Горькое семя

Витя медленно поднял взгляд.

–Ты тогда так матерился. Но через пятнадцать минут вышел – весь красный, задыхающийся – и повалил нас обоих в сугроб. А потом мы все трое лежали и смотрели на небо.

–Было, – уголок рта Вити дрогнул на миллиметр. – Холодина тогда жуткая.

–Да. Но было весело. Потому что ты вышел. Не из-за олимпиады. А просто, потому что мы позвали.

Витя ничего не ответил, но его пальцы обхватили горячую чашку, будто ища точку опоры.

Илья провел с ним весь день. Он не пытался лечить или советовать. Он просто был рядом, создавая своим присутствием тихое, но устойчивое поле реальности. Он заставил Витью поесть простой яичницы. Помыл посуду. Молча, сидел, пока тот снова уходил в ступор. И все это время его внутреннее зрение искало не изъян, а опору. Ту самую, которую Витя потерял.

Перед уходом, уже в прихожей, Илья обернулся.

–Вить. Ты не механизм. Механизмы не чувствуют пустоты. Они либо работают, либо сломаны. Ты – живой. А живые иногда замерзают. Чтобы отогреться, не нужно сразу бежать марафон. Можно просто постоять у плиты и сделать яичницу.

Витя смотрел на него. В его потухших глазах что-то дрогнуло. Не понимание, не надежда. Скорее, удивление. Удивление от того, что его не пытаются починить. Что его видят не как проект с ошибкой, а как человека в точке нуля.

–А если не отогреется? – тихо спросил он.

–Тогда позвони. Мы придем, и будем стоять рядом. Как тогда у сугроба. Пока не надоест.

Илья вышел. Вечерний воздух был холодным и чистым. Он чувствовал чудовищную усталость. Помощь Вите требовала не эмоций, а титанического внутреннего усилия – удерживать свой дар в режиме «светильника», а не «прожектора». Это было в тысячу раз труднее, чем блеснуть пронзительной правдой.

На площади у фонтана он сел на лавочку. В кармане зазвонил телефон. Мама. Он посмотрел на экран и вдруг, с неожиданной остротой, увидел не просто имя, а тонкую, дрожащую нить, тянущуюся к нему оттуда, из дома детства. Нить тревоги, любви и того самого «страха», который она произнесла.

Он взял трубку.

–Алло, мам.

–Илюшенька, – ее голос звучал сжато. – Ты… где ты?

–В городе. Все хорошо.

–Мне приснился сон… – она запнулась. – Там был тот мужчина. У нашей двери. С плодом. Он смотрел на меня и качал головой. А потом сказал: «Не бойся. Горькое – уже внутри него. Теперь ваша очередь дать ему сладкое». Что это значит, Илья? Кто это был?

Илья замер. Дар касался не только его. Он, как вирус, начинал менять реальность вокруг, проявляясь даже во снах тех, кто с ним связан.

– Это просто сон, мам, – сказал он, стараясь, чтобы голос звучал мягко. – Ничего страшного.

– Нет, не просто! – в голосе матери прорвалась давно забытая им паника. – Я видела его! Так же ясно, как тебя сейчас слышу! Он… он был как садовник. За спиной у него были ветви…

Легкая дрожь пробежала по спине Ильи. Садовник.

– Мам, слушай, – он говорил медленно, вкладывая в слова всю ту спокойную ясность, на которую был способен. – Все в порядке. Возможно, это… это метафора. Ты же знаешь, как ты и папа любите метафоры. Может, это про то, что детство прошло, и во мне теперь есть что-то взрослое, сложное. А вы можете дать мне теперь что-то иное. Не знания, а просто… свою любовь. Без страха.

На том конце провода было тяжелое дыхание. Потом тихий вздох.

–Ты слишком мудро говоришь для своего возраста. Пугаешь.

–Не хочу пугать. Хочу, чтобы ты не боялась.

Они поговорили еще несколько минут о пустяках, и мама, кажется, успокоилась. Но когда Илья положил трубку, его охватило новое, незнакомое чувство. Ответственность оказалась еще больше, чем он думал. Его дар был не личным инструментом. Он был камнем, брошенным в воду, и круги расходились, затрагивая самых близких. Мать интуитивно чувствовала перемену в нем, и ее бессознательное облекало этот страх в образы.

Он поднял голову к небу. Первые звезды пробивались сквозь городскую засветку. Где-то там был Садовник, наблюдающий за своим странным экспериментом.

«Вы дали мне горькое семечко,– мысленно обратился к нему Илья. – А как научиться давать сладкое, не разрушая своей горечью? Как не сжечь тех, кого пытаешься осветить?»

Ответа не было. Только ветер, холодный и безразличный. Ответ, как он начинал понимать, ему предстояло найти самому. В тихом отчаянии Вити. В тревожных снах матери. В музыке Сергея. В своей собственной, теперь уже навсегда измененной, жизни. Путь был не про удачу. Он был про баланс. Хрупкий, невероятный баланс между горькой правдой и сладким милосердием. И первый урок этого пути – помощь Вите – только начинался.

Глава 6. Три ветви одного дерева

Инициатива пришла не от Ильи. Через неделю после его визита к Вите, в их общем чате, обычно мертвом, возникло сообщение.

Витя: «Ребят. Вскрываюсь. Мне конец. Но я жив. Спасибо, Иль. Серега, если свободен, заходи как-нибудь с гитарой. Скучно».

Сергей: «Ого. Живой голос с того света. У меня как раз новый куплет про ржавые механизмы родился. Завалю сегодня вечером?»

Илья: «Я тоже приду».

Это была не та встреча, что раньше. Не для галочки. Это был спасательный десант. Илья чувствовал это еще на подходе к дому Вити. Он купил по дороге живых пирогов с вишней, пахнущих детством. Сергей шел с гитарой и бутылкой грузинского вина – не пафосного, а того самого, «как у дяди Леши в гараже».

Витя открыл им. Он был побрит, одет в чистую футболку, но глаза по-прежнему хранили тень пропасти. Однако в них появилась тусклый огонек – осторожность, любопытство.

Они расселись на том самом стерильном диване. Сначала было неловко. Сергей пробормотал что-то о погоде. Витя молча, разливал вино по простым стеклянным стаканам. Илья просто наблюдал, позволив своему дару работать в фоновом режиме. Он видел:

Витю: Его аура была похожа на потрескавшийся бетон. Но в трещинах пробивалась зелень – упрямое, хрупкое желание, жить, которое он сам в себе не признавал. И страх – страх снова обрушиться, выглядеть слабым перед ними.

Сергея: Вокруг него вихрилась энергия – сочувствие к Вите, собственная неуверенность («а чем я могу помочь?»), и сквозь это все – чистый поток музыки, который искал выхода. Его пальцы нервно перебирали струны гитары без звука.

Их связь: Три яркие, но порванные нити, тянущиеся друг к другу через годы. Нить общих побед (школьные олимпиады, первая поездка на море). Нить общих потерь (несостоявшаяся группа, первая неразделенная любовь Лены). И самая прочная – нить простого доверия, закаленная в годах молчаливого понимания, но сильно истончившаяся в последнее время.

– Ну, – хрипло начал Витя, поднимая стакан. – За то, что не забыли утопленника.

– Не дури, – отозвался Сергей, но чокнулся. Илья, молча, последовал его примеру.

Вино развязало языки. Сначала говорил Витя. Не так монотонно, как в прошлый раз, а с паузами, позволяя вставить слово. Он говорил о страхе оказаться «никем», если отнять у него должность и кредитную карту. Сергей слушал, кивал, и вдруг, неожиданно для себя, сказал:

– Понимаешь, я завидовал тебе. У тебя же все было по полочкам. А у меня – бардак. Но сейчас вижу… у тебя полки были железные, а на них – пыль. И ты эту пыль за человека принимал.

Витя остолбенел. Это была та самая горькая правда, которую Илья мог бы высказать, но она, прозвучав из уст мечтателя-неудачника Сергея, обрела странную весомость. Не обвинение, а наблюдение. Горькое семечко, но без яда.

– А я тебе завидовал, – тихо ответил Витя. – Ты хотя бы чувствуешь что-то. Я – как программа. «Достигнуть. Приобрести. Соответствовать». И все. Ни кайфа, ни отчаяния. Пустота.

Илья наблюдал. Его дар показывал ему, как слова, простые и честные, становятся мостками через пропасть. Он не вмешивался. Он был стабилизатором, тихой силой, которая просто позволяла этому диалогу быть безопасным.

– Сыграй, Серег, – попросил Витя неожиданно. – Ту, про ржавые механизмы.

Сергей заиграл. Голос срывался, но в песне не было привычного ему надрыва. Была боль, но и усталая нежность к этим «винтикам и шестерням», которые «забыли, зачем крутятся». Илья видел, как музыка, как живое существо, обволакивает Витю. Не лечит, а просто признает его боль. Дает ей форму, делает ее почти красивой в своей трагичности.

Когда песня закончилась, в комнате повисла тишина, но она была живой, насыщенной.

– Черт, – выдохнул Витя, и по его щеке скатилась скупая, почти незаметная слеза. Он даже не смахнул ее. – Это про меня.

–Это про нас всех, – поправил Сергей. – Просто у тебя самая наглядная модель.

И вот тут впервые за вечер заговорил Илья.

–Помните, в девятом классе, мы строили этот плот, чтобы сплавиться по речке за дачами?

Они оба повернулись к нему, удивленные.

–Дерево было гнилое, – хрипло рассмеялся Витя. – Мы чуть не утонули.

–Да. Но мы же его вместе строили. Витя чертил схему, Сергей добывал веревки и гвозди «по блату» из своего гаража, а я… я, кажется, просто держал фонарик.

–И рассказывал дурацкие истории, чтобы не было страшно, – добавил Сергей.

–Плот развалился, – сказал Илья. – Но мы же не разбежались тогда по берегам, обвиняя друг друга. Мы вытащили друг друга на сушу, отжали одежду и жарили на костре украденную картошку. И это было… классно.

Он сделал паузу, давая словам просочиться.

–Сейчас у каждого из нас свой плот гниет или уже развалился. И кажется, что ты один посреди потока. Но мы же все еще здесь. На одном берегу. Может, не нужно сейчас строить новый «Титаник». Может, стоит просто… пожарить картошку. Вместе. Пока не придумаем, что делать дальше.

Метафора была простой, почти детской. Но она сработала. Она прошла мимо защитных барьеров, мимо взрослой сложности, прямо в то ядро, где они все еще были теми мальчишками с гитарой, схемами и фонариком.

Вечер длился до глубокой ночи. Они не решили проблем Вити. Не нашли Сергею продюсера. Но они сделали нечто большее – восстановили связь. Она была хрупкой, новой, как тонкая кожица на заживающей ране. Но она была.

Провожая их в лифте, Витя крепко, по-мужски обнял каждого.

–Заходите, – сказал он просто. И это не было формальностью. Это было приглашение.

На улице Сергей, раскуривая, спросил:

–Иль, а ты… с чего это так мудро-то стал? Раньше ты больше отмалчивался.

Илья посмотрел на звезды, которых почти не было видно из-за городского света.

–Мне тоже дали горькое семечко, Сереж. Очень горькое. Оно обжигает рот, но… прочищает взгляд.

–И что ты увидел?

–Что мы – одно дерево, – сказал Илья, глядя на своего друга. – Просто ветви растут в разные стороны. Одну подморозило. Другая скрипит на ветру. Но корни – общие. И если одна ветвь болеет – болеет все дерево.

Сергей задумчиво молчал, выпуская дым в холодный воздух.

–Поэтично. И, черт возьми, похоже на правду.

Они разошлись. Илья шел домой, чувствуем глубокое, немое удовлетворение. Он не «починил» друзей. Он не имел права. Но он смог стать катализатором. Тем, кто помог им снова увидеть друг друга. Не через призму успехов и неудач, а просто как людей. Как ветви одного дерева.

Дома, перед сном, он получил сообщение от Вити. Одно слово:

«Спасибо. За картошку».

Илья улыбнулся. В его внутреннем пространстве, где теперь жила ясность, три порванные нити сияли снова – тоньше, чем прежде, но прочнее. Они были переплетены с новой, четвертой нитью – его собственной, горько-сладкой и невероятно ответственной. Садовник, где бы он ни был, наверное, остался бы доволен. Первый урок – не сломать, а поддержать рост – был усвоен.

Путь продолжался. И впервые за долгое время Илья чувствовал, что идет не один.

Часть 7. Аквариум без воды.

Комната Вити действительно была уникальной. Фотообои, покрывавшие все стены от пола до потолка, изображали морскую пучину. Не яркий, солнечный коралловый риф, а нечто глубокое, таинственное, в сине-зеленых сумеречных тонах. Стены тонули в тенях, сквозь которые проплывали силуэты скатов, медуз, косяки серебристой рыбы. В углу, у окна, на фоне нарисованных водорослей, стоял настоящий, но пустой аквариум. Большой, на сто литров, с идеально чистым стеклом и одиноким замком-гротом на дне. Без воды, без песка, без жизни.

Илья и Сергей замерли на пороге, впервые видя это.

–Боже, – прошептал Сергей. – Ты как в затонувшей подлодке живешь.

Витя пожал плечами, зажигая свет. На потолке загорелась синяя LED-лента, усилившая эффект погружения. Тени зашевелились.

–Нравилось. Расслабляет. Кажется, что ты не здесь. Что ты в другом мире, где тихо и ничего не надо решать.

Илья обошел комнату. Его внутреннее зрение, обостренное, считывало не интерьер, а послание. Эти обои были не декором. Они были коконом, убежищем. Витя, загнанный давлением реального мира, построил себе искусственную бездну, где можно было спрятаться. Аквариум же, пустой, был самым ярким символом. Это была клетка, которую он приготовил для себя сам. Готовую, идеальную, стерильную – и абсолютно безжизненную. Он купил ее когда-то, мечтая о живых, ярких рыбках, но так и не решился завести. Боялся ответственности? Или подсознательно понимал, что любая жизнь, даже рыбья, нарушит хрупкую, контролируемую иллюзию его подводного царства?

– А рыбки? – спросил Илья, постучав пальцем по стеклу аквариума. Звук был глухим, пустым.

– Хотел. Все время «потом». Потом проект, потом отчет, потом кризис… – Витя отвернулся, смотря на проплывающую по стене нарисованную акулу. – А теперь… теперь в нем даже воды нет. Как и во мне.

Сергей осторожно присел на кровать, задев ногой картонную коробку. Из нее выглядывали книги по менеджменту, словно кости какого-то вымершего животного.

– Жутковато, брат. Красиво, но жутко. Как будто ты сам себя в аквариум посадил и воду выкачал.

Витя кивнул, не споря. В этом и была вся правда.

Они сидели в этом синеватом полумраке, и беседа на этот раз была не о работе или смыслах, а о пустяках. О старых компьютерных играх, о первом поцелуе Вити на пляже, когда он весь обгорел и губы потрескались. О том, как Сергей пытался написать гимн их двора. Илья снова наблюдал. Он видел, как в этой комнате-аквариуме Витя по-настоящему дышал – медленно, глубоко. Здесь он был в своей стихии, но это была стихия заточения.

Перед уходом Илья сделал то, чего никогда не делал раньше. Не давал совета. Он дал поручение. Маленькое, конкретное, почти детское.

–Вить, слушай. К следующему четвергу, к нашему следующему свиданию, я хочу видеть в этом аквариуме воду. Просто воду. Чистую, отстоянную. Не рыбок, не растения. Только воду. Лампу можешь не включать. Просто воду. Обещаешь?

Витя уставился на него, будто тот говорил на древнешумерском.

– Воду? Зачем?

– Потому что сейчас он как твоя голова – красивая картинка снаружи и пустота внутри. Пустота, которая давит. Вода – это не жизнь еще. Но это – возможность. Это среда. Без нее ничего не может плавать, дышать, жить. Наполни среду. Хотя бы на десять сантиметров.

– Это какая-то психологическая хрень, – буркнул Витя, но в его глазах мелькнул слабый интерес. Конкретное, простое действие. Не «найди себя» или «полюби жизнь», а «налей воды».

–Да, – честно согласился Илья. – Но это та хрень, которая работает. Обещаешь?

Витя вздохнул, посмотрел на пустой грот, на свое отражение в стекле, истомленное и синее от обоев.

– Ладно. Обещаю. Воду.

На улице Сергей нервно закурил.

– И что, вода ему поможет?

– Нет, – сказал Илья. – Но это первый шаг, который он может сделать сам. Не для отчета, не для карьеры. Для себя. Чтобы нарушить эту мертвую симметрию. Чтобы в его идеальной, стерильной пустоте что-то, наконец изменилось. Пусть даже это будет просто H2O.

–А если не нальет?

–Значит, не готов. Значит, будем искать другой ключ. Но я думаю, он нальет. Ему нужно доказать себе, что он еще может что-то изменить в своем мире. Хотя бы на десять сантиметров.

Прошла неделя. В четверг Илья и Сергей снова пришли к Вите. Дверь открылась, и они вошли в ту же синюю пучину. Но что-то изменилось. Было не так тихо. Тихий, едва уловимый гул стоял в комнате – работа фильтра. Илья первым делом посмотрел в угол.

В аквариуме была вода. Чистая, прозрачная, почти до краев. В ней отражалась синяя LED-лента, и казалось, что водная гладь – это портал в еще более глубокий слой нарисованного океана. Пузырьки воздуха от фильтра поднимались вверх, нарушая мертвый покой. В аквариуме по-прежнему не было ни рыб, ни растений. Только вода, грот и медленное, гипнотическое движение пузырьков.

Витя стоял рядом, руки в карманах. Он не улыбался, но его поза была менее скованной.

–Ну? – спросил он. – Доволен, гуру?

–Не я должен быть доволен. Ты сам как? – спросил Илья.

Витя помолчал, глядя на пузырьки.

–Сначала было странно. Потом… завораживает. Сижу, смотрю на них. Как они поднимаются. Просто так. Бесполезно. Красиво. – Он сделал пауку. – Кажется, это первое бесполезное и красивое, что я сделал за последние пять лет.

Сергей рассмеялся.

– Брось, ты в десятом бесполезно и красиво ухаживал за Ленкой Цветковой, пока она с физруком встречалась.

– И чем это кончилось? – хмыкнул Витя, но в голосе его впервые зазвучал слабый отголосок старого, ироничного юмора.

– Тем, что ты написал ей уравнение идеальной параболы вместо любовного письма! – вспомнил Сергей.

Они смеялись, и смех звучал уже свободнее, не так оглушительно контрастируя с тишиной комнаты. Вода в аквариуме делала свое дело. Она была свидетельством. Подтверждением того, что Витя еще может совершить действие. Маленькое, но реальное. Не виртуальное, не на бумаге, а физическое. Налить воды. Включить фильтр. Создать среду.

Позже, когда они уходили, Илья заметил на комоде у Вити распечатку. На ней – список неприхотливых аквариумных растений и несколько видов маленьких, живучих рыбок-гуппи. Рядом с названиями стояли галочки карандашом.

Витя, следуя за его взглядом, смущенно пояснил:

– Это так… на будущее. Посмотрел. Интересно, оказывается.

Илья кивнул, ничего не сказав. Семя было посажено. Не горькое семечко правды, а простое семя маленькой, хрупкой жизни. И оно уже начало прорастать – не в виде глобальных озарений, а в виде любопытства к гуппи и умиротворения от наблюдения за пузырьками воздуха.

На обратном пути Сергей сказал:– Знаешь, а вода – это действительно мощно. Она же отражает. Теперь он видит не только нарисованных рыб на стене, но и свое отражение в реальной воде. Может, когда-нибудь увидит и себя по-новому.

–Может, – согласился Илья, чувствуя тихую, глубокую радость.

Его дар не был нужен здесь. Процесс пошел сам, движимый простым человеческим действием. И это было, возможно, самым сладким плодом из всех, что он мог сейчас представить. Аквариум перестал быть символом пустоты. Он стал колыбелью для чего-то нового. Пока лишь для воды и пузырьков. Но и этого было достаточно для начала.

Часть 8. Эхо в воде.

Вода в аквариуме изменила всё. Не жизнь Вити – она по-прежнему была на паузе. Но изменила атмосферу. Сине-зеленый сумрак комнаты теперь был не статичной картинкой, а живым пространством, где настоящая вода перекликалась с нарисованной. Отражение светодиодной ленты дробилось на поверхности, отбрасывая подвижные блики на потолок, и казалось, что весь мир за стенами медленно колышется. Сергей, приходя, назвал это «эффектом полного погружения».

Илья чувствовал перемену острее других. Его дар, всегда настроенный на внутреннюю суть вещей, теперь улавливал в комнате новый, мягкий резонанс. Раньше здесь звучала одна нота – гулкая тишина пустоты. Теперь появился другой звук – негромкий, умиротворяющий гул фильтра и едва слышное журчание воды. Это была музыка фона, музыка жизни, пусть даже пока без главных героев.

Витя изменился не кардинально, но неотвратимо. Он все так же мог просидеть час, уставившись в одну точку, но теперь эта точка часто находилась за стеклом аквариума. Он наблюдал за пузырьками, за игрой света, за пылинками, кружащимися в толще воды. Это было медитацией без цели.

–Иногда кажется, – сказал он как-то вечером, – что если долго смотреть, то в этой воде можно увидеть ответ. Любой. На любой вопрос.

–И видишь? – спросил Сергей, настраивая гитару.

–Нет. Но перестаю бояться, что ответа нет вообще.

Они снова собрались втроем, и на этот раз ритуал ощущался естественным, необходимым. Сергей принес не только гитару, но и маленький диктофон.

–Решил записывать, – смущенно объяснил он. – То, что рождается здесь. Это… другая энергия.

Он заиграл. Мелодия была простой, повторяющейся, как движение волн. Под шум фильтра и в отраженном свете аквариума она звучала как саундтрек к этому подводному убежищу. Витя слушал, закрыв глаза, и Илья видел, как мышцы на его лице постепенно расслабляются. Музыка Сергея нашла свою идеальную акустику – камерную, глубокую, интимную.

Внезапно Витя встал, подошел к комоду и взял ту самую распечатку с рыбками.

–Вот, – сказал он, положив лист перед ними на стол. – Я тут… поизучал. Гуппи – это, конечно, классика. Но есть еще неоны. Они, когда стайкой… они как искры в воде. Или сомики-коридорасы. Они забавные, усами шевелят, дно чистят.

Он говорил не как менеджер, составляющий отчет, а как исследователь, открывающий новый континент. Его голос оживился, в нем зазвучали оттенки, которых Илья не слышал годами – любопытство, увлеченность, даже легкий азарт.

– А растения вот эти, – он ткнул пальцем в список, – анубиасы. Их почти не надо света. Просто воткнуть в корягу. И они растут. Медленно. Но растут.

Илья и Сергей переглянулись. Это был не просто список. Это был план. Скромный, домашний, но план. Первый за долгое время, который не касался карьеры или долгов, а касался красоты и хрупкой ответственности за другое жизнь.

– Так что, ловим момент? – осторожно спросил Сергей. – Заводим подводное царство?

Витя заколебался. Старая тень страха – ответственности, возможной неудачи – мелькнула в его глазах. Он посмотрел на Илью, будто ища подтверждения или запрета.

– Не мне решать, – мягко сказал Илья. – Это твой аквариум. Твоя вода. Ты почувствовал, что хочешь впустить в нее жизнь?

–Хочу, – тихо, но четко ответил Витя. – Боюсь, но хочу. Боюсь, что они умрут. Что я не справлюсь.

–А ты налил воду, – напомнил Илья. – И справился. Справился с тем, чтобы просто начать. Растения и несколько гуппи – это следующий маленький шаг. Не заселение океана. Всего лишь несколько жильцов для этого одного грота.

Решение созрело. Они договорились съездить на птичий рынок в следующую субботу. Вместе. Как экспедиция.

Но жизнь, как всегда, внесла коррективы. В пятницу вечером Илья получил сообщение от Лены. Одно, ледяное: «Илья. Мне нужно поговорить. Только с тобой. Это срочно».

Они встретились в тихом кафе, далеком от их привычных маршрутов. Лена пришла без обычного яркого палантина, в простом свитере. Ее лицо было строгим, почти суровым.

– Я знаю, что вы делаете, – начала она без предисловий. – Вы с Сергеем. Вы его «спасаете».

–Мы его поддерживаем, Лен. Не спасаем. Друзья же.

–Друзья? – она горько усмехнулась. – А когда у меня был тот жуткий период после развода, где были друзья? Где был ты со своей мудростью? Вы все тогда погрязли в своих делах. А сейчас – Витя, Витя, Витя. У Вити кризис. С Витей надо быть деликатным. Вы втроем играете в психотерапевтов, а я что? Я теперь лишняя в этой вашей старой компании?

Ее слова били, как молотком. Илья внутренне содрогнулся. Его дар, всегда такой пронзительный, оказался слеп в этом направлении. Он был так сосредоточен на боли Вити, на музыке Сергея, что совершенно упустил из виду Лену. Он видел ее усталость на вокзале, но счел ее просто материнской усталостью, бытовой. Он не увидел, не почувствовал эту глубокую, накопившуюся обиду. Ощущение, что ее вычеркнули из общего сюжета в самый трудный момент.

– Лен, прости, – сказал он искренне. – Это моя вина. Витина ситуация была… она была на виду. Как провал в асфальте. А твоя боль была тихой, и мы, идиоты, подумали, что ты справляешься. Ты всегда была самой сильной.

– Сильной? – ее голос дрогнул. – Сильным нельзя быть усталыми? Сильным нельзя нуждаться в том, чтобы тебя просто выслушали, без этих ваших мужских кивков и поисков решений? Я не хотела решений! Я хотела, чтобы кто-то сказал: «Лен, это хреново. Давай просто посидим».

Илья молчал, принимая удар. Она была права. Абсолютно права. Его дар ясности был бесполезен, если он не направлял его на тех, кто молчал о своей боли.

–Ты права, – повторил он. – Мы подвели тебя. Я подвел. И я даже не заметил.

Его честность, лишенная оправданий, немного смягчила ее. Она пригубила кофе, смотря в окно.

–А теперь вы втроем… у вас свой клуб. С аквариумом, с музыкой. И я снова за бортом.