Приглашение в Зеркальный зал

«Что… что со мной?»

Паника, холодная и липкая, поползла из желудка, сдавила горло. Он поднял руку перед лицом. Его собственная ладонь показалась ему чужим топографическим объектом – он видел каждую линию, каждый завиток отпечатка, каждую крошечную пору. И… и пульсацию. Сквозь кожу на запястье он видел, как под ней толчками движется темная субстанция. Вены. Он видел свои собственные вены с такой ясностью, будто смотрел через микроскоп.

С воспоминанием оно пришло, обрушилось, как бетонная плита.

Вечеринка. Зеркальный зал. Музыка. Изабелла. Ее глаза. Ее холодные руки. Боль. Та безумная, божественная волна экстаза и силы, а потом – тьма.

Он рванулся к зеркалу в прихожей, по пути врезавшись плечом в косяк. Удар, который должен был оставить синяк, он едва почувствовал. Вместо боли – вспышка раздражения, как от комариного укуса. Он встал перед зеркалом.

Бледный. Необычайно бледный, будто месяц не видел солнца. Волосы всклокочены. Костюм помят. Но это было не главное. Главное были глаза. Они казались темнее обычного, зрачки широкие, даже в этом тусклом свете, и в их глубине… мерцание. Едва уловимое, как отблеск света на лезвии. И шея. Справа, чуть ниже линии челюсти, там, где он помнил ослепительную боль, были два небольших, аккуратных красных пятна. Не рана, не рваная дыра, как в фильмах. Скорее, как следы от двух тончайших игл, уже почти затянувшихся. Если бы не его новое зрение, он бы, наверное, и не заметил. Он прикоснулся к ним пальцами. Кожа была немного горячее окружающих тканей. И при прикосновении по телу пробежала странная, слабая дрожь, похожая на отголосок той волны наслаждения.

Вампир.

Слово прозвучало в его сознании гулко, абсурдно, по-детски нелепо. Сказки. Ужастики. Готические романы.

Но факты, с которыми он сейчас столкнулся, были упрямы и физиологичны. Чувства, обостренные до мучительного предела. Бледность. Следы на шее. И главное – память. Он не пил много. Тот один глоток странного напитка… этого не могло быть достаточно для галлюцинаций такой силы и ясности.

Он зашатался на кухню, уцепившись за столешницу. Тело требовало чего-то. Не воды. Не пищи. Что-то глубже, темнее, исходящее из самой сердцевины его изменившейся биологии. Жажда. Но не к воде. К чему-то, что он боялся себе назвать.

Холодильник. Он распахнул дверцу. Ослепительный белый свет морозилки заставил его взвыть. Он отшатнулся, щурясь. Даже свет лампочки в холодильнике резал глаза. Он схватил бутылку воды, отпил большими глотками. Жидкость была безвкусной, мертвой. Она не утоляла жажду, а лишь растягивала желудок, вызывая новый приступ тошноты.

«Еда. Может, еда…»

Он увидел пакет с кровяной колбасой, купленной на днях из ностальгии по родине. Рука сама потянулась к ней. Он разорвал упаковку. Запах крови, специй, жира ударил в нос, но теперь это не было приятным ароматом еды. Это было что-то… первобытное. Запах вызвал всплеск слюноотделения, но одновременно – резкий спазм в желудке, протест.

Он откусил. Консистенция, вкус свинины, сала, крупы… все было знакомым, но отвратительным. Как жевать мокрую, прогорклую бумагу. Его тело отвергало это. Он побежал к раковине и выплюнул, давясь, чувствуя, как желудок судорожно сжимается, пытаясь извергнуть не только колбасу, но и ту самую воду.

Он стоял, согнувшись над раковиной, дрожа всем телом. Инстинкт кричал одно. Разум отказывался верить. Нужна была кровь. Живая, теплая, красная кровь.

«Нет. Это бред. Это невозможно», – бормотал он сам себе, упираясь лбом в холодный металл смесителя.

Но невозможное уже случилось. Его тело изменилось. Его реальность изменилась.

Он услышал голос. Ясный, отчетливый, прямо за стеной. Сосед, старик Миллер, говорил по телефону: «…да, Марта, я уже принял таблетки. Нет, боль не уходит. Кажется, сегодня будет плохой день…»

Лекс замер. Он слышал не просто звук. Он слышал слабость в этом голосе, хрипоту, боль. И запах. Сквозь стену доносился слабый, но отчетливый запах болезни, стареющей плоти и… крови. Не свежей, а той, что циркулирует в жилах, неся с собой кислород и жизнь. Запах был тонким, но для его новых чувств – оглушительным. И он вызывал не голод, а острое, почти болезненное желание. Желание приблизиться. Вдохнуть глубже. Прикоснуться.

С криком ужаса от самого себя Лекс оттолкнулся от раковины и бросился в ванную. Он захлопнул дверь, отгородившись от звуков и запахов мира. Но это не помогало. Он все слышал. Все чувствовал. Он был заперт не в ванной, а в собственной коже, превратившейся в гигантский, гиперчувствительный рецептор.

Он включил ледяную воду и сунул голову под струю. Холод на секунду приглушил пожар в его нервах, заставил отступить наваждение. Он поднял голову, смотря на свое мокрое, бледное отражение в зеркале над раковиной.

«Так. Так. Думай, Лекс. Думай, черт возьми. Ты аналитик. Собери данные. Проанализируй».

Данные:

Физиологические изменения: обостренные чувства, светобоязнь, бледность, сила (столкновение с косяком), скорость реакции.

Психологические: восприятие чужих физиологических процессов (сердцебиение, возможно, эмоции) как шума.

Биохимические: отторжение обычной пищи, острое, инстинктивное влечение к крови.

Анамнез: контакт с субъектом (Изабелла), демонстрировавшим сверхчеловеческие характеристики, последующая потеря сознания после укуса в область шеи.

Гипотеза: инфицирование неизвестным патогеном или паразитом, вызывающим радикальную мутацию (маловероятно, учитывая скорость). Или… трансформация в существо, соответствующее мифологическому архетипу «вампира». Второе казалось безумием, но лучше соответствовало наблюдениям.

Вопрос: что теперь?

Он не мог оставаться здесь. Звуки, запахи, эта всепроникающая жажда сведут его с ума. Он должен был выйти. Должен был… проверить. Узнать.

С огромным усилием воли он вытер лицо, стараясь не смотреть на свое отражение. Он снял помятый пиджак и рубашку. Надел простую черную водолазку и темные джинсы. Нашел самые темные очки – поляризованные авиаторы. Надевая их, он почувствовал облегчение: свет больше не резал глаза, а лишь казался приглушенным, тусклым серым миром.

Затем он осторожно, шаг за шагом, начал «настраивать» свои чувства. Это было похоже на управление несуществовавшими ранее мышцами. Он попытался сосредоточиться не на всем шуме сразу, а на чем-то одном. На тиканье часов в гостиной. Потом на звуке капающего крана. Медленно, по миллиметру, он как будто научился «приглушать» одни каналы восприятия и «приоткрывать» другие. Это не избавило от дискомфорта полностью, но сделало его терпимым. С запахом было сложнее – он был слишком тесно связан с той новой, темной жаждой.

Он вышел из квартиры, затаив дыхание. Лестничная клетка была адом. Запах плесени, мочи из угла (где гадил чей-то пес), аромат жареного лука из квартиры 3B. Он зажал нос рукой и почти бегом спустился вниз, на улицу.

Утро было пасмурным, серым. Это было хорошо. Свет сквозь очки был терпим. Но город… Город оглушил его.

Он стоял на тротуаре, прислонившись к стене своего дома, и чувствовал, как по нему бьют волны. Волны звуков: грохот грузовиков, сигналы, разговоры, смех, плач ребенка в коляске через дорогу. Волны запахов: выхлопные газы, кофе из ближайшей закусочной, духи проходящих женщин, пот, металл, грязь. И волны… жизней. Он чувствовал их. Быстрые, нервные импульсы одних, медленные, усталые – других. Он видел не просто людей, а ходячие биомассы, снующие сосуды с горячей, желанной, запретной жидкостью.

Его клыки – обычные, человеческие клыки – странно заныли, будто пытаясь удлиниться. Горло сжалось от жажды. Он зажмурился.

«Не сейчас. Не здесь. Контроль».

Он заставил себя идти. Просто идти, опустив голову, стараясь ни на кого не смотреть, ни на чем не сосредотачиваться. Его шаги были быстрыми, легкими. Он не чувствовал усталости, тяжести в ногах. Наоборот, тело было легким, напряженным, как пружина. Он мог бы бежать. Очень быстро.

Он шел, не зная куда, движимый смутным инстинктом. Инстинкт вел его прочь от шумных освещенных авеню, в сторону промышленной зоны, к набережной, где по ночам было мало людей, а днем – только заброшенные склады и бродяги.

Жажда росла, становясь центральным фактом его существования. Она вытесняла страх, вытесняла мысли. Она была единственной реальностью. Он видел мир теперь только в одном ключе: источник или не источник. Прохожий с порезанным пальцем, перевязанным пластырем, заставлял его остановиться и жадно вдохнуть, уловив сладкий, манящий запах. Пьяный, спящий в подворотне, пахнул перегаром и чем-то больным, отталкивающе-сладким – это было не то.

Он сбился с пути, забрел в район старых доков. Воздух пах ржавчиной, тиной и одиночеством. И тут он услышал это.

Голоса. Агрессивные, приглушенные. Женский испуганный ответ. Запах страха – острый, кислый. И… кровь. Свежая, только что пролитая. Капля. Еще одна.

Все внутри Лекса взревело. Контроль лопнул, как паутина. Его тело двинулось само, повинуясь древнему, глубинному приказу. Он не бежал – он помчался. Мир превратился в размытую полосу. Стены, заборы, лужи проносились мимо в темно-серой пелене. Он даже не думал о том, куда и зачем. Он следовал за запахом.

Он свернул за угол кирпичного склада и замер.

Трое. Крупные парни в толстовках с капюшонами окружили молодую женщину. У одного в руке блестело лезвие. У женщины была рассечена бровь, алая струйка крови стекала по ее щеке. Ее глаза были полы ужаса. Один из нападавших рылся в ее сумке.

– Дай сюда кошелек, сука, и не ори, а то хуже будет! – шипел тот, что с ножом.

Лекс увидел кровь на ее лице. Услышал громкий, бешеный стук ее сердца. Запах ее страха смешивался с запахом ее крови, создавая наркотический, невыносимо притягательный коктейль.

Что произошло дальше, он потом помнил смутно, как в замедленной съемке, окрашенной в багровые тона.

Он не кричал. Не произносил угроз. Он просто оказался среди них.

Первый – тот, что с ножом, – даже не успел повернуть голову. Рука Лекса, двинувшаяся с нечеловеческой скоростью, схватила его за запястье. Хруст костей был громким, как выстрел. Нож с звяканьем упал на асфальт. Человек завопил, но его вопль был прерван толчком в грудь. Лекс не ударил – он просто толкнул, открытой ладонью. Но сила, стоявшая за этим толчком, была чудовищной. Человек отлетел на пять метров, ударился о стену склада и обмяк.

Двое других обернулись, их лица исказились от непонимания и страха. Один потянулся за чем-то за поясом. Лекс почувствовал его намерение раньше, чем тот двинулся. Он шагнул вперед, и его удар – быстрый, точный, в солнечное сплетение – сложил нападавшего пополам, вышибая из него воздух со звуком лопнувшего мешка. Третий, самый умный, уже разворачивался, чтобы бежать. Лекс прыгнул. Не так, как прыгают люди. Он оттолкнулся от земли и покрыл расстояние между ними одним движением, сбив беглеца с ног. Тот упал лицом в грязь, захлебываясь.

Все это заняло меньше десяти секунд.

Тишина. Только тяжелое, прерывистое дыхание женщины и тихий стон одного из бандитов.

Лекс стоял над ними, дрожа. Не от усталости. От адреналина. От ярости. От жажды. Запах крови теперь витал в воздухе густым облаком. От пореза на лице женщины. От разбитой губы того, кого он ударил в живот. От царапин на руках.

Он повернулся к женщине. Она смотрела на него огромными глазами, прижимая к груди порванную сумку. На ее щеке алела свежая капля крови. Она скатилась к уголку ее рта.

Инстинкт рванулся вперед, ослепляя, затмевая разум. Он сделал шаг к ней. Она отпрянула, новый, еще более жуткий страх загорелся в ее глазах. Она видела не спасителя. Она видела что-то другое. Что-то, что может быть страшнее тех троих.

Этот страх, направленный на него, стал ледяным душем.

«Нет. Я не это. Я не монстр».

С тихим, диким рычанием, обращенным внутрь себя, Лекс развернулся и склонился над тем, кто лежал в грязи – тем, что пытался бежать. Тот зашевелился, пытаясь подняться. Из его носа текла кровь – темная, густая, пахнущая никотином, дешевым пивом и страхом. Не идеальный источник. Но… допустимый. И главное – заслуживший.

Лекс схватил его за шиворот, приподнял. Человек захрипел. Лекс приблизил лицо к его шее. Запах кожи, пота, крови. Жажда взревела внутри, требуя, приказывая.

Он укусил.

Не так, как Изабелла – изящно и точно. Грубо, по-звериному. Его клыки… да, они изменились. Они удлинились, заострились, легко пронзили кожу. Теплая, соленая, живая жидкость хлынула ему в рот.

И мир взорвался.

Не экстазом, как тогда. Это было иное. Утоление. Насыщение. Сила. Поток чужой жизни, вливающийся в него, гасивший пожар внутри, наполнявший каждую клетку энергией, ясностью, мощью. Он пил, и с каждым глотком его чувства, бывшие до этого разбалансированной пыткой, приходили в равновесие. Шум города отступил на нормальный, слышимый уровень. Запахи перестали атаковать, став просто фоновыми. Мышцы наполнились стальной уверенностью. Разум прояснился, холодный и острый, как бритва.

Он оторвался, отшвырнув от себя человека, который теперь был просто бледным, безвольным телом. Тот рухнул в лужу, без сознания, но живой – Лекс инстинктивно почувствовал, что не забрал слишком много. Ровно столько, чтобы утолить жажду и обездвижить.

Лекс обернулся. Женщина смотрела на него. Теперь в ее глазах был не просто страх, а абсолютный, немой ужас. То, что она только что увидела, было вне рамок ее понимания.

– Беги, – хрипло сказал Лекс. Его голос звучал чужим, низким, вибрирующим. – И забудь.

Она не заставила себя просить дважды. Рванулась с места и скрылась за углом.

Лекс остался один среди лежащих тел и запаха крови. Он поднял руку, провел тыльной стороной ладони по губам. Они были чисты. Ни капли. Его тело усвоило все с пугающей эффективностью.

Он посмотрел на свои руки. Те же руки, что сегодня утром не могли удержать бокал. Теперь они могли ломать кости. Он был силен. Невероятно силен. Быстр. Его чувства делали мир невыносимым, но и давали невероятное преимущество. Он утолил ужасную жажду, и теперь его разум работал с кристальной четкостью.

Он вспомнил ее слова, последнее, что он слышал перед тем, как погрузиться в темноту: «Добро пожаловать».

Это не было гостеприимством. Это было посвящением. Или приговором.

Он больше не был Алексем Волковым, аналитиком, живущим в золотой клетке. Он был чем-то другим. И первое, что сделало это новое существо, – нашло Изабеллу и утолило свою первую жажду.

Теперь ему предстояло выяснить, кто он такой. И найти ту, что сделала его таким. Не для благодарности.

Для ответов. И, возможно, для возмездия.

Он шагнул из переулка в серый свет дня, и его тень, длинная и резкая, легла на грязный асфальт. Она казалась темнее, чем должна была быть.

Глава 4: Алхимия тьмы

Час спустя Лекс сидел на коробках в своей полутемной квартире. Жалюзи были опущены, свет проникал тонкими полосками, создавая на полу решетку из теней и света. Он нашел самую темную комнату – кладовку без окон, и сидел там, прислонившись спиной к прохладной стене, пытаясь осмыслить катастрофу, которая звалась его новой жизнью.

Тело больше не болело. Наоборот. Оно пело гимн силе и изобилию. Каждая мышца была натянута, как тетива, наполнена энергией, которую он ощущал как низкий, постоянный гул под кожей. Рана на шее – те два маленьких прокола – полностью затянулись, оставив лишь едва заметные розоватые точки, как от давно забытого укола. Он чувствовал, как мог бы пробежать марафон, поднять машину, перепрыгнуть через здание. Иллюзия всемогущества была сладка и опасна.

Но разум… разум был на грани.

Он закрыл глаза, пытаясь отгородиться от мира, но мир настойчиво стучался внутрь. Он слышал, как в соседнем подъезде лифт поднимается на восьмой этаж со скрипом троса. Чувствовал, как в трех квартирах отсюда кто-то жарит яичницу с беконом – запах жира вызывал легкое подташнивание. Слышал ссору на улице, за полквартала: «Я же говорила тебе не забывать!» – «Отстань!»

Это был шум. Невыносимый, всепроникающий, как если бы его череп был тонкой оболочкой, а снаружи били в миллион барабанов. Он сжал голову руками, но это не помогало. Паника, холодная и рациональная, снова подползала к горлу. Он не мог так жить. Он сойдет с ума.

«Контроль», – прошептал он себе. Это слово стало мантрой. В переулке, с кровью на губах и силой в жилах, он на секунду его обрел. Теперь нужно было найти его снова. Навсегда.

Он открыл глаза и сосредоточился на одной точке – на пылинке, пойманной в полоске света от жалюзи. Она медленно вращалась в воздушных потоках. Он следил за ней, выдыхая весь прочий шум. Стук своего собственного сердца – медленный, размеренный, один удар в десять секунд, – стал точкой отсчета. Он начал подстраивать под этот ритм свое дыхание. Вдох на два удара. Выдох на четыре.

Постепенно, миллиметр за миллиметром, он начал «задвигать заслонки». Не блокировать чувства – это было невозможно, – а регулировать их. Представить, что у него в голове есть панель управления с регуляторами громкости для слуха, контрастности для зрения, интенсивности для обоняния. Он крутил воображаемые ручки, приглушая навязчивые звуки города, переводя запахи в фоновый режим. Зрение было проще всего – темные очки и полумрак уже делали свое дело.

Это заняло больше часа. Он сидел неподвижно, в позе медитирующего, пока пот не выступил у него на лбу от концентрации. Но к концу мир вокруг перестал быть оглушительной пыткой. Он стал… управляемым. Шум улицы превратился в приглушенный гул, запахи – в едва уловимые фоновые ноты. Он все еще слышал биение сердца мыши, пробежавшей за стенкой, но это уже не било по мозгам, а было просто фактом, как тиканье часов.

Следующая проблема была практической. Еда. Вернее, ее отсутствие. Жажда утихла, насыщенная кровью того подонка в переулке. Но тело требовало энергии. Обычная еда вызывала отвращение. Он заставил себя съесть кусок хлеба. Консистенция мела, вкус пепла. Он выплюнул его в раковину. Яблоко было немногим лучше – сладость казалась приторной, ложной, мякоть – ватной.

Вода была приемлема, но не давала ничего. Его метаболизм изменился. Топливом была кровь. Осознание этого было чудовищным, но отрицать его было глупо. Он был хищником. Специализированным хищником. И ему нужно было научиться охотиться, чтобы выжить. Мысль о том, чтобы снова сделать то, что он сделал в переулке, вызывала у него отвращение. Но более сильным был холодный, животный страх перед возвращением той всепоглощающей, сводящей с ума жажды.

«Правила, – подумал он. – Мне нужны правила. Этический кодекс вампира-аналитика». Звучало как шутка, но без этого он рисковал стать тем самым монстром, которым его изобразили в тысячах книг и фильмов.

Он взял блокнот и ручку – старые, привычные инструменты. На первой странице он вывел заглавными буквами: ПРИНЦИПЫ ВЫЖИВАНИЯ.

Источник. Не трогать невинных. Его жертва в переулке была преступником, напавшим на женщину. Это было… если не оправдание, то хотя бы логичное обоснование. Охотиться на тех, кто представляет угрозу для других. Паразитировать на паразитах. Это давало слабую, хрупкую надежду сохранить хоть крупицу человечности.

Дозировка. Не убивать. Он инстинктивно почувствовал ту грань в переулке – момент, когда можно было остановиться, насытившись, но не забрав жизнь. Оставить жертву живой, слабой, но живой. Без памяти? Возможно. Он не знал, как это работает.

Скрытность. Никаких следов. Никаких тел. Никаких свидетелей, как та женщина. Ее лицо, искаженное ужасом, преследовало его. Больше так нельзя.

Контроль. Управлять чувствами. Держать жажду в узде. Не позволять инстинкту брать верх над разумом.

Он посмотрел на список. Это было слабым подобием морали, построенным на песке самообмана и необходимости. Но это было лучше, чем ничего.

Следующий вопрос: что он такое? Мифология была бесполезна – чеснок, святая вода, кресты, отражение в зеркале. Он подошел к зеркалу в ванной. Его отражение было на месте. Бледное, с темными кругами под глазами, но на месте. Он нашел в аптечке чеснок – капсулы с экстрактом, которые мать присылала для иммунитета. Раскусил одну. Горький, неприятный вкус, но никакого дыма и пламени. Святая вода? У него ее не было, но сомневался, что она что-то сделает.

Солнце. Это было серьезно. Полоски света от жалюзи жгли кожу, если он задевал их рукой, оставляя красные, болезненные полосы, как от сильного ожога. Прямые солнечные лучи, вероятно, убьют его или покалечат. Значит, ночной образ жизни. Или постоянная тень.

Сила, скорость, регенерация – все это было реально. Он ущипнул себя за руку, достаточно сильно, чтобы остался синяк. Через минуту от него не осталось и следа. Он подошел к стене и попробовал отжаться на одной руке. Получилось с пугающей легкостью, будто его тело весило не восемьдесят килограммов, а восемь.

Он сел обратно на коробки, глядя на свои руки. Он был силен. Сильнее, чем когда-либо мечтал. Он мог бы получить все, что хотел в своей старой жизни: власть, уважение, богатство. Физическая сила была лишь одним аспектом. Его обостренные чувства, скорость реакции, ясность ума после утоления жажды – все это были инструменты. Орудия.

И он знал, где найти других, подобных ему. «Элизиум». Изабелла.

Мысль о ней вызвала бурю противоречивых чувств. Ярость. Она украла его жизнь, его человечность, обрекла его на существование хищника. Любопытство. Кто она? Что это за мир, в который она его втянула? И… темное, магнитное влечение. Он помнил холод ее кожи, глубину ее взгляда, тот момент экстатического слияния боли и наслаждения. Он ненавидел ее. И он желал ее с силой, которая пугала его больше, чем жажда крови.

Он должен был найти ее. Не для мести. Пока. Для ответов.

Но как? «Элизиум» был закрытым клубом. Он не найдет его в интернете, не получит приглашение по почте. У него была только одна зацепка – эмблема, которую он мельком видел в зале. Стилизованная буква «Е», похожая на древний символ, и феникс, поднимающийся из пламени. Он закрыл глаза, пытаясь восстановить картинку в памяти с новой, фотографической четкостью. Да. Буква была выгравирована на бронзовой табличке на стене. Феникс – на ручках дверей.

Он взял ноутбук. Солнечный свет от экрана резал глаза, даже через очки. Он убавил яркость до минимума и начал поиск. Комбинации: «Элизиум клуб Нью-Йорк», «частный клуб феникс эмблема», «закрытые вечеринки Манхэттен». Результаты были бесполезны: ссылки на ночные клубы для обычных богачей, статьи об эксклюзивных сообществах вроде «Сохо-хаус», но ничего, что напоминало бы ту зеркальную роскошь и ауру древней тайны.

Он переключился на поиск по изображениям, вводя описание эмблемы. Сотни картинок с фениксами, геральдических символов, логотипов компаний. Ничего похожего.

«Они не существуют в цифровом мире, – понял он. – Или существуют так глубоко в темном сегменте сети, что мне его не найти сходу».

Ему нужен был другой подход. Старомодный. Аналитический. Он взял чистый лист бумаги и начал строить логические цепочки.

Известное:

Место: отель «Амфитрион». Дорогой, старый, с репутацией хранения тайн. Значит, администрация отеля либо в сговоре, либо ее подкупили/запугали.

Время: вечеринка шла параллельно с корпоративом. Значит, они используют светские мероприятия как прикрытие.

Уровень: гости выглядели как сверхбогатые, возможно, аристократия. Но не та, что светится в таблоидах. Та, что владеет миром из тени.

Цель клуба: «быть среди своих». Значит, это сообщество. Возможно, не только вампиров, но и их… поставщиков? Слуг? Союзников?

Гипотеза: «Элизиум» – это не просто клуб. Это узловой пункт, место встреч для определенной группы существ. Они должны где-то еще собираться, общаться, управлять своими делами.

Внезапно его слух, все еще настроенный на высокую чувствительность, уловил нечто на лестничной клетке. Шаги. Не обычные. Легкие, почти бесшумные, но для его уха – четкие, размеренные. Они остановились перед его дверью.

Лекс замер. Сердце (билось ли оно хоть раз с момента пробуждения? Да, медленно, лениво) замерло в груди. Он не слышал дыхания за дверью. Не чувствовал запаха – обычного человеческого запаха пота, кожи, пищи. Был только легкий, холодный аромат, как у Изабеллы, но другой. Более резкий. Древесный, с оттенком старого пергамента и сухого льда.

Раздался стук. Не громкий. Точный. Три удара, разделенные равными промежутками.

Лекс медленно поднялся. Сила, новая и необкатанная, заструилась по его жилам, готовясь к бою. Он подошел к двери, не включая свет в прихожей. Посмотрел в глазок.

За дверью стоял мужчина. Высокий, под два метра, в длинном темном пальто, накинутом на плечи поверх идеального черного костюма. Его лицо было худым, аскетичным, с высокими скулами и тонкими губами. Волосы – темные, с проседью на висках – были зачесаны назад. И глаза… даже через искажающую линзу глазка Лекс увидел, что они слишком светлые, почти бесцветные, и совершенно неподвижны. В них не было ни любопытства, ни угрозы. Была только оценка. Как у хирурга, рассматривающего пациента перед операцией.