Полная версия
Дорос ли я до того, чтобы стать тем же вице-канцлером? Это же заметкой об Александре Борисовиче Куракином была для того, чтобы я понял и оценил ситуацию и перспективу? А так, считаю, что уже вполне потянул бы и вице-канцлера.
А что Александр Куракин? Князь мне друг, но истина дороже! С другой стороны, если работать, а не числиться, а я не могу и не хочу саботировать никакую работу, то много, очень много, времени будет уходить на то, чтобы исполнять лишь свои функциональные обязанности, не говоря уже о том, чтобы прогрессорствовать.
– Что вы предлагаете? – спросил я. – У такого многомудрого стратега, как вы, уже имеется предложение?
– Обер-гофмаршал, – с улыбкой отвечал канцлер.
– А как же Николай Петрович Шереметьев? Он же нынче занимает эту должность. А еще, она для тайного советника, я же действительный статский, – сказал я, прикидывая перспективы, а Безбродко только улыбался.
Хорошо, что сдержался и не показал всю степень своего удивления. Должность обер-гофмаршала, безусловно, позволяет сделать не шаг вверх, а целый взлет. Пусть по функционалу подобное назначение предусматривает обустройство стола императора, ну и всякое разное… Завхоз, одним словом. Но кто исполнял именно это? Шереметьев? Насколько я знаю, он занимался собой, собственной личной жизнью, меценатством, но точно не работой. Такая себе, более церемониальная должность, вводящая меня в русскую элиту.
Весьма вероятно, что с Павлом Петровичем, как императором, это потолок, которого я могу добиться. Да и так… Попович в обер-гофмаршалах? Ха! Но какой попович! Геройский, литератор, прогрессивный деятель, законотворец. Правда целая кипа бумаг с законотворчеством пока “в столе”, ждет своего часа. Не с Павлом многое двигать в массы.
В наличии и ряд проектов, которые нужно обязательно заканчивать, а над некоторыми, например, “Своде законов Российской империи” работать не менее года. Благо, что проект ведет команда, которая числиться моей, а я несколько от этого процесса удалился. Но все равно, придется вновь вникать и смотреть, что там без меня сделали.
– Что с Шереметьевым? – повторно я спросил.
– Начнем с того, что государь не доволен им. Тут речь не только о том, что он даже редко показывается при дворе, занимаясь больше своим театром, вопрос состоит в моральных ценностях Николая Петровича, – и вновь эта ухмылка.
– Прасковья Жемчугова? Дело в этой страсти Шереметьева к крепостной актрисе? – догадался я о каких моральных ценностях идет речь.
Точно старый лис напел Павлу про Шереметьева.
– Заметьте, что Жемчугова была весьма любима матушкой императрицей Екатериной Великой, которая даровала актрисе даже свой перстень и выказывала благосклонность, – сказал канцлер, который сегодня оказывается более чем откровенным.
Дело даже не в том, что Александр Андреевич сейчас называл Екатерину II таким образом, за который при дворе можно очень сильно отхватить неприятностей. Безбородко намекает мне, что им была провернута интрига по дискредитации Шереметьева.
– Не беспокойтесь за судьбу Николая Петровича. Он станет обер-камергером. И такое решение уже принято, а указ подписан. А на будущее, помните, что быть в верхах и не толкать плечами иных людей, преступно, есть риск очень быстро свалиться вниз, – нравоучал Безбородко.
Знаю я, как он сам шел на верх, как толкал своими плечами своего начальника Остермана, постоянно его подставлял, критиковал. Наверное, с волками жить, по волчьи выть.
– Я нужен вам там, рядом с государем зачем? Прошу вас, ваше высокопревосходительство, не повторяйте сказанное. Я должен знать, на что я соглашаюсь, либо от чего отказываюсь, – сказал я.
Взгляд Безбородко стал колючим, брови нахмурились. Вот только что был такой вот душевный человек, с, казалось, искренней улыбкой. Теперь же волк. Хорошо играет, нужно признать. Но я и взгляд выдержал и паузу первым не прервал. Прямо сейчас полностью столкнуть меня в небытие, безвестие и нищету даже у канцлера не получиться. Ну а как перейду я на сторону того же Палена? А канцлер потеряет во вне важный ресурс для своих игр?
– Это ваш норов, гордыня? Не каждый выдержит мой взгляд, я то знаю, – опять появилась улыбка. – Все вы уразумели. А я вот не совсем понимаю, зачем мне нужно озвучивать очевидное. Впрочем… Да, вы мне нужны в противостоянии с Петром Алексеевичем Паленым и в меньшей степени с брадобреем Кутайсовым. Первый стал слишком сильно влиять на мнение государя. Второй дурак, но в своей глупости и опасен. От таких не знаешь, чего и ждать. Вы же герой, еще больший, чем я предполагал, даже выдумывать подвиги не пришлось. А еще ваша новая книга… Это чудо какое-то, французское чудо. Как же она выходит на продажи вовремя? Признайтесь, вы провидец? Знали, что начнется поворот в политике в сторону Франции?
Тут бы и ком проглотить, подумать, что разоблачен. Сейчас выйдут гвардейцы, схватят меня, а после пытка на предмет знания будущего. Но нет, не стоит даже бровью вести на такие слова. Слышал я и в отношении иных лиц шутливое обвинение в предсказании будущего.
А вот то, что “Граф Монте-Кристо” выходит во время начала лобызания Павла и Наполеона, я даже не учитывал, так срослось. И хорошо, когда книга конъектурная, правда там есть некоторые осуждения, что во Франции все не так справедливо… Но написано же про времена королевские, там больше про людей, чуть меньше про социальные проблемы. Так что книга и во Франции будет продаваема. Сам же Бонапарт может устроить промоушен.
– И все же, обер-гофмаршал… Это не слишком? Быстро взлетая к солнцу есть риск опалить крылья, – сказал я.
– Слишком? Безусловно. И такой шанс нужно ловить. Вы – герой войны, вы – фигура, коей восхищается Первый Консул Франции. Вы – фигура, которой сильно интересуются англичане, а еще стало известно, что за несколько лет вы стали очень богатым человеком. Ваше назначение – это работа не только моя, но и Палена, вот в чем казус. Фаворитка Анна Лопухина стала вашей ярой поклонницей, читает стихи, восхищается историей любви вашей с Екатериной Андреевной, уж больно красочно была описана ваша свадьба… все сошлось. Не станете сейчас обер-гофмаршалом, уже завтра окажитесь никем. Триумфы быстро заканчиваются, – выдал целую речь Безбородко.
Нет, я не боюсь стать вровень и даже выше, чем многие представители самых именитых фамилий. Если бы был страх возвысится, то можно лишь построить мебельную фабрику, на которой выпустить мягкий диван, лечь на него и ничего не делать, а пожирать котлеты с майонезом. И разве сражение и риск быть убитым должно быть менее опасным, чем жизнь при дворе? Не думаю, даже с учетом наличия при императоре кубла змей.
– Когда меня награждать будут? И чем, Владимиром? – спросил я.
Безбородко рассмеялся.
– Экий торопыга! – смеясь, сказал канцлер. – Но я скажу, а вы сделаете вид, что ничего не знали. Мальтийским Орденом Святого Иоанна Иерусалимского третей степени за заслуги перед Отечеством, ну и Владимира третьей степени.
Мда… Так себе награды, если история пойдет похожим путем и Александр в итоге запретит Орден Святого Иоанна Иерусалимского. Но все же… Пусть и степень, кавалера, все равно это серьезно, при Павле. Но, с другой стороны, разве мало я чего сделал. Вот только, важно, чтобы иные были награждены не хуже. Суворов, Багратион, чтобы мои представления прошли.
– А земли? – спросил я.
– Того не знает никто, это часто у государя сиюминутное решение, – отвечал Безбородко. – Ну и что? Согласны, не станете выкручиваться, чтобы не занимать должность? Поверьте, нужно действовать, пока будет греметь книга, а она будет греметь, нужно успеть все сладить. Жизнь при дворе не всегда продумана, многие подымаются благодаря моменту и настроению монарха. А что до книги… мне вот досталась одна, с немалым трудом, хочу сказать, так читал два дня не отрываясь. И посмотрите на Кутайсова! Брадобрей, и не чинясь пользуется властью. Вы умнее его, действуйте! Но помните, чей вы ставленник!
Последние слова говорил будто другой человек. Метаморфозы от добряка и такого своего в доску дядюшки, до властного небожителя, у канцлера случаются мгновенно.
*...............*.............*
Йерба-Буэна [Сан-Франциско]
14 октября 1798 года
Мужчина и женщина лежали обнаженными на берегу Тихого океана. Чуть прохладный ветер со стороны большой воды охлаждал их тела, только что достигшие наибольшей температуры. Они молчали, несмотря на то, что мужчина немного, но знал испанский, а женщина чуть-чуть, но знала французский.
Черноволосая женщина выглядела обнаженной несколько нелепо, некоторые места были коричневыми, остальные бледно-болезненные. А тело… вполне себе, но ничего особого, но на истинного ценителя, не разбалованного женским вниманием. Каковы части тела, определяющие в ней женщину? Ничего особенного, даже несколько… Но о женщинах так нельзя, все-таки мать-героиня и сама кормила грудью своих детей, не доверяя кормилицам из индейцев. Давно живет в глуши.
– Я была благочестивой женой, зачем ты появился, Николай? – спросила Мария Игнасия Морага.
– Разве любви можно приказывать? – отвечал Николай Петрович Рязанов.
Женщина стала тихо плакать и Рязанов даже несколько растерялся, почему именно она это делает. Николай старался, так старался, что даже когда соблазнял свою жену, дочь купца Шелихова Анну Григорьевну, настолько не выкладывался. Так что не могла женщина рыдать от того, что все плохо, но и плакать от того, что все хорошо… как-то нелепо, но такое может случаться.
– От чего ты, любовь моя, так горько плачешь? – спросил Рязанов после некоторой паузы, когда он в голове складывал фразу на испанском языке.
– Какой я пример подаю своей дочери, своим сыновьям? – всхлипывая, говорила жена испанского губернатора Калифорнии.
– Кстати, дочь у тебя сущая красавица растет, – усмехнулся Николай Петрович Рязанов.
– Мне уже ревновать? – сквозь слезы усмехнулась женщина.
– Ты серьезно? – Рязанов рассмеялся. – К ребенку? Да не в жизнь, я же старик для Кончиты.
– Не так громко! И вообще, твои “стрелоки” не расскажут о нашей связи? – Мария Игнасия привстала и чуть нависла над соучредителем Русско-Американской компании.
Николай чуть отвел глаза в сторону, чтобы меньше видеть женщину, которая ему не нравилась. Ее загорелое лицо, загорелые руки, но абсолютно бледное тело таким рисонком на коже еще больше отвращали Рязанова. Когда неделю назад Николай Петрович добился все-таки доступа к телу жены губернатора Верхней Калифорнии, первое время он даже не замечал недостатков женщины. Долгое воздержание заставляло смотреть на любую женщину вожделенными влюбленными глазами. А тут в Йерба-Буэна кроме Марии Игнасии и не было женщин. Ну, не с индианками же закручивать роман? Это же не выгодно, да и порочит честь и достоинство русского чиновника. Другое дело адюльтер с женой губернатора.
А что оставалось делать? Хосе Дарио Аргуэльо не очень приветливо встретил русские корабли. Даже, когда была спущена с Юноны лодка с Рязановым в ней, со стороны миссии францисканцев прозвучал выстрел из пушки. Благо, стреляли не по лодке, но предупреждали, что не особо здесь кого-то ждут. Так что нужно было искать подходы для того, чтобы не уплыть из Калифорнии буквально ни с чем.
Русская эскадра могла бы сравнять с землей и миссию францисканцев, и городок Йерба-Буэна, а десантные команды за полдня перебили бы и зверей, и людей на десять верст в разные от испанских миссий. Крузенштерн даже высказал подобную идею.
Николай Петрович Рязанов немало разговаривал со Сперанским о возможностях Русско-Американской компании. Обсуждали они даже и вероятные военные действия в Калифорнии. Николай Петрович не забудет слова, которые Михаил Михайлович Сперанский бросил ему в сердцах.
– Примени все свое обаяние, соблазни хоть жену губернатора… – тут Сперанский запнулся, видимо, посчитав предложение о соблазнении самого губернатора чрезмерным. – Но добейся основания форта Росс. Без Калифорнии, без пропитания вдоволь, промышленности, Аляску не поднимем.
Вот и посчитал за нужное Рязанов посмотреть, а как же выглядит жена губернатора. Вероятно, в прошлом это была очень даже симпатичная женщина. Однако, частые роды, а также удаленность от цивилизации и, как следствие, плохой уход за собой, сильно старили Марию Игнасию.
Между тем, женщина далеко не сразу поддалась чарам ловеласа из далекой России. Рязанов использовал все свои заготовки: читал специально заученные стихи на испанском, изящно одевался и выглядел безупречно. Он изучал женщину и в скором времени понял, что она тяготится своим положением и ностальгирует о временах, когда проживала во Франции. Рязанов стал вдруг ярым франкофилом и они подолгу восхваляли Францию, ее культуру, даже республиканские идеи.
Сам же губернатор Верхней Калифорнии казался Рязанову несколько слабохарактерным человеком. В их семье явно заправляла Мария Игнасия. Она была из влиятельной семьи Морагов и связи ее дяди помогли Хосе Дарио заполучить свое назначение, спорное, но он все же губернатор.
– Мария, ты поговоришь с мужем, чтобы он разрешил основать русскую миссию? – спросил Николай Петрович у обнаженной женщины рядом.
– Хорошо, почти уговорил, но мы сильно разграничим территории, где вы сможете вести хозяйственную деятельность. И меня смущают твои “стрелоки”, – было странно слышать деловой тон от женщины, которая сейчас трется бедрами об ноги Николая Рязанова.
– Мы можем заключить соглашение, по которому мои стрелки будут заниматься охраной миссионерской деятельностью францисканцев. Монахи же уходят к индейцам? – сказал Рязанов, начиная поглаживать женщину по спине.
– А ты хитрец, Николя, – усмехнулась Мария Игнасия. – И как это скажется на твоей карьере, если ты, ортодокс, как вы говорите, православный, станешь помогать католическим миссионерам? Но ты прав в том, что под таким углом зрения идею русского форта рядом с миссией францисканцев можно даже протащить и через канцелярию вице-короля новой Испании. Ну, а теперь давай договариваться о том, сколько продовольствия загрузим на твои корабли.
“Я позволил бесам захватить разум этой женщины. Как из католички смогло получиться вот это?” – подумал Николай Рязанов, когда Мария Игнасия стала побуждать его к очередному рауту плотских утех.
Глава 3
Глава 3
Петербург
15 октября 1798 года
Тронный зал Екатерининского дворца был полон людьми. Не сложно было вычленить среди прочих представителей североитальянских государств. Странно, но ни австрийского посла, ни английского, тут не было. Плохо, нужно более гибкую политику проводить, а не так, что раз несколько не угодили, то и за борт негодяев. Они, как ни крути, не верноподданные русского императора, а международные отношения – игра в долгую. Мало ли как все обернется уже завтра.
– Удивили, нет, ну кто бы мог подумать? – говорил император Российской империи Павел I. – Так лихо захватить Триест, потом еще отметиться. Фельдмаршал Суворов давал вам лестную оценку, верноподданически просил проявить меня милость к вам.
Несмотря на кажущиеся бодрыми слова государя, выглядел он неважно. Глаза монарха были красными, будто не спал несколько ночей, несколько похудевший с того времени, как я в последний раз видел Павла Петровича. А еще у русского монарха дергался правый глаз. Ему срочно нужен психиатр.
Нет, я не считаю Павла психом, но у человека явные проблемы со здоровьем. В прошлой жизни я не раз встречал людей, которые занимали очень высокие посты, при этом имели личных психологов, порой не одного. В будущем существует куча методик, препаратов, релаксирующих процедур, позволяющих не выгорать на работе, или проще относиться к разным раздражителям. И целая наука психология не всегда спасает человека от психических расстройств.
А что в этом времени? Павла уничтожали на протяжении сорока лет, у него просто ворох психологических травм, но нет специалиста, который бы хоть что-то толковое посоветовал. Нужно будет подумать над тем, чтобы запустить в России такую науку, как психология. Кое что я об этом знаю, не мог не знать, занимая важные кресла в прошлом, для меня, будущем.
Нужно ли помогать Павлу? Явно не стоит со своим уставом лезть в «павловский» монастырь. Немного зная государя, он этого не оценит. Он вообще болезненно относится к любому личному, скапливая внутри себя новые психологические проблемы. Так что помочь решить психологические проблемы русскому императору, скорее всего, не получится. Разобраться с заговором против него? Он, зреет, я это знаю наверняка, уже по перехваченным письмам Уитворта. Пока я не решил, как нужно поступать, но решение необходимо принимать уже скоро.
– Я, как и мой славный предок Петр Великий, умею рассмотреть достойного человека, – Павел истерично рассмеялся. – Захватить Триест и Венецию.
Зря он так говорил! Тут были и представители того самого Триеста и венецианского дожа. Их нужно окручивать: где лестью и перспективами выгодного сотрудничества, где и пригрозить. Но напрямую говорить о захвате? Император в ударе!
Вообще, было несколько жутко, и не только мне, все собравшиеся в тронном зале Екатерининского дворца были обескуражены. На некоторых лицах я смог рассмотреть некоторые особые эмоции, которые можно было бы выразить в такой фразе: “что? опять?”. Бедный, бедный Павел, тебя уже все воспринимают сумасшедшим, больным, а ты просто слегка приболел. Признаться, и у меня сложилось бы такое мнение о сумасшествии монарха, если бы не элементарные понятия о психологии человека и выгорании на рабочем месте.
– Петр… Ха, ха, приблизил Меньшикова… А вы не торговали пирожками? А? Господин Сперанский? – продолжал смеяться Павел.
Но сейчас, после этой шутки-сравнения со Светлейшим князем Александром Даниловичем Меньшиковым, появляется хоть какое-то объяснение состояния Павла. Он у себя в голове устроил юмористическое шоу. Сам в мыслях шучу, сам в голос смеюсь!
– Можно сказать, ваше императорское величество, что так же, как и Александр Данилович в прошлом, торгую пирожками. У меня в Петербурге есть открытые рестораны, там много всяких яств подают, – постарался я поддержать императора и говорил с улыбкой.
А еще – реклама наше все!
– Слышал я и об этом, – Павел посмотрел в сторону, где стоял Петр Алексеевич Пален, генерал-губернатор Петербурга и, возможно, на данный момент, самый близкий к монарху человек. – Мне о вас многое докладывали.
Император махнул рукой и вынесли подушки, на которых были награды. Что меня удивило и стало неожиданным, что помогло не сыграть удивление, а натурально удивиться, так шпага… Вроде бы золотая.
Император восседал на троне, но так, будто ему стрельнули солью в филейную царственную часть тела. Ерзал, чуть приподнимался и снова садился. Рядом с государем стоял Пален, по левую руку Безбородко. Кутайсова я увидел только во скоплении разного рода придворных, но он не всегда выпячивается наружу, особенно, когда присутствует рядом с государем кто из иностранцев.
Нет, не было Уитворта, или австрийского посла, но присутствовал представитель Триеста, как и один из приближенных дожа Венеции, которого я видел рядом с Людовико Джованни Манином, правителе водного города, вновь ставшего таковым не без моей помощи. Был в тронном зале и Луиджи Кокастелли – мой соперник на звание герцога Милана. Смеюсь, конечно, никто бы меня таковым не сделал. Но, уверен, что у одной уродливой морды в Вене, Тугута, кое-какие места подгорали, когда мое имя стало фигурировать в списках возможных будущих герцогов Милана.
Я уже знал, что эти послы в Петербурге. Формально я и был вызван именно для того, чтобы принять участие в решении вопросов с венецианцами, Триестом, ну и с другими товарищами и территориями.
– Действительный статский советник Михаил Михайлович Сперанский волей его императорского величества Павла Iполучает следующий чин тайного советника. Сие за то, что внедрил новый судебный устав его императорского величества, – отнюдь не торжественно, а несколько заунывно, с ленцой, читал по бумажке статс-секретарь Петр Алексеевич Обрезков.
Я испытал двойственные чувства. С одной стороны, весьма льстило и прибавляло чувства удовлетворения, что судебная реформа после долгого апробирования в Нижегородской губернии, наконец, внедряется по всей империи. С другой стороны… какого черта она “его императорского величества”, если от начала до последней точки – мое детище.
– За содействие вызволению от республиканского гнета вольных городов Триеста, Венеции и за содействие русскому победоносному флоту адмирала Федора Федоровича Ушакова, тайному советнику Михаилу Михайловичу Сперанскому его императорским величеством даруется золотая шпага, – Обрезков продолжал зачитывать указ императора.
Вот же жмоты. Зажали бриллианты. Шпага только золотая, ни о каких бриллиантах не сказано. Однако, вот именно она и стала сюрпризом для меня, приятным сюрпризом.
– За должное исполнение приказа командующего русской армии фельдмаршала Александра Васильевича Суворова по освобождению города Милана и за участие в баталиях, мужество и храбрость, проявленные под командованием генерал-лейтенанта Леонтия Леонтьевича Бениксена, генерал-лейтенант Михаил Михайлович Сперанский награждается орденом Святого Владимира третьей степени, а за общий вклад в развитие Отечества, составление гимна Российской Империи, тайный советник Михаил Михайлович Сперанский награждается орденом Святого Иоанна Иерусалимского третьей степени, – еще более заунывно читал Обрезков.
Что покоробило, так это то, как умудрился Бениксен примазаться к моим наградам. Если мне, как его подчиненному дали Владимира III степени, то как бы этот гад не получил Владимира II или Iстепени. За что? За бессмысленную погибель части воинов-калмыков? Но такова реальность, ничего не поделаешь и сразу ее не исправишь, если такое исправление вообще возможно.
С другой стороны, порадовало упоминание Суворова. Это говорило, что Александра Васильевича ждут очень даже существенные плюшки. Пусть меня награждают в том числе и за гражданские заслуги, не военные, но нельзя в своих наградах опережать Суворова. Военная общественность подобное не оценит.
Странновато звучало и упоминание меня, как генерал-лейтенанта. Да, тайный советник может быть генерал-лейтенантом. Если меня повысили до тайного советника, то повышают и армейский чин. Но вот меня сильно озадачило мое будущее. О назначении опер-гофмаршалом не было ни слова.
А после начались поздравления. Возможно, с ними бы и повременили, в высочайшем присутствии это не принято, если только сам император не укажет. Но на последних словах указа императора, тот самый государь-император поспешил даже не уйти, а чуть ли не убежать из тронного зала, чем вновь смутил присутствующих. Поговорить бы с лейб-медиком Павла, что бы какого пустырника ему дал или собрал консилиум врачей и подумал, как вывести государя из явного психологического расстройства.
– Позвольте вас поздравить, тайный советник, – первым ко мне умудрился подойти…
Нет, он подошел все-таки не первым, но те, кто был рядом расступились и дали возможность сказать именно Петру Алексеевичу Палену.
– Рад с вами встретиться, ваше превосходительство, – отвечал я, лишь обозначая поклон.
– Неожиданно… – Пален посмотрел на меня оценивающим взглядом, демонстративно от макушки до пят, будто какую диковинку увидел. – Французы пишут, что вы для России находка. Англичане… Лишь мы не рассмотрели. Благо, государь у нас все видит, все знает и умеет быть более чем щедрым.
– Если у его величества рядом есть еще и ваши глаза и ум, то безусловное величие нашего монарха обзаводится дополнительной скрепой, опорой. Но вот, нужна ли помазаннику Божиему дополнительная опора, если его власть от Бога и никто не смеет лишить его трона. Даже помыслить об этом нельзя, – ну, не сдержался я.
Скажу, словно ребенок: отчего это он? Он первый начал. Но было приятно смотреть на лицо Палена, который, возможно, думает, что “спалился”. А я не только намекнул на заговор, чтобы как-то съязвить петербуржскому генерал-губернатору, я хотел посмотреть реакцию Палена. Он явно не ожидал подобного от меня, потому не сразу взял эмоции под уздцы. Понятно, что заговор есть.
Последовали другие поздравления, особенно старались приглашенные на прием представители Милана, Венеции, Триеста, чуть сдержанно себя вели мальтийцы и представители Ионических островов. В какой-то момент подошел Безбородко и в процессе своего поздравления шепнул мне:
– С Паленым так разговаривать было нельзя.
Я не подал вида, тем более не вступил в диалог с канцлером. Если вдруг даже Петр Алексеевич начнет против меня серьезные боевые действия, у меня есть ядерная бомба против такого товарища.
Вчера встречался с Янушем. Бывший бандит очень меня удивил. Во-первых, он рассказал про историю с инженерами, которых у меня хотели украсть, переманить. Теперь все они должны быть в Нижнем Новгороде и общаться с “ля мужик” Кулибиным. Во-вторых, именно барон остался в Петербурге курировать тех повзрослевших, поумневших, превратившихся из сирот в бойцов и разведчиков, ребят, которые смогли отследить часть агентурной сети английского посла Чарльза Уитворта. Улыбнуло упоминание про оставленное на теле купца-шпиона слово “Zоrrо”. Фильм с Бандеросом и с шикарной Кетрин Зета-Джонс я пересматривал много раз.
