Танец жизни и смерти

Ари Ясан

Танец жизни и смерти

Посвящается Роману Виктюку

и актерам его бессмертного

Метафизического Театра

Глава 0. Танец жизни и смерти

ДИОМИД

Солнце слепило глаза. Оно стояло так высоко в зените, будто сам бог солнца Рамаон явил себя людям. Его божественный огонь обрушился на нас с неба как возмездие за все грехи, нещадно раскаляя землю и расплавляя воздух. Бессмысленно было просить этого сурового бога о милосердии, видимо, он вознамерился показать своим подданым всю свою мощь, и нам, земным червям, оставалось только обливаться потом и скрываться от его гнева в спасительную тень.

Но мы, те, кто стоял на дворцовой площади на коленях, не могли укрыться от обжигающих лучей. Никому из нас не было позволено даже шелохнуться, не говоря о том, чтобы встать и уйти. Мои колени уже ныли от боли – камни дворцовой мостовой были безжалостно твердыми. Но я только прикрывал веки, чтобы защитить свои глаза от слепящего света, и сквозь ресницы наблюдал за происходящим.

Я видел, как те мужчины, которые стояли рядом со мной на коленях, слева и справа, вельможи в пышных, расшитых золотом юбках, изнемогали от жары. Пот струился градом по их крепким шеям, на которых висели золотые цепи. Эти цепи жгли им кожу и тянули их головы к земле. Они в них были будто быки на золотой привязи, которые только и ждут, когда крепкая рука возьмет их за цепь и отведет в стойло.

Конечно, они мечтали, что это будет нежная рука царицы Клеомены, ради внимания которой мы все здесь собрались, и что «стойлом» станет ее опочивальня. Но разве царица будет выбирать себе мужа, руководствуясь весом золота, которым он украшен? Конечно же, нет! Поэтому глядя на этих расфуфыренных то ли быков, то ли павлинов, я только радовался, что мою шею ничто не отягощает.

Еще в дворцовом саду, когда двадцать четыре кандидата в мужья царицы этого года ждали выхода на площадь, я успел рассмотреть их всех, и только двое показались мне достойными взгляда матриарха, но это были не те, которые стояли рядом со мной.

Мой соперник слева обладал кустистыми черными бровями и губами настолько красными, будто их измазали кровью. У его бугристого черепа с короткими черными волосами были хорошие пропорции, и плечи его были достаточно широки, а руки крепки и мускулисты, но ноги были короткими и кривыми.

Я успел их разглядеть, когда он в шутку похвастался ими в разговоре со своими дружками, задрав свою юбку, еще там, в саду. А я, увидев его покрытые черной шерстью кривые конечности, уже не мог представить, что ему будет позволено на этих нелепых ногах шагать рядом с царицей.

Тот, что стоял справа от меня, был светловолосым и худым, его стройный стан был похож на девичий. В его облике была некая изнеженная и изящная красота, но при этом у него был настолько противный гнусавый голос, что он портил о нем все впечатление.

В саду я слышал, как он говорит со своими близкими, которые сопровождали его на сватовство, и мои уши рыдали от звуков его речи, а уж когда он засмеялся, у меня и вовсе живот скрутило спазмом отвращения. Человек с таким голосом не может понравиться матриарху, подумал я. Едва он с ней заговорит, она прогонит его прочь – так я решил, и окончательно списал его со счетов.

Как редко человек собирает в одном себе все достоинства! Лишь избранных можно назвать совершенными во всем – и в облике, и в звучании голоса, и в ладно настроенных мыслях, и в трепете прекрасных чувств. Являюсь ли совершенным я? Я знаю, что нет. Но знаю также, что я неустанно стремлюсь к красоте и гармонии, которые являются для меня мерилом совершенства, и ради того тружусь беспрестанно каждый день.

Если бы мне достался мерзкий от природы голос, я бы сделал все возможное, чтобы его изменить. Я бы говорил ниже и тише, и уж точно не ржал бы так громко и гадостно, будто меня укусила бешеная гиена. Но если человек не изволил немного потрудиться ради того, чтобы сделать свой голос хоть чуть-чуть приятным для ушей окружающих, это значит лишь то, что он не имеет понятия о гармонии звуков.

Либо еще хуже того – он настолько самовлюблен, что не замечает своих недостатков. Либо он слишком глуп, чтобы вообще задумываться об этом. Либо слишком ленив и предпочтет утешительный самообман изнурительной работе над собой. Как ни крути, но с любым из этих качеств не стоит свататься к царице. Ведь она достойна того, чтобы рядом с ней оказался лучший мужчина в нашей стране.

Так я думал, стоя на коленях в шеренге мужчин, которых Верховный Совет Жриц Любви удостоил немыслимой чести стать кандидатом в мужья царицы. Но за эти свои мысли я укорял себя. Ты из ревности думаешь так плохо о своих соперниках, признавался я честно самому себе. Ты нарочно ищешь в них недостатки, чтобы укрепить свою веру в то, что матриарх выберет тебя, а не их.

Ты оцениваешь их тело. Но разве мужчина – это череп, плечи или ноги? Разве мужчина – это его обнаженный торс, путь крепкий и мускулистый? Или даже красивый голос?

Мужчина – это сила духа. Это несгибаемое намерение и бесконечное терпение. Это пытливый разум, который способен выстраивать стратегии, приводящие к успеху даже в непреодолимых обстоятельствах. Он растит в себе желание оберегать и защищать тех, кто слабее. Он умеет обуздать свои инстинкты и способен быть верным себе, своему знанию, своим целям и своему слову.

Мужчина – это благородные мысли и стремления, но главное, мужчина – это любовь, которой он может наполнить свою женщину. Так с чего ты взял, что твои соперники всеми этими достоинствами не обладают? И с чего ты взял, что этими достоинствами обладаешь ты?

И тут же мне становилось тошно от своих собственных мыслей, ведь на самом дне озера моих раздумий таилось осознание, что не ревность меня мучает на самом деле, а унижение, которое все мы испытывали, будучи наряженными в юбки и поставленными на колени перед женщиной, пусть она и была царицей.

Я понимал, что мысленно гноблю своих соперников прежде всего потому, что так я пытаюсь отменить то унижение, которому сейчас подвергаюсь вмести с ними. Ведь если матриарх выберет меня, это значит, что я ей равен, и то, что происходит сейчас – лишь досадное недоразумение.

Но как только я это о себе понял, меня ждало другое испытание – возмущение. Как могла она так жестоко унизить нас, поставив на колени? Нас, мужчин, среди которых сейчас стоит на коленях и ее будущий муж, которого она должна почитать, которым должна восхищаться. Если она заранее разрушает самую важную основу любви – уважение, то значит ли это, что я ошибся в ней, и на самом деле Клеомена никогда не полюбит меня просто потому, что она не умеет любить?

Эта была самая ужасная мысль из всех, которые терзали мое утомленное солнцем и ожиданием сознание. Она обдала меня изнутри леденящим холодом, но при этом лишь усилила жар, от которого сгорало мое распаленное под солнечными лучами тело.

Волна леденящего пожара во мне вызвала еще один толчок возмущения – почему Клеомена заставляет себя ждать так долго? Почему повелела за целый час до ее прихода поставить нас на колени? А ведь она знает, что сегодня немыслимо жаркий день, но не торопится выйти и облегчить наши мучения.

Мучения тем более неприятные, что площадь полна народу, и горожане на нас глазеют, будто мы обезьянки в цирке. Гул голосов висит в воздухе – словно жужжит огромный рой пчел, и все эти голоса обсуждают нас. И сотни глаз прикованы к нам, они скользят по нашим полуобнаженным телам, выискивают недостатки в наших фигурах, или наоборот похотливо ощупывают взглядом наши достоинства. Мы быки в юбках, выставленные всем напоказ, ждущие своего заклания, и виновата в нашем унижении лишь она, царица Клеомена.

И снова я стал противен самому себе – зачем я думаю обо всем этом, зачем сомневаюсь в ней, зачем мысленно ее упрекаю? Зачем терзаю себя ядовитыми мыслями? Разве я не пришел сюда по зову любви? И разве не любовь я ищу в ней, в Клеомене? Так зачем заранее оскорбляю ее дурными представлениями о ее поступках?

Ведь любовь – это вера в самое лучшее в человеке. Так зачем я разрушаю свою веру, еще ни разу даже не посмотрев в глаза своей возлюбленной? Я знаю, что она не виновата в нашей участи, она лишь следует заведенным еще задолго до ее царствования обычаям. Так почему я ее в этом упрекаю?

Начальник дворцовой стражи шел с подручными вдоль нашей шеренги коленопреклоненных, выстроенных полукругом. Они проверяли, нет ли у кого-то из нас оружия или острых предметов. За те семнадцать лет, в каждый из которых Клеомена выбирала себе нового мужа, никто из четырехсот восьми кандидатов в мужья (столько их было за все годы, если посчитать всех, включая меня самого) не позволил себе даже лишнего движения в сторону царицы, но все же порядок есть порядок. Нас уже обыскивали стражники перед тем, как мы вышли на площадь, но Начальник стражи должен был все проверить еще раз, самолично.

И вот он приближается ко мне. Его разъяренный взгляд начал атаковать меня заранее, еще когда он проверял других кандидатов. И неспроста. Вся его свирепость обрушилась на меня, едва только он встал прямо передо мной.

– Почему вы не в юбке? Положено являться на сватовство к матриарху в свадебной юбке, а не в одной набедренной повязке! – прорычал он.

Мне приходилось задирать голову, чтобы смотреть ему в глаза. Я отвечал настолько гордо, насколько мне позволяло мое нелепое положение поставленного на колени.

– Это и есть моя юбка, командир.

Начальник стражи сжал рукоять своего меча. Казалось, еще секунда – и он достанет его из ножен и снесет мою голову с плеч.

– Положено являться на сватовство к матриарху в длинной юбке, а не в одной набедренной повязке, – упорствовал он. – Если у вас нет свадебной юбки, вам надлежит покинуть ритуал сватовства. Немедленно вставайте и уходите. Вас заменит другой кандидат.

То, чего я так боялся, уже начало происходить со мной. Система требовала, чтобы я стал удобным для нее элементом. И никакая великая любовь не сможет этого изменить. Но я не могу даже ради нее, ради Клеомены, перестать быть собой.

Мое одиночество стало всепоглощающим, безмерным. Я почувствовал себя стоящим на огромной чаше весов. На одном конце – я со своим мистическим знанием о необходимых переменах, на другом – множество людей, которых здесь сотни и тысячи, и которым это знание неведомо, хотя им при этом очень хорошо известны порядки и правила.

И все эти люди будут требовать от меня исполнения предписанных правил. Им все равно, кто я и что я несу этому миру. Им нужно только беспрекословное следование заведенным обычаям, им нужно поддержание веками существовавшего порядка, к которому они привыкли. Вот все, чего они хотят.

Мое появление здесь – совсем не то, чего они ждали. Вот я стою один среди всех, почти полностью обнаженный среди разряженных вельмож, в одной коротенькой набедренной повязке вместо пышной свадебной юбки, белая ворона среди могучих быков, никому не известный танцор из Кивы, самого далекого от столицы города.

И у меня нет ничего – ни известного имени, ни связей, ни богатства. Все, что я создал за всю жизнь – это только мое искусство, мой танец, который никто из присутствующих не увидит, потому что меня сейчас с позором прогонят с площади.

Я посмотрел в глаза Начальнику стражи. Ему мой взгляд, наверное, показался дерзким, потому что он еще сильнее нахмурился. Я знал, что ничего не смогу ему объяснить. Бесполезно даже пытаться. Он не видит сейчас во мне будущего мужа царицы, он видит лишь голодранца, который обманом затесался среди вельмож. И я молчал. В этой ситуации не было таких действий, которые могли бы помочь мне избежать наказания.

Я стоял на коленях безмолвный и неподвижный, будто парализованный, и ждал, когда Начальник стражи занесет над моей шеей свой меч правосудия и снесет мне голову. Не в прямом смысле, конечно. Он не посмеет меня убить здесь, перед всеми, без суда и следствия, без приказа вышестоящих, только на основании своего недовольства моим проступком.

Но он сделает нечто худшее, чем убийство моего тела – он убьет мою судьбу. Он растерзает мое предназначение на части и выкинет остатки моего предопределения в сточную канаву. Но прежде всего, он выкинет меня самого с этой площади, прогонит из единственного места, где может исполниться то, что мне предначертано.

Начальник стражи устал ждать моего ответа.

– Уведите его отсюда, – отдал он приказ стражникам и отошел от меня.

Гул толпы стих, все зрители этого огромного театра, в котором я вдруг оказался актером, исполняющим главную роль, замерли и умолкли, ожидая развязки представления.

– Подождите, у него есть юбка! – пронзительный голос прорезал напряженную тишину, и его звуки поднялись куда-то высоко в небо, туда, где сиял во всей своей славе неумолимый Рамаон.

Матушка! Ко всем моим терзаниям добавилось еще и чувство стыда. Как мог я забыть о ней? Будто я и не был вовсе ее сыном. Будто не ее мольбами я оказался там, куда вела меня моя судьба. Будто не она одна утешала меня и поддерживала, когда все остальные лишь во мне сомневались.

Неужели ступив на камни дворцовой мостовой, я перестал быть сыном своей матери? Почему я забыл о ней? Так происходило лишь когда я танцевал. Что если и сейчас я исполняю мистический танец? Сейчас, даже стоя на коленях? Танец любви, танец жизни и смерти.

– У него есть юбка! – повторила моя матушка.

Я услышал ее голос совсем близко. Она подошла и накинула мне свой плащ на бедра. Откуда он у нее в такую жару? Плащ защищает от холода, дождя и ветра, но не было ни облачка на небе, а день был самым жарким за последние сто лет. Так зачем она взяла с собой этот плащ? Ответ напрашивался сам собой – она предвидела эту ситуацию и хотела меня защитить, подумав об этом еще когда мы выходили из дома.

– Это длинная юбка, – смело сказала она Начальнику стражи, завязывая ловкими пальцами шнурки плаща на моей талии.

Я не видел ее лица, ведь она стояла позади, но я спиной ощущал волну силы духа, которая исходила от нее. Теперь я уже не один стою на чаше огромных весов, моя мать стоит здесь вместе со мной, и вместе мы способны склонить эту чашу в мою сторону.

На лице защитника правопорядка отразилась жестокая борьба. Он понимал, что я нарушаю правила, но формально он не мог привлечь меня к ответственности – ведь мой вид теперь соответствовал букве закона.

Снова в воздухе повисла тишина. Начальник стражи медлил, сжимая рукоять меча. Потом он наконец решился и… Отошел к следующему кандидату, чтобы проверить уже его. Груз моего намерения при помощи моей матушки все-таки перевесил намерение тысяч других людей. Я мог продолжать бороться за свою судьбу, бороться за то, что было мне предначертано еще до моего рождения.

Я ощутил своей спиной, что матушка отошла от меня и смешалась с толпой. Я почувствовал, как отхлынула от меня, будто морская волна, ее мягкая, обволакивающая сила. Она знала мою гордость. И никогда не стала бы ранить мое представление о моей собственной силе чрезмерной опекой. Она помогала мне напрямую лишь тогда, когда от ее помощи зависела моя жизнь. В иных случаях она всегда оставляла за мной право самому идти по своему пути и делать свой собственный выбор.

Ее плащ на моих бедрах напоминал мне о ласковых прикосновениях ее рук. Она теперь будто незримо обнимала меня. Я знал, что так оно и было. Если бы она могла, моя матушка сама бы стала этим плащом, лишь бы защитить меня от злых взглядов, от чужого тлетворного намерения, и помочь мне осуществить то, что я задумал.

Она стала бы для меня кем и чем угодно, но сейчас не от нее, а от другой женщины зависела моя судьба. От той избранной Небом, с которой одной я смогу изведать всю полноту Единства. Сила моей матери снова ушла в тень, и я остался совсем один.

Начальник стражи с подручными проверили всех кандидатов и ушли с площади. Часы на дворцовой башне пробили двенадцать. Каждый их удар гулко отдавался в моей груди.

«Свершилось!» – подумал я и посмотрел в небо. Там, неведомо откуда взявшись, пролетел белый голубь, свободный как ветер и неутомимый как сама природа – его не испугал жар солнца и крики стоявших далеко внизу людей. Он летел независимый от всех, даже от самих богов, и наслаждался силой своих крыльев и легкостью невесомого птичьего тела.

«Вот знак! – подумал я. – И мне надлежит быть таким же. Быть словно птица в небе, для которой полет – смысл всей жизни. Мне нельзя ни на миг забывать о Небе. В нем моя истинная сила. Только растворяясь в Небе, я чувствую себя по-настоящему сильным и свободным».

Стих гул от последнего удара часов на башне, и вперед вышел глашатай Илларион. Он произнес те слова, которые он произносил каждый год на ритуале царского сватовства:

– Весна пришла в селенья наши и листья жимолость дала. Обычаю древнейшему согласно царица Клеомена пожелала выбрать мужа нового себе. Пусть избранные, те, кто может быть достоин высокой чести мужем ее стать по выбору Верховного Совета Жриц Любви, здесь предстанут, колена преклонив перед ней.

Как только он это проговорил, нога матриарха Клеомены ступила на площадь. Я зря упрекал ее. Она была так же верна времени, как само солнце. Клеомена вышла вперед и явилась нам.

Ее туника сияла золотом и багрянцем, в ней она была подобна освежающей утренней заре. За туникой тянулся пышный золотой шлейф, но зато спереди она была короткой и открывала ноги царицы, длинные и стройные. Голову матриарха украшала золотая корона.

От красоты царицы у меня перехватило дыхание. Я даже перестал сожалеть о том, что стою на коленях. Ведь если бы я подошел сейчас к Клеомене, я был бы счастлив сам опуститься перед ней на колени, чтобы поцеловать ее ноги.

Длинные каштановые волосы Клеомены ниспадали, струясь, на ее точеные плечи. Я представил, как обнимаю ее и тону в этих шелковистых волнах. Лицо, руки и шея у царицы были белы, как молоко. Кисти и ступни – изящны, будто их вылепил самый искусный скульптор. Шея ее была длинной, как у статуи богини. Но прекраснее всего были ее глаза – огромные и голубые, как Небо, которое я боготворю.

Увидев Клеомену так близко, я понял, что до сей поры мне лишь казалось, что я в нее влюблен. Только сейчас я ощутил всю полноту и силу своего влечения к ней – эта тяга была такой сильной, что причиняла мне резкую боль. Царица вошла мне в сердце, как острый нож, и уже не было такой руки, которая могла бы этот нож из моей груди извлечь.

Я понял без тени сомнения, что с этой минуты я уже не смогу жить как прежде. Все изменилось с ее появлением. Все перевернулось и перестало быть тем, чем оно было. Отныне небо стало землей, а земля – небом. Неужели так сильна ее власть надо мной? Неужели одна женщина может полностью изменить мою жизнь?

Я бросил взгляд на своих соперников, пытаясь понять, чувствуют ли они то же самое, что чувствую я. При мысли о том, что между мной и Клеоменой стоят другие мужчины, во мне проснулось чудовище. Я захотел схватить меч и снести голову каждому, кто посмеет именовать себя ее женихом.

Но тут же я испугался самого себя – неужели я на такое способен? Я никогда не держал меч в своих руках и за всю жизнь не убил даже курицы. Что за древний инстинкт сейчас овладел мной и пробудил во мне желание убивать?

Я опять посмотрел в Небо, и его покой снизошел на меня. Никто в этом мире не принадлежит никому, сказало мне Небо, заставляя меня смириться с тем, что я никогда не смогу полностью обладать Клеоменой. Я признал правоту высшей силы, но это не помешало мне еще сильнее стремиться к своей возлюбленной. Ведь только рядом с царицей своего сердца я найду на Земле тот покой, который я нахожу в Небе.

Клеомена заговорила:

– Благодарю вас, благородные господа, за то, что вы явились на сватовство ко мне. Я знаю, что каждый из вас обладает огромными достоинствами и прошу вас не огорчаться, если я откажусь их познать. Великая Мать привела вас ко мне, и она же сподвигнет меня выбрать лишь одного из вас. Того, кому по высшей воле суждено стать моим мужем в этом году. Но знайте, что я люблю не только его одного, но каждого из вас. И каждому из вас я бы хотела подарить свою ласку и нежность, но наш древний обычай предписывает мне выбрать лишь одного из вас в мужья.

Моя голова закружилась от ее слов. «Я люблю не только его одного, но каждого из вас. И каждому из вас я бы хотела подарить свою ласку и нежность». Неужели я ошибся? Та великая любовь, которая мне грезилась в моих мечтах, никогда не воплотится в жизнь с ней.

Даже если она меня выберет, я никогда не стану для нее единственным, а буду лишь одним из двадцати четырех тех, кого она якобы любит. Нет, хуже, одним из четырехсот восьми. О Небо, как я мог быть таким идиотом! Как мог поверить, что избалованная вниманием мужчин царица, которая сменила уже шестнадцать мужей, вдруг станет невинной, как девственница, и полюбит лишь меня одного!

Мне пришлось успокаивать свой взбесившийся разум. Я убеждал себя, что Клеомена только повторяет давным-давно заведенный ритуал. Вероятно, она еще никогда и никого не любила, иначе не стала бы разбрасываться словами про любовь к двадцати четырем мужчинам и не была бы готова каждому из них немедленно отдаться. Но вскоре она впервые в жизни испытает подлинное Единство – со мной, и тогда все изменится.

Однако, мне было очень трудно верить в это прекрасное будущее сейчас. В настоящем я был лишь одним из четырехсот восьми, кто стоял перед ней на коленях. Эта цифра казалась немыслимой, но она тем не менее была реальностью, а мои мечты о Клеомене – лишь мечтами. От этих мыслей мне стало трудно дышать, будто костлявая рука смерти сжала мое горло.

И снова тень сомнения омрачила мое сознание – разве любовь не должна быть чем-то прекрасным, не должна вдохновлять и радовать, так почему же она еще даже не успела начаться, а уже превратила мою жизнь в нескончаемое страдание?

Но я гнал сомнения прочь. Я слишком хорошо знал, что любимая игра разума – создавать в сознании различного рода заблуждения и колебания, поэтому знамениям Неба и велению своего сердца я доверял больше, чем выводам обманщика-разума.

Клеомена тем временем подошла к первому кандидату. Нам всем надлежало смотреть в пол прямо перед собой, когда она делала свой выбор. Однако тот, к которому подходила царица, мог поднять на нее глаза. Я и в этом нарушил правила – повернул голову и посмотрел на них: на Клеомену и на того кандидата, который в этот миг стоял перед ней.

Разум советовал мне быть спокойным – не станет же Клеомена выбирать самого первого жениха, даже не взглянув на остальных? Но сердце мое трепетало. Ведь тот первый в ряду мужчина был один из двух достойных ее внимания, которых я заприметил в дворцовом саду.

Я ждал. Если бы она его выбрала, она должна была бы своей рукой коснуться его плеча – и тогда он смог бы подняться с колен и встать рядом с нею. И мне показалось, что ее рука дрогнула… Но нет. Она смотрела на него долго, но так и не коснулась его плеча и пошла дальше. Однако, я заметил ее небольшой кивок и довольную улыбку первого жениха. Он явно ей понравился, и это понимание наполнило меня мрачной тревогой и жгучей ревностью.

Второй кандидат, третий… Клеомена приближалась ко мне. Я не смотрел в пол, а лишь слегка наклонив голову, исподтишка наблюдал за ней. Она недолго стояла возле моего соседа в шеренге. Он, как я и предполагал, не стал избранным.

Ритуал проходил в полном молчании, Клеомена ни с кем не разговаривала, а я понятия не имел, чем она будет руководствоваться, делая свой выбор. Но я ждал, когда она приблизится ко мне. И вот передо мной будто выросли две мраморные колонны в окружении шелков и золота – то были ноги Клеомены.

Я поднял взгляд на нее и наши глаза встретились. Океан, излившийся из глаз Клеомены, утопил меня в своих водах. Его волны заполнили все мое естество, и я будто на миг перестал существовать, став целиком и полностью – ею. А она улыбнулась мне мило и непосредственно, как ребенок.

Вблизи она не была такой грозной и величественной, какой показалась мне издали. Я видел ее мелкие недостатки – распушенную и выбившуюся из прически прядь волос, неровности кожи, выпирающие косточки ключиц. Но она выглядела очень молодо для своих лет, к тому же росту была невысокого, поэтому ощущение детства, исходящее от нее, вызвало во мне прилив нежности.

Однако ее улыбка, хоть и была милой, но в то же время показалась мне слишком легкомысленной. Мне вдруг стало ясно, что ее сердце не дрогнуло при виде меня. Она не узнала во мне того самого, кто был ее судьбой. Я остался для нее лишь одним из двадцати четырех, из четырехсот восьми – и только.

Нет, так не должно быть! Неужели она пройдет мимо, даже не узнав моего имени? Что-то фатально неправильное происходит сейчас, и я должен немедленно это исправить. Вот она уже отворачивается от меня и делает шаг к другому кандидату…