Внук Петра. Соправитель

Ничего нового, что можно было считать новаторством, я не предлагал. Не знаю, как в прошлом (скорее всего подобное было), но в будущем с такой преступностью порой разбирались жестко. Тот же маршал Жуков в Одессе не миндальничал. Но и убивать этих татей я не хотел, они нужны были для иных целей, пусть в итоге оставалось им жить от силы полгода.

– Триста казаков, еще триста конных гайдамаков-сербов, полк егерей – вот сила, которую я хочу привлечь. Нужно было бы больше, но… – я замолчал, чтобы перетерпеть нахлынувшее чувство обиды.

Оттерли меня от Военной коллегии, оставили только казаков, которые и так не были официально приданы ни к какому полку, да два егерских полка с гольштинцами. Казалось, душу вложил в армию, денег потратил… Одно радует, что Апраксина так и не поставили президентом Военной коллегии, пусть он там и заправляет. Не только это злило. Но о том после. Каверзу затеваю такую, что вся Россия содрогнётся!

– По ночам солдаты и казаки будут дежурить, у каждого плутонга или десятка будет свой участок.Будут и две сотни конных, что на подхвате, случись что, – я пристально посмотрел на Татищева. – Алексей Данилович, как только прибудут казаки, отлучайте от службы всех московских сыскарей, всех.

– Ваше Высочество, но как же так? – пытался возмутиться обер-полицмейстер, но как-то вяло.Мой напор после эмоционального всплеска от злобы усиливался.

– Господин Татищев! Либо исполняете, что велено государем-цесаревичем и генерал-губернатором Москвы, либо езжайте и жалуйтесь матушке-императрице! Вы же ей напрямую в подчинении? – я поднял руку предупреждая возмущение обер-полицмейстера. – Я не закончил, Алексей Данилович! Своей волей я приказываю усилить досмотр дорог на выезде из Москвы, там станут мои люди. О других делах для искоренения разбоя в городе я скажу после.

Сам себе поражался: так жестко, бескомпромиссно я еще себя не вел, что-то просыпается во мне.Так хотели некоторые личности сломить, сделать из меня куклу безвольную, а теперь и самому страшно, ибо может внутренний зверь вырваться наружу и тогда…

– Простите великодушно, Ваше Императорское Высочество, не чрезмерны ли намерения Ваши? – осторожно спросил Трубецкой.

– Чрезмерными, Никита Юрьевич, были воровские поджоги московских домов. Узнал я и о том, что купцы да ремесленный люд, даже мануфактурщики платят мзду и московскому полицмейстерству и ворью. Кто сие допустил? Грешить на почившего генерал-губернатора не стану, но и Вы были в Москве годом ранее, – я вновь бросил жесткий взгляд уже на Трубецкого. – Никто о сказанном здесь знать не должен!

Я встал и всем своим видом показал, что больше не собираюсь общаться. Ничего не имею против и Трубецкого, и Татищева, вероятно, они достойные люди, мы мало знакомы. Но такой бардак в Москве допустили, что, ей Богу, хочется выпороть. И Татищева тоже плетью по спине огреть, несмотря на то что в Москве тот не бывает, но ведь главный полицмейстер. Это он за все в итоге отвечает. Его подчиненные проворовались.

Оба чиновника засобирались покинуть мой кабинет.

– Никита Юрьевич, я попросил бы Вас остаться, – сказал я спешащему побыстрее уйти Трубецкому. – Присядьте!

– Я весь во внимании, Ваше Высочество! – сказал сбитый с толку князь.

– Никита Юрьевич, я наслышан о Вас, как о человеке деятельном и способном, – говорил я, двадцать три года отроду, пятидесятидвухлетнему мужчине.

Но, черт возьми, уже двадцать три года! С моим статусом уже и умудренный старик не станет называть наследника «отроком», как-то выпало из головы понимание, что в этом возрасте я никак не могу считаться неразумным, если по жизни не клинический идиот. Нужно так себя и позиционировать перед верноподданными государыни и после, когда они станут моими подданными.

– Ваше Высочество, способен я али нет, то дела должны говорить, – дипломатично ответил один из богатейших людей Москвы и не последний богатей в России.

– Давайте, князь, к делу! – прекратил я политесы и упражнения в плетении словесного кружева. – Я стану говорить прямо: мне нужны соратники.

Мимика на лице Трубецкого менялась от удивления к задумчивости, от непонимания к радости. Жаль, легко читаем князь, к примеру, дипломатическую работу не потянет, там такие «покер фейсы» держать надо, что далеко не каждый способен, будь он умен и образован.

– Соратник в виде меня, Ваше Высочество, али дворянства московского… – придя вроде бы в себя, Трубецкой вновь замялся.

– Вас, Никита Юрьевич, и не только. Москву мы вычистим, выметем мусор метлой да будем смотреть, кабы грязи в Первопрестольной было в меру. Искоренить ворье да разбойников, мыслю, невозможно, но умерить их в Москве настолько, чтобы и ночью люди ходить могли, сие можно. Много домов пожгли, и я намерен сие пространство заполнить. Имею намерения и дороги устлать. Без камня, деревом, я после покажу мои записи, как сие сладить, – я сделал паузу. – Но то начинание и так бы сладили… Так что нужны те, кто станет рядом.

Тут уже запнулся я. Дело в том, что большим моим промахом было то, что за мной, кроме грубой силы, был только титул, и больше ничего и никого. Казаки – это хорошо, егеря – не менее. Возглавлял бы я некую промосковскую партию старой аристократии, Шуваловы еще раз, а то и два, подумали, стоит ли начинаться со мной интриговать. Но пока моя команда слабовата.

Москва была обижена. Многие старинные рода, кичащиеся славой предков, оттерты от пирога под названием система управления и влияния в Российской империи. Имея огромные площади земли, на которых проживало много люда, они не влияли на решения в империи и встречали препятствия к собственному развитию. Насколько было обидно тому же Трубецкому наблюдать за взлетом Петра Шувалова? Вот ведь правда: из грязи в князи, вернее, в графы.

Мне же нужны были союзы пусть временные, если союзнички будут себе на уме, или долговечные, если станут хорошими исполнителями моей воли, меньше двигая вперед свою выгоду.

– На что я могу надеяться? – сухо, по-деловому спросил Никита Юрьевич Трубецкой, видимо, принявший решение. – И уповаю на благоразумие Ваше и дарованное господом здоровье императрицы Елизаветы Петровны.

Непрозрачный намек. Да я и не собирался смещать тетушку, видел, что многим она удобна, да и последние ее действия, направленные на укрепление своего трона, не позволяли надеяться на быстрый переворот. Затевать же заварушку не было резона, если меня до сих пор не стерли из списка наследников.

– Никита Юрьевич! – пожурил я пальцем Трубецкого. – Тетушка моя – императрица, а я не собираюсь менять сие обстоятельство, но все мы под Богом ходим. Вам же, коли соратником станете и разделите со мной все чаяния о благе Отечества, можно стать и Вице-канцлером.

Молчание длилось довольно долго. Было непонятным, что именно обдумывает князь Трубецкой. То ли ему мало быть вице-канцлером, но по моему разумению, он никак не тянул выше. То ли, напротив, немало предложил, и князь боится подавиться куском.

– Мне сложно понять, Ваше Высочество, чего именно Вы ждете от меня, смею предположить, что покорности, как требовал того и Ваш дед. Но покорность Вашему славному предку нередко держалась на том, что чаяния Петра Великого были разделяемы его «птенцами». По сему и мне было бы полезным понять, как Вы видите Россию, – Трубецкой посмотрел на меня, но, встретив мой взгляд, отвернул голову.

Проявляет покорность?

– Елизаветинские ставленники может и хороши, но они тетушки. Будущему императору нужны люди, с которыми он придет править. Те, кто волю государеву будут почитать превыше иного. Служить честно, но не выслуживаться. А Россия должна быть великой державой, где станут ладить лучшие товары, где станут выплавлять больше за все государства железа. Но главное – твердый трон и прямое престолонаследие, – обтекаемо ответил я.

– Боюсь обидеть Вас, Ваше Высочество, но нужно поработать рядом, понять и тогда отдаться и сердцем и душой на Вашу волю, – неуверенно говорил Никита Юрьевич Трубецкой.

– Так работайте, князь, помогайте очищать Москву, – сказал я и всем своим видом дал понять, что разговор закончен, пусть думает.

Трубецкие оттерты, есть шанс стать рядом с троном, вот пусть и думают.

Князь ушел, после искреннего поклона. Вид у него был взволнованным, но глаза горели.Он хотел, чтобы фамилия Трубецких звучала в России, в мире, чтобы с этой фамилией ассоциировали успехи России. На то я и давил, на то и уповал. И, когда земли Шуваловых перейдут в государственный Фонд, когда там же окажутся церковные земли да купленные мной и вместе с иными, что государству принадлежат, то можно много нововведений делать и уже существенно влиять на развитие технологий в сельском хозяйстве. Тут земли Трубецких, Салтыковых и иже с ними будут дополнительным подспорьем в деле.

Но мысли быстро ушли от выращивания свеклы и картошки, когда мне доложили о том, кто именно дожидается моей аудиенции.

Сердце забилось чаще, но я не показывал эмоции, даже оставшись наедине самим с собой. И не попытка «вербовки» Трубецкого заставляла волноваться. За дверью ожидал своей очереди полковник Шевич – отец Иоанны. Не справился я с наваждением, ибо слаб, как и все смертные.

Полковник был вызван мной как раз для содействия в наведении порядка в Москве, как и другие подразделения из казаков и даже егерей. Последние, лишь на короткое время, если в городе начнется серьезное противление моей воли по наведению порядка.

Да чего я себя обманываю?! Не столько для этого прибыл Шевич. Имеющихся сил в моем распоряжении хватило бы для реализации плана по зачистке Первопрестольной от ворья и без сербских гайдамаков. Я ждал встречи с Иоанной. После всех перипетий с Екатериной, образ сербской девушки настолько остро въелся в подкорку головного мозга, настолько идеализировался, что сопротивляться желанию было очень сложно. Я и так выжидал много времени, чтобы переболеть, остыть, дать Иоанне шанс сделать невозможным нашу встречу. Вышла бы она замуж, может тогда и выветрилось все, завалил бы память о прекрасной сербке податливыми женскими телами, и все. Но нет, замуж она на пошла, даже ни с кем не сговорена. Об этом мне доложили.

Удружил Степан Иванович Шешковский, наказал одному чинуше в Славяносербске следить за девицей.Тот случай, когда результат инициативы весьма спорный. И ругать моего безопастника не за что, и хвалить нету желания – сам запутался.

– Ваше Императорское Высочество! – практически без акцента проговорил полковник Шевич, как только вошел в кабинет.

Легкий поклон и игра в гляделки. Иван Бранкович Шевич, если на русский манер величать полковника – сына Бранко Шевича – вел себя дерзко, вызывающе. Сейчас на меня смотрел не верноподданный Российской империи и мой подчиненный, а отец дочери, которую… да ничего я ей не сделал и не посмел бы. Ну не насиловать же Иоанну? Но вот память о ней не стиралась.

– Полковник! Насмотрелись? – спросил я, добавляя металл в голос.

– Простите, Ваше Высочество, готов услышать Вашу волю и служить! – Шевич выпрямился, чуть загибая руки за спину.

– Вот и хорошо! Вам объяснили, что именно я хотел бы от ваших воинов? – спрашивал я.

– Так, Ваше Высочество! – строго ответил Шевич, смотря отрешенно, словно сквозь меня.

– Это хорошо, полковник! Я рассчитываю на Вас, – установилась неловкая пауза.

Я хотел задать более важный для меня вопрос. Притом видел не то, чтобы адекватного человека перед собой. Шевич явно догадался, почему он здесь.

– Как поживает Ваша дочь? – спросил я, стараясь не отводить глаз от офицера.

– Одна она у меня осталась, Ваше Высочество, замуж ей надо, уже перезрелок-девка. Думал, что приедем в Россию, найду ей офицера в мужья. А теперь что? Вы спасли ее, но забрали от воли отцовской, – тяжело дыша, с участившимся дыханием говорил Шевич. – Не можно ей с Вами, пропадет! Венчаться не выйдет, а быть…