Корм

Андрей Щ.Е.П.А

Корм

Глава 1. Зеленая пасть

Часть первая

Рев мощного мотора разносился над зеленой бездной, сбивая иней с макушек елей. «Урал» шел напролом, и лес, казалось, неохотно расступался перед ним, огрызаясь хрустом ломаемых веток.

Многотонная машина насиловала бездорожье. Каждый рывок отдавался в позвоночнике Артема тупым ударом, будто невидимый палач бил кувалдой по копчику.

За окном, покрытым коркой засохшей грязи, плыла бесконечная, давящая стена. Тайга. Она была везде – слева, справа, впереди.

Казалось, лес не просто стоит, а плотоядно присматривается к железной банке с мягким мясом внутри.

Кабина насквозь пропиталась запахом дешевой «Примы», перегаром и соляркой. От этой удушливой смеси желудок Артема болезненно сжимался, а к горлу подкатывала тошнота.

– Чё, студент, укачало? – голос Бугая перекрыл надсадный вой дизеля.

Бригадир сидел за рулем, вальяжно развалившись. Его огромная лапа, поросшая рыжей шерстью, крутила баранку небрежно, с ленцой.

– Нормально, – выдавил Артем, с трудом сглотнув вязкий ком.

Его мутило до головокружения, но он держался из последних сил, чтобы не дать повода для новых насмешек.

– «Нормально»… – передразнил Бугай, скаля желтые зубы, и смачно харкнул в открытое окно.

Сгусток слюны, бурой от табака, улетел в зеленую чащу.

– Смотри мне, блеванешь в кабине – языком вылизывать заставлю. Мне похер, что ты интеллигент. Это тайга. Здесь тебе мамочка жопу не подотрет.

Артем промолчал, нащупывая в кармане куртки фотографию сестры. Ему просто нужны деньги. Срочно. Операция не ждет. Эта «черная» делянка сулила долю, от которой кружилась голова. Осталось лишь потерпеть этого ублюдка.

«Урал» с натужным ревом налетел на корягу. Кабину тряхнуло так, что позвоночник отозвался глухим хрустом.

– Михалыч! – перекрикивая рев мотора, гаркнул Бугай. – Живой там твой напарничек? Небось, кишки в узел завязались?

Старик, вцепившийся в поручень, лишь сплюнул в приоткрытое окно:

– Живее нас с тобой. Водку глушит.

– В одну харю? – удивился водитель.

– Зачем в одну? С Байкалом. Ты ж сам пса в кабину не пустил, сказал – воняет. Вот Сеня и пошел к нему в кунг, из солидарности. Сидят теперь в обнимку, «соображают» на двоих. Ему с кобелем всяко интереснее, чем твои маты слушать.

Михалыч напоминал старый пень: серый, сухой, узловатый. Всю дорогу он смотрел только вперед, в одну точку. В его руках подрагивала бутылка с мутной жидкостью, но пить он не спешил.

– И на кой черт ты поперся, старый? – вдруг спросил Бугай, словно мыслил вслух. – Пенсия капает, сидел бы на печи.

Михалыч медленно повернул голову. Глаза у него были тусклые, как у снулой рыбы.

– Кредиты у зятя, – глухо проскрипел он. – Коллекторы хату жечь грозятся. А тут за рейс как за полгода дают… Если вернемся.

– Тьфу ты, – сплюнул Бугай. – Опять завел шарманку. Лес как лес. Бабла поднимем – охренеешь.

Вдруг из кунга, сквозь шум двигателя и перегородку, донесся вой. Глухой, тоскливый, переходящий в визг.

– Чего это он? – нахмурился Бугай. – Байкал обычно смирный.

– Чет чует, – Михалыч крепче сжал бутылку, костяшки пальцев побелели. – Не нравится ему. И мне не нравится.

Впереди забрезжил просвет. Деревья расступились, открывая старую, заросшую бурьяном просеку. По краям дороги, словно часовые, стояли почерневшие от времени пни – неестественно высокие, будто деревья спиливали на уровне груди великана.

– Ну, здравствуй, жопа мира, – оскалился Бугай, глуша мотор. Грузовик клюнул носом, встав как вкопанный, и Артем едва не пробил головой стекло. – Выметайтесь. И балласт свой пьяный из кунга вытаскивайте.

Двигатель чихнул, судорожно дернулся и затих. Тишина навалилась мгновенно, тяжелая, как могильная плита. В ушах Артема тонко зазвенело.

Он спрыгнул на землю. Ноги, затекшие от тряски, были непослушными, словно чужими. Сапоги сразу ушли в чавкающую, жирную грязь по щиколотку.

Артем вдохнул и закашлялся. Пахло здесь странно. Не хвоей, а чем-то прелым, сладковатым. Словно они заехали в огромный сырой парник, где забыли убрать прошлогодний урожай, и он начал бродить, превращаясь в компост.

Бугай уже отливал на колесо «Урала», блаженно щурясь. Струя била о резину неприлично громко в этой ватной тишине.

Михалыч выбирался из кабины тяжело, кряхтя, но, едва ступив на землю, вдруг замер. Он нервно огляделся, щурясь на стену леса, словно ждал подвоха, и махнул рукой, призывая к молчанию:

– А ну цыц… Слышите? – он повернул голову ухом к чаще, всматриваясь в зеленую муть. – Не кажется, что… слишком тихо?

Артем прислушался. Холод пополз по спине. Лес молчал. Абсолютно. Ни крика птицы, ни шороха ветки, ни жужжания мухи. Даже ветер здесь не гулял. Только звенели комары, но и их писк казался вялым, приглушенным, будто они летали в сиропе.

– Птиц не слышно… И давит как-то, – прошептал Михалыч. – Тайга обычно галдит, живет. А эта… эта сдохла, что ли?

– Кончай жути нагонять, – отмахнулся Бугай, застегивая ширинку, но Артем заметил, как он нервно дернул плечом. – Студент, открывай кунг!

Артем дернул ручку двери. Из темного нутра пахнуло кислым перегаром и животным страхом.

– Байкал, ко мне!

Лайка жалась к полу, скулила и дрожала, глядя поверх плеча Артема в чащу. Шерсть на загривке стояла дыбом, жесткая, как проволока. Пес упирался лапами, скребя когтями по металлу, наотрез отказываясь выходить.

– Да выкинь ты его, – буркнул подошедший Бугай.

Следом за упирающейся собакой вывалился Сеня Шустрый – красный, мутный, пьяный в лоскуты.

– О-о-о… Глухомань… А где девки? – промычал он, едва не падая лицом в грязь.

Артем силой вытащил пса. Байкал тут же прижался к его ноге, поджав хвост, и начал тихо, жалобно подвывать, не сводя глаз с темной стены деревьев.

Михалыч тем временем отошел к огромной сосне в три обхвата.

– Бугай, гляди.

На высоте человеческого роста к коре была прикручена грязно-серая пластиковая коробка. Фотоловушка. Объектив, темный и мутный, смотрел прямо на дверь заимки.

– Браконьеров ловят? – предположил Артем.

– Смотри, как стоит, – покачал головой Михалыч. – Не привязана ремнем. Прибита.

Артем пригляделся, и к горлу подкатил липкий ком. Дело было не в болтах, а в том, как они сидели. Металл ушел глубоко, разворотив древесину. Из рваных краев сочилась густая, темная смола. Словно дерево гноилось, тщетно пытаясь выплюнуть железо.

– Хрень какая-то, – прошептал Михалыч, касаясь коры сухой ладонью. – Зачем?

– Видно, у кого-то с кукухой проблемы, – огрызнулся Бугай, но быстро отвел взгляд от «плачущего» ствола. – Всё, хорош! Артем, за водой к ручью. Ведра в кузове. Сеня, тащи жратву в дом.

Тропинка к ручью напоминала грязный шрам – узкая глинистая канава, уходящая в густой подлесок.

Стоило Артему спуститься в овраг, как голоса людей наверху отрезало, будто захлопнули тяжелую дверь. Здесь царил сырой, липкий полумрак. Пахло тиной и тем самым тошнотворно-сладким запахом – так пахнет мясо, забытое в пакете на солнце.

Ручей был черным. Вода текла медленно, маслянисто, напоминая отработку.

Артем зачерпнул ведро. Жидкость затекла внутрь с тяжелым, густым плеском. «Набрать и валить, – стучало в висках. – Быстро».

Взгляд зацепился за белое пятно на дне, у самого берега. Коряга? Нет, слишком правильная форма.

Артем сунул руку в ледяную воду и потянул.

Кость. Берцовая. Не человеческая – возможно, лисья или собачья. Но странность была не в ней. Кость была оплетена тонкой медной проволокой. Металл обвивал её идеальной спиралью, врезаясь в ткань, словно врос при жизни. А на конце проволоки болтался ржавый рыболовный тройник.

Артем отдернул руку, как от огня. Кость с тихим бульком плюхнулась обратно в черную жижу.

Находка заставила сердце сбиться с ритма. Артем не понимал, что это за дьявольский конструктор, но от странного фетиша веяло чем-то больным, неестественным. Не делают так нормальные люди.

– Хр-р-р… – раздалось за спиной.

Артем подскочил, сердце ухнуло в пятки. Он резко обернулся. Никого. Только папоротник едва заметно покачивался, будто кто-то невидимый прошел сквозь него.

– Кто здесь? Бугай, это ты?

Тишина. А затем звук повторился. Не животный. Механический.

Скри-и-ип… Щелк.

Словно огромная несмазанная пружина медленно сжалась и встала на взвод.

Скри-и-ип… Клац.

Артем схватил ведра, расплескивая черную воду, и рванул вверх по склону, буксуя в грязи и не оглядываясь. Ему казалось, что корни деревьев сейчас оживут, схватят за лодыжки и утянут его в эту черную жижу навсегда.

Он вылетел на поляну, мокрый от ледяного пота.

– О, водовоз прибыл! – загоготал Сеня, сидевший на бревне с банкой тушенки. – Чё бледный такой, призрака увидел?

Артем поставил ведра. Руки дрожали так, что вода шла рябью.

– Да… скользко там. Чуть не навернулся.

Михалыч, ворошивший угли у костра, поднял тяжелый взгляд.

– Собаку видел?

Артем моргнул, пытаясь отдышаться.

– Нет. Она же здесь была. У машины.

Бугай вышел из заимки, вытирая руки ветошью.

– Слышь, студент, Байкал пропал. Ты его с собой не брал?

– Нет, говорю же!

Михалыч медленно встал, хрустнув коленями, и подошел к переднему колесу «Урала». В грязи валялся поводок с карабином. И ошейник.

Застегнутый. На последнюю дырку.

– Вырвался? – предположил Сеня, чавкая тушенкой.

Бугай поднял ошейник. Лицо его окаменело.

– Глаза разуй.

Толстая кожа не была порвана. Она была разрезана. Срез был идеально ровным, чистым, без единой заусеницы. Словно по дубленой коже прошлись скальпелем или гидравлическими ножницами.

Зверь бы порвал кожу. А здесь – срез. Холодный, расчетливый срез.

– Кто это его так? – прошептал Сеня, и кусок мяса выпал у него изо рта.

– Тихо, – Михалыч поднял руку.

Они замерли. Тени от елей стали длинными, похожими на черные когти, тянущиеся к костру.

Из чащи, откуда только что прибежал Артем, донесся звук. Короткий, сдавленный визг собаки. Полный боли и предельного ужаса.

Он оборвался мгновенно, перейдя в мокрый, хлюпающий звук.

ЧВАК!

Будто сапог с силой выдернули из густой трясины. Или раздавили переспелый арбуз.

А потом всё стихло окончательно.

Лицо Бугая пошло нездоровыми пятнами. Он замер, и в тишине было слышно, как скрипнули его зубы – сухо, до крошева.

– Артем, – тихо, почти шепотом сказал он. – Тащи ружье из кабины. Живо.

Глава 2. Первая ночь

Дверь захлопнулась, отсекая их от ночного леса, как крышка гроба. Бугай с грохотом опустил тяжелый деревянный засов.

Внутри заимки было темно, хоть глаз выколи. Воздух стоял плотный, спертый. Пахло не жильем, а заброшенным склепом: сырой плесенью, старой пылью и сухим мышиным пометом. Но сквозь эти запахи пробивался еще один – тонкий, химический душок озона и смазки.

– Лампу, – скомандовал Бугай. Голос прозвучал хрипло, сорвано.

Он вжался спиной в бревенчатую стену сбоку от окна, стараясь слиться с ней воедино. Приклад «Сайги» дрожал у плеча. Бугай смотрел на стекло и не мог оторвать взгляда.

Квадрат окна притягивал черным ужасом и неизвестностью. Ему казалось, что за черным стеклом что-то притаилось. Он затылком чувствовал, как из темноты на него смотрит сама смерть, вползая внутрь липким, могильным холодом.

Сеня, мелко трясясь и стуча зубами, нашарил в рюкзаке газовую лампу.

– С-сейчас…

Вспыхнул неестественно яркий, мертвенно-голубой свет. Тени метнулись по углам, вытягиваясь в уродливые ломаные силуэты. Стало светлее, но от этого – только страшнее. Окна превратились в черные зеркала, в которых отражались перекошенные страхом лица.

Артем старался не смотреть на стекло, боясь увидеть там прижатое с той стороны белое лицо. Или морду.

– Занавесить бы, – тихо сказал он.

– Не ссы, – огрызнулся Бугай и нервно хохотнул, пытаясь скрыть страх. Вышло скверно, даже жутко.

Снаружи повисло плотное, осязаемое безмолвие. Лес не спал – он вымер. Эта тишина давила на перепонки, как толща воды на глубине, забивая уши глухой пробкой. И сквозь эту вязкую пустоту, где-то на грани восприятия, пробивался лишь один звук: ритмичный, сводящий с ума стук капель.

Кап… Кап… Кап…

Михалыч сидел на голых досках нар, ссутулившись, как нахохлившийся ворон. В его пальцах с тихим, неприятным хрустом сминалась ржавая консервная банка. Он сжимал её судорожно, до побелевших костяшек, словно пытаясь раздавить свой страх вместе с гнилой жестью. Взгляд старика не блуждал – он застыл на стене напротив, тяжелый и немигающий.

– Не живут здесь… – просипел он, втягивая носом тяжелый, пропитанный сладковатым тленом воздух. – Здесь свежуют.

Артем поднял лампу повыше. Голубоватый свет выхватил из полумрака детали, которые в темноте казались обычными тенями.

– О чем ты, Михалыч?

– Стены, – старик ткнул пальцем, испачканным в ржавчине. – Глянь, чем конопатили.

Артем подошел ближе к бревенчатым стенам. Сначала ему показалось, что щели между венцами забиты старым, свалявшимся сероватым мхом. Но, присмотревшись, он отшатнулся, едва не выронив лампу.

Это был не мох.

Щели были плотно, с маниакальной тщательностью, забиты шерстью. Клочьями жесткой, бурой шерсти вперемешку с мелкими костями – ребрами, позвонками, птичьими лапками. Словно кто-то использовал останки мелких животных вместо пакли, затыкая ими сквозняки.

– А теперь глянь на бревна, – голос Михалыча дрожал. – Выше уровня глаз.

Артем поднял взгляд. Древесина там была темнее. Широкие, въевшиеся в структуру дерева пятна. Они не были похожи на плесень или грибок. Темно-бурые, с жирным блеском, они покрывали стены хаотичными брызгами, сливающимися в одну грязную палитру.

– Кровь, – констатировал Михалыч. – Старая, многолетняя. Впиталась так, что рубанком не соскоблишь. Здесь кого-то свежевали. Прямо здесь, где мы стоим. Что-то крупное. И часто, похоже.

Артем опустил глаза на пол. Теперь понятно, почему сапоги так странно прилипали к доскам. Пол был не просто грязным – он был покрыт толстым, наслоившимся налетом из жира, грязи и засохшей органики.

В углу, там, куда стекалась вся эта мерзость, доски прогнили насквозь, образуя черную, влажную дыру, из которой несло могильным смрадом.