Нет пути назад

Вячеслав Стругов

Нет пути назад

ГЛАВА ПЕРВАЯ: КОЭФФИЦИЕНТЫ

Москва. Февраль 2022 года. Лекционная аудитория Высшей школы экономики больше напоминала кабину космического корабля – холодный свет, стекло, тихий гул компьютеров. На гигантском экране пульсировал график волатильности, похожий на предсмертную кардиограмму.

Артём Королёв, студент третьего курса финансового факультета, щёлкнул ручкой, выводя на полях тетради аккуратную формулу. Его мозг, отточенный на логарифмах и биржевых сводках, автоматически вычислял коэффициент вероятности успеха этой лекции. Низкий. Лектор, профессор с лицом уставшего бухгалтера, бубнил про управление рисками.

«Риск – это просто непросчитанная переменная, – думал Артём, переводя взгляд на заоконные башни Москва-Сити. – Всё имеет свою цену и вероятность. Даже эта скука».

Перерыв застал его у панорамного окна. Друг Дима, уже упаковавший MacBook, хлопнул его по плечу.

– Артём, ты в адеквате? Весь видок грустный. У Стасика сегодня движ на Рублёвке, бассейн с подогревом, джакузи. Девчонки будут из МГИМО. Коэффициент успеха, – он игриво подмигнул, – стремится к единице.

Артём поёрзал плечом, сбрасывая его руку.

– Мой коэффициент говорит, что твой Стасик потратит на эту вечеринку около семисот тысяч, а отдача, кроме фоток в инстаграм и похмелья, будет нулевой. Иррациональное вложение.

– Ну ты и сухарь! – засмеялся Дима. – Жизнь – не excel-таблица.

– Именно что жизнь – это excel-таблица, – парировал Артём. – Просто у большинства кривые формулы.

Он отвернулся к окну. Город жил своей стерильной, отлаженной жизнью. Внизу, как муравьи, ползли жёлтые огни такси, везя людей по заранее просчитанным маршрутам. Здесь, в этой башне из стекла и амбиций, всё было понятно: лекции, сессии, стажировки в западных консалтингах, карьера, квартира в том самом Сити. Чёткий пятилетний план с диверсифицированными рисками.

Вечером, в своей миниатюрной, но безупречно организованной студии в пяти минутах от метро «Славянский бульвар», Артём готовил ужин – пасту с тунцом по точному рецепту из блога о здоровом питании. На втором мониторе тихо работал телевизор с новостным каналом.

И тут формула дала сбой.

На экране мелькнули не графики, а кадры, не укладывающиеся ни в одну логическую модель: колонны техники, лица людей с растерянными глазами у вокзалов, суровые мужчины в камуфляже. Диктор говорил напряжённым голосом о начале «специальной военной операции». Слова «демилитаризация», «денацификация» резали слух своей неэкономичностью. Артём замер с половником в руке.

Он переключил канал. Там то же самое. Ещё канал – та же картинка, но с другим эмоциональным окрасом. Его внутренний калькулятор завис, пытаясь обработать ввод нечисловых данных. Война? В двадцать первом веке? В Европе? Каковы экономические предпосылки? Каковы прогнозируемые издержки?

Издержки… На экране показали разрушенный дом. Где-то под Донецком. Артём вдруг представил, как его собственная студия, его ноутбук с несданным курсачем по эконометрике, его паста – всё это превращается в пыль и щебень. Вероятность такого события в его личной таблице рисков всегда была равна нулю. Теперь её нужно было срочно пересчитывать.

Он выключил телевизор. Тишина в комнате стала густой, давящей. Логика, его главный компас, начинала буксовать. Он открыл ноутбук, не к курсачу, а к соцсетям. Лента, обычно состоящая из мемов, постов о стартапах и фото путешествий, взорвалась. Его мир раскололся на два непримиримых лагеря: «Zа наших» с патриотичными стикерами и «Нет войне» с жёлто-голубыми флагами. Были и те, кто, как и он, молчал, пытаясь понять.

Среди этого шума он увидел пост университетского чата. Не про пары, а про сбор гуманитарной помощи. «Требуются волонтёры для сортировки и отправки вещей в Ростовскую область». К посту прилагался список: лекарства, турникеты, генераторы, тушёнка. Цифры. Конкретные, осязаемые цифры.

Артём откинулся на спинку кресла, уставившись в потолок. Его прагматичный ум начал прорабатывать сценарий.Сценарий А: Игнорировать. Сфокусироваться на учёбе. Вероятность негативных последствий для карьеры – низкая. Вероятность душевного дискомфорта – высокая, но не поддаётся количественной оценке, а значит, в расчёт не принимается.Сценарий Б: Сделать денежное пожертвование. Оптимально с точки зрения временны́х затрат. Эффективность – средняя, так как нет контроля над конечным применением средств.Сценарий В: Поехать самому. Высокие временны́е и физические издержки. Непредсказуемый уровень личного риска. Но… коэффициент полезного действия стремится к максимуму. Данные будут первичными, а не вторичными.

Он снова взглянул на экран, на список. «Турникеты, бинты, обезболивающее». За этими словами стояла новая, пугающая реальность, которая не укладывалась в его старые формулы. И он понял, что чтобы рассчитать новые риски, нужны новые данные. Данные с поля. Не из новостей, а из эпицентра той самой «переменной», которая ворвалась в его уравнение жизни.

Он набрал номер куратора волонтёрского штаба. Голос в трубке был усталым, но деловым.

– Да, поезд Москва-Ростов, завтра, 22:15. Билеты волонтёрам компенсируют. С собой – тёплая одежда, резиновые сапоги, документы и… терпение. Много терпения.

Артём положил трубку. Он подошёл к окну. Его отражение в тёмном стекле накладывалось на огни мирного спящего города. Он не чувствовал ни патриотического порыва, ни страха. Он чувствовал лишь необходимость верификации. Ему нужно было своими глазами увидеть, что это такое. Рассчитать личный коэффициент соприкосновения с историей.

За его спиной на столе лежал открытый конспект. На самой первой странице, которую они проходили ещё на первом курсе, было написано: «Любое решение – это инвестиция. Вы инвестируете свои ресурсы сегодня в надежде на результат завтра».

Артём закрыл ноутбук. Завтра он сделает самую непросчитанную инвестицию в своей жизни. Он инвестировал себя.

ГЛАВА ВТОРАЯ: ПЕРЕГРУЗКА

окзал встретил Артёма сюрреалистичным столпотворением, которое не снилось самым нервным его кейсам по управлению потоками. Это был не пункт А и не пункт Б. Это был хаос, обретший звук и запах. Запах пота, дешёвого табака, влажного асфальта и чего-то кислого – отчаяния или страха. Его мозг, настроенный на анализ тихих биржевых сводок, захлебнулся в какофонии.

Люди сидели и лежали на каждом свободном квадратном сантиметре: семьи с плачущими детьми и свёртками, заменявшими чемоданы; старики с пустыми, уставшими глазами; молодые ребята в спортивных костюмах, нервно сканирующие пространство телефонами. Стояла не речь, а сплошной гул, из которого вырывались отдельные крики на украинском и русском: «Маша!», «Ты документы взял?», «Говорят, этот поезд уже не пускают!». Информационная энтропия стремилась к бесконечности.

Артём замер, сжимая в руке свой идеально упакованный рюкзак (смена белья, пауэрбанк, ноутбук, сублиматы в вакуумной упаковке – всё по чек-листу «тревел-блогера в экстремальных условиях»). Его формула «эффективная логистика» разбилась вдребезги о эту живую, дышащую массу человеческого горя и паники. Он почувствовал приступ острой, физиологической неловкости. Он был здесь посторонним, наблюдателем в стерильном скафандре своих знаний, который здесь был бесполезен.

– Королёв? – хриплый голос вырвал его из ступора.Перед ним стоял мужчина лет пятидесяти в потрёпанной куртке с шевроном какого-то поискового отряда. Лицо – жёсткое, как из корявого дуба, с сетью морщин у глаз. Он смотрел на Артёмов рюкзак, потом на его лицо, и в его взгляде не было ни приветствия, ни осуждения. Была констатация факта.– Я Семён. Следуй. Не отставай.

Семён ловко нырнул в толпу, и Артёму пришлось, извиняясь, пробиваться за ним, наступая людям на ноги. Они вынырнули у товарного состава. Это был не пассажирский поезд, а длинная вереница старых теплушек с приоткрытыми дверями. Оттуда несло запахом солярки, металла и сырой древесины.

Внутри было не лучше. Груз – не боксы с гуманитаркой, а люди. Люди на нарах, на полу, на своих узлах. Воздух был густым и тяжёлым. В углу плакал ребёнок. Где-то спорили о месте. Артём прижался к стенке, чувствуя, как его теория игр и расчёты оптимального размещения рушатся под грузом этой примитивной, животной реальности: где сесть, чтобы выжить.

– Твоё место там, – Семён ткнул пальцем в угол, где уже сидели две пожилые женщины и парень в очках, похожий на студента. – Твоя задача – следить за ними. Если кому плохо – кричи. Если начнётся паника – не поддавайся. Ты здесь самый трезвый, наверное.

«Самый трезвый». Это был первый ресурс, который в этой системе имел ценность. Не знание дифференциальных уравнений, а банальная способность не впасть в истерику.

Поезд тронулся с таким скрежетом, будто разрывал сам воздух. И тут началось худшее. Не движение – тишина. Точнее, звук, который её заполнил. Сначала это был плач ребёнка, монотонный и пронзительный. К нему присоединился тихий, бесконечный рассказ одной из бабушек о том, как она оставила в доме иконы и фотографии мужа. Потом парень в очках начал метаться и говорить, что забыл паспорт, что его не впустят, что всё пропало. Его голос срывался на визг.

Артём сидел, вжавшись в стену, и чувствовал, как его собственное спокойствие, этот самый «трезвый» ресурс, начинает таять, как сахар в кипятке. Паника – вирусная инфекция. Её R0-коэффициент в замкнутом пространстве стремился к катастрофическим значениям. Он видел, как она ползёт по вагону, как люди начинали ёрзать, учащённо дышать, ловить взгляды друг друга.

И тут он понял. Он не может их успокоить словами. Он не психолог. Но он может дать их мозгам другую задачу. Конкретную. Измеримую.

Он отстегнул рюкзак, достал блокнот и ручку.– Всем! – его голос прозвучал неожиданно громко и чётко, перекрыв гул. – Меня зовут Артём. Мы сейчас проведём инвентаризацию.

На него уставились как на сумасшедшего.– У кого есть вода? Бутылки, фляги. Покажите.Несколько человек машинально подняли пластиковые бутылки.– Хорошо. Записываю: шесть единиц, примерно по литру. Следующий пункт: еда. У кого есть хоть что-то съедобное? Печенье, шоколад, хлеб.Люди стали копаться в сумках, вытаскивая завёрнутые в целлофан куски, пачки сухарей.– Отлично. Есть. Теперь медикаменты. У кого с собой таблетки? Обезболивающее, сердечное, что угодно.

Процесс пошёл. Вначале нехотя, потом всё оживлённее люди стали называть, что у них есть. Бабушка с иконами вытащила целую аптечку. Артём аккуратно всё записывал, делая столбцы: «Вода», «Еда», «Лекарства», «Тёплые вещи». Он не успокаивал, он считал. Он превращал невыносимую неопределённость в колонки цифр. Да, этих цифр было мало. Но они были. Они были контролем.

– Видите? – он показал им страницу. – У нас есть шесть литров воды, еды на примерно двадцать четыре человеко-часа, аспирин, корвалол и три тёплых пледа. Это наша ресурсная база. Теперь распределим.

Он не командовал. Он предлагал логистические решения, как на учебном кейсе. «Воду будем пить по глотку каждые два часа, вот этот парень будет засекать время по телефону. Еду разделим на три приёма. Кому холодно – пледы по очереди, по пятнадцать минут». Он создал крошечную, хрупкую систему. И паника, лишённая питательной среды неопределённости, стала отступать. Люди получили функцию. Они стали не беженцами, а хранителями воды, хронометристами, распространителями пледа.

Семён, наблюдавший со своей нары, ничего не сказал. Он только медленно кивнул, и в его каменном лице Артём уловил нечто вроде одобрения. Или понимания.

Ночью поезд остановился где-то в чистом поле. Тишина стала абсолютной, оглушающей. Артём выглянул в щель двери. Над тёмными полями висело невероятное, не московское небо, усыпанное звёздами. Холодный воздух обжёг лёгкие. Где-то очень далеко, на горизонте, на секунду вспыхнула и погасла тусклая зарница. Беззвучная.

Именно тогда, глядя на эту немую вспышку в чёрном небе, глотая холодный воздух, смешанный с запахом солярки, Артём впервые не понял, а почувствовал. Он чувствовал хрупкость всего: этого поезда, этой созданной им системы, своего собственного тела. Его формулы могли распределить пледы. Но они не могли объяснить, что за молчаливая вспышка светилась там, на краю мира, и почему от её вида сжимается желудок.

Он вернулся в тёплый, вонючий, дышащий вагон. Кто-то уже спал. Бабушка с аптечкой кивнула ему и укуталась в плед, дежурство над которым он ей доверил.

Он сел на своё место, закрыл блокнот с колонками цифр. Его первичные данные были собраны. Переменная «война» перестала быть абстракцией. Она обрела запах, звук, вкус страха и ответственности. Коэффициенты его личного уравнения изменились безвозвратно. Вложение начинало приносить первые, горькие дивиденды понимания. Самый важный из которых был прост: самое ценное здесь – не вода в бутылках. А порядок в беспорядке. И тот, кто может его создать.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ: ПУНКТ НАЗНАЧЕНИЯ «Б»

Ростов-на-Дону встретил их не городом, а предгорьем хаоса. Тот вокзальный ад показался теперь образцом организации. Здесь, на огромной, заставленной фурами и автобусами площадке у товарной станции, кипел человеческий котёл под низким, свинцовым небом.

Здесь не было пассажиров. Здесь были потоки. Один поток – выгружающиеся из теплушек люди, потерянные, с остекленевшими глазами, которых волонтёры в жилетках пытались направлять к автобусам или палаткам. Второй поток – такие же, как Артём, но уже обожжённые неделями этой работы, таскающие коробки, кричащие списки. Третий поток – военные. Они выделялись не камуфляжем (его было полно и на гражданских), а некой заряженной молчаливостью, целеустремлённостью движений. Они приходили, грузили со склада ящики в свои «Уралы» и уезжали, не растворяясь в общей суете, а увозя с собой кусок её с собой.

Артём выдохнул, когда его нога ступила на разбитый асфальт. Его система из вагона развалилась тут же, поглощённая масштабом. Семён хлопнул его по плечу – жест уже почти привычный.

– Твоя вахта окончена, капитан, – сказал он без улыбки. – Теперь ты грузчик. Склад – тот ангар. Иди, тебя встретят.

Ангар оказался гигантской пещерой, заваленной горами коробок, мешков, паллет. Воздух гудел от грохота погрузчиков, визга скотча и рёва генераторов. Здесь пахло картоном, пылью и сладковатым запахом гуманитарного печенья. Артёма встретила девушка лет двадцати пяти с иссиня-чёрными кругами под глазами и рацией на плече – Катя, начальник смены.

– Новенький? Отлично. Видишь ту гору? – она махнула рукой в сторону стены из коробок с надписью «Детское питание». – Это твоя гора. Тебе нужно разобрать её, сверить со списком на планшете, отсортировать по срокам годности и сформировать паллеты для отправки в детприёмник. Вопросы?

Вопросов было миллион. С чего начать? Какой алгоритм эффективнее? Но Катя уже убежала, крича что-то про недостающие бинты. Артём подошёл к «горе». Его аналитический ум, отдохнувший в пути, снова включился. Он не стал сразу хватать коробки. Он обошёл груду, оценил объём, увидел, что часть коробок промята, часть стоит отдельно. Неоптимально. Первым делом он нашёл пару свободных паллет и притащил их поближе. Потом взял планшет. Список был простым текстовым файлом – полный бардак. Артём вздохнул, открыл таблицу (благо, интернет здесь ловился) и за пять минут превратил его в сортируемую базу: наименование, срок годности, количество, пункт назначения.

Только тогда он начал работать. Он выстроил конвейер: сортировка -___GT_ESC___ проверка -___GT_ESC___ укладка на паллет. Работа была монотонной, физически тяжёлой. Спина заныла через час, пальцы стёрлись о картон. Но в этом был свой, странный покой. Цифры в таблице росли, паллеты складывались в ровные башни. Здесь, среди хаоса, он снова создавал островок предсказуемости. Он контролировал свою маленькую гору.

На второй день его «гору» пришёл забирать военный. Не молодой солдат, а мужчина лет сорока пяти с лицом, которое казалось вырезанным из вяленой кожи. Он не носил новенького «ратиника», а был в поношенной, но безупречно подогнанной форме старого образца. Нашивки были невзрачными. Он молча посмотрел на аккуратные паллеты Артёма, потом на планшет с таблицей.

– Это ты так? – голос был низким, хрипловатым, без эмоций.– Я, – Артём выпрямился, почувствовав себя студентом на экзамене.– Умно. – Военный, которого все здесь звали просто «Дед», взял планшет, пролистал. – А если я скажу, что мне нужно не по пунктам, а вперемешку? Быстро. Машина ждёт.

Артём не растерялся. Он щёлкнул по фильтрам в таблице.– Тогда берём паллеты номер 1, 3 и 4. Они собраны по принципу «смешанного ассортимента», как раз для разовых точек. Готовы к погрузке. В паллете №1 приоритет – питание с самым долгим сроком, в №3 – срочные лекарства сверху.

Дед поднял на него глаза. Взгляд был тяжёлым, оценивающим.– Финансист?– Студент.– Мысль работающая. – Он отдал планшет. – Продолжай в том же духе.

Следующие дни слились в однообразие физического труда, прерываемого вспышками кризисов: то не хватало водителей, то ломался погрузчик, то приходила партия с просрочкой, которую нужно было срочно вычленить. Артём стал незаметно оптимизировать процессы вокруг себя. Он нарисовал на полу разметку мелом для разных категорий груза. Написал простейшую инструкцию по работе с планшетом для других волонтёров. Его островок порядка немного расширился.

Раз в день Дед приходил за грузом. Он ничего не спрашивал, просто наблюдал. Иногда брал Артёма помочь с погрузкой – не как грузчика, а как контролёра, сверяющего список. В эти минуты Артём чувствовал странную тишину вокруг этого человека. Весь грохот ангара будто стихал. Дед двигался экономично, без лишних жестов, каждое его действие было окончательным. В нём не было суеты, свойственной даже опытным волонтёрам. Была только… неизбежность.

Как-то раз, когда они заканчивали грузить «Урал» медикаментами, Дед вдруг спросил, не глядя на Артёма, закручивая трос:– Зачем приехал?Артём, привыкший к прагматичным вопросам по грузу, замялся.– Чтобы… помочь. Увидеть.– Помочь, – Дед произнёс слово без насмешки, но как факт. – Помочь можно там, куда этот груз едет. Здесь ты просто складская программа.

Артём ничего не ответил. Слова засели где-то глубоко, как заноза.

Вечером того же дня случилось. Это началось с далёкого, приглушённого вз-х-х-хупа, который даже не все услышали. Потом через несколько секунд – ещё один, ближе. И тогда завыла сирена на крыше ангара, перекрывая весь шум.

– ВСЕ В УКРЫТИЕ! В УКРЫТИЕ! – заорала Катя, и её голос сорвался в визг.

Хаос, который Артём так старательно обуздывал, взорвался. Крики, давка, люди бросились к выходу, к дальнему концу ангара, где была обозначена щель. Коробки полетели на пол. Кто-то упал. Артём инстинктивно прижался к стеллажу, его мозг, отключив эмоции, сканировал обстановку: ближайшее укрытие – 50 метров, толпа создаст пробку, вероятность быть задавленным – высокая.

И тут он увидел Дeda. Тот не бежал. Он стоял посреди несущихся людей, как скала в реке, и окидывал взглядом ангар. Его взгляд скользнул по свалке из опрокинутых коробок, по плачущей у стены девушке-волонтёрше, по бестолково мечущимся людям. В его лице не было страха. Было холодное, почти профессиональное раздражение.

Их взгляды встретились на секунду. И Дед, не повышая голоса, но так, что было слышно сквозь гам, бросил ему через весь зал:– Королёв! Ведро у прохода! Туши!

Артём даже не подумал ослушаться. Он рванул не к укрытию, а к металлическому ведру с песком у входа. Поднял его – тяжело. И увидел: из-под опрокинутого генератора, возле которого валялись бумажные упаковки, потянулась струйка дыма и лизнуло первое пламя. Искры от короткого замыкания.

Он не помнил, как добежал. Помнил только запах горелой изоляции и жар на лице. Он швырнул песок из ведра на огонь. Пламя сбило, но тление продолжалось. Нужно было отключить генератор. Артём, не дуная о том, что его может ударить током, нащупал тумблер и вырубил его. Потом схватил куртку, валявшуюся рядом, и стал сбивать дымящиеся коробки.

Когда всё было кончено, он стоял на коленях, задыхаясь, воняя гарью, с чёрными от сажи руками. Сирена смолкла. Наступила тишина, нарушаемая только всхлипываниями и тяжёлым дыханием. Подошёл Дед. Посмотрел на залитый песком и закопчённый генератор, на обгоревшие коробки.

– Некрасиво, – сказал он. – Но сработано.Он протянул Артёму флягу с водой. Тот взял, сделал глоток – вода была ледяной и невероятно вкусной.– Складская программа, – Дед хмыкнул, и в уголке его глаза дрогнула что-то вроде морщинки, – может, и думать умеет. Когда надо.

Люди стали выползать из укрытия, испуганные, растерянные. Катя, бледная как смерть, пыталась наладить работу. Но порядок был нарушен. Артём смотрел на свои дрожащие, грязные руки. Он потушил крошечный пожар. Настоящая угроза была снаружи, в том рёве, что пролетел над ними. И против неё у него не было ни ведра, ни таблицы.

Дед, уходя к своему «Уралу», на прощанье бросил, уже не ему, а как бы в пространство:– Завтра рано утром иду за партией тушёнки. Будь готов к погрузке. Список большой.

Артём кивнул. Его гора детского питания казалась теперь детской игрушкой. Он вложил свои силы, ум, нервы в эту точку «А». Но реальная работа, тот самый коэффициент полезного действия, о котором он размышлял в Москве, был где-то там, за воротами ангара, в том направлении, куда уезжал «Урал» Деда. Туда, куда не доезжала гуманитарка, а доезжали только люди с оружием и те, кто решался ехать с ними.

Он посмотрел на свои чёрные ладони. Это были уже не руки студента. И он впервые чётко осознал, что обратного билета – в тот чистый, стерильный мир формул – у него, возможно, больше нет.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ: ТУШЁНКА И ТОЧКА «В»

Утро было предрассветным, свинцовым и холодным. Артём, дремавший наскоро в подсобке на паре спальников, вздрогнул от стука в дверь. Не Катя с её нервной энергией – стук был твёрдым, ритмичным, как отстукивание азбуки Морзе. Он открыл. На пороге стоял Дед.

На нём был уже не просто камуфляж, а полная выкладка: разгрузка с магазинами, шлем, на боку – пистолет в кобуре. От него пахло морозом, машинным маслом и чем-то металлическим, холодным.– Список, – Дед протянул листок бумаги. Не планшет. Бумага. – Груз особый. Не в общий склад. Готовь к семи.

Листок содержал лаконичный, почти скупой перечень, но объёмы были другими. Не коробки, а паллеты. 1000 банок тушёнки «Армия России». 500 кг гречки. 200 литров масла. 50 аптечек «Индивидуальная». И отдельной строкой: «Генератор дизельный, 5 кВт – 2 шт.».

Это был не гуманитарный набор для пункта приёма. Это был запас для автономного существования. Для точки, отрезанной от всего.

Работа закипела. Артём, используя свою разметку и связи среди водителей погрузчиков, организовал «зелёный коридор» внутри ангара. Он сам бегал, проверял партии, сверял маркировки. Гречку взвешивали на грузовых весах. Тушёнку пересчитывали дважды. Это была первая задача от Деда, и провалить её было нельзя. Не из страха, а из внезапно проснувшегося профессионального – нет, уже личного – самолюбия.

К семи утра, когда первые лучи зимнего солнца косо ударили в грязные стёкла ангара, груз стоял у ворот на четырёх аккуратных паллетах, укрытых брезентом. Рядом с ними уже ждал не «Урал», а два видавших виды армейских «Камаза» с будками и крытыми брезентом кузовами. Вокруг них копошились несколько человек. Никакого пафоса, никакой бравады. Деловые, немного уставшие лица. Один, здоровенный детина с бородой, втискивал в кузов рулон колючей проволоки. Другой, худощавый и быстрый, проверял колёса.

Дед вышел из кабины, подошёл к паллетам. Он не стал пересчитывать. Он взял одну банку тушёнки с верхнего ящика, взвесил в руке, посмотрел на дату. Кивнул.– Нормально. Бухгалтер, – он впервые назвал Артёма не по фамилии и не «студентом». – Садись в кабину ко второму. Поедешь со мной, поможешь разгружать.

Это не было предложением. Это был приказ. Но приказ, в котором Артём услышал что-то большее – доверие. Или проверку. Он кивнул, не задавая вопросов. Взял свой рюкзак, на ходу сунул туда планшет и пачку сигарет, которую ему дал один из водителей («Пригодится, для обмена»).

Кабина второго «Камаза» пахла табаком, бензином и старой кожей. За рулём сидел тот самый здоровенный детина.– Кит, – буркнул он в ответ на представление Артёма и тронул с места, следуя за машиной Деда.

Первые километры по разбитой, но ещё асфальтированной дороге Артём молча смотрел в окно. Потом асфальт закончился. Началась грунтовка, превращённая в месиво колёсами и гусеницами. «Камаз» плясал на ухабах, раскачиваясь, как лодка в шторм. По сторонам мелькали уже не мирные сёла, а странные картины: покинутые дома с выбитыми стёклами, сгоревшая техника у дороги, разбитый дорожный указатель. Встречные машины стали реже, и почти все – военные. Воздух за окном был чистым, морозным, но в нём висела необъяснимая тяжесть. Тишина была не мирной, а зловещей, натянутой, как струна.