Охотник 2.0: Охота за самим собой

Юрий Иванов

Охотник 2.0: Охота за самим собой

Глава 1

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Целый день, начиная с самого раннего апрельского утра, мела настоящая метель, но к часам трем над Сайгиром вдруг как будто кто-то нажал на кнопку, – и ветер стих, тучи довольно быстро рассеялись, а над тайгой повис в хрустальном воздухе безмятежный диск весеннего солнца. Васютин Алексей, начальник и оператор сайгирской почты в одном лице, измаявшийся за целый день от безделья, вышел на заметенное крыльцо своего отделения, лениво огляделся вокруг и зашагал дровяному сараю. Зайдя под навес, который был пристроен с южной стороны для сушки сырых дров, он скинул кусок фанерного листа, который лежал тут специально, со скамейки вместе со снегом и медленно уселся так, как будто бы намереваясь отдохнуть после очень тяжелого физического труда.

Солнце на завалинке грело почти по майски; после вьюги тайга словно бы мурлыкала, радуясь легкому ветерку; в кустах шиповника весело щебетали синички – сердце пятидесятилетнего Алексея, позабыв свой возраст, наполнилось предчувствием весны и даже некоторой вероятностью возвращения молодости.

Вдруг где-то сбоку послышался странный звук – вначале еле-еле, но довольно быстро он стал довольно громким, – как будто бы одновременно загудел шершень в поленнице, а над навесом взлетел лебедь. Васютин почти сразу догадался, что это летит автожир. В былые времена, в глубоком детстве Алексея, эти летательные аппараты летали вдоль Енисея на автопилоте в большом количестве. Тогда они были для местных жителей как нечто наподобие велосипеда… А сейчас этот гироплан вызвал у Васютина искреннее удивление, хотя внешне, как и положено сибиряку, это никак на нем не выразилось. Вот изящный автожир – затемненная кабина из полимерстекла, бирюзовый низ, зеленый нос и традиционные винты – пролетел почти над головой Алексея и, чуть проехав на задних лыжах, очень плавно приземлился на утоптанной дорожке.

– Имею честь видеть Васютина Алексея Павловича? – спросил прибывший на автожире мужчина, подойдя к навесу. – Тепло тут у вас…

– Я получил распоряжение встретить вас – вот и жду, греясь на весеннем солнышке тут на завалинке, – ответил Алексей довольно сухо, вставая со своего пригретого места. – Вам буран не помешал?

– Меня зовут Северьян Васильевич. Фамилия – Скориков. Впрочем, это вам уже известно. – Прибывший человек протянул руку.

Васютин пожал руку Скорикова и почувствовал по силе его ладони, что этот человек не простой кабинетный чиновник Комитета безопасности России (КБР), хотя в предписании, пришедшем на его имя третьего дня, его должность описывалась как начальник хозяйственного отдела Сибирского подразделения КБР.

– Мы с вами одного возраста, поэтому можно просто Сева. – Скориков улыбнулся в ответ на оценивающий взгляд. – Вам сколько лет?

– Пятьдесят восемь уже…

– Я на год моложе, так что давай на «ты». – Сева бросил взгляд на ноги Алексея. – Ногу где потеряли? Мне сказали, что ваша правая нога протезирована…

Васютин удивленно приподнял брови.

– Я уж решил, что вы сами заметили, – медленно проговорил он слова, давая понять собеседнику, что ему не сильно охота говорить на эту тему. – Я двадцать три года проработал в службе мониторинга флуктуационной линии. Семь лет назад прозевал муравьиного наноробота, который, видимо, остался от матки и сидел в почве в режиме ожидания – такое часто бывает у них. Но я успел вовремя воспользоваться криоампутационным бандажом, а иначе бы меня давно уже не было бы в живых…

– Мне доводилось видеть, что происходит с человеком, когда этот почти невидимый мелкий гад попадает в мозг: даже самому заклятому врагу такого не пожелаешь…

Лицо Скорикова помрачнело. Он поднял голову вверх и стал рассматривать небольшие облака на голубом небе, словно бы они были его старые знакомые.

– Мне велено было найти тебе пристанище на неопределенный срок. – Алексей первым перешел на «ты». – Я живу один в своем родовом гнезде, поэтому решил остановиться на этом варианте и предлагаю заселиться у меня…

– Так ты местный? – с радостным тоном в голосе прервал его Северьян. – Да еще и старожил?

– Никак нет, – остановил его Васютин,– не совсем местный, и уж точно не старожил: мой дед был родом из Сайгира. Он еще в молодости перебрался в Мурманск – плавал всю жизнь на ледоколах. Там же родился в свое время отец, а в положенное время появился на свет и я. А здесь жила сестра деда с семьей, но ее дети разбрелись кто куда, а сама она умерла как раз в тот год, когда я остался без ноги. Впрочем, я заболтался. У вас вещи есть – тебе помочь? Мой дом вон там, возле разлапистого кедра без верхушки… А то уже солнце садится – за столом и поговорим, если есть у вас какие-то вопросы относительно нашего села, если твоя цель прибытия сюда связана как-то с его историей или людьми…

Здание почты, построенное еще до начала Великого катаклизма, находилось за селом примерно в полукилометре от самого ближайшего дома. Раньше здесь, между Сайгиром и отделением связи, была территория школы, но лет шестьдесят назад случился пожар, и большая часть деревянных строений учебного заведения сгорела. Новая небольшая школа (детей в деревне становилось все меньше и меньше) была построена уже в самом центре Сайгира как раз в самый разгар Великих бедствий…

Когда Васютин и Скориков дошли до дома Алексея, который находился с противоположной от почты стороны села, почти на самом берегу Енисея, небо снова заволокло облаками так, что стало почти темно. Алексей печку в избе затапливал вечером после работы, чтобы ночью спать в тепле. Вот и сейчас, раскочегарив первым делом самовар, доставшийся от предков вместе с домом, он взялся за растопку печи, попутно начиная готовить нехитрый ужин. Скориков же, чтобы не смущать хозяина своим присутствием, решил чуть пройтись вокруг двора. Когда они шли от почты, то во двор прошли через заднюю калитку, и сейчас, выйдя на улицу и пройдя чуть дальше к реке, он очутился на довольно крутом берегу великого Енисея, запрятанного до поры до времени под могучий покров ледяного панциря. В тягучем полумраке апрельского вечера пространство над рекой и темная масса тайги на том берегу, которое как бы уходила ввысь в черное небо, сливалось в единое целое, и Северьяну почудилось, что он очутился на самом краю Вселенной. Пронизывающий северо-западный ветер дул в лицо, и вместе с этой черной пустотой казалось, что они прожигают его тело метафизическим холодом насквозь через специальное полярное снаряжение, в котором Скориков не мерз даже в сорокаградусные метели на островах архипелага Франца Иосифа.

Ночное уличное освещение в Сайгире давно уже перестали включать по общему решению. Мощности минигидроэлектростанции, построенной сто лет назад на Анге, небольшом притоке Енисея, хватало только на самое необходимое, и потому каждый ватт вырабатываемой электроэнергии был на счету. Над уже почти растворенными в темноте домами, существование которых выдавали лишь тусклые пятнышки окон, висела почти мертвая тишина. Это в стародавние времена днем и ночью в Сайгире, в селе потомственных охотников на соболя, жизнерадостный белый шум создавало многочисленное семейство лаек, а сейчас уже соболь перестали добывать, а потому и постепенно поголовье собак попросту сошло на нет…

Сайгир почти было опустел еще до начала Великой рукотворной трагедии апокалиптического масштаба, которая чуть не уничтожила все население Земного шара, и остатки которого загнала на территории вечной мерзлоты и заперла на островах. Но потом уже вынужденно, как некогда и Васютин, некоторые потомки суровых сибирских охотников стали возвращаться в это старое село. Однако, это были уже не те настоящие сибиряки, которые много веков назад заселились и обустроились на берегу могучего и неприветливого Енисея… И дело не в том, что люди стали другими – мягкотелыми… Везде, где жили люди: в деревнях и в городах полярной России, на Аляске, в Гренландии, на Японских островах, на Филиппинах и других островах – везде незримо висело это тягучее внутреннее безмолвие растерянности от наступившего непонятного настоящего и неизвестного будущего. И глядя на противоположный берег Енисея, Скориков физически чувствовал эту общую для всех людей абсолютную беспомощность что-либо изменить в текущем положении вещей и миропорядка, а еще в большей степени он понимал бесполезность своего прибытия сюда по делам своей организации…

– Северьян! Пойдемте пить чай! – в тишине вечернего полумрака за спиной послышался голос Васютина. – Ты где?

Когда полчаса назад Скориков зашел в избу Алексея, то внутренняя обстановка ему показалась мрачной и унылой, оттого и поспешил он немного прогуляться и подышать свежим таежным воздухом. Как ни странно, сейчас, когда он вернулся назад на зов хозяина дома, то: то ли от приятного легкого запаха дыма от разгоревшейся печи, то ли от диковинного вида самовара на столе, то ли от включенного самодельного бра из бересты и кедровых шишек на стене сбоку от стола, – ему вдруг стало невыразимо тепло и уютно на душе. Усевшись за стол на лавку в простенке между двух окон, Северьян стал увлеченно рассматривать стоящий на круглом жестяном подносе самовар, у которого внешний вид был не очень презентабельным: никелированная поверхность местами потускнела, местами почти сошла; ручки и сливной краник запаивались, по всей видимости, не так давно, так как подтеки серебристого припоя застыли каплями в разные стороны, да и носик торчал кривовато.

– Ты не смотри, что вид у него неказистый – внутри все нормально, – наливая заварку из таежных трав с добавлением чуть-чуть настоящего чая в керамическую кружку Скорикова, заулыбался Васютин. – Этому самовару где-то, если посчитать, получается больше двухсот лет. Вот тут на крышке видишь? Вот тут – медали выштампованы. На одной из них год 1912 указан. Так что для его возраста он выглядит очень даже ничего. Да, никель потускнел и где-то пятнами сошел даже, но внутренняя поверхность вновь залужена, ручки и носик также были сняты и припаяны серебряным припоем…

Скориков в целом ничего не понял в техническом истолковании процесса восстановления древнего самовара, но сделал вид, что весьма впечатлен такими титаническими усилиями своего собеседника.

– У меня ушло почти три года на его реанимацию, – продолжил Алексей, заметив живой интерес Северьяна к результату своего труда. – Вернее, на то, чтобы раздобыть все нужное для пайки и лужения… Да-а, скатываемся постепенно к первобытному образу жизни – так ведь? Просто так ни горелки, ни газа к ней, ни флюса с кислотой, ни чистого олова не найти же!

В ответ Скориков молча оглядел внутреннюю обстановку в доме. Справа от входной двери – добротная русская печь. Слева – старый диван, застланный плющевым покрывалом. Над проходом от двери на кухню – полати с дощатой крашеной перегородкой, которая закрывала полностью проем между потолком и этими нарами, а также и полностью лежанку печи так, что за ней получались уютные практически антресоли для коротания долгих зимних вечеров. Потолок был покрашен белой краской, причем красили, естественно, явно не один раз с момента постройки дома: в двух-трех местах над диваном покрытие немного облупилось, обнажив под ней краску другого оттенка. Слева от Северьяна, то есть в красном углу, стояла крашеная в серо-голубой цвет старый комод с информационным центром, а над ними – деревянная икона Спасителя, по виду которой можно было определенно сказать, что она старше самого дома как минимум на полторы сотни лет. Стены не крашеные, но не черные, а как будто пропитали старым воском. Пол – явно из лиственницы – покрывали цветным лаком, причем заведомо очень давно в последний раз. Подняв от пола глаза, Скориков уставился на настенный календарь за 2152 год, пришпиленный кнопками к перегородке, которая разделяла дом как бы на две половины.

– Ты в память о бывшей хозяйке, смотрю, не снимаешь этот календарь? – спросил он, улыбнувшись.

– Можно сказать и так, – согласился Васютин. – Были над окнами тут разные семейные фотографии, да – их я все убрал, а этот месяцеслов оставил: смотрится красиво, да и тут разные церковные праздники отмечены…

Скориков глубоко вздохнул, пропустив мимо ушей сказанные слова хозяина дома.

– Точно так ты сказал! – после долгой паузы выдохнул слова таким тоном, как будто бы выдал важный секрет, который, впрочем, известен всем. – Мы же с тобой, считай, настоящие коллеги: ваша служба пять лет назад перешла же под наше управление. Скатываемся, действительно, неотвратимо, можно сказать, в пятнадцатый век – это в лучшем случае. Пока есть старые ресурсы. Я имею в виду в первую голову металлы и энергоресурсы. Все крупные месторождения остались там, за той чертой, за которой ты наблюдал в свое время. Взять, например, мой автожир. Ядерный аккумулятор сохранился почти случайно – ему почти семьдесят лет! Да и сам летательный аппарат – наш ровесник. Технологии вроде бы еще есть, но как строить заводы, пусть на тех же Филиппинах, если нет железа, нет цемента, нет алюминия, не говоря уже о редкоземельных металлах?

– Да что там говорить о высоких материях и производствах, если у нас в Сайгире нет ни одной коровы и ни одной лайки! – продолжил печально, глядя в пол, мысль Северьяна Васютин. – Ветеринара нет, никаких лекарств нет. В тот год, когда я приехал сюда, какой-то мор среди домашнего скота был, а какой – никто и не знал. Последняя лайка от старости издохла полтора года назад… Говорят, есть программа, согласно которой в скором времени должны привести сюда на разведение северных оленей. Хоть бы так!

Скориков от последних слов Алексея как-то съежился и повел плечами, словно бы ему вдруг стало резко холодно. Он сделал глоток горячего чая, затем встал и прошел, не спрашивая разрешения у хозяина, за перегородку, отодвинув сатиновую занавеску. Северьян сел на хозяйскую табуретку, стоявшую напротив шестка, и, положив скрещенные руки на колени, уставился на чугунок, стоявший на загнетке. Через минуту вслед за ним зашел на кухню и Васютин. Он бросил взгляд на горнило печи и, попросив Скорикова пересесть вместе с табуреткой чуть в сторону, стал выгребать длинной кочергой с деревянной ручкой угли из печи в подтопок через отверстие в плите чугунной загнетки. От этих его действий в избе пахнуло горячим железом и еще чем-то очень домашним, конкретного запаха которого Северьян не мог определить, хотя и казалось оно знакомо ему еще со времен глубокого детства. Тем временем, проворно орудуя кочергой, Алексей очистил чрево печи и задвинул туда с помощью ухвата чугунок, стоящий на загнетке, а также еще один, меньшего размера, и закрыл устье печи заслонкой.

– Часа через полтора у нас на ужин будет благоухающие щи с мясом из моего пайка! И, Слава Богу! – торжественно провозгласил он и как-то немного стыдливо перекрестился. – А чай наш уже почти остыл. Пойдемте к самовару…

– Северьян, – обратился Васютин, усаживаясь за стол, – ты вот все-таки больше нас всех знаешь, пожалуй, о тех событиях, которые привели всех нас вот к такому, боюсь сказать, концу? Ведь каждый живущий в нынешнее время человек, а особенно нашего возраста и старше, до конца просто не понимают: как человечество после того, как стало уничтожать накопившийся ядерный арсенал, намереваясь покончить с войнами навсегда, вдруг после, казалось бы, наступившего всемирного благоденствия, вот взяло и изобрело нечто такое, что погубило его? Почти весь исламский мир, древнейшие цивилизации Китая и Индии – все исчезло, кануло в Лету, словно бы их и не было! Неужели никто не подозревал о грядущей катастрофе? Еще большее удивление вызывает эта совершенная неуязвимость, вернее сказать, иммунитет на любое наше действие, когда мы пытаемся с ними бороться…

Пребывающий и так в угнетенном состоянии духа, Скориков не хотел ничего говорить на эту тему, поэтому он и отошел от Алексея, когда он, орудуя кочергой, вскользь обрисовал проблемы жителей своей деревни. Сейчас же, когда хозяин дома, непосредственно обращаясь к нему, вдруг сформулировал простой и четкий вопрос, уже отступать было некуда. Он бросил взгляд, полный мучения и даже отчаяния, на Васютина и выпил залпом чай из своей кружки, словно бы его терзала неутолимая жажда.

– Как у вас дела обстоят с продовольствием? – спросил он, глядя на прилипший к стенке своего керамического бокала листик то ли мяты, то ли иван-чая, то ли еще чего. – Чай тебе выдают за службу? А сюда настоящий перестали завозить?