. И отчасти – устойчивость. Как будто узор фиксирован и защищён. Видишь? Там, где кожа повреждена сильнее всего, структура всё равно остаётся. Как будто встроена глубже.

– Я это видел на месте, – тихо сказал Рэй. – Будто её держит что-то изнутри.

– Так и есть. – Гассeр говорил, как человек, который наконец получил игрушку, которую ждал полгода. – Это не поверхностное нанесение. Не просто пигментация. Это сетка, которая захватывает несколько слоёв. Я не удивлюсь, если окажется, что что-то подобное есть и на уровне нервных окончаний.

– Я удивлюсь, – сказал Рэй. – И мне не понравится, что я удивился.

Доктор усмехнулся.

– Я начну с микросканирования. Потом – срезы, но осторожно. Мне важно понять, несёт ли эта штука какую-нибудь активную функцию. Например – хранение данных. Или передачу сигнала. Или – не знаю, реакцию на внешние триггеры.

– Реакцию? – Рэй не смог не спросить.

– УФ – уже триггер, – напомнил Гассeр. – Но меня больше пугают те, которые мы не знаем. Влага. Температура. Контакт с кожей живого человека. Отдельные частоты. Ты же понимаешь…

– Понимаю, – сказал Рэй и почувствовал, как его ладони чуть сжались сами по себе. – Поэтому – никаких экспериментов, где ты прижимаешь его к кому-нибудь. Особенно – ко мне.

– Не волнуйся, – доктор хмыкнул. – Ты мне дорог как уникальный, но пока ещё функциональный экземпляр.

Рэй не ответил. Зуд в руках подёрнулся, будто обиделся, что о нём заговорили, не спросив.

– Я оставлю тебя с ним, – сказал он, хотя понимал, что звучит так, будто отчаливает от берега, а на берегу – кто-то спорный. – Только… – он достал пакет с носителем. – Вот это. Был в его кармане.

Гассeр посмотрел – и потерял интерес.

– Не ко мне. Это к вашим, умным. Я могу сказать, что он не радиоактивен и не собирается взорваться. Всё остальное – не мой профиль.

– Я знаю, чей, – сказал Рэй.

Он вышел из бокса, оставив доктора со спиралью и своими сияющими глазами. Дверь закрылась, стекло погасло, защитные поля активировались – лёгкое мерцание по краю, как у мыльного пузыря. Мир внутри стал чуть дальше, но не безопаснее.

Коридор встретил его прежней тишиной. Рэй вышел в зону отдыха – просторный, но пустой зал со столами, кофемашиной и видом на воду, который никому не приносил утешения. Он сел, положил носитель на стол перед собой. Серый, матовый, с крошечным портом. Комиссар сказал – оформить. Разум говорил – оформить. Интерес говорил – сейчас.

– Ладно, – сказал он. – Будем считать, что я оформляю в голове.

Он достал служебный терминал – отдельный, изолированный от городской сети. У отдела были свои правила: всё, что может быть аномалией, проходит через “карантинный” контур. Даже если это окажется просто качественно зашифрованной бухгалтерией, никто не хочет рисковать тем, что город вдохнёт это в себя.

Он подсоединил капсулу. Терминал щёлкнул, распознав активный носитель. На экране всплыло стандартное окно:

Доступ к данным ограничен. Введите ключ.

Ничего необычного. Рэй знал десятки таких сообщений. Иногда ключ – дата, иногда – биометрия владельца, иногда – набор бессмысленных символов, которые знают только двое. Иногда – никто.

Он дал системе пройти по стандартным маршрутам: проверка известных алгоритмов, попытки мягкого вскрытия, анализ структуры. Терминал работал спокойно, без драматичных эффектов. Через минуту на экране появилось второе сообщение:

Попытка расшифровки невозможна. Формат неизвестен.

– Уже интересно, – тихо сказал Рэй.

Он попробовал ручной ввод. Вывел меню расширенных протоколов. У отдела были инструменты для вскрытия практически любого закрытого формата, если только он не был совсем новым или… слишком старым. Этот выглядел как-то странно: структура данных внутри напоминала не архив и не код в привычном смысле. Она была… слоистой.

Он запустил глубокий анализ. Терминал замигал, задумался уже серьёзно. Секунды тянулись. За стеклом лениво плеснулась вода, ударившись о бетон. В коридоре прошёл кто-то чужой, каблуки прозвучали, как выстрелы в пустоте.

На экране вспыхнуло:

Доступ отклонён. Несоответствие ключа.

Под этим – не стандартный номер ошибки. Просто – чистая, идеальная пустота. Без объяснений.

– Так, – Рэй медленно выдохнул. – Мы играем сложно.

Он включил режим пассивного чтения – когда система не пытается вскрывать, а просто смотрит на структуру. На это у него ушло ещё несколько минут. Наконец экран наполнился странной сеткой – не буквальной, но концептуальной. Блоки данных были как ячейки. Связанные линиями. Переплетённые.

Он не был программистом. Но он видел достаточно, чтобы понять: это не обычное шифрование. Это… похоже на нечто, где важна не просто “комбинация”, а путь. Как будто сам факт прохождения через правильные сегменты активирует доступ. И этот путь, судя по всему, не соответствовал ни одному стандарту.

– Марек, – тихо сказал он, как будто имя само появилось.

Да. Это – к нему. Нелегальный хирург, хакер, биомоддер – как его только не называли. Если где-то в городе кто-то столкнётся с новым типом шифра, который ведёт себя как живой организм, вероятность, что Марек об этом слышал, была пугающе высокой.

Он отключил терминал, вытащил носитель, положил обратно в пакет. Бумажная часть его мозга тут же выключила сирену “нарушение протокола”, и включила тихий, но настойчивый голос: теперь ты это всё равно будешь делать. Просто – аккуратнее.

Зуд в руках напомнил о себе. Рэй провёл пальцами по столешнице. Гладкий пластик. Холодный. Ничего. А внутри – что-то живое, шевелящееся. Он на секунду прикрыл глаза.

Вспышка. Спираль. Свет. Символы, которые не читаются глазами. Ощущение, что кто-то смотрит в ответ.

– Хватит, – сказал он себе. – Это просто кожа. Чужая.

И всё равно – кожа.

Он поднялся. Коридор снова проглотил его шаги. В боксе доктор продолжал свою тихую радость, окружённый приборами и светом. Спираль светилась. Город – дышал. И где-то, очень далеко или очень близко, уже начинало шевелиться что-то, что пока ещё не имело имени.

Рэй посмотрел на свои руки. Зуд не проходил. Он понимал: это только начало. И, как назло, оно начиналось именно на коже.

Глава 2. Отдел техно-аномалий

Отдел техно-аномалий располагался в здании, которое изначально не предназначалось ни для чего серьёзного. Когда-то здесь был склад архивных коробок, потом – временный IT-центр, потом – “экспериментальная группа быстрого реагирования по вопросам технологической безопасности”. Теперь это – угол, куда сбрасывали всё, что не вписывалось в аккуратные колонки статистики. Влажный воздух из порта доходил сюда уже фильтрованным, но всё ещё оставлял на окнах липкий след, будто здание потело вместе с людьми.

Рэй вошёл в холл – если этим словом можно было назвать длинный, странно изогнутый коридор, который чуть проседал посередине, словно здание устало держать свой собственный вес. Потолочные панели гудели. Свет не мерцал, но в нём был нерв – лёгкая дрожь, как у человека на грани бессонницы. На стенах висели старые информационные плакаты: “Осматривая носителя, помни о себе”, “Не верь глазам – доверяй приборам”, “Код – не бог”. Под последним кто-то когда-то приписал маркером: “Пока”.

Дверь отдела открывалась с запозданием, как если бы пыталась оценить, достоин ли входящий тратить на неё электроэнергию. Внутри пахло кофе – не настоящим, а тем синтетическим его подобием, которое варят в аппаратах, переживших больше начальников, чем войны. Пахло ещё проводами, озоновой свежестью кондиционеров и неопределённой тревогой. Вечно.

Комната была не слишком большой. Два ряда столов, заваленных полумёртвыми терминалами, несколько стендов с образцами имплантов и нелегальных модификаций, которые даже музей отказался бы принимать бесплатно. На одной из стен огромный экран, на котором вечно крутились то статистика, то промежуточные отчёты, то просто пустота – иногда пустота была информативнее.

– Ты жив, – сказал парень у ближнего стола, не поднимая головы. Его звали Ишико, и он был уникальным сочетанием молодого энтузиаста и человека, который слишком рано понял, что мир – не место для энтузиазма. – Я думал, отстойник тебя съел и выплюнул только ботинки.

– Ботинки у меня дорогие, – ответил Рэй, снимая куртку. – Они бы не согласились.

– Как там? – спросила девушка у окна. Милая, тихая, с таким лицом, которое обычно ассоциируется с хорошими новостями. Поэтому её и держали здесь: чтобы напоминала, что когда-то мир был простым. – Пишут, что тело… странное.

– Пишут – всегда страннее, чем есть, – отозвался Рэй. – На этот раз – наоборот.

Он бросил взгляд на свой стол. На нём – хаос. Но хаос определённый. Папки, которые никто не распечатывал уже годами, потому что всё – цифровое, но всё равно лежат. Пакеты с маркировками старых дел, которые оказались “непоказательными” и поэтому остались с ним. Два пустых стаканчика из под кофе. Один – полный, но холодный. Он с тоской на него посмотрел.

На стене над столом висели фотографии. Неофициальная хроника отдела. Снимки тел, мест преступлений, идущих по тонкой грани между реальностью и чьим-то слишком богатым воображением. Мужчина с руками, заменёнными на нелегальные протезы, которые начали расти тканью, как будто решили стать настоящими. Девушка с сетчаткой, перепрошитой так, что она видела не город, а постоянно меняющееся облако данных, пока не сошла с ума. Труп подростка, кость которого пустила дополнительные ответвления, словно природа вдруг вспомнила про эксперименты.

– выдержка из внутреннего отчёта отдела № 41-С

…в 87% случаев техно-аномалии оказываются либо тщательно замаскированными преступлениями, либо последствием некачественных имплантов. Оставшиеся 13% – не поддаются классификации и формально “висят” до тех пор, пока мир не догонит или не забудет.

Рэй сел. Ладонь легла на стол, и зуд – всё ещё там – отозвался едва заметным пульсом. Он проигнорировал. У него получалось – пока.

Комиссар Кессель появился так же внезапно, как Гассeр, только вместо любопытства он приносил с собой запах дорогих сигар и невыспавшейся власти. Он не любил заходить к ним без нужды: этот кабинет напоминал ему, что город давно уже не его. Но сегодня нужда была.

– Дуро, кабинет.

Слова – короткие, как удар по столу. Рэй поднялся, не торопясь. Он не любил, когда его гонят бегом. Если мир рушится – он рухнет и без твоей суеты.

Кабинет Кесселя был лучше. Просторнее, суше, чище. Но это было как лицо пожилого актёра – косметика хорошая, морщины никуда не делись. Он сел за стол, не предложив Рэю стул – но Рэй уже давно давно садился сам, когда хотел. И сел.

– Итак, – комиссар положил ладони на стол, как если бы собирался на нём проводить операцию. – У тебя есть тело. У тебя есть грязь. У тебя есть пресса, которая чует запах крови. Чего у тебя нет – так это официального повода превращать это в шоу.

– Я не собираюсь делать шоу, – сказал Рэй. – Я собираюсь делать работу.

– Твоя работа, – сухо сказал Кессель, – состоит в том, чтобы найти объяснение. А не в том, чтобы написать новую религию для людей, которые и так слишком много верят в сети, коды и чёрт-знает-что.

– Объяснение будет, – сказал Рэй. – Но чтобы его найти, нужно признать, что проблема существует.

– Проблема существует, – комиссар устало потер переносицу. – Она называется “несчастный случай”. Человек полез туда, куда не должен был. Или его туда положили. Химия сделала своё. В итоге – тело. Всё. В отчёте это звучит достаточно убедительно. В статистике – понятно. В новостях – скучно. Мне нравится скучно.

– И мне, – честно сказал Рэй. – Но на коже – узор.

– Рисунок, – отмахнулся Кессель. – Я разговаривал с медиками. Они сказали: может быть реакция, может быть эксперимент. Человек биоинженер – мало ли что он делал с собой.

– Не татуировки, – тихо сказал Рэй. – Ты не видел. Это не “просто”.

– Слово “просто” я слышу от тебя реже, чем хотел бы, – сказал комиссар. – Слушай внимательно. Есть города, где подобные вещи называют “актом трансгуманистической глупости” и закрывают дело. У нас пока ещё есть роскошь делать вид, что мир управляется бумажками. Так вот – я хочу, чтобы моя бумажка была чистой. Понял?