Соус и корона

Алексей Дальновидов

Соус и корона

Глава 1. Падение сквозь века

Всё началось с запаха палёного миндаля. Вернее, с его отсутствия.

Николай стоял, сжимая в руке раскалённую медную сковороду, и не понимал, куда подевался его идеально карамелизированный миндаль для салата. Исчезла и сама сковорода. И гранитная столешница. И вся его стильная, выверенная до миллиметра кухня ресторана «Астра», сиявшая хромом и матовым светом LED-панелей.

Вместо этого его обступила тьма, густая, почти физическая, пахнущая влажным камнем, дымом и чем-то кислым, напоминающим прокисшее вино. В ушах стоял оглушительный звон, будто он несколько часов просидел рядом с работающей духовкой.

Он сделал неуверенный шаг и споткнулся о что-то металлическое. Раздался оглушительный грохот. Из темноты послышался грубый окрик, смысла которого Николай не понял, но интонация была настолько злой, что по спине побежали мурашки.

– Эй, где это? – попытался спросить он, но его голос прозвучал чужим и слабым.

Внезапно где-то впереди захлопала деревянная ставня, и в помещение ворвался луч тусклого утреннего света. Он выхватил из мрака хаотичную картину: гигантские очаги, сложенные из почерневшего кирпича, над которыми висели массивные медные котлы; грубые деревянные столы, заваленные горой овощей, тушками птиц и кусками мяса; грязный каменный пол, на котором копошились тени людей в заляпанных одеждах.

Николай зажмурился от резкой боли в висках. «Это галлюцинация. Переутомление. Слишком много работал над новым меню».

Но когда он снова открыл глаза, ничего не изменилось. Более того, его заметили.

К нему подошёл, точнее, надвинулся, крупный мужчина в кожаном фартуке, с лицом, обветренным и красным от жара очагов. Он что-то кричал, размахивая руками, тыча толстыми пальцами в упавший на пол чан.

– Я… я не понимаю, – растерянно сказал Николай.

Мужчина схватил его за рукав его же собственного, идеально сшитого шефского халата – белого, с вышитым именем, который сейчас казался костюмом инопланетянина на этой грязной кухне.

– Nouveau! Espèce d'idiot! – рявкнул он прямо в лицо Николаю, и брызги слюны долетели до его щеки.

Николай инстинктивно отшатнулся. Его мозг, привыкший молниеносно решать проблемы – от падения суфле до ссоры с поставщиком, – отказывался работать. Он огляделся. Десятки людей, от мальчишек-подростков до бородатых мужчин, суетились, таскали дрова, чистили овощи, помешивали содержимое котлов. Воздух дрожал от жара и гудел от голосов. Это был не кухонный цех. Это был ад. Хаотичный, душный, зловонный производственный цех эпохи, которую Николай видел разве что в учебниках по истории.

К нему подтолкнули корзину с какими-то корнеплодами, похожими на мелкую, уродливую морковь, и сунули в руки тупой, зазубренный нож.

– Épluche! Vite! – прорычал тот же мужчина.

Слова ударили резко, но смысл сквозь шум прояснился – скорее по интонации, чем по звучанию.

Николай моргнул. Он не знал французского. Почти. Лишь отдельные слова – те, что кочевали из кухни в кухню по всему миру: mise en place…, fond…, roux…

Но сейчас ему помогало не это.

Он вдруг понял:

тут не нужно знать язык – нужно уметь читать людей.

Грубые жесты, резкие окрики, повторяемые команды – всё здесь было как в любой горячей кухне XXI века.

Интонации у поваров были такие же, как у московских, токийских, парижских коллег:

гнев, спешка, паника, усталость.

А ещё тот повар показал рукой строгий, однозначный жест: чистить.

«Épluche… значит, чисти», догадался Николай.

Слишком знакомая сцена: старший орёт, новенький тупит.

Он поймал ещё пару фраз вокруг. Брань – узнаётся в любом языке.

А вот слов vite и nouveau он точно не знал, но по тому,

как на них реагировали другие,

догадаться было несложно: «быстро» и «новенький».

Кухонный французский, как он мысленно назвал это.

Здесь речь была не языком страны – а языком ремесла.

И этот язык его мозг понимал лучше любого словаря.

Он глубоко вдохнул, сжал тупой нож и, неуверенно, но правильно, начал чистить корнеплод.

Он был ещё чужаком.

Но хотя бы не глухим.

Николай посмотрел на нож. Его баланс был ужасен, сталь – отвратительного качества. Он посмотрел на «морковь». Она была в земле и какой-то слизи. Потом он поднял глаза на гигантский очаг, где в котле булькала густая, коричневая масса, похожая на строительный раствор. Он почувствовал её запах – тяжёлый, мучной, жирный. Бешамель. Только это был не его воздушный, нежный соус, а нечто первобытное и удушающее.

И тут до него дошло. По-настоящему дошло.

Его не стало в Москве 2024 года. Он был здесь. Где бы «здесь» ни было. И ему пришлось чистить эту гнилую морковку этим ужасным ножом, иначе этот здоровяк в кожаном фартуке, похоже, был не прочь пустить его в тот самый котёл в качестве добавки.

Он медленно, на автомате, начал скрести ножом по корнеплоду. Мысли путались, в висках стучало. Он – Николай Васильев, шеф-повар, получивший звезду Мишлен, виртуоз молекулярной гастрономии и адепт фьюжн-кухни – сидел на грязном полу в помещении, больше похожем на пещеру, и чистил овощи, которые счёл бы браком любой уважающий себя фермер.

Он слышал, как вокруг него кипит жизнь кухни: тяжёлые шаги, ругань, хриплые окрики старших поваров.

И именно тогда над ним нависла огромная тень. Это был тот же бородатый повар – Клод, со змеиными, недобрыми глазами.

– Hé, toi, Nouveau! – рявкнул он. – Как там тебя зовут?

Он произнёс имя так, словно пробовал на зуб камешек.

Николай поднял голову, стараясь говорить спокойно.

– Николай, месье.

– Нии-ко-лаï? – передразнил он грубо. – Что это вообще за имя? Ты из леса пришёл? Вместе с медведями?

Николай сделал короткий вдох.

– Я из далёкой холодной страны, месье. У нас много лесов. И холодно.

– Холодно? О, так ты из тех варварских земель за Польшей! – усмехнулся пробегавший мимо поварёнок. – Там топят печи коровьими лепёшками!

– Я из Московии, – тихо сказал Николай. – И имя моё – в честь святого. Николай – покровитель путешественников и моряков.

Клод прищурился, будто проверял слова на вкус.

– Святого, говоришь? Значит, ты сын священника? Не похож. Грязи под ногтями слишком много.

– Нет, месье. Я сын ремесленника. Отец – Василий. Поэтому и Васильев: так у нас зовут тех, кто из рода Василия.

Поварёнок замер, уставившись на него:

– Значит, твоя фамилия – просто «сын Василия»?

– Почти, – ответил Николай. – «Из рода Василия».

Клод фыркнул, но теперь уже не с насмешкой, а с тяжёлым, настороженным интересом.

– Странные вы, восточные люди. Но имя у тебя крепкое. Ладно, Николай…

Он ткнул пальцем в груду грязных корнеплодов.

– Если доживёшь до вечера – может, и выучусь его произносить правильно.

Он ушёл, а Николай снова остался один – с ножом, корнеплодами… и с ощущением, что теперь он в этом аду хотя бы чуть менее невидим.

Он взглянул на свою руку. Длинные, тонкие пальцы, умевшие выкладывать на тарелке картины съедобными гелями и эспумами, теперь были испачканы землёй. Он почувствовал, как по щеке скатывается капля пота. Или слёзы? Нет, не сейчас. Паника была роскошью, которую он не мог себе позволить.

Из глубины кухни донёсся новый крик, и все засуетились ещё быстрее. Николай поднял голову и сквозь облако пара и дыма увидел высокую, худую фигуру в чёрном камзоле, с холодным, надменным лицом. Он обходил кухню, как генерал перед боем, и его взгляд, скользнув по Николаю, на мгновение задержался на белом халате, выразив безмолвное презрение.

«Версаль… – вдруг пронеслось в голове Николая обрывком чьей-то фразы, услышанной в суматохе. – Pour le Roi…»

Король. Людовик.

Он сжал в пальцах уродливый корнеплод. Хаос, вонь, угрозы и эта коричневая жижа в котле… Это было его новое reality-шоу. Только без камер, без группы поддержки и с единственным призом – правом выжить.

Он глубоко вдохнул, пытаясь уловить в этом аду хоть один знакомый аромат. И не нашёл. Лишь дым, пот, тухловатое масло и страх.

«Нет, – сказал он себе, глядя на тупой нож. – Это не конец. Это… новый ингредиент».

Он просто ещё не придумал, что с ним делать.

Глава 2. Закон горшка

Следующие несколько часов слились в одно сплошное, оглушающее полотно из звуков, запахов и унижений. Николай, которого все здесь звали просто «Нуво» – «Новый», – понял, что находится на самой нижней ступени гигантской пищевой пирамиды, вершиной которой был Король-Солнце.

Его миром стал угол у гигантской груды дров, где он вместе с парой таких же оборванных мальчишек чистил, скреб и перебирал. Мозоли, которые он когда-то с гордостью называл «профессиональными», стерлись в кровавые волдыри от тупого ножа и грязной воды. Его белый халат быстро превратился в серо-коричневое тряпье, и он с благодарностью принял грубое полотняное одеяние, которое ему швырнули, – оно хотя бы не привлекало лишнего внимания.

Он учился молча, наблюдая. Кухня была не просто хаосом. Это был строгий, жестокий порядок, подчиненный одному – прихоти монарха. Во главе всего стоял тот самый худой человек в черном – Мастер Огюстен, Первый повар Его Величества. Его слово было законом, его взгляд заставлял трепетать даже самых опытных поваров.

Под ним существовала целая каста: специалисты по соусам, по жаркому, по дичи, по выпечке. Каждый охранял свои знания как величайшую тайну. А ниже всех были «галантены» – разносчики, подмастерья и, конечно, «нуво» вроде него, которых за людей-то не считали.

Николай видел, как работали эти мастера. Он смотрел, как они заливают мясо густыми, мучными подливками, убивающими любой натуральный вкус. Как они щедро сыплют в блюда дорогие, но грубые специи – мускатный орех, гвоздику, корицу, – чтобы перебить запах не первой свежести продуктов. Как они используют сахар как символ статуса, добавляя его даже в мясные блюда. Его современное шефское сердце сжималось от боли.

Его первый бунт был тихим и незаметным.

Ему поручили нарезать лук для рагу. Нож, который ему выдали, был ужасен. Николай поймал взгляд одного из мальчишек, который сноровисто, хоть и небрежно, точил свой инструмент о грубый камень у очага. Дождавшись момента, Николай сделал то же самое. Он потратил несколько минут, приводя лезвие в относительно острое состояние, вспоминая уроки своего первого наставника: «Тупой нож опаснее острого, Коля. И позорнее для повара».

Когда он вернулся к столу и начал резать, лук не мялся и не тек, а аккуратно расходился под лезвием на ровные, тонкие полукольца. Это была мелочь. Пустяк. Но рядом работавший бородатый повар с обезьяньими руками по имени Клод на секунду замер, глядя на его работу.

– Эй, Нуво, – просипел он. – Ты откуда так резать умеешь?

Николай вздрогнул. Он не мог сказать, что научился в московском ресторане у японского су-шефа.

– Дома… так резали, – буркнул он, делая вид, что сосредоточен на работе.

Клод хмыкнул, но в его глазах мелькнуло не просто любопытство, а подозрительность. Здесь любой навык, выходящий за рамки твоей станции, был угрозой.

Второй инцидент произошел вечером. Огромный котел с бульоном для соуса, за которым следил Клод, слишком бурно кипел. Николай видел, как жир смешивается с водой в мутную, неаппетитную эмульсию. Бульон терял прозрачность и тонкость вкуса. Инстинкт взял верх.

– Месье Клод, – тихо сказал он, проходя мимо с охапкой дров. – Если убавить огонь, бульон будет… яснее.

Он не успел ничего добавить. Клод развернулся так резко, что едва не опрокинул горшок.

– Тебя кто спрашивал, щенок?! – проревел он, и слюна брызнула на Николая. – Ты думаешь, ты тут что-то понимаешь? Я делаю соусы для ушей, достойных герцогов, а не для свиней в хлеву! Катись к своим кореньям, пока я не окунул тебя в этот котел!

Унижение было жгучим и публичным. Над ним смеялись. Мастер Огюстен, проходивший в этот момент мимо, бросил на него ледяной взгляд, в котором читалось одно: «Знай свое место».

Место его было на полу, с тряпкой в руках, когда он потом оттирал пятна от пролитого вина. Сердце бешено колотилось от гнева и бессилия. Он был никто. Пыль. Его знания, его опыт, его вкус – все это не имело здесь никакой ценности. Хуже того, это было опасно.

Сидя на корточках в темном углу, он смотрел на танцующие языки пламени в очаге. Он вспомнил аннонс к меню, который он когда-то с гордостью писал: «Мы уважаем продукт и стремимся раскрыть его истинный вкус». Здесь, в Версале, продукт не уважали. Его насиловали специями, душили соусами, превращали в символ богатства и власти.

«Чтобы выжить, нужно играть по их правилам», – пронеслось у него в голове. Но разум шеф-повара восставал против этого. Он не мог смотреть, как они уничтожают еду. Не мог.

Внезапно он почувствовал на себе чей-то взгляд. Это был не гневный взгляд Клода и не презрительный – Мастера Огюстена. Это был внимательный, изучающий взгляд молодого парня, одного из помощников кондитера. Парень быстро отвел глаза, как только Николай встретился с ним взглядом.

Значит, он был не совсем невидим. За ним наблюдали.

Николай сжал мокрую тряпку. Хорошо. Если его знания – угроза, то нужно сделать их не угрозой, а… необходимостью. Но как? Бросать вызов сразу было самоубийственно.

Нужно было найти союзника. Или создать ситуацию, где его умение окажется бесценным. Пока же он должен был терпеть, чистить и молчать.

Он поднял голову и увидел, как через кухню проносят огромное блюдо с павлином, зажаренным в перьях, – символ показной роскоши, которую он так презирал.

«Хорошо, – подумал Николай, вставая. – Вы хотите зрелищ? Я дам вам зрелищ. Но сначала мне нужно выжить».

Он понял главный закон королевской кухни: чтобы добраться до короны, нужно сначала заслужить право подойти к горшку.

Глава 3. Первая битва: суп против предрассудков

Дни сливались в однообразие унизительного труда. Николай научился молчать, опускать взгляд и быстро выполнять самые грязные поручения. Он стал почти невидимкой, серой мышью в углу, и это его устраивало. Пока он наблюдал и учился.

Он выучил имена главных специалистов, понял, кто из них талантлив, а кто просто умеет подлизываться к мастеру Огюстену. Он изучил ритм кухни – адское утро подготовки, относительное затишье дня и безумный вечерний шквал, когда десятки блюд должны были быть поданы одновременно, пока не остыли.

Именно в один из таких вечерних шквалов всё и случилось.

Кухня была похожа на раскаленный муравейник. Крики, беготня, пар от десятков кастрюль. Главным блюдом должен был быть фазан в сливочном соусе, который готовил сам Клод. Николай, пронося мимо охапку дров, мельком увидел, как тот закладывает в соус горсть ароматных трав. И его шефское чутье, обостренное годами, взбунтовалось.

Трава была не та.

Он видел её раньше – повара называли её «куропаточьей травой» и использовали для дичи, но в малых количествах. Та, что был у Клода, была очень похожа, но чуть темнее и с другим, более резким запахом. Это была похожая, но горькая и ядовитая разновидность. Николай узнал её по ботаническому атласу, который изучал для своего меню с дикоросами.

Клод, взволнованный и потный, не заметил подмены. Парень, отвечавший за зелень, явно перепутал связки в спешке.

Николай замер, оказавшись на развилке. Молчать? Повар мог отравить половину двора, а вину скорее всего свалили бы на «невежественного нуво». Предупредить? Это снова будет воспринято как наглое вмешательство и вызовет ярость.

В этот момент его взгляд упал на большой котел с бульоном, который должен был стать основой для супа-пюре из диких кореньев – простого, дежурного блюда для многочисленной свиты. Суп был серым, мутным и безвкусным, как жидкая каша.

И решение пришло мгновенно. Оно было рискованным, почти безумным, но это был шанс.

Он подождал, пока Клод отвернется, чтобы прокричать указания поварятам, и быстрым, точным движением выхватил из его соуса пучок ядовитой зелени и швырнул её в огонь. Сердце бешено колотилось. Затем он подошел к плите, где стоял котел с будущим супом.

Повар-супник, юный и растерянный паренек, метался между котлом и горой грязной посуды.

– Dépêche-toi! – крикнул ему Николай, делая вид, что помогает, и отстранил его от огня. – Бери посуду, я помешаю.

Парень, сбитый с толку, кивнул и побежал.

И тут Николай начал творить. Руки сами вспомнили движения. Он схватил луковицу и свой заточенный нож – несколько взмахов, и она превратилась в идеальный мелкий кубик. Он нашел чан с оливковым маслом – не самое лучшее, но сойдет. Быстро пассеровал лук на отдельной сковороде, пока он не стал прозрачным и сладковатым. Он отыскал в углу забытые кем-то полусушеные грибы, быстро порубил их и бросил к луку. Аромат начал меняться.

Он выловил из бульона несколько пресных кореньев, размял их в пюре и вернул обратно, чтобы загустить суп естественным путем, без лишней муки. Лук с грибами отправились в котел. Он нашел веточку правильного, безопасного тимьяна и розмарина, размял их в пальцах и бросил в общую массу. Безвкусная жижа начала превращаться в ароматный, глубокий суп.

Он работал на автопилоте, не думая о последствиях. Он просто делал то, что умел лучше всего – создавал вкус.

– Что ты делаешь?!

Леденящий душу голос за спиной заставил его обернуться. На кухне наступила мертвая тишина. Все застыли. Перед ним стоял мастер Огюстен. Его худое лицо было искажено гневом. Рядом с ним был багровый от ярости Клод.

– Этот выродок испортил суп! – закричал Клод. – И… и он что-то стащил с моей столешницы!

Николай выпрямился. Отступать было некуда.

– Я не портил, маэстро, – сказал он тихо, но четко. – Я… улучшал.

– Улучшал? – мастер Огюстен произнес это слово так, будто это была самая большая дерзость, которую он слышал в жизни. Он подошел к котлу и зачерпнул ложку супа. Все затаили дыхание.

Он поднес ложку к носу. Его брови чуть дрогнули. Он попробовал. Ничего не произошло. Он стоял неподвижно, секунду, другую, глядя в пространство перед собой, словно разбирая вкус на составляющие.

– Откуда ты знаешь эту технику? – наконец спросил он, и его голос потерял ярость, но приобрел опасную, холодную твердость. – Кто тебя учил?

– Я… я видел, как это делают на юге, маэстро, – соврал Николай, опуская голову. – Просто хотел помочь. Суп был… пресным.

– Помочь? – Клод попытался снова взять инициативу. – Маэстро, он вор! И наглец! Его нужно выпороть и вышвырнуть!

Но мастер Огюстен не слушал. Он снова зачерпнул ложку супа и отдал ее Клоду.

– Попробуй.

Клод с негодованием отхлебнул. Его лицо выразило удивление, потом нежелание признавать это, и, наконец, злобное смирение. Суп был несравненно лучше. Глубокий, насыщенный, с четкими, но сбалансированными нотами грибов и трав.

Тишина на кухне стала звенящей.

Мастер Огюстен обвел взглядом замерших поваров, потом снова уставился на Николая.

– Твоя «помощь» стоила бы тебе кожи на спине, если бы результат был иным, – произнес он ледяным тоном. – Но сегодня король требует скорости, а не наказаний. – Он повернулся к супнику. – Подавать этот суп. А ты, – его взгляд вернулся к Николаю, – завтра с рассветом явись ко мне. Мы поговорим.

Это не была благодарность. Это был приговор. Но приговор с отсрочкой.

Когда кухня снова зашумела, Николай почувствовал, что его колени подкашиваются. Он рискнул всем. И прошел по краю. Но он больше не был невидимкой. Теперь он был человеком, с которым «поговорит» сам старший повар.

Он поймал на себе взгляд того самого молодого помощника кондитера. И в этот раз в его глазах читалось не просто любопытство, а уважение, смешанное со страхом.

Первая битва была выиграна. Но Николай с содроганием понимал, что война за его место на этой кухне только началась.

Глава 4. Испытание бульоном

Рассвет застал Николая уже на ногах. Он провел ночь в сырой каморке для прислуги, ворочаясь на жесткой соломенной подстилке и прокручивая в голове возможные сценарии разговора. От изгнания с парой пинков до… чего? Он не мог придумать ни одного позитивного исхода.

Кухня в утренние часы была иной – пустынной и почти тихой. Гигантские очаги тлели, лишь изредка потрескивая. В воздухе витал запах вчерашних пиров и свежего хлеба, который уже начинали печь в соседнем помещении.

Мастер Огюстен стоял у одного из столов, абсолютно неподвижный, созерцая три простых глиняных горшка, стоящих перед ним. Он был без своего парадного камзола, в простой рубашке, и от этого кажется еще более аскетичным и строгим.

– Подойди, – его голос прозвучал громко в тишине.

Николай подошел, стараясь дышать ровно.

Огюстен не смотрел на него, его взгляд был прикован к горшкам.

– Говорили, ты видел, как готовят на юге. Какой именно юг? Прованс? Лангедок? Италия?

Николай почувствовал, как по спине пробежал холодок. Он не был готов к таким деталям.

– Я… много путешествовал, маэстро. И не всегда помню названия.

– Удобно, – сухо бросил Огюстен. Наконец он повернул голову и уставился на Николая. Его глаза были подобны двум щепоткам черного перца – острым и пронзительным. – Вчерашний суп. Ты не просто добавил грибов и зелени. Ты изменил его основу. Ты пассеровал лук. Зачем? Чтобы скрыть вкус бульона?

– Чтобы… раскрыть его, маэстро, – поправил Николай, и его собственная смелость испугала его. – Лук, томленый в масле, дает сладость и основу. Бульон из кореньев сам по себе пресный. Он нуждается в… поддержке.

– «Поддержке», – Огюстен произнес это слово с легкой насмешкой. Он указал на три горшка. – В этих котлах – три бульона. Из курицы, из телятины и из дичи. Ты утверждаешь, что понимаешь в основах. Определи, где какой. И скажи, какой из них – лучший. И почему.

Это был тест. Простой и смертельно опасный. Ошибиться – значит показать свое невежество. Угадать – значит подтвердить, что вчерашнее было не случайностью, а умением, и стать еще более подозрительным.

Николай подошел к первому горшку. Он зачерпнул немного бульона деревянной ложкой, поднес к носу, вдохнул аромат. Затем сделал маленький глоток, пропуская жидкость по всему небу, как он делал тысячи раз на дегустациях. Процесс был настолько привычным, что на секунду он забыл, где находится.

– Первый, – сказал он уверенно. – Курица. Но ее варили слишком долго и на сильном огне. Мясо отдало все, что могло, но появилась легкая горечь. Он питательный, но лишен изящества.

Он перешел ко второму горшку.

– Телятина. Кости были плохо промыты, чувствуется намек на кровь. Варили с луком, но без кореньев. Он пустой, одномерный.

Он подошел к третьему горшку. Сделал глоток. И чуть не вздрогнул. Вкус был чистым, глубоким, с мягкими нотами лесных трав и идеально снятым жиром.

– Дичь. Фазан, возможно. Бульон варили на медленном огне, сняли всю пену. Добавили луковицу, морковь, стебель лупо-порея и… немного ягод можжевельника. Для аромата. Это… превосходно.

Он поднял глаза на Огюстена. Тот смотрел на него с нечитаемым выражением.

– Ты ошибся, – холодно произнес Первый повар.

Сердце Николая упало.

– В первом котле был не цыпленок, а старый петух. Его действительно переварили. Но ты уловил горечь – это хорошо. Второй бульон – не телятина, а баранина. И да, кости были грязными. А третий…

Огюстен сделал паузу, и в его глазах мелькнуло что-то, отдаленно напоминающее уважение.

– Третий бульон приготовил я. И да, там был фазан и можжевельник.

Николай выдохнул. Он не ошибся в главном.

– Ты не дворянин, – констатировал Огюстен. – У тебя руки разнорабочего, но знания – не черни. Ты опасен.

– Я не несу угрозы, маэстро. Я просто умею готовить.

– На этой кухне «просто готовить» – значит выполнять приказы. Ты же хочешь творить. А творчество рождает зависть, интриги и хаос. Король не терпит хаоса. Я – тоже.

Огюстен подошел ближе.

– Клод и другие требуют твоей головы. Они видят в тебе выскочку. Я же вижу инструмент. Опасный, но потенциально полезный. Я могу дать тебе шанс. Не подмастерьем, нет. Ты останешсяся «нуво», но с одной привилегией.

– С какой? – с опаской спросил Николай.

– С привилегией отвечать. Отныне за все твои «улучшения», за каждый твой шаг в сторону от рецепта, за каждую вызванную тобой улыбку или гримасу придворного – отвечать будешь ты. Лично. И не мне. А им.