Этюд в темных тонах…

– А вы можете?

– До некоторой степени, – уклончиво ответил Холмс. – Но это довольно специфические знания, вряд ли они заинтересуют вас, как врача.

Мне захотелось расспросить его о книге подробнее, однако Холмс уже склонился над своими химическими колбами, давая понять, что разговор окончен, но моё любопытство уже было разбужено. Чтобы проверить, что на самом деле представляет из себя библиотека Холмса и нет ли тут преувеличенной таинственности, я решился на небольшой эксперимент.

На следующий день, когда Холмс ушёл по своим делам, я снова взял тот же фолиант с полки. На этот раз я действовал с определённой целью. Тщательно завернув книгу в бумагу, я отправился в публичную библиотеку Лондона, надеясь получить консультацию у кого-нибудь из учёных библиографов.

Главный библиотекарь, пожилой джентльмен с седыми бакенбардами и золотыми очками, принял меня в своём кабинете. Я развернул книгу и объяснил, что хотел бы узнать о её происхождении и языке.

Библиотекарь взял фолиант с почтительностью, которую обычно проявляют к древним артефактам, и долго изучал страницы, время от времени издавая удивлённые возгласы.

– Замечательно, – пробормотал он наконец. – Поистине замечательно. Где вы раздобыли эту книгу, сэр?

– Она принадлежит моему… знакомому, – уклончиво ответил я. – Можете ли вы определить язык?

– С определённостью сказать трудно, – медленно проговорил библиотекарь, всё ещё перелистывая страницы. – Но я склонен полагать, что это один из восточных языков, возможно, тибетский или санскрит в очень архаичной форме. Судя по состоянию пергамента и чернил, книге не менее трёхсот лет. Это чрезвычайно ценный экземпляр. Ваш знакомый… он коллекционер?

– Что-то вроде того, – пробормотал я, внезапно ощутив неловкость. Что, если Холмс придаёт этой книге особое значение? Что, если я совершил серьёзную бестактность, вынеся её из дома без разрешения?

Я поспешно поблагодарил библиотекаря и вернулся на Бейкер-стрит. К счастью, Холмса ещё не было дома, и я успел вернуть фолиант на место.

Глава V. За гранью понимания

Остаток дня я провёл в состоянии тревожного ожидания. Каждый скрип на лестнице заставлял меня вздрагивать, каждый шум за дверью казался предвестником неприятностей. Я пытался читать вечернюю газету, но строки расплывались перед глазами.

К вечеру я почти убедил себя, что всё обошлось. Холмс вернулся в обычном расположении духа, даже напевал что-то себе под нос, разбирая корреспонденцию. Миссис Хадсон накрыла на стол, и мы принялись за ужин. Я уже начал расслабляться, когда понял, что слишком рано праздную победу.

Мы сидели за столом, и я старался выглядеть как можно более невозмутимо, когда Холмс внезапно поднял на меня взгляд и с лёгкой усмешкой спросил:

– Скажите, Ватсон, смогли ли вы прочитать хоть одно слово в книге, которую брали сегодня с моей полки?

Я закашлялся и чуть не подавился супом.

– Я… как вы…

– О, это было совсем несложно заметить, – продолжал Холмс, явно наслаждаясь моим замешательством. – Книга стояла не совсем на том месте, где я её оставил. Вы весьма аккуратно вернули её, но всё же под небольшим углом.

Я молчал, не зная, что сказать.

– И скажите, понравилась ли эта книга библиографам из Лондонской публичной библиотеки? – спокойно добавил Холмс, возвращаясь к своему ужину. – На корешке остался едва заметный отпечаток зелёных чернил, которым ведут записи сотрудники в этой библиотеке.

Я покраснел до корней волос.

– Холмс, я приношу свои извинения. Это было бестактно с моей стороны…

– Ничего страшного, доктор, – перебил он, не поднимая глаз от тарелки. – Любопытство – естественное качество для человека вашего ума. Впрочем, в следующий раз, если вам понадобится что-то узнать, просто спросите меня. Это избавит вас от необходимости таскать тяжёлые фолианты через весь Лондон.

Он больше не возвращался к этой теме, и я был благодарен за его такт. Но инцидент этот преподал мне урок: Холмс замечал гораздо больше, чем казалось на первый взгляд, и немногое ускользало от его внимания.

Были и другие странности, которые я наблюдал в те первые недели нашего совместного проживания. Одна из них касалась музыки. Холмс превосходно играл на скрипке. Я знал это с самого начала, он не раз, по моей просьбе, исполнял любимые мною мелодии – сонаты Моцарта, «Песни без слов» Мендельсона и другие произведения. Его игра была технически безупречной и эмоционально насыщенной.

Но когда Холмс оставался один в гостиной, характер его музицирования менялся. Он откидывался на спинку кресла, закрывал глаза и водил смычком по струнам, извлекая звуки, которые трудно было назвать мелодией. Иногда это были протяжные, печальные ноты. Иногда – отрывистые, резкие звуки. Казалось, он импровизировал, повинуясь какому-то внутреннему ритму, недоступному для других.

Однажды вечером, когда эти странные звуки продолжались особенно долго, я не выдержал и вышел из своей спальни в гостиную. Я постарался войти тихо, не желая прерывать Холмса, и то, что я увидел, заставило меня замереть на пороге.

Холмс сидел в кресле с закрытыми глазами, водя смычком по струнам. Скрипка издавала странные, почти гипнотические звуки, то высокие и пронзительные, то низкие и гудящие. Но не это поразило меня больше всего. На столе перед Холмсом стояло несколько свечей – я отчётливо помнил, что видел их там раньше в подсвечниках. Теперь же свечи парили в воздухе примерно на фут выше поверхности стола, медленно покачиваясь в такт музыке.

Пламя свечей вело себя столь же странно. При извлечении высоких нот огонь разгорался ярче, вытягиваясь вверх острыми языками. При низких – приглушался почти до полного угасания. А когда Холмс проводил смычком особенно медленно и протяжно, пламя всех свечей одновременно отклонялось в сторону, становясь почти параллельным столу, словно на него дул сильный ветер. Но воздух в гостиной был совершенно неподвижен.

Я стоял, не в силах пошевелиться, зачарованный этим невероятным зрелищем. Холмс продолжал играть, погружённый в какое-то состояние глубокой концентрации. Его лицо было спокойным и безмятежным, но в складке между бровей читалось напряжение.

Наконец звуки стихли. Холмс продолжал сидеть с закрытыми глазами, и в тот же момент свечи мягко опустились обратно на подсвечники. Пламя вернулось к обычному, ровному горению. Я бесшумно попятился назад, прежде чем он успел заметить меня, и так же тихо вернулся к себе в спальню, аккуратно затворив дверь.

Это была явная магия, не оставлявшая места для рациональных объяснений. Никакие фокусы или ловкость рук не могли заставить свечи парить в воздухе и реагировать на музыку подобным образом. Холмс управлял силами, о которых я ничего не знал и которым едва мог поверить, несмотря на свидетельство собственных глаз.

Но спрашивать его об этом? Нет, я инстинктивно чувствовал, что это была бы бесполезная затея. Холмс и так уже продемонстрировал свою неохоту обсуждать такие темы. Это была очередная тайна, которую мне предстояло либо принять, либо попытаться разгадать самостоятельно. Я выбрал первое. Во всяком случае, пока.

В течение первого месяца я заметил, что у Холмса бывают посетители, и весьма разнообразные. Раза два в неделю появлялся мистер Лестрейд из Скотланд-Ярда, с которым меня познакомил Холмс на третий день нашего переезда на новую квартиру. Затем однажды утром пришла элегантная молодая особа в модном платье и шляпке с вуалью. Она просидела у Холмса не менее получаса, и когда выходила, лицо её было заплаканным, но в то же время просветлённым, словно она получила утешение или надежду.

В другой день явился седой, обтрепанный старик, похожий на старьевщика. Он был явно взволнован и размахивал руками, что-то горячо объясняя Холмсу. Почти следом за ним пришла старуха в стоптанных башмаках с узлом в руках. Однажды с моим соседом долго беседовал пожилой джентльмен с седой шевелюрой, одетый весьма респектабельно. Потом заходил вокзальный носильщик в форменной куртке из вельвета.

Каждый раз, когда появлялся кто-нибудь из этих разношёрстных визитёров, Холмс просил меня позволения занять гостиную, и я уходил к себе в спальню. «Приходится использовать эту комнату для деловых встреч», – объяснял он, извиняясь за причиняемые неудобства. «Эти люди – мои клиенты».

Я заметил также странную закономерность. Иногда, когда кто-то приходил к Холмсу, я чувствовал присутствие Мюррея особенно остро. Холодок пробегал по спине, воздух словно уплотнялся вокруг меня. Это случалось не всегда, но достаточно часто, чтобы я начал задумываться о причинах. Особенно сильным это ощущение было в день визита того старика-старьевщика и один раз, когда пришёл молодой человек в дорогом, но изрядно помятом костюме, с лихорадочным блеском в глазах и нервными движениями.

Я спросил Холмса об этом как-то вечером, после ухода очередного клиента.

– Холмс, скажите, вы не замечали ничего необычного в некоторых ваших посетителях?

– Необычного? – переспросил он, поднимая взгляд от какой-то записи. – В каком смысле?

– Ну, как бы это объяснить… – Я замялся, не зная, как сформулировать свои ощущения, не выставив себя суеверным дураком. – Иногда мне кажется, что некоторые из них… несут с собой что-то тревожное. Какую-то угрозу.

Холмс пристально посмотрел на меня, и на его лице промелькнуло понимание.

– Ваш дух-хранитель предупреждает вас, – сказал он просто. – Он чувствует опасность раньше, чем вы осознаёте её разумом. Некоторые из моих клиентов действительно связаны с тёмными делами. Не все, кто обращается за помощью, невинны. Иногда ко мне приходят те, кто сами балансируют на грани закона, или те, кто несёт на себе следы соприкосновения со злом. Дух Мюррея это чувствует и пытается защитить вас.

– Значит, мне следует опасаться этих людей?

– Не обязательно опасаться, но быть настороже – безусловно. Впрочем, пока я здесь, вам ничто не угрожает. И ваш хранитель тоже на страже.

Эти слова были одновременно успокаивающими и тревожными. Они подтверждали реальность существования Мюррея, а также напоминали о том, что мир, в который я вступил, следуя за Холмсом, был полон скрытых опасностей.

Утро четырнадцатого марта принесло ещё одно странное открытие. Я встал раньше обычного и застал Холмса уже за завтраком. Наша хозяйка, миссис Хадсон, привыкла к тому, что я поздно встаю, и ещё не успела поставить мне прибор. Несколько раздражённый этим обстоятельством, я позвонил и попросил подать завтрак.

Чтобы скоротать время ожидания, я взял со стола журнал и принялся его перелистывать. Одна из статей была отчёркнута карандашом. Заголовок показался мне претенциозным и весьма странным: «Вода как носитель памяти и информации: новый взгляд на природу жидкостей».

Я начал читать из любопытства. Автор утверждал, что вода способна сохранять информацию о веществах и событиях, с которыми соприкасалась. Согласно статье, молекулы воды образуют особые структуры, которые могут служить своего рода записью происходившего. Это объясняло бы многие загадки – от действия гомеопатических средств до способности воды из священных источников оказывать целебное воздействие. Автор ссылался на эксперименты и наблюдения, но выводы казались мне невероятными, граничащими с фантастикой.

– Что за чепуха! – воскликнул я, отбрасывая журнал на стол. – В жизни не читал такой галиматьи. Вода как носитель информации? Абсурд!

– Вы находите это абсурдным? – спокойно спросил Холмс, не поднимая глаз от своей тарелки.

– Разумеется! Это противоречит всем законам химии и физики. Вода – это просто соединение водорода и кислорода, не более того.

– Эту статью написал я, – спокойно заметил Холмс, наконец взглянув на меня.

Я уставился на него в изумлении.

– Вы?! Но… но это же…

– Противоречит официальной науке? – Холмс усмехнулся. – Безусловно. Скажите, Ватсон, вы когда-нибудь задумывались, почему обыкновенная вода в определённые религиозные даты считается целебной и никогда не становится затхлой? Почему в фольклоре различных народов, живущих на разных материках, есть упоминание о “живой” и “мёртвой” воде?

– Суеверия, – автоматически ответил я. – Предрассудки.

– Или знания, которые современная наука ещё не готова признавать? – Холмс отодвинул тарелку и подался вперёд. – Видите ли, Ватсон, я провёл многочисленные эксперименты. Вода действительно способна сохранять информацию. Не в химическом смысле, а в более тонком. Это связано с тем, что в восточных учениях называют энергией, а в некоторых западных школах – эфиром. Структура молекул воды может изменяться под воздействием различных факторов, и эти изменения сохраняются.

Мне хотелось возразить, но я не нашёл слов. Миссис Хадсон принесла мой завтрак, и я принялся за еду, размышляя над услышанным. С одной стороны, всё моё образование восставало против подобных идей. С другой – я уже видел достаточно странного в этом доме, чтобы не отметать всё с порога.

– Холмс, – сказал я наконец, – я не понимаю. Вы человек науки, вы проводите химические эксперименты, вы используете логику и наблюдение. Но в то же время вы говорите о вещах, которые наука не признаёт. Вы занимаетесь… – Я замялся, подыскивая слово.

– Оккультизмом? – подсказал Холмс. – Магией? Да, доктор. И вижу по вашему лицу, что это слово пугает вас. Но позвольте объяснить. То, что вы называете магией, для меня всего лишь наука, которую официальное сообщество пока не готово признать. Всё имеет свои законы и правила. Просто эти законы выходят за рамки того, что преподают в университетах.

Он встал и подошёл к окну, заложив руки за спину.

– Вы врач, доктор Ватсон. Скажите, сто лет назад врачи знали о микробах? О том, что невидимые глазу существа могут вызывать болезни?

– Нет, конечно. Теория микробов развилась относительно недавно.

– Именно. И сто лет назад врач, утверждавший подобное, был бы осмеян и, возможно, изгнан из медицинского сообщества. Но микробы существовали всегда, независимо от того, знали о них или нет. Так же обстоит дело и с силами, которые я изучаю. Они существуют, они действуют по определённым законам. И рано или поздно наука признает их. А пока что я работаю на границе между признанным и непризнанным.

Я молчал, переваривая его слова. В них была своя логика, хоть и тревожная.

– И ваши клиенты… – начал я. – Они приходят к вам с обычными делами или…

– И с теми, и с другими, – ответил Холмс. – Иногда человеку достаточно обычной логики и здравого смысла, чтобы распутать его проблему. Иногда требуется нечто большее. Я помогаю и в том, и в другом случае.

Он повернулся ко мне, и его взгляд стал серьёзным.

– Ватсон, я ценю вашу откровенность и ваше любопытство. Но должен предупредить: знание несёт в себе опасность. Чем больше вы узнаете о той стороне мира, которую я исследую, тем труднее будет вернуться к прежней, простой жизни. Вы уверены, что хотите продолжать задавать вопросы?

Я задумался. Действительно ли я хотел знать больше? Часть меня желала отступить, вернуться к привычной рациональности медицины и науки. Но другая часть, более сильная, жаждала понимания. Я уже слишком много увидел и пережил – и в Афганистане с Мюрреем, и здесь, в этом доме.

– Да, – твёрдо сказал я. – Я хочу понимать. Хотя бы потому, что это касается меня лично. Мюррей, мой хранитель… я должен знать, что с ним происходит, почему он остался.

Холмс кивнул с видом удовлетворения.

– Хорошо. Тогда я согласен отвечать на ваши вопросы. Не на все и не сразу, но постепенно вы узнаете то, что вам необходимо знать.

Глава VI. Откровения о профессии необычного сыщика

Однажды вечером мы сидели с Шерлоком Холмсом в гостиной. Это был один из тех вечеров, когда нам обоим было нечего делать, и мы могли, наконец, позволить себе просто поговорить.

– Холмс, какая ваша профессия? – спросил я.

Холмс поднялся с кресла и прошёлся по комнате, словно обдумывая, с чего начать. Затем остановился у камина и задумчиво посмотрел на огонь. В его взгляде читалась та особенная сосредоточенность, которую я уже успел заметить, когда он размышлял над сложными вопросами.

Он вернулся к столу и сел напротив меня, откинувшись на спинку стула.

– Как я уже упоминал при нашей первой встрече, моя профессия довольно редкая. Я сыщик, единственный в своём роде, насколько мне известно. В Лондоне множество сыщиков – государственных и частных. Когда они заходят в тупик, они обращаются ко мне. Я изучаю обстоятельства дела и, опираясь на свои знания – как обычные, так и необычные – указываю им верное направление.

– Таким сыщикам, как Лестрейд? – спросил я.

– Именно. Лестрейд, известный сыщик из Скотланд-Ярда. Но недавно он не сумел разобраться в одном деле о подлоге. Документы были поддельными, это было очевидно. Но методы подделки были такими, что никакие обычные средства не позволяли это доказать. Вот тогда он и пришёл ко мне.

– И вы помогли?

– Да. Я определил, что при создании подделки использовались не только обычные химические вещества, но и определённые энергетические воздействия. Фальсификатор применил старинную технику известную в узких кругах под названием “отвод глаз” или “морок. Но зная, на что смотреть, я смог выявить подделку.

– Удивительно, – пробормотал я.

– Чаще всего, – продолжал Холмс, —ко мне посылают людей частные агентства. Это люди, попавшие в беду. Я выслушиваю их истории, они выслушивают моё толкование, и я кладу в карман гонорар. Бывают случаи, когда требуется мое непосредственное участие в деле. Часто проблема решается обычными методами, но иногда требуется нечто большее.

Я покачал головой, всё ещё пытаясь примирить образ рационального сыщика с тем, что я узнал об оккультных практиках Холмса.

– Но как вы… – Я запнулся, не зная, как сформулировать вопрос. – Как вы определяете, что именно требуется в каждом конкретном случае?

– Опыт, доктор. И наблюдательность. Видите ли, большинство людей не замечают тонких признаков. Но я вижу больше, чем обычный человек. Помните, как при нашей первой встрече я определил ваше прошлое?

– Вы сказали, что это была дедукция.

– Отчасти да. Но не только. Позвольте мне объяснить более подробно. – Холмс откинулся на спинку стула и сложил пальцы домиком. – Когда я смотрю на человека, я вижу не только его внешность. Я вижу ауру – тонкое энергетическое поле, окружающее каждое живое существо. У разных людей аура разная – по цвету, по плотности, по характеру. Болезни оставляют в ауре определённые следы. Эмоции окрашивают её. Прошлое накладывает отпечатки.

Он посмотрел на меня внимательно.

– Когда я увидел вас в первый раз, я заметил в вашей ауре тёмное пятно в области плеча – след ранения. Оно было серовато-багровым, с неровными краями, что характерно для огнестрельных ран. Я увидел желтоватый оттенок, который окутывал всю фигуру – это след тропической лихорадки, причём конкретно той, что распространена в Афганистане. Я заметил особый загар. Военную выправку я увидел обычным зрением. Складывая всё вместе, я пришёл к выводу о вашем прошлом.

– Вы видите ауры, – медленно повторил я. – То есть буквально видите нечто вокруг людей?

– Да. Это умение можно развить, хотя требуются годы тренировки. Некоторые рождаются с этой способностью, другие приобретают её через обучение. Я принадлежу ко второй категории.

– И вы можете видеть ауры духов? Сущностей?

– Да. Более того, я могу взаимодействовать с ними, при необходимости. Ваш Мюррей, например, имеет очень яркую, стабильную ауру для духа. Обычно духи быстро рассеиваются, их энергия слабеет. Но он удерживается рядом с вами благодаря силе клятвы, которую дал перед смертью. Это редкость.

Я сидел молча, ошеломлённый этими откровениями. Мир вдруг стал гораздо сложнее и удивительнее, чем я представлял. И в то же время страшнее. Если существовали духи и ауры, что ещё существовало за пределами моего понимания?

– Я вижу по вашему лицу, что это многое меняет для вас, – мягко сказал Холмс. – Не спешите делать выводы. Дайте себе время привыкнуть к этим идеям. Постепенно всё станет понятнее.

В последующие дни я действительно пытался привыкнуть к новому пониманию мира. Холмс не навязывал своих объяснений, но время от времени делал замечания, которые расширяли мой кругозор. Он показывал мне книги из своей библиотеки, объясняя символы и концепции. Некоторые вещи я понимал, другие казались слишком сложными или чуждыми моему образу мышления.

Однако жизнь шла своим чередом. Холмс продолжал принимать клиентов, иногда уходил на целый день, возвращаясь усталым и совершенно обессиленным. Я постепенно восстанавливал здоровье, совершал прогулки по Лондону, читал газеты и медицинские журналы. Мы установили комфортный распорядок совместной жизни, привыкли к привычкам друг друга.

Но Холмс всё чаще стал жаловаться на скуку. Он говорил, что настоящих преступлений и достойных дел становится всё меньше. Большинство случаев были банальными, не требующими особых усилий или применения необычных методов.

– Всё грубо и незамысловато, – жаловался он однажды вечером, расхаживая по гостиной. – Ограбления, подделки, супружеские измены. Ничего, что требовало бы настоящего напряжения ума. Я мог бы прославиться, доктор, если бы нашлось дело достойное моих способностей. Но раскрывать пока нечего.

Я слушал его с сочувствием, понимая это чувство невостребованности таланта.

Но однажды вечером, примерно через месяц после нашего вселения, Холмс вошел в гостиную с довольным видом.

– Ватсон, – объявил он, – моей скуке завтра придёт конец.

Я поднял взгляд от книги, которую читал.

– Неужели? Откуда такая уверенность?

Холмс подошёл к столу, где среди различных предметов лежала колода карт. Он взял её и показал мне. Это были не обычные игральные карты, а таро – я узнал характерные изображения.

– Сегодня днем я разложил карты, – объяснил Холмс. – Это древняя практика гадания, но при правильном использовании она может давать удивительно точные результаты. Карты предсказали мне интересное дело, которое появится завтра. Нечто необычное, требующее всех моих способностей.

– Вы верите в гадание? – удивился я.

– Я не верю слепо, но я знаю, что карты таро, при умелом использовании, могут открывать скрытые закономерности. Это не магия в прямом смысле, а скорее способ настроить интуицию, увидеть то, что ускользает от обычного восприятия. И мои расклады редко ошибаются.

Он положил карты обратно на стол.

– Так что готовьтесь, доктор. Завтра, вероятно, будет интересный день.

Я с сомнением покачал головой, но промолчал. За время нашего знакомства я уже научился не отвергать с порога утверждения Холмса, какими бы странными они ни казались.

И действительно, на следующее утро, четырнадцатого марта, как раз, когда мы заканчивали завтракать, я случайно оказался у окна и увидел на улице дюжего, просто одетого мужчину с большим синим конвертом в руках. Он разглядывал номера домов.

– Смотрите, Холмс, – сказал я. – Внизу посыльный с письмом.

Холмс подошёл к окну и бросил быстрый взгляд на фигуру внизу.

– Отставной флотский сержант, – заметил он равнодушно, возвращаясь к своей трубке.

Я посмотрел на него с недоверием. Опять это хвастливое заявление, которое невозможно проверить!

– Как вы можете это знать? – спросил я с лёгким раздражением. – Вы же видели его всего секунду.

– Достаточно, чтобы заметить главное, – ответил Холмс.

В этот момент послышались тяжёлые шаги на лестнице, затем стук в дверь. Миссис Хадсон впустила посыльного, и он вошёл в комнату.

– Могу я видеть мистера Шерлока Холмса? – спросил он густым басом.

– Это я, – ответил Холмс.

Посыльный протянул конверт. Холмс взял его, но прежде чем вскрыть, с любопытством посмотрел на меня. Я понял его взгляд и, поддавшись импульсу, решил проверить его утверждение.

– Скажите, уважаемый, – обратился я к посыльному, – чем вы занимаетесь? Давно ли работаете посыльным?

– Служу посыльным при конторе «Уиггинс и сыновья», сэр, – ответил мужчина. – Уже три года как. Форму отдал заштопать, потому и в обычной одежде.

– А прежде кем вы были? – уточнил я.

– Сержантом королевской морской пехоты, сэр, – ответил он с некоторой гордостью. – Двадцать лет отслужил. Ответа не ждать? Есть, сэр.

Он прищёлкнул каблуками, отдал честь с военной выправкой и вышел.

Я медленно повернулся к Холмсу, который внимательно рассматривал конверт изучая его со всех сторон.

– Как вы это узнали? – спросил я, стараясь скрыть своё изумление. – Как вы догадались?

Холмс, держа в руках письмо, посмотрел на меня с видом учителя, объясняющего очевидное нерадивому ученику.

– Элементарно, мой дорогой доктор. Во-первых, его походка – чёткая, размеренная, характерная для военных. Во-вторых, манера держаться – прямая спина, подобранный живот, плечи развёрнуты. Это результат многолетней дисциплины. В-третьих, его возраст и физическая форма говорят о том, что военную службу он завершил относительно недавно. Ну и наконец, его манера отдавать честь – именно так делают в морской пехоте, а не в армии.