Буканьерки

Эдит Уортон

Буканьерки

Edith Wharton. The Buccaneers

© Матвеева А., перевод на русский язык, 2026

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2026

Книга первая

I

Сезон скачек в Саратоге был в самом разгаре. Столбик термометра показывал более девяноста градусов[1], и солнечная пыль повисла на вязах, растущих вдоль улицы напротив отеля «Гранд-Юнион», а также над небольшими треугольными газонами с молодыми пихтами, защищёнными низеньким белым заборчиком от проделок собак и детей. Жена одного из самых заядлых любителей скачек, миссис Сент-Джордж, расположилась на широкой веранде отеля: кувшин лимонада со льдом у её локтя, пальмовый веер в изящной ручке. Взгляд её скользил между высокими белыми колоннами портика, неизменно вызывавшего у искушённых путешественников ассоциации с афинским Парфеноном. По воскресеньям эта веранда была полна джентльменов в высоких шляпах и сюртуках – они наслаждались прохладительными напитками и гаванскими сигарами и обозревали длинную посёлочную улицу, засаженную тонкими вязами; но сегодня мужчины были на скачках, и на веранде царила сонная атмосфера: ряды стульев занимали дамы и юные девушки, которые равнодушно ждали их возвращения, обмахиваясь шелестящими веерами и потягивая напитки со льдом.

Миссис Сент-Джордж смотрела на большинство дам с меланхоличным неодобрением. Она вздохнула, думая о том, как изменились времена с тех пор, как впервые, лет десять назад, сама прохаживалась по этой же веранде, влача за собой кринолиновые юбки. В таких тоскливых размышлениях миссис Сент-Джордж проводила свои долгие праздные часы. Жизнь никогда не была лёгкой, но бывали времена и получше: когда полковник Сент-Джордж не пропадал за игрой в покер и на бирже, когда дети были маленькими, кринолины всё ещё были в моде, а Ньюпорт не успел затмить все остальные курорты.

Что, например, могло быть красивее и уместнее для леди, чем чёрная юбка из альпаки, собранная в складки, словно оконная портьера, поверх алой нижней юбки из саржи[2], причём всё это дополнено свободным чёрным поплиновым жакетом с широкими рукавами и муслиновыми манжетами с оборками и плоской шляпкой «порк пай»[3], подобной той, в которой запечатлена императрица Евгения[4] на пляже в Биаррице? Однако теперь определённой моды как будто и не было. Все носили что хотели, и выглядеть истинной леди было в равной степени трудно как в этих тесных вертикальных полонезах[5] с пышными драпировками сзади, поставляемых парижскими модистками, так и в вызывающе откровенных вечерних платьях с квадратным вырезом, которые миссис Сент-Джордж с неодобрением созерцала в Нью-Йоркской опере. На самом деле, теперь едва ли можно было отличить леди от актрисы или, хм, от женщины иного сорта; да и общество Саратоги, после того как все его лучшие представители перебрались в Ньюпорт, стало таким же смешанным и запутанным, как и мода. Всё изменилось с тех пор, как кринолины вышли из моды, уступив место турнюрам. Взять хотя бы эту новую женщину, миссис Клоссон, или как её там… Смуглая кожа при рыжих волосах, полная фигура при маленьких, как будто неустойчивых ножках. А когда она не бренчит на пианино в отеле, по достоверным сведениям прислуги, то часами лежит на диване в номере и курит… да-да, курит огромные гаванские сигары! Джентльмены, как полагала миссис Сент-Джордж, относились к этой истории как к весёлой шутке; для утончённой женщины это могло быть лишь предметом мучительных размышлений. Миссис Сент-Джордж всегда держалась довольно отстранённо с пышной и жизнерадостной миссис Элмсворт, которая в этот момент сидела неподалёку на веранде. (Миссис Элмсворт постоянно пыталась «пристроиться поближе».) Миссис Сент-Джордж инстинктивно недоверчиво относилась к женщинам, имевшим дочерей того же возраста, что и её собственные. Лиззи Элмсворт, старшая дочь соседки, была почти ровесницей Вирджинии, и некоторые (те, кто предпочитал брюнеток очень светлым блондинкам) могли бы даже счесть её такой же красавицей. «Да и вообще, откуда взялись эти Элмсворты?» – нередко спрашивала миссис Сент-Джордж у своего мужа, вольнодумца и весельчака, который неизменно отвечал: «А ты сначала скажи, откуда мы сами!» – что было нелепо для столь известного в неопределённом районе, который миссис Сент-Джордж звала «Ю-оугом», произнося это слово на особый южный манер, джентльмена.

Но стоило ей представить себе новенькую – смуглую миссис Клоссон, и её странноватую дочку – сейчас-то она неказистая, но мало ли, вдруг неожиданно расцветёт (миссис Сент-Джордж такие случаи видела), – как в глубине её смутной души проснулся инстинкт самосохранения, и её вдруг потянуло к миссис Элмсворт и её дочерям, по которым уже было видно, какими красавицами им предстоит стать. Значительная часть дня миссис Сент-Джордж проходила в мысленной каталогизации и оценке внешних данных молодых дам, в чьей компании её дочери прогуливались взад-вперёд по верандам, и вальсировали, и танцевали польку часами каждый вечер в длинных, пустых гостиничных салонах, так удобно разделённых раздвижными дверьми, которые уходили в стену и превращали две комнаты в одну. Миссис Сент-Джордж вспомнила день, когда её приятно поразил этот вид: вдоль стен выстроились ряды венских стульев, словно чего-то ожидающих, а окна были задрапированы малиновой парчой, пышно ниспадавшей фестонами с нависающих позолоченных карнизов. В те дни бальный зал отеля казался ей тронной залой во дворце; но после того как муж сводил её на бал в нью-йоркском арсенале Седьмого полка, её представления о роскоши изменились. Теперь великолепие «Гранд-Юнион», казалось, вызывало у неё такое же презрение, как и у высокомерной миссис Эглингтон, которая остановилась здесь прошлым летом по пути на озеро Джордж и, после того как услужливый хозяин показал ей «люкс для новобрачных», где стояла кровать с жёлтой дамасской драпировкой, сказала, что на одну ночь сойдёт. В былые годы миссис Сент-Джордж даже льстило, что она знакома с миссис Элмсворт, которая, в отличие от неё самой, была завсегдатаем Саратоги и у которой был крупный, эффектный и обходительный муж с шикарными чёрными бакенбардами, – по слухам, он сколотил приличное состояние на Нью-Йоркской фондовой бирже. Но это было тогда, когда миссис Элмсворт ездила на скачки в шикарном ландо, присланном из Нью-Йорка, – это привлекало, пожалуй, слишком много нежелательного внимания. После того как мистер Элмсворт потерял деньги на бирже, его жене пришлось распрощаться со своим ландо и проводить время на веранде отеля с другими дамами, и теперь она больше не внушала миссис Сент-Джордж ни благоговения, ни зависти. Действительно, если бы не эта новая «опасность» со стороны семейства Клоссонов, миссис Элмсворт в её нынешнем положении была бы совершенно незначительной фигурой. Но теперь, когда Вирджиния Сент-Джордж и Лиззи Элмсворт «вышли в свет» (как упорно называла это миссис Сент-Джордж, хотя сами девушки не заметили никаких перемен в своей жизни) и когда красота Лиззи Элмсворт, по мнению миссис Сент-Джордж, стала одновременно более достойной восхищения и менее опасной, а Мейбл, другая дочь Элмсвортов, которая была на год старше её собственной младшей, оказалась слишком костлявой, чтобы представлять угрозу в будущем, да и челюсть у неё была лошадиной, – миссис Сент-Джордж начала подумывать, а не организовать ли им с соседкой некую совместную защиту от новых дам с их дочками? Позднее это не будет иметь такого значения, потому что младшая дочь миссис Сент-Джордж, Нэн, хоть и не такая красавица, как Вирджиния, должна стать, что называется, «очаровательной», и к тому времени, как она будет носить высокую причёску, сёстрам Сент-Джордж нечего будет бояться соперничества. Неделя за неделей, день за днём тревожная мать перебирала все достоинства мисс Элмсворт и сравнивала их с достоинствами Вирджинии. Что касается волос и цвета лица, тут сомнений быть не могло; Вирджиния – вся роза и жемчуг, с копной густых светлых волос, уложенных над низким лбом, была чиста и лучиста, как яблоневый цвет. Но талия Лиззи определённо была по крайней мере на дюйм тоньше (а некоторые говорили, что даже на два), брови у Лиззи имели более смелый изгиб, а ножка… ах, откуда, скажите на милость, у этой выскочки Элмсворт такой дерзкий подъём стопы! Да, но всё же было утешительно отметить, что цвет лица Лиззи был тусклым и безжизненным по сравнению с Вирджинией, а в её прекрасных глазах читался строптивый характер, способный отпугнуть молодых людей. Тем не менее она в тревожной степени обладала тем, что называлось «стилем», и миссис Сент-Джордж подозревала, что в кругах, куда она так стремилась ввести своих дочерей, стиль ценился даже выше красоты.

Это были те проблемы, в кругу которых вращались её мысли в бесконечные душные послеобеденные часы, подобно вялым рыбам, метавшимся между унылыми стенками слишком маленького аквариума. И вот теперь в эту застойную среду вторглось новое присутствие. Миссис Сент-Джордж перестала сравнивать свою старшую дочь с Лиззи Элмсворт, сосредоточившись на сравнении обеих девушек с новой приезжей – дочерью неизвестной миссис Клоссон. Слабое утешение миссис Сент-Джордж (хотя она постоянно себе это твердила) находила лишь в том факте, что Клоссоны были никому не известны. Да, полковник Сент-Джордж играл с мистером Клоссоном в покер и имел с ним, как называли это в семье, «деловые связи», но до того момента, когда приятным долгом мужчины становится познакомить коллегу со своим семейством, было ещё далеко. Не имело значения и то, что прошлое самой миссис Клоссон было, если уж на то пошло, ещё туманнее, чем у её мужа: те, кто называл её бедной бразильской вдовой, которую Клоссон подобрал во время деловой поездки в Рио, вызывали лишь усмешки у тех, кто, по всей видимости, был лучше осведомлён: они предпочитали слово «divorcée»[6]. Даже тот факт, что дочь Клоссона (так называемая), как известно, дочерью Клоссона не была, но носила странное экзотическое имя вроде Сантос-Диос («Полковник говорит, это не ругательство, а такой язык», – поясняла миссис Сент-Джордж миссис Элмсворт, обсуждая новоприбывших), – даже это не смогло успокоить миссис Сент-Джордж. Девушка, каково бы ни было её настоящее имя, была известна как Кончита Клоссон. «Отцом» она называла немногословного мужчину с седыми волосами, появлявшегося в кругу семьи по воскресеньям в «Гранд-Юнион»; и было бесполезно говорить себе, что Кончита непривлекательна и потому незначительна, ибо она обладала именно той неброской внешностью, которая, как знают матери соперничающих дочерей, может внезапно вспыхнуть неотразимой красотой. В настоящее время голова мисс Клоссон была слишком мала, шея слишком длинна, она была слишком высокой, худой и… с почти рыжими волосами (о ужас!). А кожа у неё была смуглой под слоем пудры, которую (да, дорогая, в восемнадцать-то лет!), миссис Сент-Джордж была в этом уверена, она наносила; а эти рыжие волосы и землистый цвет лица – такое сочетание оттолкнуло бы любого, кто услышал бы их описание, вместо того, чтобы своими глазами увидеть его триумфальное воплощение в Кончите Клоссон. Миссис Сент-Джордж поёжилась в своём муслиновом платье в горошек, отделанном валансьенскими кружевами, и накинула на плечи пелерину, отороченную лебяжьим пухом. В тот момент мимо неё одна за другой прошли её собственные дочери, Вирджиния и Нэн; и это зрелище каким-то образом усилило раздражение миссис Сент-Джордж.

– Вирджиния! – окликнула она. Вирджиния остановилась, на мгновение замешкалась, словно колеблясь, стоит ли обращать внимание на оклик, а затем неспешно прошествовала через веранду к матери. – Вирджиния, я не хочу, чтобы ты больше водилась с той странной девицей, – начала миссис Сент-Джордж. Сапфировые глаза Вирджинии с отстранённым безразличием остановились на её туго застёгнутых лайковых ботинках бронзового цвета, и миссис Сент-Джордж вдруг забеспокоилась, не порвала ли она петлю для пуговицы.

– С какой девицей? – протянула Вирджиния.

– Откуда мне знать? Бог весть, кто они такие. Твой отец говорит, что она была вдовой из одной из тех южноамериканских стран, когда вышла замуж за мистера Клоссона, – я имею в виду мать.

– Ну, если он так говорит, полагаю, так оно и было.

– Но некоторые люди говорят, что она была просто разведена. И я не хочу, чтобы мои дочери общались с такими людьми.

Вирджиния перевела взгляд своих голубых глаз с ботинок матери на небольшую накидку, отделанную лебяжьим пухом.

– Я бы на вашем месте изжарилась в этой штуке, – заметила она.

– Джинни! Ну послушай же меня наконец! – тщетно крикнула мать ей вслед.

Нэн Сент-Джордж не участвовала в разговоре, сначала она почти не обращала внимания на сказанное. Подобные стычки между матерью и дочерью случались ежедневно, почти ежечасно; единственный способ воспитания детей у миссис Сент-Джордж заключался в том, чтобы постоянно кричать на них, запрещая им делать то или это. В свои шестнадцать лет Нэн находилась на пике страстного восхищения своей старшей сестрой. Вирджиния была для неё воплощением всего, чем грезила младшая: безупречно красивая, полностью владеющая собой, спокойная и уверенная в себе. Нэн, которая постоянно жила как на вулкане – пылкие порывы энтузиазма сменялись ледяными ознобами смущения и самобичевания, – смотрела с завистью и восхищением на свою богоподобную старшую сестру. Единственное, что ей не совсем нравилось в Вирджинии, – это её высокомерный тон в обращении с матерью; взять верх над миссис Сент-Джордж было слишком легко, очень похоже на то, что полковник Сент-Джордж называл «стрельбой по сидящей птице». Тем не менее влияние Вирджинии было столь сильным, что в её присутствии Нэн всегда позволяла себе тот же тон с матерью в тайной надежде привлечь благосклонное внимание сестры. Она даже доходила до того, что изображала для Вирджинии (которая сама не была мастером пародий) миссис Сент-Джордж: то шокированную неряшливым чулком («Мама недоумевает, где нас воспитывали»), то улыбающуюся во сне в церкви («Мама слушает ангелов»), то с подозрением разглядывающую новоприбывших («Мама чует какой-то смрад»).

Но Вирджиния воспринимала такие представления как должное, и, когда бедная Нэн потом, в муках раскаяния, прокрадывалась к матери и шептала, покаянно целуя её: «Я не хотела вас обидеть, мамочка», миссис Сент-Джордж, нервно поправляя свои завитые шиньоны, обычно тревожно отвечала: «Я знаю, дорогая, только не нужно снова портить мне причёску». Искупление, на которое никто не реагировал, ожесточало сердце, и что-то внутри Нэн сжималось и черствело с каждой такой отповедью. Но теперь она всё реже подвергала себя им, предпочитая следовать примеру Вирджинии и игнорировать наставления родительницы. Однако сейчас её преданность Вирджинии пошатнулась. После встречи с Кончитой Клоссон она засомневалась: действительно ли черты лица и цвет кожи – главное достоинство женщины? Задолго до того, как миссис Сент-Джордж и миссис Элмсворт сошлись во мнении относительно приезжей, Нэн уже подпала под её очарование. С того дня, когда она впервые увидела её, насвистывающую, заворачивающую за угол веранды, с её неугомонной головкой, увенчанной развевающейся шляпой из итальянской соломки с розой под полями, и тащившую за собой упирающегося пуделя с большим красным бантом, Нэн ощутила беззаботную силу этой девушки. Что бы сказала миссис Сент-Джордж, если бы одна из её дочерей прогуливалась по веранде, насвистывая и таща за собой нелепого, почти что игрушечного зверька? Мисс Клоссон, казалось, ничуть не заботили подобные соображения. Она присела на верхнюю ступеньку веранды, вытащила из кармана кусочек конфеты из патоки и велела пуделю: «А ну-ка, вставай и вальсируй, тогда получишь это!», что необыкновенное животное и выполнило, поднявшись на задние лапы и исполнив серию неуклюжих оборотов перед своей хозяйкой, пока та слизывала патоку с пальцев. Все кресла-качалки на веранде перестали поскрипывать, так как сидящие на них выпрямились, чтобы посмотреть на это зрелище. «Цирковое представление!» – заметила миссис Сент-Джордж миссис Элмсворт, на что последняя ответила со своим грубым, раскатистым смехом: «Похоже, они всю жизнь на публике выступали, не так ли?» Нэн слышала их комментарии и подумала, что обе матери ошибаются. Юная Клоссон, очевидно, не замечала, что кто-то смотрит на неё и её нелепого пса; именно эта непринуждённость и покорила Нэн. Вирджиния же была невероятно озабочена тем, как выглядит; она, как и её мать, очень беспокоилась о том, «что скажут люди»; и даже Лиззи Элмсворт, хотя и намного искуснее скрывала свои чувства, не была по-настоящему простой и естественной – она лишь мастерски изображала непринуждённость. Нэн слегка тревожило то, что такие мысли приходили ей в голову, но избавиться от них было невозможно; и когда миссис Сент-Джордж велела дочерям не общаться со «странной девицей» (словно они не знали её имени!), Нэн почувствовала прилив негодования. Вирджиния неторопливо прошествовала дальше, вероятно, довольная тем, что пошатнула уверенность матери в деталях её туалета (предмет многих тревожных размышлений миссис Сент-Джордж); но Нэн резко остановилась.

– Почему я не могу дружить с Кончитой, если она не против?

Чуть поблекшее розовое лицо миссис Сент-Джордж стало бледным.

– Если она не против? Анабель Сент-Джордж, почему ты позволяешь себе так со мной разговаривать? Ради бога, какое тебе дело до желаний этой девицы?

Нэн с силой вдавила каблуки в щель между досками веранды.

– Мне кажется, она прелесть.

Носик миссис Сент-Джордж сморщился от отвращения. Небольшой рот под ним презрительно скривился. «Мать, почуявшая смрад».

– Что ж, когда на следующей неделе приедет новая гувернантка, думаю, ты убедишься, что она относится к таким людям точно так же, как и я. И в любом случае тебе придётся делать то, что она скажет, – беспомощно закончила миссис Сент-Джордж.

Нэн охватил ледяной озноб отчаяния. Новая гувернантка! Она никогда по-настоящему не верила в это далёкое пугало.

Ей казалось, что миссис Сент-Джордж и Вирджиния выдумали эту историю, чтобы иметь возможность упомянуть «гувернантку Анабель»; точно так же, как они когда-то слышали, как высокая, гордая миссис Эглингтон из Нью-Йорка, которая пробыла в отеле всего одну ночь, сказала хозяину:

– Позаботьтесь, чтобы гувернантку моей дочери поселили в комнате рядом с ней.

Нэн и не думала, что дело с гувернанткой пойдёт дальше разговоров; но теперь ей почудился щелчок наручников на своих запястьях.

– Гувернантка – мне?!

Миссис Сент-Джордж нервно облизнула губы.

– У всех стильных девушек появляются гувернантки за год до выхода в свет.

– Мне всего шестнадцать! – возразила Нэн. – Я не выхожу в свет в следующем году.

– Ну, в таком случае их нанимают за два года. Как у этой дочери Эглингтонов.

– Ох уж эта Эглингтон! Она смотрела на всех нас так, словно нас и не существовало.

– Что ж, именно так и подобает светской даме смотреть на незнакомцев, – героически заявила миссис Сент-Джордж.

– Я убью её, если она посмеет вмешиваться в мою жизнь!

Сердце Нэн сжалось от злости.

– В понедельник ты поедешь на станцию её встречать! – взвизгнула миссис Сент-Джордж.

Нэн развернулась на каблуках и ушла.

II

Юная Клоссон уже исчезла со своим псом, и Нэн предположила, что она повела его играть в мяч на заросшем поле рядом со скудной территорией отеля. Нэн спустилась по ступенькам с крыльца и, пересекая подъездную дорожку, увидела стройную Кончиту, подбрасывающую мяч высоко над головой, в то время как собака бешено кружилась у её ног. До сих пор Нэн обменялась с нею всего лишь несколькими робкими словами и в обычных обстоятельствах едва ли осмелилась бы к ней приблизиться. Но в её жизни наступил острый кризис, и потребность в сочувствии и поддержке пересилила её робость. Она перемахнула через изгородь на поле и подошла к мисс Клоссон.

– Какая очаровательная собачка, – сказала она. Мисс Клоссон бросила мяч своему пуделю и с улыбкой обернулась к Нэн.

– Он прелесть, правда?

Нэн стояла, крутя носком одной ноги вокруг другой.

– А у вас была гувернантка? – спросила она отрывисто.

Мисс Клоссон удивлённо распахнула обрамлённые тёмными ресницами глаза, блестевшие подобно бледным аквамаринам на её небольшом смуглом лице.

– У меня? Гувернантка? Боже, нет, зачем?

– Вот и я говорю! Это моя мать с Вирджинией затеяли. Со следующей недели у меня будет гувернантка.

– Вот так так! Не может быть! Она приедет сюда?

Нэн угрюмо кивнула.

– Ну… – пробормотала Кончита.

– Что же мне с этим делать? А что бы вы сделали на моём месте? – выпалила Нэн, готовая разрыдаться.

Мисс Клоссон задумчиво прищурилась, затем неторопливо наклонилась к пуделю и снова бросила ему мяч.

– Я сказала, что убью её, – вырвалось у Нэн хриплым шёпотом.

Кончита рассмеялась.

– Я бы этого не делала, по крайней мере, не сразу. Я бы сначала попыталась найти к ней подход.

– Найти подход? Как? Я же должна делать всё, что она захочет.

– Нет, не должны. Заставьте её желать того, чего хотите вы.

– Как это? О, можно мне называть тебя Кончита? Такое прекрасное имя. Моё имя на самом деле Анабель, но все зовут меня Нэн… Ну, так как мне найти подход к этой гувернантке? Она же будет заставлять меня зубрить даты – ей ведь за это платят.

Выразительное лицо Кончиты исказилось в гримасе неодобрения.

– Ну, я бы это ненавидела, как касторку. Но, может, она и не будет. Я знала одну девушку в Рио, у которой была гувернантка, та была чуть старше её, и она, бывало… ну, передавала для неё послания и письма, эта гувернантка, в смысле… а по вечерам она тайком сбегала… к приятелю… они с той девушкой знали все секреты друг друга, так что, понимаешь, они не могли друг на друга донести…

– Ах, вот как, – сказала Нэн, делая вид, что всё понимает. Но внезапно она почувствовала странное ощущение в горле, почти тошноту. Смеющиеся глаза Кончиты словно шептали ей что-то сквозь полуприкрытые веки. Она по-прежнему восхищалась Кончитой – но не была уверена, что та ей нравится в этот момент. Кончита, очевидно, не заметила, что произвела не очень приятное впечатление.

– Там, в Рио, я знала девушку, которая так вышла замуж. Гувернантка передавала ей записки… Ты хочешь выйти замуж? – неожиданно спросила она. Нэн покраснела и уставилась на неё. Замужество было неиссякаемой темой доверительных бесед между её сестрой и девушками Элмсворт; но сама она чувствовала себя слишком юной и неопытной, чтобы принимать участие в таких обсуждениях. Однажды на одном из танцевальных вечеров в отеле молодой человек по имени Рой Джиллинг поднял её платок и отказался его вернуть. Она видела, как он многозначительно поднёс его к своим юношеским усикам, прежде чем спрятать в карман; но этот инцидент скорее расстроил и смутил её, чем взволновал, и она ничуть не пожалела, когда вскоре после этого он довольно демонстративно переключил своё внимание на Мейбл Элмсворт. Она знала, что Мейбл Элмсворт уже целовалась с кем-то за дверью; да и её собственная сестра Вирджиния тоже, как подозревала Нэн. Сама она не имела на этот счёт никаких определённых предубеждений; она просто чувствовала себя ещё не готовой рассматривать брачные планы. Наклонившись, она погладила пуделя и, не поднимая глаз, ответила:

– Ни за кого из тех, кого я встречала до сих пор.

Кончита разглядывала её с любопытством.

– Наверное, тебе больше нравятся любовные дела, да?

Её выговор был мягким и протяжным, с томным, раскатистым «р». Нэн почувствовала, как снова заливается краской; мгновенный румянец, тот, что всегда её выдавал, бросил в жар от смущения. Нравятся ли ей – или нет – «любовные дела», как грубовато выразилась эта девушка (другие всегда называли это «флиртом»)?

Более настойчивых ухаживаний, чем со стороны мистера Джиллингса, Нэн не знала, и потому ответ был очевиден: она просто ничего не понимает в подобных вопросах. Но она, как всякая юная особа, стеснялась признаться в своей неопытности и к тому же считала, что её симпатии и антипатии не касаются этой странной девушки. Она невнятно рассмеялась и надменно произнесла:

– По-моему, это глупо.

Кончита тоже засмеялась – низким, задумчивым смехом, полным скрытой и манящей тайны. Вновь она бросила мяч своему пуделю, который следил за ней с неотрывным вниманием, затем сунула руку в складку платья и извлекла мятую пачку сигарет.

– Держи! Здесь нас никто не увидит, – дружелюбно предложила она. Сердце Нэн забилось от волнения. Её сестра и девушки Элмсворт уже тайком покуривали, уничтожая следы своего проступка с помощью маленьких розовых леденцов с сильным запахом, которые они тайком приобретали у парикмахера в отеле. Но они никогда не предлагали Нэн приобщиться к этим запретным ритуалам, о которых под страшным клятвами заставляли её никому не рассказывать, особенно родителям. Это была первая сигарета Нэн, и, пока её пальцы дрожали, она в ужасе спрашивала себя: «А вдруг меня стошнит прямо перед ней?» Но Нэн, несмотря на дрожь, была не из тех, кто отказывается от того, что похоже на вызов. Она даже не поинтересовалась, действительно ли они скрыты от любопытных глаз на этом открытом поле. На дальнем конце его были заросли низкорослых кустов, и Кончита направилась туда, а затем взобралась на ограждение, изящно свесив ноги и показав тонкие оголённые щиколотки. Нэн уселась рядом, взяла сигарету и склонилась над спичкой, которую предложила её спутница. Наступила жуткая тишина, пока она подносила запретный предмет к губам, делая робкий вдох. Едкий вкус табака сначала резко ударил по нёбу, но в следующее мгновение приятный аромат наполнил её нос и горло.