Смертный грех. Тьма и пепел

«… ради этого сгодятся и такие глупые, обманутые девочки. Их боль, всего лишь валюта. А из души, как разменная монета».

В нескольких шагах от него, над тем, что секунду назад было жизнью, возникла фигура. Тень в капюшоне медленно повернулась к Люциферу.

– Мог бы догадаться. Твоя работа.

Люцифер не ответил. Он подошёл ближе, его взгляд скользнул по неподвижной фигурке на асфальте, по луже, медленно окрашивающейся в тёмный цвет, и остановился на смартфоне. Устройство лежало экраном вверх, в треснувшем стекле, как в паутине, застыла улыбка незнакомой девушки в обнимку с тем, кого она знала. Надгробие из стекла и пластика.

Он наклонился с ужасающей, хищной грацией и поднял телефон. Палец в тонкой кожаной перчатке провёл по трещине, листая фото за фото. Улыбки. Поцелуи. Чужая рука со свежим маникюром на шее того парня…

– Цифровая исповедь, – произнёс Люцифер с лёгкой, ледяной задумчивостью. Его голос звучал как комментарий к плохой пьесе. – Какое скучное, банальное предательство. Лишённое даже тени поэзии или изобретательности. И ради этой жалкой пародии на драму… разбивать такой дивный сосуд? Жаль. Столько потенциала, потраченного впустую.

Жнец не спорил. Он просто взмахнул рукой. В пространстве над телом что-то блеснуло, тончайшая, серебристая нить, натянутая до предела. И с тихим, чистым звуком, похожим на лопнувшую струну арфы, она порвалась. Фигура Жнеца дрогнула и начала расплываться, растворяться в дождевых каплях, которые снова пришли в движение. Но перед тем как исчезнуть полностью, откуда0то из самых далёких, внепространственных глубин, до слуха Люцифера донёсся тот же безразличный скрежет-голос, теперь окрашенный странной нотой:

– Она в бреду. Её душа мечется… Она не видит путь.

Падший оторвал взгляд от телефона и посмотрел на то, что осталось. На ярко-розовые пряди, прилипшие к мокрому асфальту, похожие на лепестки ядовитого цветка. Уголки его губ приподнялись. Это была гримаса холодного, безграничного удовлетворения.

– Я терпелив, – прошептал он, и его шёпот перекрыл возвращающийся шум дождя и врезался в саму материю ночи. – У меня в распоряжении вечность. А бред, мой дорогой страж…

Он сделал паузу, наслаждаясь моментом.

– … бред, это всего лишь неупорядоченная правда. Самый чистый её вид. И он… может стать прекрасным проводником в самые потаённые уголки души.

Его глаза, тёмные, как бездна, блеснули в отсвете фонаря. В них не было ни сожаления, ни триумфа. Только безраздельный древний голод охотника, который не просто взял след, но уже загнал дичь в приготовленные им сети.

Глава 2

Глава 2. Скитание во тьме

Мир Тьмы. Мрачное пространство за гранью жизни.

Тьма. Глубокая и непроглядная, она обвивает окружающее пространство, как бездонное море, поглощающее свет и звук. Здесь нет ни шороха листвы, ни мелодии ветра, лишь гнетущее молчание, которое проникает в душу и заполняет её невыносимым ощущением холода. Даже высшие, обладающие могуществом и властью, боятся этого места. У этого зловещего пространства множество названий: «Небытие», «тот свет», «проклятое царство». Но ни одно из них не способно передать всю глубину ужаса, который охватывает тех, кто осмелится оказаться здесь.

Каждый шаг – шаг в бездну, где одиночество становится невыносимым спутником. Блуждая в этом тёмном пространстве, ты начинаешь терять ощущение времени. Секунды превращаются в часы, а часы в вечность. Свои мысли ты ощущаешь как далёкий отголосок, всё более расплывчатый и неясный. Однажды в какой-то момент, разум начинает погружаться в бездну, растворяясь в мрачных тенях. Сначала исчезают мелкие воспоминания: лица близких, звуки любимых песен, аромат свежесваренного кофе. Всё это уходит, как туман под лучами восходящего солнца, оставляя лишь пустоту.

Но самым страшным становится то, что с течением времени из глубин памяти начинает подниматься то, что было самым дорогим и сокровенным. Воспоминания о счастье, о радости, о любви, они всплывают, как призраки только для того, чтобы быть поглощёнными тьмой с ещё большей жадностью. И в этот момент, когда ты осознаешь, что потерял самое важное, уже не остаётся никакого спасения. Тьма как безжалостный хищник, стирает эти моменты, оставляя после себя лишь непроглядную тоску и холодящий ужас.

Одиночество, этот зловещий демон, медленно, но верно разлагает даже самую сильную веру. Оно, как вечный холод, проникает в каждую мысль, каждую клетку, вытягивая из души последние искорки надежды. Сознание, оказавшееся здесь, с каждым мгновением теряет свою прочность. Ни одна искра не устоит перед тьмой, в конечном итоге даже «кремень» сдаётся, разлагаясь под натиском мрака.

Демон похоти пробудился в безбрежном океане тьмы, где сама сущность времени казалась иллюзией. Его глаза, яркие и многогранные, словно звезды вспыхнули в пустоте. Он открывал их медленно, как будто не желая нарушать покой, который царил вокруг. Тьма, как старая знакомая, не спешила давить на сознание. Вечность обволакивала своим покровом, наслаждаясь каждым мгновением.

Мысли Асмодея метались в голове, дикарями, запертыми в ловушке, непокорными и неуправляемыми. Он пытался собрать себя в кучу, как разбросанные по полу осколки зеркала, отражающие обрывки прошлого. Воспоминания пронзали сознание рваными слайдами, каждый из которых был полон страсти, предательства и боли. Он видел образы: ночные пиршества, где тела танцевали в экстазе, шёпоты, полные обещаний, и крики, полные отчаяния. Каждый миг был как искра, разжигающая древний огонь в его душе.

Асмодей, облачённый во тьму, как в роскошный плащ, ощущал, что силы… Какие силы? Их нет. Он сосредоточил внимание на своих чувствах, на том сладком ощущении власти, которое он испытывал, когда искушал и совращал. Его сущность наполнялась жаждой. Жаждой не только плоти, но и душ, которые могли напитать его энергией.

В этом бескрайнем пространстве он был просто демоном. Он был искусителем… он… был… Время, как свиток, разворачивалось перед ним. Верховный князь понимал, что возвращение может быть не скорым, а может… и не быть вовсе. Падший ангел сейчас был частью тьмы, вечно жаждущей новых жертв. Собравшись с мыслями, Асмодей поднял руки, его длинные пальцы, как когти, потянулись к бездне.

Он вызывал образы из хаоса, из пучины тьмы, стремясь их запечатлеть как художник зарисовывает красками холст. Каждое видение было кусочком его утраченной силы, его связи с миром, который он когда-то знал. Он видел яркие огни городов, слышал звуки смеха, и ощущал тепло человеческих душ, полных надежды и страсти. Образы стали просыпаться в его руках. Демон видел, как люди грешат, как они попадают в ловушки, которые он создавал. Каждый грех был сладкой мелодией, которую он мог бы играть на струнах сердец. Он ощущал, как эти воспоминания наполняют его энергией. Но все это быстро ускользало, продавленное тьмой.

Тьма сгущалась вокруг демона похоти. Она шептала ему на ухо, маня к себе. Асмодей понимал, что время неумолимо течёт. Взгляд его стал более острым, он сосредоточился, пытаясь различить среди Тьмы силу, способную его вернуть. Возможно есть кто-то, кто его помнит, кто ждёт его прикосновений. Демон знал, что нужно действовать, что-то делать постоянно, иначе Тьма поглотит его окончательно. Верховный вновь и вновь возвращался к воспоминаниям о том, сколько сил он потратил, чтобы сохранить ту единственную искру, что осталась после падения в проклятый Ад. Эта искра была частью его, частью потерянного света, согревающая в самые холодные ночи, когда давление Ада становилось невыносимым.

Но с годами, как это бывает, с душами, которые слишком долго находятся в неволе, сияние тускнело. Демон чувствовал, как душа все больше погружалась в похоть и разврат. Каждый грех, каждое падение лишь усиливало мрак, поглощая частичку искры, что когда-то горела ярко. Асмодей старался изо всех сил сохранить её. Эта искра была его надеждой, его последним связующим звеном с его прошлым «Я». И ключом. Без неё он, вероятно, сгинул бы во тьме гораздо раньше, стал бы всего лишь одним из многих, забытых падших. Но он не мог позволить себе забыть это. Он не мог забыть… Ольга!

– Оля, девочка моя, – шептал он в пустоту, и в голосе звучала отточенная годами практики нежность, смешанная с нетерпением кондуктора, ожидающего опаздывающий поезд. – Ты мой спасительный маяк в этой бескрайней тьме! Как яркая звезда, ты освещаешь мой путь к цели, вытаскиваешь из бездны и даришь надежду. В каждом твоём наивном взгляде, в каждом твоём слове я видел отражение той искры, той необходимой силы. Ты давала мне терпение ждать, пока все созреет… Я жду тебя… Поторопись, чёртова электричка.

Сквозь все тысячелетия манипуляций он чётко понимал: именно благодаря этой искре, благодаря слепой вере женщины, он мог не сгинуть во Тьме, ведь его ещё помнят. Он всё ещё мог чувствовать вкус предвкушения, надеяться на триумф… и испытывать нечто, отдалённо напоминающее азарт. А непроизнесённого слова «любовь» он не боялся… Он его презирал. Пусть Тьма и пыталась затянуть его в обыденность порока, он знал: с каждой выжатой из этой души искоркой, с каждой минутой, приближающей Ольгу, он оставался не на грани света и тьмы, а на тропе, ведущей к его истинной, давно задуманной победе.

Обитель Жнеца. Таинственный и чистый мир.

Тьма Ольги отличалась. Онабыла полна осколков.

Ольга металась в хаосе вспышек, каждая была обжигающе яркой, похожей на крик без звука. Это были воспоминания, но как будто не её. Это были обрывки чего-то древнего, вшитого в душу, как шипы.

Вспышка.

Холод. Но это не Тьма, а что-то иное. Некий чистый, безжалостный холод созидания. Руки или что-то… что лепит из ничего. Боль рождения. И цель. Чёткая, как гравировка на кости: Ты будешь его искушением. Его проверкой. Его…

Вспышка.

И тут же тепло. Первое. Противоречащее всему. Оно пришло не сверху, а сбоку. Взгляд. Глаза, в которых горело отражённое пламя, которое было ярким, живым, мятежным. Они встретились с её только что раскрывшимся сознанием. И в этом взгляде не было любопытства создателя. Там было… какое-то узнавание. Был голод души, увидевшей свою же часть, свою половину. И её новорождённая сущность, ещё не зная ни страха, ни имени, откликнулась. Без мысли. Чистым порывом. Тягой. Болью, которая слаще всякого покоя…

Вспышка.

Боль другого рода. Разрыв. Беззвучный крик. Падение в бездну, усыпанную осколками звёзд. Его образ, который удаляется, затягивается воронкой огня. И чувство потери, настолько всепоглощающее, что оно стало самой её основой…

Вспышка.

Теснота. Тяжесть. Кость, плоть, кровь. Удушающая клетка из мяса. Смертное тело. Первое? Нет. Одно из многих. Ощущение тюрьмы. Проклятие: рождаться, забывать, искать, умирать. Снова и снова. Вечный цикл тоски по тому огню в чужих глазах…

Сквозь этот калейдоскоп боли, как ровная, неумолимая нить, протянутый Голос. Не искажённый. Абсолютно ясный здесь, в её внутреннем хаосе. Низкий, спокойный, властный. Голос её Незримого Ведущего.

– Иди, говорил он, и вспышка сменяла вспышку. – Не бойся Тьмы. Ты – сама Тьма, что ищет огонь. Помни ощущение.

И она шла на зов.

– Чувствуй, – звучал голос, когда мелькал образ падающих звёзд. – Помни боль потери. Это твой компас.

Она снова шла, не понимая кто её зовёт.

– Смерть, это дверь, – снова шептал голос, когда давила тяжесть очередного смертного тела. – Ты проходишь через неё, чтобы стереть ложь и приблизиться к истине…

И она шла. Сквозь видения перерождений: то крестьянкой в поле, то принцессой в башне, то безымянной тенью на войне. Всегда с чувством неправильности, будто надела чужую кожу. Всегда шла с глухой тоской, не имеющей тени. И всегда – Голос, ведущий её сквозь сны каждой жизни, подталкивающий к краю, к риску, к яркой вспышке чувств, будто торопя встречу с чем-то или… кем-то…

Вспышка.

Тепло. Знакомое тепло. Жар. Плотский, захлёстывающий. Бал. Маски. Улыбки-лезвия. И… ОН. Демон в костюме, с глазами, полными терпкой печали и искусной лжи. Асмодей. Его прикосновение. Его слова, сладкие как нектар. Его поцелуй…

Вспышка.

Медленное сгорание. Но… что-то не так. Это было не то. Но это было так похоже на отблеск того, первого пламени, что её душа, изголодавшаяся за тысячелетия, рванулась к нему, как мотылёк. Последнее, самое яркое воспоминание перед тем, как мир рухнул в кровь, боль и звон цепей…

В бреду образ Асмодея накладывался на образ тех первых глаз, смешивался, подменял. Это был ложный свет, но такой желанный в её вечной тьме.

И снова Голос, уже почти раздражённый, властный:

– Нет. Не он. Он только Эхо. Тень желания. Иди глубже. Сквозь. Чувствуешь пустоту, которую он не может заполнить?..

Бред достиг пика. Она металась между пламенем первого взгляда, незнакомым, но родным; холодным Голосом проводника, знакомым до жути, но безликим; Жгучим прикосновением демона Похоти, близким, но почему-то чужим.

Они спорили в ней, рвали на части. Кто её создал? Кого она ищет? Кто ведёт? И самое главное, почему эта погоня за призрачным огнём чувствуется как возвращение домой, обретение целостности, которой она была лишена с самого первого мига существования?

В финальной, сминающей всё вспышке, три образа слились в один мучительный символ: Огненный глаз в глубине вечной ночи. Он смотрел на неё. Ждал. И в его бездонной пучине была вся её боль, вся тоска, вся её невысказанная, неосознанная любовь, превращённая проклятием в вечный, неугасимый голод.

Бред отступил, оставив её со жгучим, странным чувством-знанием: её путь не случаен. Её боль это не наказание, а долгая, мучительная дорога домой. К тому, чей образ стёрся из памяти, но чьё отсутствие жжёт её душу сквозь все рождения и смерти.

Чертоги Вечной Тьмы. Асмодей. Догадка.

Образ Ольги, промелькнувший в пучине, стал якорем. Всё остальное: пиршества, интриги, мимолётные страсти… всё померкло, отступило, как дешёвые декорации. Его сознание, будто натянутая струна, завибрировало, настраиваясь на одну частоту. Она.

Демон начал перебирать воспоминания, не как наблюдатель, а как следователь, выворачивающий карманы прошлого наизнанку. Последние мгновения перед падением… туманы, пропитаны болью и гневом. Нет. Надо дальше.

Бал. Тот самый. Когда всё началось или, как он теперь понимал, когда всё подошло к концу.

Воспоминание нахлынуло ярко, сочно, со всеми деталями: дымчатый воздух, пропитанный амбре греха и свечей, музыка оркестра игравшего на струнах души… И они, в центре. Он и Ольга в безумном диком танце. Её электрические молнии против его тьмы. Он помнил каждый изгиб её тела, каждый вздох, каждый вызов в её глазах.

Но теперь он прокручивал плёнку задом наперёд. Не для наслаждения. Для анализа.

Сцена отматывалась: от объятий к первому касанию, от взгляда через зал, к моменту их появления. Вот они идут сквозь толпу придворных демонов и грешных душ к трону Люцифера. Ритуал. Глупый, напыщенный ритуал представления новой «жемчужины» коллекции… И… стоп!

Асмодей заставил воспоминание замереть на одном кадре. За секунду до того, как Ольга опустилась в почтительном реверансе. Её взгляд скользнул на Люцифера, восседающего на троне из окаменевших желаний. И на его лице, всего на дохлою мгновения, прежде чем оно снова стало чёткой маской, мелькнуло что-то.

«Это не страх, не благоговение. Что-то… Оценка. Холодная, расчётливая, почти… голодная. Нет… Это что-то иное… Взгляд охотника, мельком оценивающего трофей? Нет. Ещё раз».

Демон Похоти снова и снова перематывал этот момент в сознании.

«Что это было?»

Эта мимика на лице Повелителя Ада… Она мгновенная. Меньше, чем мгновение. Потом он взял себя в руки. Маска Повелителя снова легла идеально. Но та секунда… она теперь горела в памяти Асмодея ярче всего остального.

«Она необычна для смертной».

Мысли двинули аналитический механизм.

«Этакий… миниатюрный демон Похоти, перерождённый в смертном теле. Нет, не демон. Что-то иное. Что-то, что заставило его смотреть на неё особенно. Как на цель?»

Варианты догадок, острые и беспощадные, начали складываться в голове, как осколки разбитого зеркала, собирающиеся в новое, уродливое отражение:

«Скрытая сущность? Неудавшийся эксперимент кого-то из старейших? Украденная сила, запечатанная в человеческий сосуд? Агент… Нет, слишком сложно. Но этот взгляд… Что же в нём…»

И тогда, как удар молнии в кромешной тьме его заточения, озарила новая мысль, такая простая и такая чудовищная, что он внутренне ахнул от собственной слепоты.

«Вот я идиот. Слепой увлечённый идиот. Почему я сразу об это м не подумал? Не «как» она. А «что» она. Перерождение чего? Или… кого?»

Мысли понеслись вихрем, сметая всё на своём пути.

«Так. Так. Так. Что могло заинтересовать самого Люцифера? Не просто красивая душа для растления. Что-то большее. Он что-то знал. Он что-то ВИДЕЛ в ней с самого начала. То, что я, ослеплённый её пламенем, проглядел».

Память, уже неподконтрольная, рванулась вперёд, к концу. К мучительным кадрам, где его, поверженного, уже сковали в цепи. Он снова увидел Люцифера, который смотрел не на него, а на… Ольгу, которая стояла рядом, бледная, с лицом… нет не полным страха.

«Она его не боится… Почему?»

И взгляд Люцифера… Асмодей задохнулся от нового понимания.

«Это не взгляд хозяина к вещи. Это голод. Дикий, первобытный, нечеловеческий голод. Желание поглотить. Вобрать в себя. Присвоить сущность. Будто он смотрел не на ключ, а на… женщину? На источник. На запретный плод, который вот-вот упадёт в его протянутую ладонь».

Вдруг из горла вырвался чёткий яростный крик:

– Святые Серафимы! Что ты там увидел?!

«Я не там ищу».

Ум Асмодея работал с лихорадочной скоростью, но Тьма выдёргивала крупицы воспоминаний, и сложить весь пазл никак не получалось.

«Простая смертная? Нет. Ничего простого. Ничего обычного. Перерождение… Сила…»

С огромным трудом он фиксировал куски мозаики, которые складывались в пугающую картину.

«Она могла метать молнии, от которых скорчился даже Левиафан. «Чёртова электричка». Она поднимала уровень существ. Она завела стаю Стужей и Гиену Огненную, которая склонила перед ней голову».

Он пытался вспомнить, что ещё в ней необычного.

«Ольга… Люцифер… Перерождение. Чёртова грешница! Какая тут связь? Грешница… Люцифер… Перерождение…»

И тут его осенило. Мысль была настолько чудовищной, что сознание пыталось отбросить её, как раскалённый уголь.

«Нет. Не может быть».

Но чем больше он сопротивлялся, тем очевиднее она становилась.

«Если Ольга перерождение… если её сила настолько уникальна, что привлекла внимание самого Падшего правителя Ада… если Люцифер смотрел на неё с таким голодом… Смертный грех… Чёртовы бездны…»

Фраза прорезала память, холодная и отточенная. Слова Люцифера, брошенные на балу… Он думал это игра. Но что, если это констатация факта?

«Стоп. Нет. Не может быть. «Смертный грех» – какой-то древний артефакт. Легенда. Первородный сплав заряженного желания и божественного наказания. Почему мы раньше не нашли её?»

Ответ пришёл сам, горький и ядовитый.

«Потому что она не «что». Она – «кто». Она не лежала в сундуке. Она ходила, дышала, смеялась, любила…»

Осознание обрушилось на него всей тяжестью вечности, всей горечью беспомощности.

«Страдай и сдохни! Я держал в объятиях Смертный Грех, живой дышащий, плачущий, и даже не догадывался об этом!»

Ярость, бессильная и всепоглощающая, вспыхнула в демоне, затопив всё остальное. Не ярость на Люцифера. Даже не на неё. На себя. На свою слепоту. На свою глупость. Он, Повелитель Искушения, мастер видеть потаённые желания, проглядел величайшую тайну, которая сама пришла к нему в руки. И теперь… теперь она была у него. У Люцифера. И тот голод в глазах… он всё объяснял.

Асмодей замер в бездне, сжавшись в ледяной комок концентрированной ненависти и ярости. Теперь у него была не просто цель. У него была истина. Уродливая, опасная, невероятная. И это знание стало его новым оружием. Его новой жаждой. Он должен выбраться отсюда. Он должен добраться до неё. Не для того, чтобы спасти. Для того, чтобы забрать. Забрать то, что по праву должно было стать его. Он её нашёл. Живой артефакт. Ключ к силе, которая заставила голодать самого Владыку Ада.

Тьма вокруг него сгущалась, ощутив не просто голод пленника, а рождение новой, страшной решимости.

Ольга в бесконечной Тьме.

В хаосе вспышек возникла новая, отличная от всех. Она не была похожа на обжигающее рождение или на падение в бездну. Эта вспышка отличалась, она была тихо и тревожной.

Вспышка.

Пустошь. Выжженное, пепельное пространство, где время течёт в своём русле. И он. Асмодей. Его облик был стёрт, осталась лишь суть, притягательная, знакомая форма тоски. Он протягивал руку, и в его глазах была та самая искусная смесь боли и обещания, на которую её душа когда-то клюнула.

Она потянулась. Изголодавшаяся, уставшая от вечных поисков душа рванулась к этому островку псевдо-узнавания. Их губы встретились.

И на миг, на один ослепительны миг, её пронзило. Не жаром, а теплом, глубоким, утробным, будто изнанка того первого, пламенного взгляда. Это было похоже на воспоминание о доме, которого не было. Душу, вечно дрожавшую от внутреннего холода, будто укутали в старый забытый плед. Она почти обмякла, готовая раствориться в этом обмане. «Вот он… Нашла…»

Но миг лопнул.

Сквозь это обманчивое тепло, будто стальная игла сквозь ткань, просочился холод. Не внешний, а внутренний, идущий из самой глубины того, кого она целовала. Это холод небытия, пустоты, замаскированный под чувство. Холод расчёта, наблюдающего за реакцией подопытного. Его прикосновение было идеальной копией желанного, но в нём не было сути, той безумной, мятежной искры, что она видела в одном из воспоминаний.

И мысль, чёткая и леденящая, прорезала бред:

«Но… почему он такой… чужой?»

Это было не интеллектуальное заключение. Она это чувствовала каждой клеточкой тела. Как крик её исконной, затоптанной сущности.

Чужой, потому что его «любовь» была ровной, как поверхность озера. В ней не было бури того первого взгляда, не было всепоглощающего голода души.

Чужой, потому что в его тепле не было жизни. Оно было сымитированным, как свет лампы, а не рождённым изнутри, как пламя.

Чужой, потому что, целуя его, она не находила себя. В том древнем, пламенном взгляде было отражение её собственной, забытой мощи. А в Асмодее же она видела только свою нужду, свою тоску, свои слепые поиски. Он был зеркалом, показывающим только её рану, а не целителя или потерянную половину.

«Как же… почему я так к нему прикипела… Похоть… всё дело в ней, он демон Похоти… и я все забыла… Забыла куда шла, забыла зачем и что ищу…»

В этот момент появился Голос в сознании, который прозвучал как горькое подтверждение:

– Видишь? Он – сосуд. Красивый, искусный. Но пустой для тебя. В нём нет того огня, что ты ищешь.

Вдруг пришло понимание, что тоска по тому, первому взгляду, была тоской по целостности. Тоска по Асмодею, была тоской по наркотику, по забвению, по возможности перестать искать и сдаться красивому обману.

Вспышка угасла, оставив после поцелуя привкус пепла и ледяное, неопровержимое знание, о том, что он не цель, а ловушка на пути. Истинный огонь, чьё отсутствие жжёт душу, горит где-то за ним, гораздо дальше и глубже, и его свет единственный, который может растопить этот внутренний холод, не обманув.

Глава 3

Глава 3. Тёмный ангел